Счастье

— Ты не хочешь вернуться в общежитие? — поинтересовался Минхо, обрабатывая стягивающийся шов на животе Джисона. — Мне было бы так спокойнее.       Уже около трёх недель Ли разрывался между репетициями и тренировками, изнашивая себя до состояния почти бессознательного тела, и квартирой Хана, куда приезжал лишь на пару часов перед следующим очередным тяжёлым днём. Поначалу оставлять омегу одну никто не хотел, поэтому первую неделю с ней всегда находился менеджер, кто был в курсе сложившейся ситуации и постоянно помогал. Потом уже сам Хан просился побыть в одиночестве, на что Чан категорически высказал своё «нет», и ещё одну неделю Джисона оберегали и следили за его не меняющимся ни в какую из сторон состоянием. Он продолжал отказываться от еды, потому что его тело попросту начало отвергать пищу; мог часами в полнейшем безмолвии сидеть в постели и смотреть в стену, за чем не раз заставал его менеджер, когда снова пытался накормить хоть чем-нибудь. А поздней ночью приезжал уставший Минхо, и только тогда на безэмоциональном лице появлялась улыбка. Как бы сильно тяжело ни было, Ли всегда старался отдавать всего себя Хану, позволяя нежиться в спокойном запахе озона, пока сам он расслаблялся под ароматом беспокойной хвои, что утапливалась в собственных нотках, порождённых меткой.       В какой-то момент для них временно стали под не оглашённым запретом прикосновения. Точнее Минхо просто боялся притронуться к истощённому телу возлюбленного, после того, как видел его обнажённым: от мягкой фигуры с красивейшими рельефами не осталось ничего. Потому и казалось, что от одного невнятного касания, Джисон просто мог рассыпаться, а все разговоры про питание и вовсе перетекали в непонятные ссоры — всё ещё было тяжело и легче не становилось даже со временем. Кошмары одолевали обоих с периодичностью в несколько дней, даже таблетки не всегда могли заглушить не унимающуюся под кожей боль. То и дело, самыми тёмными ночами, тишина квартиры разрывалась пронзительным криком, который обуздать получалось далеко не сразу: однако Чану, если он тоже оставался ночевать, удавалось своим запахом утихомирить или напуганного ужасом личного ада альфу, или успокоить разошедшуюся в истерике омегу. Оба были благодарны старшему за это, ведь в моменты истинного страха, никто из них и поделать ничего не мог, поддаваясь собственным иллюзиям пережитого кошмара и диким инстинктам.       Сынмин же, когда слушал рассказы Чана об очередной пагубной для сознания парней ночи, искоса смотрел на Хёнджина, кто со своим «время вовсе не лечит» плотно засел в голове. Ему порой удавалось с трудом набрать номер Хана и просто осведомиться о том, как его дела. Приезжать туда, чтобы увидеть изменившегося Джисона, не хотелось. Одних стенаний Минхо хватало для понимания всего того ужаса, произошедшего с телом уютного парня. И Ким просто боялся, что сломается окончательно, ведь для него Хан значил слишком много, а картинка его круглого, с набитыми разными сладостями щеками под тихое напевание какой-то успокаивающей мелодии, пока крошечные ладони гладили округлившийся живот, всё ещё была слишком свежа в подлой памяти. Тренировки помогали забыться, скинуть злость и заглушить орущие в неистовой горечи мысли, но бархатная ночь всё оголяла снова, прогибая под печаль и немыслимою тоску. То, что должно было стать для них лучом счастья и света, покинуло мир. Ухватив собой и целое солнце.       Но ещё больше пугало и то, как постепенно угасал сам Минхо. Закрывался в себе, не разговаривал, а в моменты перерывов просто погружался в глубину собственного сознания и даже не реагировал на друзей. И вот, вроде бы, время неслось вперёд, но обещанного заживления ран не происходило. А будто они лишь больше и глубже становились у каждого, кровоточа и безмерно сильно поджигая тело в агонии. Безликие, отречённые от праведности и веры хоть во что-то, они не могли найти путь, дабы выбраться из трагедии, но оставались рядом несмотря ни на что. Сотворяли попытки поддержать, но сломленный человек не мог даровать спокойствие такому же человеку рядом. Все продолжали ходить по замкнутому кругу и просто выполнять свою работу, чаще обращая внимание на моральное состояние каждого из участников. — Не могу. — Почему? — Минхо натянул низ кофты на изуродованное худобой тело, только бы сокрыть скорее выпирающие рёбра. — Мы с Ликси навели в твоей комнате порядок. И все мы сможем быть ближе к тебе. — У вас концерты скоро. Я там буду обузой, — потухший взгляд устремился на измученного отвратительным режимом жизни Ли. — Хей, с чего ты такое говоришь? — рука потянулась, дабы огладить впалый живот и успокоить, но альфа оборвал себя, словно побоялся причинить боль. — Я не хочу видеть расстроенные взгляды. Не хочу представлять, что все будут думать обо мне и смотреть на меня с сочувствием, хотя нужно сконцентрироваться на выступлениях. Жалеть меня. Не хочу, — Хан перевернулся на бок, расплёскивая неспокойный запах по комнате. Хвои почти не чувствовалось, лишь удушающий озон, что больше будто и не принадлежал самому Минхо. — Я не готов. — Ханни, — Ли пришлось обойти кровать и улечься с другой её стороны, чтобы смотреть в безразличные глаза, где ещё можно было увидеть те малые крохи искр жизни, словно внутри чужого тела ещё теплилась надежда на что-то хорошее, — пожалуйста, подумай. Мне было бы приятно, если бы ты согласился. У нас появилось бы время на общение, а не просто короткий совместный сон. И я бы успокоился, зная, что ты дома. Что я приду туда сразу после репетиций и увижу тебя. А не буду тратить по почти три часа в пробках, чтобы приехать сюда. — Тогда я хочу быть с тобой, — неловко промямлил Хан, дотрагиваясь холодными пальцами до тыльной стороны ладони возлюбленного. — М? Ты хочешь, чтобы я поговорил с ребятами? — Ли немного обрадовался тому, что Джисон не стал продолжать гнуть свою линию. — Сынмин и Феликс уже проживают в вашем корпусе. Но Ликси очень ждёт тебя. Каждый вечер он сидит в твоей комнате, а Чан даже не пытается его отправить к себе. Чанбин, правда, сильно и упёрто порывается его дозваться в свою комнату, но пока безуспешно. — Я не готов, хён. Ни с кем видеться и общаться. Из меня получился плохой друг и коллега. И я продолжаю вас подводить, хоть и понимаю, что не только наша это трагедия. Я подвожу тебя уже так долго, несмотря на то, что пообещал совсем иное. — Ты говоришь глупости. То, что ты пережил… Не каждый может оправиться после такой трагедии.       И Минхо знал, о чём говорил. Ему пришлось изучить немало форумов и сайтов, где он выискивал похожие случаи, чтобы понимать самому, как справляться с утратой и помочь своей омеге. Но то, что он находил, скорее пугало и угнетало ещё больше, будто жаждало утопить в беспросветном отчаянии: омеги кончали с собой; сходили с ума; теряли запахи и угасали; а те, у кого уже были дети, и вовсе могли погубить всю свою семью. А ведь Джисон пережил смерть ребёнка в самом себе. Он видел её лицо, мог коснуться, но всё это было уже лишено той жизни, что только-только должна была расцвести. Поэтому, как казалось самому Ли, его возлюбленный сильный. Да, он вредил себе, убивая организм и рассудок. Да, он порой казался чужим и пустым, будто осталась одна оболочка, что уже и внешне не напоминала Хан Джисона. Но он не плакал, не кричал, просто смирился с произошедшим. Изредка выговариваясь поздними ночами о своих переживаниях, дабы показать альфе, что он пытается и старается выкарабкаться. Только расстояние сотворяло ещё большую боль — Минхо нужно было быть рядом. Он хотел выбраться сам и вытащить Хана из беспросветной тьмы погибели душ — ведь части их сердец были сожжены в том лютом пламени, в маленьком гробу. — Я слабый. И осознаю, насколько тебе плохо. Но даже… Даже обнять тебя не могу. Потому что всё ещё чувствую… Вину? Мне так хотелось увидеть, как бы ты держал Сори на руках, укачивал её, напевал своим тёплым голосом ей колыбельные, — прикрыв глаза, Джисон задрожал, будто гасил в себе рвущуюся истерику. — И ты меня не обнимаешь тоже. Наверное потому, что я тебе противен. Ты не целуешь меня. Не касаешься. — Ох, маленький, нет! Что ты? — Минхо быстро придвинулся ближе. — Я просто боюсь прикоснуться. Ты… Ты очень похудел. И кажешься слишком хрупким. Я боюсь… Очень боюсь. Что ты исчезнешь, рассыпешься. А мне так хочется прикоснуться к тебе. Показать то, как сильно я скучаю, хоть мы и вместе. Но будто далеко. — Минхо-я… — Ты не виноват. Сколько же мне раз говорить? — рука почти невесомо прошлась по впалой щеке, очерчивая выпирающие сквозь кожу кости. — Я очень тебя люблю. Не знаю, сколько времени нужно, но я готов его отдать, лишь бы ты вернулся ко мне. Мой милый Ханни.       Джисон неловко приблизился к Минхо и бережно взял его руки в свои. По неуклюжему направлению, ладони опустились на талию, где, даже под плотной тканью одежды, чувствовались рёбра и болезненная худоба. Судорожный выдох самопроизвольно стелет с пухлых губ, когда тепло коснулось кожи рук. Живой. Настоящий. — Я тоже тебя люблю, Минхо. Дай мне, пожалуйста, ещё немного времени. Я постараюсь ради тебя… Ради нас.       Осторожно, невероятно ласково Хан прикоснулся в робком поцелуе к губам возлюбленного, прежде чем оба издали удовлетворённые вздохи: они скучали, и даже их запахи, вплетённые друг в друга, вторили им об этом, распускаясь в трепетной насыщенности, будто хотели создать нечто невообразимо прекрасное до того, как парни провалились в нежный сон. В объятиях друг друга.       Потребовалось ещё около недели мучений и страданий с перевозкой вещей и закрытием документов по аренде квартиры. Сказать, что Чан чуть ли от счастья не прыгал — ничего не сказать. Даже Чонин торопливо собрал самое необходимое в общежитии, дабы перебраться в соседний корпус и занять комнату лидера, пока сам он нагло ввалился к Чанбину, кто не терял надежд переманить к себе Феликса. Минхо тоже начинал улыбаться, когда наблюдал за тем, как Хан медленно распаковывал свою одежду в его комнате и обустраивал скомканный быт: хоть и так, но Ли был просто рад этому. Он с удовольствием наблюдал, как постепенно Джисон вынуждал себя кушать, медленно, с заметным отторжением, но порции доедались; как сам вызвался обратиться к специалисту, чтобы начать прорабатывать многие моменты своего собственного уничтожения. И это время, которое он начал проводить вне стенах клетки, кою возвёл собственноручно, тоже шло ему на пользу, потому что часов для пустого самобичевания становилось меньше.       Комплименты от Минхо стали тоже чем-то особенно приятным, а разговоры с Чаном и Сынмином вечерами сглаживали то, что когда-то чувствовалось опасным и враждебным. Все скучали по Хану, а его внешние изменения в лучшую сторону вселяли надежду. И когда Джисон смотрел видео с концертов, то стал замечать, как сильно настроение парней на сцене изменилось: он играл большую роль для каждого участника, чего не хотел признавать изначально, ведь именно это и считал ужасным фактом. Но их нестандартная, шумная, преданная друг другу семья помогла ему пройти через многое. И громкие выкрики парней не могло заглушить хоть что-то, когда Минхо и Хан расписались под покровом ночи спустя несколько месяцев после стадии принятия всего случившегося: и этот огромный шаг ощущался началом какого-то нового этапа для всех. Маленькое празднование на крохотной кухне общежития под звон бокалов с газировками и соками, нескончаемые разговоры и поздравления, объятия и тёплые высказывания. Всё это согревало душу и казалось, что большего и пожелать уже было нельзя. — Минхо-я, — тихо позвал Джисон, ворочаясь в объятиях. — Что такое? — Скоро завершающий концерт. — Я помню, — Ли рассмеялся и открыл глаза, рассматривая округлившееся лицо. — Поедем на Чеджу? На несколько дней. — А? Холодно же. Что там делать? — Побыть вдвоём? Наедине, — смущение небрежно залило щёки, а голос стал ниже. — И Сынмин хотел с Хёнджином туда. Мы могли бы вместе отправиться в небольшое путешествие. — Ты же сказал, что вдвоём хочешь побыть, — словно завороженный, Минхо созерцал живой блеск в круглых глазах, где красиво отражался свет яркого ночника. — Да, у Минни какие-то планы. Так что, там мы будем сами по себе. — Если ты этого хочешь, то, конечно, мы туда поедем, — чуть ли не замурлыкал альфа, когда тонкие пальцы нежно погладили кожу его шеи, чуть почесав под подбородком. — А ты? Ты хочешь? — взволнованно и будто испуганно. — С тобой — да. Может, нам это нужно.       Тёплая улыбка сама коснулась губ, а у Минхо дыхание перехватило: Джисон давно не улыбался так ярко и открыто. И это вынудило сердце биться грубее и сильнее в груди, трепыхаясь, словно птица в клетке, что была готова вылететь в любой момент на свободу и пасть в скомканные ладони. И трепетный поцелуй сменялся поцелуем. Ласковые поглаживания и тихий шёпот нежности: всё, будто впервые. Время вовсе не излечило, нет, к сожалению. Слёзы по-прежнему могли проливаться, как и звучать ядовитые слова, порождённые мрачными чувствами утраты. Речи про Сори Хан всё равно начинал часто, неосознанно, что и приводило к небольшим стычкам то с Сынмином, то с самим Минхо, а иногда и от Чана попадало, хотя тот потом долго извинялся и глушил негатив своим древесным запахом. Но раны медленно затягивались, превращаясь в огромнейшие рубцы. Джисону казалось порой, что всё случившееся было просто кошмаром, отчего он начинал рваться обратно на сцену, однако состояние его организма всё ещё оставалось ослабленным и сломанным — все были против, пока Хан не оправился бы окончательно. Только сейчас, в объятиях возлюбленного, чей послегрозовой аромат разрывался вспышками удовольствия, Джисон чувствовал себя. Чувствовал, что всё готов преодолеть, несмотря на ужаснейшую трагедию.       А обручальные кольца, немного массивные для их коротких пальцев, всё равно смотрелись чудесно правильно. Ведь одной мысли о том, что они теперь законные мужья, пусть и тайные для многих, грела под сердцем и заставляла его ошалело стучать от радости осознания. Воспоминания о крошечном праздновании тоже отзывались по телу тёплыми волнами: все были за них искренне рады. И та шумная, безбашенная ночь со всеми участниками ощущалась чуть ли не лучшей в жизни — будто всё встало на свои места. Поэтому, разорвав ласковый поцелуй, Джисон заглянул в глубокие глаза возлюбленного, где видел яркую вселенную восхищения и необузданной любви, отчего слёзы сами на глазах навернулись. Но такой трогательный момент неожиданно прервал звонок мобильного. — Так поздно? — изумился Минхо и нырнул под подушку рукой. — Чан… — Боже, — Хан поднялся на кровати и затаил дыхание, когда парень ответил на звонок. — Хён, я ничего не понимаю, — удивление застыло на фарфоровом лице. — Ты кто? Такое возможно? Ладно, пока. — Что случилось? — Джисон приблизился, устраиваясь на коленях, пока Минхо тупо смотрел в затемневший экран телефона. — Не понимаю… — Что-то страшное? Что с Чанни-хёном, — худые пальцы вцепились в широкие плечи, что и заставило Ли поднять растерянный взгляд на взволнованного возлюбленного. — Чанни-хён у нас не бета, Хан-а. Он у нас энигма.