To eternity

«Люди думают, что будут счастливы, если переедут в другое место, а потом оказывается: куда бы ты ни переехал, ты берешь с собой себя.» В руках у него такая привычная книга и кипа бумаг, рядом – остывший кофе с двумя ложками сахара, прямо как нравится ей. Что-то у них могло быть одно на двоих: сладкий кофе, переживания, танцы, книги и сны. Прекрасное время расцвета, для тех, кто давно погас. Уильям часто думал о прошлом, изливал ей душу, старался понять, что реальность слишком сурова, но не мог. Во снах всегда всё было слишком. Слишком хорошо, слишком идеально и так до абсурда просто. Было так, как не может быть в этом мире. С февралём всегда приходит снег, Уильям выучил это явление, как некую мантру. Дни становятся длиннее и постепенно близится весна, небеса редко разбавляются ясным голубым цветом и белыми облаками. В такую погоду земля перекликается с небом. Уильям перекликается с погодой. Иногда, ему становится чуть легче и проще. Когда-нибудь всё станет проще, не будет больше тяжёлой атмосферы и привычных видов людей, отошедших в мир иной, скоро выходные, которые он обещал посвятить себе ещё две недели тому назад. В его снах часто мелькает один и тот же женский образ, который кажется безумно родным. Они обсуждают всё на свете, пьют кофе и танцуют, иногда читают друг другу вслух. Та, что является ему каждую ночь рассказывает о своей незавидной врачебной жизни, немного тесном кабинете и куче пациентов. В первые их встречи представляется вымышленными имени, тоже думает, что Уильям просто очень детализированная живая фантазия. Анджелина Даллес была самым прекрасным из чудес, что проявляло себя, стоило только уснуть. Осознанные сны становились ярче, наполнялись теплом и обрастали счастьем. Они создавали свой маленький мир, объединённый двумя далёкими личностями. Там всегда царила весна, периодически шли тёплые ливни и в кронах деревьев путался ветер. Каждый раз была возможность создать нечто новое, давно потерянное или забытое. Уильям показывал Анджелине закатные скалы Дувра и розовато-синий океан, утопающий в солнечном свете. Волны искрились и приветливо шумели. Морской бриз нагонял лёгкой прохлады, остужал летними ночами. Анджелина же воссоздала леса, прекрасные поля и особняки, уносила Уильяма далеко в прошлое, когда мир был чуть-чуть проще. Под их ногами растекались бескрайние виды, зеленеющая трава расстилалась многими километрами, сливаясь с небесами. Всё, что было там принадлежало только им, в том числе и отошедшая на второй план, пустота. Со временем Уильям понимал, что понятие любви может быть многогранным. От лёгкой, то всепоглощающей, когда боль, копившаяся годами притупляется, постепенно растворяясь. Анджелина стала его семьёй, близким другом, готовым всегда выслушать. Он старался отдавать ей столько же, если не больше. В их своеобразных отношениях не было никакого романтического подтекста, лишь что-то плотно стянувшее жизни тугим узлом. Подобные узлы не распутать, можно только разрезать и отдать кусок себя. Между двумя обрезанными концами останется лишь клубок ниток, упавший на холодный кафельный пол. Почему-то кафель всегда ассоциациировался с личностями из прошлого, которые выжигали всю душу и всё равно в неё лезли, будто проверяя, можно ли там подпалить ещё что-нибудь. Уильям чувствовал себя сгоревшим, старался унять мелкую дрожь, судорожно потирая плечи. Он заливал в себя крепкий кофе, лишь бы не спать – боялся обострения. В кофейной кружке отражается тёмное «ничего», обрамлённое пенкой. «Ничего» состоит из усталости, горечи жизни, вечного движения, работы и обречённых огоньков, перемешавшихся с цветом малахитовых глаз. За окном до сих пор снег, слишком белый, неестественный. Такой же, как его сны – чистые. Стрелка наручных часов переваливается за девять. Утро до сих пор кажется несколько пыльным и ненастоящим. Такие дни всегда сопровождаются встречами с ней. Всегда становится приятно и тепло, будто бы возникает ареол из тёплого облачка исключительно вокруг них. Жнец старается отрезать себя от шума этого мира и немногих посетителей кофейни, с надеждой прикрывая глаза. Хочется остаться в полном одиночестве, скрыться в недрах собственного разума, чтобы вновь познать вожделенное счастье. У неё необычайно тёплые ладони. Так всегда казалось Уильяму, её тепло успокаивало, отпечатки пальцев были разбросаны по лицу, лбу, шее, плечам, даже оставались на коже головы, когда женщина неспешно перебирала его короткие чёрные волосы. Каждый раз, заостряясь на мелких деталях его внешности, она упоминала о мягкости волос или красоте глаз. Уильям был удивлён, но чувство счастье каждый раз разливалось глубоко внутри, вызывая улыбку. Сейчас ему настолько плохо, что о его взгляд при желании можно пораниться. Мир снова потрескался, как трескаются стёкла автомобилей, мелькающих за окном. Люди торопятся кто куда, некоторые на работу, другие наоборот – домой, у третьих и вовсе выходные. Иногда Уильям завидует тем, чья жизнь отличается. Ему бы тоже хотелось человеческой рутины, перерывов на обед, поездок за город, путешествий. Вот только, то, что у него есть – осознанные сны, Анджелина и два выходных. Не так уж и много, но эти составляющие могут облегчать существование. Хочется кричать о том, насколько ему бывает тяжело из-за серости мира. Его краски медленно стекаются в лужу, а потом смешиваются в бурую массу. Уильям хмурится, прячет лицо в ладонях, лишь бы выпасть из бесцветной реальности и забыть горький привкус на языке. Мысли сбиваются в кучу. Жнец глухо мычит, нашёптывая себе под нос привычное «успокойся» и «возьми себя в руки, Уилл». Со стороны он выглядит, как умалишённый, либо просто очень уставший человек. Такие обычно не любят свою работу. Ему нереально хочется забыть о работе и листах с отчётом, лежащих на столе перед ним. Остаётся только закрыть глаза и усиленно представлять маленькую кухню его квартиры, где леди Даллес варит кофе. Действия её смазаны и заторможены – единственное на что хватает фантазии Уильяма. – Не думай, что всё настолько плохо, – разражает тишину женский голос, слышно, как она улыбается, – Ты справлялся с вещами и потруднее. – Я правда стараюсь. – полушёпотом отвечает Уильям. Даже сейчас ему тяжело смириться с пустотой в груди. Её слова слишком громкие, будто проекция выбралась из его головы и смешалась с реальностью, словно образ стал цельным, вполне привычным этому миру. Спирс тяжко вздыхает и подпирает щёку рукой, перенося на неё точку опоры. Кофе, наверное, уже остыл. Возможно, ему тяжело свыкнуться с мыслью о том, что напиток перестаёт быть таким же вкусным, как обычно. Всё, в том числе и окружающий мир, становится не таким, как обычно. Оно претерпевает метаморфозы, принимает новые формы, гудит, словно живое и старается найти очередное понимание себя, прямо, как Уильям. Нынешний мир слишком странный. – Понимаешь, одного старания недостаточно, – кажется, она причудливо хмурит брови, тон голоса изменяется, – Нужно желание. Уильям кивает, мол, да, конечно понимает. Приходится, как и договаривались когда-то. Её советы всегда помогали в трудную минуту. Но сейчас кажутся лишними, а образ и смазанные картинки в голове слишком реальны. Ещё ему кажется, если открыть глаза, то наваждение растворится, как сахар на дне кружки с кофе. И здесь всегда приходится чем-то жертвовать, дабы угодить иному явлению. Анджелиной жертвовать не хочется, слишком приятен момент присутствия. Уильям изрекает мысли об этом в пустоту. – Всегда можно попробовать сделать что-нибудь. Жертвы не так страшны, как может казаться, – похоже, она снова улыбается, но продолжает говорить тихо, с огромной нежностью, – Тем более, тебе известно – нужно чем-то жертвовать, чтобы идти дальше. Её ладони очень тёплые, так всегда казалось Уильяму, по крайней мере, так представлялось. Анджелина была похожа того, кто всегда будет рядом. От неё приятно пахло молочным шоколадом. В одежде всегда наблюдался любимый красный цвет, разных оттенков, в самом немыслимом представлении, но он просто сопровождал её, как нечто само собой разумеющееся. Иногда Уильям замечал, что Анджелина тоже разбита и надломлена. Им требовалось время, долгое, чтобы собрать себя по кускам, склеить каждую трещину и закопать произошедшее глубоко внутри. Чужие касания слегка нетерпеливые, мягкие. Кто-то оглаживает запястье Уильяма, медленно стягивает перчатку и переплетает пальцы. Неясное тепло разливается в груди, с каждым прикосновением под кожей расцветает новый ожог. Жнец нехотя открывает глаза, оглядывает свою ладонь сквозь полуоткрытые веки. Взгляд блуждает по чертам лица, волосам, подмечает мелкие красные прядки и останавливается на глубоких зелёных глазах. Малахитовая радужка искрится множеством разноцветных огней. Анджелина выглядит такой счастливой и реальной. Настоящей. У окна немного холодно, между щелей сквозит свежий утренний ветер, но Уильям не придаёт этому никакого значения, потому что самое важное для него в данный момент – это Анджелина. Она дышит и сердце её, скорей всего, бьётся. Сколько же времени и сил потребовалось, чтобы найти человека из сна. – Анджелина, происходящее действительно реально? – Уильям несколько шокирован, крепче сжимает её ладонь в своей. Отпускать страшно. – Мистер жнец умеет сомневаться? – она слегка склоняет голову набок, одаривая его добродушной улыбкой, – Найти тебя было куда сложнее, чем я думала, – добавляет как можно тише. С Анджелиной спокойно. Она холодная и, временами, педантичная, с виду скупа на эмоции и совсем бесчувственная, и Уильям, возможно, один из немногих, кто видел её настоящей. У настоящей Анджелины огромное доброе сердце. Она умеет усмирять чужую боль. Уильяму остаётся лишь сдавленно посмеяться и заправить мелкую алую прядь женщине за ухо. По ней понятно, что леди Даллес точно такая же, как и Спирс – жнец. За стёклами очков не тот винный карий, видевшийся во снах. Он не станет спрашивать, как давно и когда – не хочет бередить чужую душу. Но если ему задать этот вопрос, то расскажет историю от начала до конца, снова пропустит боль через себя и пару раз окунётся в тёмный океан. Есть то, что, однажды полюбив, ты продолжаешь любить вечно. И, если ты пытаешься это отпустить, оно просто, сделав круг, возвращается обратно к тебе. Оно становится твоей частью. Или разрушает тебя. Дувр, несомненно будет тем, что одновременно создаёт и разрушает его, вынуждает периодически сшивать разбитое естество по лоскутам. Вот только, пока рядом Анджелина – такая же разбитая, – будет совершенно не до боли. С ней она забывается. «Сомнений не оставалось – мы с тобой были вместе вечность.» – Уильям прикрывает глаза, отпивая из кружки остывший кофе. На губах запечатлена искренняя улыбка, в его ладони лежит чужая – поменьше, – но такая тёплая. В ушах – далёкий шум Лондона, хруст снега под ногами и нежный текучий голос, который ведает ему о медицине, вине и радости от его нахождения.