ты в душе береги свою птицу,
не дай ей разбиться
Мёрфи подбирается к ней потихоньку, шагает так невесомо, что Рейвен не услышала бы шагов и при полной тишине в помещении, а сейчас и подавно этого сделать не сможет — чинит поломанную дверь, ведущую на капитанский мостик, и по всему коридору стоит звонкий шум от прибора, который так умело скрывает его присутствие. Она стоит к нему спиной. На ней чуть задрана майка, потому взору его голубых глаз открывается её поясница, на которой виднеется совсем маленький и уже почти затянувшийся шрам. Мёрфи от вида нервно сглатывает, но, как только Рейвен руку опускает и выключает машину, быстро подавляет нахлынувшие эмоции и произносит, чуть присвистывая: — Неплохой видок, Рейес. Она снимает с головы защитную маску и закатывает глаза в который раз от его надоедливой и совершенно тупой шутки. — И тебе доброе утро, Мёрфи. Разве ты не должен быть занят ничегонеделанием? — Это было грубо. — Так и подразумевалось. Он подаёт ей руку, когда она порывается спрыгнуть с табуретки. Рейвен щурится и недоверчиво смиряет его своим строгим взглядом. Мёрфи просто кивает, и это его движение так и кричит, мол, не беспокойся, я — засранец, но не сегодня. И она укладывает свою мягкую ладонь в его руку, едва проходится большим пальцем по его холодной коже, вызывая у него странное чувство в груди, прежде чем переместить вес тела на здоровую ногу и с помощью опоры осторожно спуститься вниз. Как только она несколько минут спокойно выстаивает на полу корабля, и её дыхание успокаивается, Мёрфи дёргает край её майки вниз. Одними губами она произносит «спасибо», а затем переставляет табурет чуть влево и собирается забраться на него вновь, чтобы залатать последнюю трещину прежде, чем он произносит: — Я мог бы чем-нибудь помочь. — Зачем? — спрашивает она и опускает маску обратно. Теперь ей слышно его немного хуже, будто она под слоем воды, а он — на поверхности озера. — Я неплохо справляюсь сама. — Ладно, — глухо шепчет в ответ. Фраза Мёрфи не должна была быть ею услышана, но Рейвен её всё же слышит, и та заставляет девушку поёжиться от холода в тоне. Мёрфи разворачивается и хочет уйти, а Рейвен не верит ушам, ведь слышит в его голосе огромное разочарование совсем ему, кажется, несвойственное. Она снимает маску и со всем удивлением, на которое способна, окликает парня: — С чего такое желание? Он разворачивается к ней лицом и разводит руками. — А почему его не должно быть? Рейвен прыскает. С чего не должно быть? Ну, может с того, что лежать в своей каюте и ничего не делать для него было лучшим способом помочь последние пару месяцев? Рейвен, даже не задумываясь, ему отвечает: — Потому что ты ленивый и совершенно ненавидишь, когда я прошу тебя сделать хоть что-то полезное. — Неправда, — он напрягает голос. — Я делаю. Например, сейчас. — Да. Вот только сейчас я не просила. Поэтому какого чёрта, Мёрфи? — Может во мне проснулась совесть, — пожимает он плечами. — А она у тебя разве была? — спрашивает Рейес, прищуриваясь. — Ладно. Мне надоело играть в игры. Либо ты говоришь, либо валишь отсюда. Мне надо доделать работу здесь и провести для Эмори урок по выходу в открытый космос. — Дел невпроворот, а ты отказываешься от помощи. Что с тобой не так? — Я отказываюсь, потому что ты ничем мне не поможешь, — серьёзно произносит Рейвен. — У тебя нет необходимых мне навыков. Ты, лентяй, мог бы сейчас с закрытыми глазами сделать это, но предпочёл отсиживаться на скамье запасных. — Понял. Я всё такой же бесполезный, каким был всегда, — подытоживает парень и, разворачиваясь, сейчас уже имеет окончательный настрой покинуть этот отсек, но Рейвен, несмотря на свою хромоту, всё-таки догоняет его у входа в эту часть Кольца. — Чёрт, — она кладёт руку ему на плечо, с силой разворачивая на себя. Мёрфи не любит, когда кто-то прикасается к нему без его воли, потому что все люди, которых он знает, привыкли делать это именно так — без разрешения вторгаться в чужое личное пространство. Но Рейвен он позволяет, потому что просто не может отказать — обязан ей жизнью вроде как, да и, возможно, чем-то большим, чем жизнью. Очищением его совести? Возможно. — Какого хрена тебе надо, Мёрфи? Объясни, потому что я не понимаю. — Мне стыдно, окей? Я… Мне плевать на все эти дела, заботы. Они мне до одного места. Но видеть, как ты каждый день что-то делаешь, не жалея себя, это просто невозможно. Я не могу, понимаешь? Хочу, блять, врезать себе за это. Рейвен тяжело вздыхает. — Только не начинай эту шарманку про ногу, иначе я действительно тебе врежу. Я простила тебя. Давно. Сколько прошло? Год? Полтора? Плевать. Я простила. И ты должен. Я в порядке. Боль никуда не уйдёт, что бы я не делала, но я научилась с этим жить. И ты должен. Он должен. Фраза отвратительна до невозможного, ведь никому он ничего не должен. Но ей — да. Ей он должен всё и даже больше. С неё он должен пылинки сдувать, говорить мягко, словно она ребёнок, прикасаться осторожно, будто она фарфоровый сервиз, который от одного неточного движения может треснуть. Но вопреки всем законам логики, он ничего из этого не делает, лишь пререкается, перечит и всё время спорит. А она даже не против. — Только после того, как ты хоть иногда начнёшь заботиться о себе. — О чём ты? — усмехается, словно не понимает. — Обо всём, Рейвен. Ты берёшь на себя слишком много, а потом тебе хреново. Ты думаешь, что никто не замечает, как ты резко хватаешься за ногу, а потом говоришь, что всё хорошо. Но мы всё это видим. Может тебе надо научиться наконец быть эгоистичной и заботиться о себе? — Прямо как ты? — Почему нет? Рейвен снова вздыхает и опускает глаза вниз, разглядывая его и свою обувь. У него на ногах нечто похожее на кеды с протёртым носком, будто сошедшие со старых киноплёнок Ковчега, а у неё — любимые чёрные массивные ботинки. И почему-то сейчас этот вид кажется ей намного интереснее, чем ответ на вопрос парня, который ждёт его с большим нетерпением, Рейвен уверена. Как только молчание затягивается слишком сильно, что до её ушей доносится то, как Мёрфи слегка кашляет, прочищая горло, она пересиливает себя и решает ответить. Она часто спрашивала себя, почему имеет такую скверную привычку — брать на себя слишком многое, но ответа на этот вопрос боялась, как огня. В этом мире ты можешь рассчитывать только на свои силы. Люди подводят, ведь они те ещё трусы и слабаки, и, если ты не способен доделать дело до конца, ты — труп. Усвоить этот урок не составило никакого труда ещё с пьяных криков матери, с предательства Финна, которое она, разумеется, ему простила, потому что не может по-другому, и смертельной ответственности за горстку людей на Земле. — Потому что я так не могу, Мёрфи. Если не сделаю я, то кто? Ты? Эмори? Монти? Технически, вы можете, но зачем, если я могу сделать это сама? — Затем, что ты так себя погубишь, — рассерженно шепчет Мёрфи. Уголки губ Рейвен изгибаются в подобии улыбки, потому что эта фраза чертовски походит на заботу, на которую Мёрфи, как всегда уверял их, никогда не был способен. Он лгал. — И что с того? Знаешь, на свете существуют люди, которых заботит не только спасение их задницы. Это не должно было звучать настолько грубо, но на деле выходит именно так, и это отчего-то его задевает. — Отлично. Думаю, я пойду. И окончательно решает свалить из отсека, оставляя Рейвен со странным чувством в голове.×××
Может тебе надо научиться наконец быть эгоистичной и заботиться о себе? Рейвен задумывается об этом чаще, чем положено, но так и не приходит к правильному — для Мёрфи — выводу. Она всё так же продолжает жертвовать, потому что иного не знает — у неё почему-то душа героизмом и храбростью пропитана, так что не вывести никогда. У неё на пальцах подушечки немеют, когда она решает на корабле остаться, и сердце порывается из груди вырваться, когда она понимает, что придурок Мёрфи тоже решил с ней умереть. По-иному всё выходит тогда, когда она не может себя заставить убить три сотни заключённых, даже имея сто призрачных и одну явную причину — они собираются лишить их жизни, вытянув каждую молекулу кислорода из их лёгких. Рейвен не может, потому что убивать их ей отчего-то страшно и противно. Она никогда не была святой и не гнушалась грязными методами, чтобы спасти тех, кого она любит, но сейчас, спустя шесть мирных лет в космосе, она позабыла это чувство и словно изменилась. Но рядом с ней есть Мёрфи, который в отличие от мисс Морали, вовсе не боится руки в крови испачкать — лишь бы ей не пришлось! — сам берёт на себя эту ношу и почти произносит те самые слова, что когда-то слышала лишь Эмори, но его как огнём ошпаривает, и он замолкает, возвращая всю их беседу к её жертвенности. Но, когда момент «X» наступает, он сам же и теряется, именно тогда осознаёт, что умирать пусть и не в одиночку становится совершенно не готов. Он желает жить, и его план одерживает победу.×××
Когда Рейвен придумывает свой план, стоя перед незнакомым парнем, который собирался их убить, в липнувшей к телу мокрой майке и в шоковом ошейнике, Мёрфи захлёстывает волна гордости за неё. С губ почти вылетает насмешка над очарованным взглядом парня напротив, однако в груди теплится ревностное чувство — только своим на неё так смотреть позволено. Она только их, и никакой жалкий предатель своего экипажа не должен в это влезать. Мёрфи хочется хорошенько врезать ему, позабыв даже про то, что он спас его жизнь пару минут назад, но ранее сам же чуть и не отнял. И как только эта мысль схватывается у него в голове, он осознаёт, в чём именно состоит её план. Жертва. Очередная грёбанная жертва, и на сей раз в его честь. Его подташнивает от этого, и он благодарен, что сидит, иначе осел бы на пол не в силах выдержать эту информацию. Она проговаривает план ровным, совсем не беспокойным голосом, и он мотает головой всю её одновременно для него глупую и умную речь. — Какого хрена мы действительно обсуждаем то, что я должен оставить тебя в логове врага и сбежать? — Ей ничего не будет угрожать. Я позабочусь об этом, — вклинивается пилот, и Мёрфи это злит. — Для протокола, я тебе не верю и я тебя не спрашивал, — с нажимом отвечает Джон. — Мёрфи! — рявкает Рейвен. — Что? — Он спас твою жизнь. — Спасибо ему? Он сделал это только потому, что хотел спасти свою задницу. Твои слова, — замечает Мёрфи. — Так почему мы выбираем бесполезного меня, вместо умного космического задрота? — Ты же знаешь, что сейчас описал Беллами? — На самом деле, мне кажется, что вы почти один человек. Человек, рождённый делать из меня хорошего парня, — добавляет он зачем-то после, вздыхая. Рейвен непроизвольно пускает смешок, но возвращает своё самообладание тут же, продолжая обсуждение плана, который чертовски Мёрфи не нравится. — Если это так, то ты сделаешь всё, что я скажу, — с напряжением в голосе, произносит она. Мёрфи решает на уступку пойти, потому что понимает — иного выхода у него всё равно нет, да и Рейвен своего рано или поздно добьётся, слишком много в ней упорства и прыти. — Ладно. Но ответить на вопрос: почему мы выбираем меня? Рейвен языком цокает, но всё же для его блага поясняет. — Мёрфи, подумай. Калека, еле-еле передвигающая ногой по забытой богом земле, или шустрый парень, который обежит лес быстрее, чем я закончу работу над рацией. — К слову, это сравнение лишь говорит о том, что я полный отстой в беге. — Прости, — слова не звучат искренне, а скорее являются лишь подачкой, чтобы его от собственных мыслей отвлечь. — Так что? — Хорошо, — Мёрфи кивает. — Я в деле. Но если с ней что-нибудь случится, я тебя убью, — обращается он уже к Шо, и его не волнует, как пилот воспримет его тон. Он собирается исполнить угрозу в любом случае, но всё же в душе имеет надежду, что с Рейвен ничего не произойдёт.×××
А с ней, как и предполагалось, не происходит ничего из того, к чему она не была готова. Страдания и боль преследуют её всю жизнь, и в эти пару недель, что она провела на бренной земле ей воздалось всё, что она упустила за шесть мирных лет в космосе. Но у них, как давно уже было принято, всё меняется с безумной скоростью — и вот вместо новой войны и страданий у них есть десять лет и пятьсот отсеков для криозаморозки. Когда вдалеке Беллами погружает в длительный сон сначала Эхо, а затем говорит с Октавией, готовя и её к заморозке, Джон вносит своё имя в свой отсек, бросая беглый взгляд на Шо, помогающего заключённым улечься, и отходящую от него Рейвен. — Ты меня не послушала, да? — вопрос слетает с губ сам собой, когда он забирается на верхний отсек прямо над отсеком Эмори. Его глаза бегают по её имени и его фамилии рядом с ним, и ему собственно труднее принять этот факт, чем кому бы то ни было. Они даже не поговорили толком, Эмори лишь обозначила тот факт, что любит его и бросить на Земле не сможет даже при смертельном раскладе, но чувствует ли он тоже самое в ответ? А чёрт его знает. Он слишком долго старался из кожи вон лезть, чтобы доказать ей, что достоин, что сейчас уже выдохся и готов бежать по прямой, не сворачивая, а уже просто-напросто принимая. Рейвен всего лишь проходит рядом, когда он спрашивает. Ей хочется дойти до Монти и Харпер, чтобы перекинуться парой фраз, потому что они и без того слишком долго не виделись, но Мёрфи рушит её планы, заставляя обернуться и посмотреть на него с долей непонимания прячущегося в её карих глазах. — А? — Забота о себе, помнишь? Рейвен хмыкает. Она хороша во многом, но в этом, кажется, она полный ноль, что даже спорить бесполезно — всё равно в этой битве ей не победить. — Через десять лет вернёмся к этому разговору, хорошо? Пока я бы хотела, чтобы ты молча лёг и уснул. Мне хотя бы иногда нужно отдыхать от твоего голоса, понимаешь? Мёрфи коротко смеётся, но всё-таки откидывается на спину, укладывая руки на груди, подобно мертвецу. Рейвен морщиться от этого зрелища, и, вопреки его желанию, расцепляет крепко сцепленные пальцы и просит уложить руки по бокам. — Да ладно тебе, — тянет Мёрфи. — Идиот! — произносит она строго. Мёрфи вновь пускает смешок. Но от его внимательного взгляда не уходит её грустная улыбка. — Если через десять лет я встречу тут постаревшую Рейес, то пеняй на себя. Глаза Рейвен округляются, когда до неё доходит смысл его слов. Она всего лишь задумалась о том, что они снова в чёртовой железной банке плывущей в столь любимом её космосе, хотя она и не смогла бы долго без него жить. Не смогла бы чувствовать истинную радость без его тишины, без его бездонной темноты и умиротворения сцепленного с детскими восторгом, что приносят выходы за пределы корабля, но она понимает, что без Земли зачахнет бы ещё быстрее. Поэтому и надеется, что слова Шо станут пророческими, и когда она распахнёт свои глаза через десять лет, то увидит цветущую долину, а не жёлтый удручающий песок. Но Мёрфи посчитал иначе, решил, что она вновь собирается собой пожертвовать. И даже если эта мысль вызывает в ней приступ гордости за себя и благодарности за беспокойство Мёрфи о её жизни, вслух она это никогда не признает. Не дождётся. — Совершенно не собиралась оставаться на корабле в одиночку, если ты что-то там себе надумал. Система автономна. Она сделает всё сама, человек не обязателен, — она замечает, что грудь Мёрфи после этих слов заметно опускается, словно он расслабленно выдыхает. Это вызывает лёгкое тепло прямо в сердце и приступ едкого сарказма снаружи, чтобы не выдать себя. — И, не думаю, что я выдержу ещё одну вечность один на один с водорослями Монти. Так что даже не мечтай об этом. Они оба понимающе смеются. О, и причинили же эти водоросли им хлопот, став чуть ли не главное причиной их дикого желания поскорее добраться до родной Земли и попробовать что-то иное! — Знаешь, ты всегда можешь разбудить меня. Разделим эту вечность на двоих. Лёгкая улыбка трогает губы, но она молчит. Это не то, что стоит обсуждать сейчас. Рейвен даже кажется, что это не то, что вообще когда-либо стоит обсуждать, особенно не тогда, когда под капсулой Мёрфи находится капсула Эмори. Она всегда прозрачной стеной будет стоять между ними двумя, и эту стену Рейес никогда не будет готова разрушить. — Не думаю, что нам стоит говорить об этом, — всё-таки выдавливает она, когда чувствует себя вынужденной что-то сказать. — Десять лет, Рейес. Я точно об этом не забуду. Рейвен согласно кивает. — Не беспокойся, я уже желаю услышать твой «нравоучительный» тон через десять лет. И, когда он собирается ей возразить, потому что говорил это вовсе не в шутку, а со всей доступной ему серьёзностью, она нажимает на кнопку заморозки, и вскоре стеклянные стенки капсулы покрывает лёд, а Джон Мёрфи погружается в долгий десятилетний — так они думали — сон, в который вскоре уходит и она, последний раз взглянув на Монти, закрывающего крышку её отсека и метнувшего на неё крайне задумчивый взгляд.×××
Задумчивый взгляд оказывается болезненным «прости и прощай», и потому вместо родных Харпер и Монти после пробуждения Рейвен видит их чересчур неловкого сына с любовью к технике и бессмысленным разговорам. Он забалтывает её добрую половину их совместного прибывания в космосе, да и в Санктуме — их отвратительном, но единственном доме, — чем безусловно вырывает из самых удушающих мыслей. Она задыхается всякий раз, когда вспоминает о новых потерях, мимолётных касаниях парня, что к ней больше не прикоснётся, и стеклянных глазах Мёрфи, которому после долгой борьбы всё-таки удаётся от смерти сбежать. — Мёртвым ты выглядел лучше, — кидает ему Рейес беззлобно. Она подходит ближе после тёплых объятий с Эмори, и он ей в ответ улыбается. Тянет стакан с обжигающей горло жидкостью, которую они распивают на пару, тем самым находя утешение своих израненных душ друг в друге. Позже, когда она оставляет его в таверне один на один со своими мыслями, ей слышится в след ёмкое: — Очередное подтверждение тому, что надо быть эгоисткой, Рейес. Подумай об этом. Дольше протянешь. Он вкладывает в слова всего разбитого себя, который её уберечь, защитить от подобной участи пытается. Рейвен оборачивается и кивает, и этот кивок ощущается так, словно она сдаётся во власть реке, по которой плыла всю свою жизнь всегда против течения, не желания подчиняться, а жаждая лишь подчинять.×××
Она помнит слова Мёрфи. Они слишком чётко набатом бьются у неё в голове, но следовать им хочется лишь сейчас, когда угроза — совсем непризрачная — подступает с каждой секундой и норовит разрушить последние остатки человеческой цивилизации. — Ты сделаешь всё, чтобы спасти свою задницу, — говорит Рейвен, когда решается запереть Мёрфи в реакторе, против его воли. Она спрашивать его согласия даже не собирается — просто решает всё за него, как делать никогда не должна была, но Мёрфи всё понимает и потому не сопротивляется. Он не сделал бы это по своей воле, потому что не желал, но сейчас… Сейчас он готов побороться, но не за себя, чёрт бы его побрал, — хотя и за себя тоже, — а за неё. За девушку, что так неистово не замечает очевидного и за лучшего друга его не прекращает считать. Но разве ты не видишь, Рейвен, он сделает всё, чтобы спасти твою жизнь? Мёрфи знает, как только ты ступаешь на опасную дорожку, на которой ложь и убийства становятся твоим единственным выходом, ты больше не хороший человек. И она, выходит, больше не из хороших, но не в его чёртовых голубых глазах, которые смотрят, конечно, с осуждением и горечью обиды, но уважения к ней не теряют. Ему до омерзения противна Кларк с её невозможными решениями, из-за которых кто-нибудь вечно подвергается опасности, поэтому его душа — пропахшая кровью и потом — так просила её такой не становиться, выбирать эгоизм, а не долг, но не справилась. Мёрфи вдруг осознаёт, понимает, что Рейвен наконец вняла его просьбе. И сейчас на земле сидит, осознавая всю свою вину и роняя слёзы на бетонный пол, вся в синяках и в своей крови. Тогда Мёрфи понимает, что это его чёртова вина. — Вини и меня тоже, Рей, — зачем-то используя форму её имени, которую девушка никогда для себя не признавала, нарочито мягко говорит он ей уже в их доме на окраине Санктума. — Это ведь я просил тебя стать эгоисткой. Мёрфи не уверен, что поступок, который она совершила, был эгоистичным со всех сторон, но точно являлся неправильным, хоть и для выживания необходимым. И он бы позволил ей совершить подобное вновь, даже не стал бы перечить, если бы она затолкала его в тот треклятый реактор снова — главное, чтобы он выжить сумел и ей жизнь сохранить позволил. Единственное, что он не может позволить ей сделать вновь, так это снова жертвовать собой. — Винить тебя в том, что я испугалась за свою жизнь? — Все мы боимся, Рейвен. Мёрфи точно знает, что боится её потерять, потому, наверное, и остаётся в её комнате на ночь, успокаивая себя лишь тем, что следует её просьбе. Но на деле он пытается избежать общества той, кто давным-давно украл его сердце, однако сейчас лишь втаптывает его в грязь, и пытается провести время с той, кто ему это сердце возвращает.×××
Но утро Рейвен вновь всё вспоминает и пытается в который раз себя виноватой выставить, словно их ночной беседы по душам не существовало. Мёрфи понимает, что у Рейес характер такой: вечно искать во всём виноватых, кидаться обвинениями в других людей, иногда сбрасывая на них всю ответственность и очищая свои руки, которые тоже малость запачканы кровью. Но чаще всего ей не нужно искать виноватого где-то на стороне, заставлять какого-то другого человека им становиться, ведь у неё всегда есть верный и надёжный доброволец — она сама. Ей обвинить себя, как сделать вздох — совершенно обыденно. — Нет. Не являешься. Его голос, звучащий всего пару минут назад, и нынешний тембр совсем различаются. Теперь он становится серьёзным, и это расставляет Рейвен прислушаться к следующим словам, и её щекам вспыхнуть языками адского пламени. — Да даже если и являешься, — он продолжает, — мне совершенно плевать. — Что это, чёрт возьми, значит? — Да то, что я люблю тебя, — восклицает Мёрфи. У Рейвен дыхание замирает, а глаза округляются от неверия. Она прекрасно осознаёт свои к нему чувства, но почему-то факт, что эти же самые чувства есть и у Мёрфи к ней, её поражает больше прочих. — Что?.. — В это так сложно поверить? Далее следует её запоздалый кивок, и Мёрфи понимает, что обратного пути нет — он должен хотя бы попытаться перед ней объясниться. — Я, знаешь, — он усаживается поудобнее и собирает мысли, хаотично разбросанные в его голове, в более-менее структурированную форму, — чувствую себя собой, когда ты рядом. С Эмори такого не возникает. С ней… — С ней нужно играть роль? — А с тобой нет нужды притворяться. С Эмори всё просто — изобрази героя, и она побежит за тобой хоть на край света, с Рейвен же всё намного сложнее из-за её моральной клятвы. С Рейвен всё кажется таким невозможным из-за её ранения, которому он всегда будет причиной. С ней всё иначе, но иначе настолько, что сам бог велит попытаться, если она сама того пожелает.×××
Жертвовать собой Рейвен, кажется, не прекратит никогда, потому, наверное, и ступает в неизвестность, чем спасает ту жалкую горстку народа, что спасения даже не заслуживает. Но по её мнению они достойны второго шанса, и именно поэтому его всё-таки получают. И Рейвен свой, разумеется, тоже. И сейчас, смотря вслед уходящему в море солнцу, она с тоской вспоминает всех с кем на Земле простилась и, делая шаг назад, врезается спиной в Мёрфи, который приближается совсем близко и смыкает руки на её талии, оставляя тёплые следы на бронзовой коже. — Мёрфи? — она вопрошает, пусть даже не желая слышать ответ. — Я эгоист, помнишь? Спасение жизней — разовая акция, больше не прокатит. Теперь я могу быть засранцем и не скрывать этого, — на распев выдаёт Джон и укладывает свою голову ей на плечо. Трёхдневная щетина раздражает кожу, и она морщится лишь из-за этого, ведь вины вовсе не ощущает. Уже прошло три года, как они живут на поверхности маленькой группой, пытаясь устроить свой быт. Уже прошло три года, как он каждый день делает шаги, а она в страхе от него отступает. Уже прошло три года, как началась игра, которую сегодня они решились-таки закончить. Их губы встречаются в мягком по характеру, кажется, им вовсе не свойственном поцелуе, и лишь приоткрытые в удивлении глаза Рейвен заставляют Мёрфи прерваться и всё объяснить. — Не говори, что не думала об этом с того самого дня. — Я думала об этом каждую секунду, — решается всё же Рейвен. — Это делает меня эгоисткой? — Нисколько, — шепчет ей Мёрфи и тянется к ней вновь, прикрывая пестрящие восторгом глаза. Своих же Рейвен предпочитает не закрывать, ведь глаза — зеркало души. И если раньше в своих она видела, как ломают её кости и рушится её «я», то сейчас в них пылает лишь любовь, вечная и всепоглощающая.