19.05.2014
Скоро начнется лето, но в моей голове всё ещё февраль. Я всё равно ощущаю твое присутствие рядом, несмотря на то, что тебя уже нет. Я всё так же слышу твоё дыхание, вижу как дрожат твои руки. Вижу, как развиваются на ветру твои красные волосы. Я до сих пор не могу прекратить писать на твой аккаунт, не могу пойти на учёбу, не пожелав доброго утра или лечь спать, не пожелав сладких снов. Прости меня, прости, что тревожу тебя после смерти. С тобой всё хорошо наверху?
Вопросы были заданы вслух, ответа не последовало. Никогда ответа не было, оставалось лишь надеяться, что всё действительно хорошо. Не зря же ты так стремился к этому, верно? На этот вопрос тоже не будет ответа. У него нет ответа на этот вопрос.
— Когда-то ты ночевал у меня. Мы тогда ещё из дому сбежали ночью, помнишь? Ты рисовал выдуманные созвездия с помощью той ручки и блокнота. — Много, много моментов которые Нецу всё ещё не прожил. Не хватит ему смелости просто взять и отпустить. Как можно отпустить смерть близкого человека? — А помнишь, как мы обсуждали красоту луны и солнца? Ты говорил, мол, боишься луны. Я до сих пор не вижу в ней ничего страшного, мне даже кажется, что в ней видно твоё отражение. Я смотрю на неё по ночам, когда гуляю или когда не могу уснуть.
Ты так же боишься ночи и темноты, как и он. Стал бояться. Ведь ночью постоянно мучают кошмары, связанные с ним. Из-за чего ты просто не спишь, из-за чего вечно чувствуешь себя отвратно.
— А помнишь, как ты убил себя? Помнишь, что ты чувствовал в этот момент? О чем ты думал в тот момент? Я старался, правда старался успеть. Но всё оказалось гораздо хуже, чем я думал. Зачем? Зачем это всё нужно было? Твой таймер мог бы просто сломаться, зачем же ты его завёл? Зачем пообещал умереть?
Вздох.
— Ты умер в феврале, 26 числа. Я хожу к тебе домой, проверяя, всё ли хорошо, и ничего ли не тронуто в твоей комнате. Прости, прости что я читал твои заметки в книгах, дневники и смотрю на твои рисунки. Прости, что я влез туда, куда не нужно. Мне очень не хватает тебя, но хочу ли я к тебе?
Хочешь. Хотел ещё с лет так 11-ти. А если бы всё получилось? Ты сейчас был бы с Тоффми, понимаешь? Может в этот раз нужно не пошутить, а затянуть верёвку потуже? А хочешь ли ты к нему?
— Он многое значит для меня, очень многое. После того инцидента он единственный, кто был рядом. Может, я ему тоже нужен?
Но разве не ты ли говорил, что самоубийство – удел слабых? Своей смертью он снова напомнил тебе о себе. Больше не на ком сосредоточиться, некому посвящать стихи и не с кем гулять после школы. Скоро и школа закончится, потом университет. И ты будешь жить сам, и он не будет рядом в трудные моменты, и он не будет твоей отдушиной, и больше никто тебя не поймет, ибо никто не способен разделить твои чувства так же, как сделал это он.
Да и ты больше не сможешь довериться кому-либо, ты не хочешь повторять все сказанные слова снова. Они были предназначены для Фиреля, зачем посвящать те же самые стихи другому человеку? Но разве ты не напишешь новые? Напишешь, но они больше никогда не будут такими же прекрасными и значимыми, как те.
Больше никогда, никогда ты его больше не увидешь.
Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда.Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда.
Второе не может стать первым, так же, как и те первые чувства, воспоминания, ощущения, мысли и моменты повториться с тем же трепетом. Это были моменты, когда тебе было хорошо, когда ты чувствовал себя в безопасности.
Ты был свободным и защищёненным.
Ты был свободен, но как только он ушёл навсегда – оковы снова стали давить на руки. Больше не пели птицы, они больше не пели для вас двоих. Больше ты не ходишь в те места, что были для вас обоих значимы. Больше ты не увлекаешься его хобби, не слушаешь его любимые песни и ненавидишь его любимые предметы. Больше ты не хочешь вспоминать то, что он любил. Ненависть ли это? Ты просто чувствуешь себя так плохо, как никогда. Никогда ты не отпустишь, ты лишь скучаешь и скучаешь, сколько бы дней не прошло. Ты считаешь каждый. Теперь ты не живёшь, ты существуешь. Просто плывешь по течению, не смотришь на стрелки часов, не учишь уроки, не рассматриваешь детали, лишь рисуешь и рисуешь.
Но что же это за рисунки? Он. Лишь его волосы, руки, глаза. Его нарисованные глаза никогда не будут такими же живыми, как настоящие. Сколько бы цветов ты не смешивал, как бы не соединял цвета, сколько бы раз не вспоминал уроки из художественной школы – ничего. Его глаза были таким пустыми. И при жизни. В феврале в его глазах не осталось ни единого блика. Больше ничего. В его глазах не было ни единого блика, а были ли до этого? Были. Ты их отчётливо помнишь, ты рисовал его и раньше, там были блики, много.
Рисунки были разными. Иногда его руки, что тянутся к тебе. Ты хочешь снова расстаять в объятьях, в его объятиях. Снова ощутить какими были его руки, прочувствовать. Услышать его сердцебиение.
Было очень холодно. Никакие объятья не спасают. Ты боишься и желаешь их одновременно. Ты желаешь снова ощутить холодные руки красноволосого. Ты просто хочешь тепла от его холодных, теперь уже мёртвых рук.
82 дня. 82 дня прошло с его смерти. Его больше нет и не будет, прими это. Но тебе так страшно принять себя, принять свою личность. Ты подавлял её на протяжении всего того времени, как же сейчас ты её вернёшь? Фирель. Он напоминал тебе о ней. Он напоминал, что ты тоже можешь любить цветы, что у тебя тоже может быть любимый цвет, любимое животное и твой порез не делает тебя отвратительным.
— Лучше бы тогда я сделал бы его глубже. Сейчас бы меня так же не было бы, как и его. Я был бы с ним. Может быть, мы бы познакомились в загробном мире? Будет ли он снова считать звёзды для меня? А станет ли читать энциклопедию в библиотеке? Расскажет ли снова про любимых рыб? Будет ли успокаивать во время грозы, которой я так боюсь? Назовёшь ли ты меня снова ласково «mon trésor»? Скажи мне, ответь мне! Ну дай же хоть какой-нибудь знак. Пожалуйста, скажи, что назовёшь. Скажи, скажи, скажи, скажи мне об этом, молю тебя!
***
Этим же днём я приходил к тебе. И на могилу, и в комнату. Твои родители, скорее всего, ненавидят меня за то, что я напоминаю им о тебе. Им тоже плохо из-за этого, поверь. Как бы ты не говорил о том, что тебя не любят – но они очень, очень любят. К сожалению, они, по всей видимости, не дали тебе того, чего тебе не хватало. Любви.
В твоей комнате холодно, холоднее чем в тот день. Вокруг на канцелярских кнопках висят алфавиты тех языков, что ты учил или знаешь (ты никогда не говорил мне об этом), ещё есть таблицы — Менделеева и таблица умножения и деления. Даже ты иногда можешь забыть и запутаться.
А ещё в шухлядах много тебя. Твоего творчества, мыслей и рисунков. Я просмотрел и прочитал их все, прости меня. Прости, что полез в них без твоего разрешения. Они божественны, хоть ты так и не думал. Твои мысли действительно были пугающими, и я от части понимаю, почему ты решился на это. Жить в постоянной тревожности страшно. Почему ты не рассказывал об этих мыслях мне?
Глаза пробежали по строчкам давно изученного дневника.
28.12.2013.
«— И я дрожу и до жути боюсь вновь и вновь. Я боюсь рассказать о себе больше, чем нужно. Боюсь, что меня не поймут, отвергнут или проигнорируют. Но разве Нецу такой? А вдруг он меня не поймет? А вдруг ему это к черту не нужно, и дружит он со мной лишь из-за жалости или выгоды? Вдруг...»
— Нет. Никогда я о тебе так не думал, ты был для меня значимым. Очень значимым человеком.
Взор пал на вазу, в которой стояла сирень. Она стояла там ещё с апреля. Совсем завяла, но ты всё поливал и поливал её, в надежде, что она ещё раз расцветёт. И сколько бы не просили выкинуть, ответ был всегда одинаковым – нет.
Но сейчас она выглядела по-другому. Она выглядела очень хорошо, словно цветёт. Сейчас май, сейчас везде цветёт сирень. Но разве эта может расцвести?
А её бутоны были яркими, словно масляные краски. Они, по-твоему, были самыми живыми. Но почему... Почему именно она? И почему именно сейчас?
«— Скажи мне, ответь мне! Ну дай же хоть какой-нибудь знак. Пожалуйста, скажи, что назовёшь. Скажи, скажи, скажи, скажи мне об этом, молю тебя!» — Словно видение пронеслось в голове.
«— Ну дай же хоть какой-нибудь знак.»
Знак.
Но разве это он? Случайность, разве нет? Но как же могла расцвести мёртвая сирень? Но... Разве цветение цветов это плохо? Это значит... Значит «да»? Может, хочет он меня видеть? Нет, нет, нет... Но разве это выход? Разве выход такой? Разве должен ли быть такой исход? Ты должен был покончить с этим ещё в 11 лет, ещё тогда в ванной, с пачкой лезвий в руках. Ты должен был поставить точку, ты её и поставил, но она была до ужаса похожа на запятую.
***
Вот и снова взор падает на верёвку, что лежала на одеяле. Ты сам достал её. Скрутить петлю для тебя не проблема. Эшафотный узел ты делал в шутку, лишь бы посмеяться. Всё закончится? Всё закончится прямо сейчас? Но... Обдумать? Разве... Нет, если обдумывать – ты испугаешься и спрячешься в норку, словно зайчик. Зайчик, что так сильно хочет в пасть лиса. В его объятья.
Узел выглядит жутко и желанно. Хочется лишь натянуть его, и ты глотнёшь свободы. Свобода слабости не терпит, а ты одна сплошная слабость, прямо как и Тоффми. Давай, тебе нужно это сделать, или ты не хочешь почувствовать свободу? Вы ведь так к ней стремились. Всегда стремились быть свободными. Он смог, почему же ты не можешь? Потому что ты боишься смерти. Ты боишься снова осуждающих взглядов и гиперопеки.
Ты всегда говорил, что хуже него. Ну так, докажи же обратное! Покажи всем, что ты способен это сделать. Ты способен почувствовать свободу. Глотни свободу, влей её в себя, прими её!
Стул.
Тишина.
И будешь ли ты это делать? А что, если не получится? Ничего не будет. Ты всё равно это сделаешь. Просто по-другому.
Становишься на этот стул, сердце колотиться словно бешенное, словно адреналин, что ты так ему давал.
Сделай этот шаг, сделай.
Gomennasai!
Как же больно, стараешься дышать, это всё рефлексы.
— Давай, давай, сожми мою шею! Забери её себе, мне воздух больше не нужен! Мы попадём в одно и то же место, ведь мы оба самоубийцы. — И даже сейчас ты думаешь о нём.
Воздуха всё меньше и меньше, его не хватает, а глаза закрываются. Больше ничего нет.
Прощай.
