А за горами, за морями, далеко Где люди не видят, и боги не верят. Там тот последний в моем племени легко Расправит крылья - железные перья И чешуею нарисованный узор Разгонит ненастье воплощением страсти Взмывая в облака судьбе наперекор Безмерно опасен, безумно прекрасен.
— Дракон, Мельница
***
Королевская гавань, Драконье Логово. В этой темноте, абсолютно немой и глухой ко всему, немудрено было поверить, что ты и в самом деле ослеп на оба глаза. Самое опасное место в мире — так люди нарекли Драконье Логово ещё с тех пор как здесь поселился Балерион Чёрный Ужас. Когда-то давно здесь была Септа Помилования - величественное здание, куда стекались переплетённые реки паломников со всех концов континента в искуплении грехов, двигаемые надеждами и страхами. Изящные стены с витиеватыми узорами, в одно мгновение затянулись копотью и пали под натиском огня Балериона, став братской могилой для сотни молящихся в ней, когда каменные глыбы похоронили под своей тяжестью крики умирающих. Теперь грандиозный купол скрывал под собой спуск в недра пещер, соединённых во тьме коридорами. Уже сложно представить, что солнце когда-то вообще касалось этих стен. Здесь невозможно отследить время суток. Единственный источник света - факелы в руках драконоблюстителей с выбритыми головами. Они приводили еду в ошейниках на верёвках. В бликующем огне этих факелов вертикальный зрачок становился тонкой щелью, напоминая замочную скважину, и пристально наблюдал как люди тянули за собой очередную корову, быка или лошадь. Люди никогда не подходили близко - даже опытные, те, чьи бритые головы были уже седыми, а морщинистая кожа свисала. Они ещё издалека слышали лязг цепи о каменный пол, прикованной к драконьей шее, могли отслеживать все её движения по звуку, стоило ей повернуть голову или хотя бы наклонить её в бок. Животные, которых они приводили, всегда громко кричали в панике, даже когда их просто вели по коридорам пещер - наверняка, чувствовали, что их ждёт. Иногда людям приходилось вести особо буйную скотину целым отрядом. Как-то раз они вели тучного быка, и пришлось взять два десятка человек, почти половину всего состава, и длинную палку с крючковатым остриём, чтобы довести плачущего быка достаточно глубоко в пещеру, где уже в предвкушении звенели массивные кольца цепи. Но изредка бывали особые дни - приводили людей, тоже в цепях, как и она. Они всегда приходили с человеком в капюшоне, за которым следовал отряд людей в громыхающих латах. Никто в Драконьем Логове капюшонов не носил, только бритые головы, и это с первого взгляда отличало его от всех. Он сам был ортодоксальным отличием от всего вокруг. В нём не было животного страха, как у людей в цепях, которых приводили с ним, или паники, как у скота, даже благоговейного страха, смешанного с осторожностью, как у драконоблюстителей. Он был другим внешне, и его настроение отличалось от всех, чьи ноги спускались в эти пещеры. Человек в капюшоне всегда был доволен, взволнован, словно он зритель в первом ряду оперы. С таким удовлетворением хозяева обходят свои плодородные угодья, совершенно уверенные, что их труд стоил усилий, и новый урожай будет лучше предыдущего. Драконьи глаза всегда отличали ещё одну деталь в его внешности - у человека в глубоком капюшоне были очень маленькие руки. Он складывал их на животе, когда был особенно доволен. Так больше никто из присутствующих не делал. В его походке, его жестах, в едва уловимой мимике и даже в дыхании чувствовалось, что он стоит много выше окружающих его существ. Настроение в его присутствии менялось у всех, и эта перемена была настолько ощутимой, что звоном отражалась в стенах. Небольшой человек в глубоком капюшоне без сомнения был хозяином. Но одна черта выделялась в нём сильнее прочих - его голос. Он говорил громко и скрипуче, словно в его обвисшем, как у ящерицы, горле скрежетали камни. Эхо его голоса вибрировало в воздухе, ударяясь о холодные стены пещер и возвращалось липким холодом в позвоночнике ко всем присутствующим. Особенно сильно боялись те, кого он приводил с собой в цепях. Одни были смелее прочих, а некоторые были наоборот, крайне трусливыми и плакали, как дети. Их цепи жалобно звенели, но не как те, что были прикованы к её чешуйчатой шее - их цепи были куда меньше и легче, напоминали те, что цепляют на скот, который приводили для неё. Маленькие, по сравнению с её, цепи позвякивали, сплетаясь их жалобными мольбами сохранить им жизнь, и становились грустной песней, крайне короткой. Всё это напоминало ей тех же самых животных, которых приводили для неё: тот же жалобный плач, тот же звон цепи - короткая и грустная мелодия, которая становилась последним, что они произносили до того, как сгореть заживо. Было лишь одно существенное различие между людьми в цепях и скотом. Некоторые из людей в цепях бросались на колени перед Хозяином, некоторые стояли, расправив плечи, пытались держать достоинство и делали вид, что с гордостью принимают неминуемое, хотя сами смердели страхом, не хуже тех, что падали на колени и пищали. Все они заканчивали одинаково - узкие сухие губы, видневшиеся из-под глубокого капюшона, растягивались, от чего глубокие тени на его лице становились темнее. - Dracarys! - с упоением шипело из обвисшего горла. Массивные кольца цепи позвякивали, когда она вдыхала в лёгкие влажный воздух пещеры и смрад скользкого страха, смешанного с потом, кровью и мочой. Шипение огня из её горла всегда заглушал ужасающий крик боли от чернеющей плоти сгораемого заживо человека. Как бы некоторые из них не храбрились, а другие не плакали, кричали они все одинаково. Тоже недолго. Очередная короткая мелодия, на этот раз не из плача, а из крика боли, шипения кожи и хлюпающих органов в огне. Запах гари уже давно въелся в каменные стены - здесь не было отверстий для воздуха, кроме коридоров, поэтому вонь от жжёной плоти стояла часами, иногда сутками. Единственное, что отличало этих людей от скота - их она сжигала по команде, а не по собственной воле, как свою еду. Их маленькие цепи, обугленные в её огне, больше никого не сдерживали, и это было поводом для зависти. Первые несколько месяцев она пыталась сжечь свою цепь, но та только накалялась, никак не желая даже растягиваться. Были дни, когда она тратила часы, дыша огнём на выбранное звено, пока лёгкие позволяли. После этого организм не давал дышать огнём ещё несколько дней: вся глотка, горло, лёгкие, и нёбо зудели от жара и кислоты, а грудную клетку сковывала ноющая боль. Мясо в такие дни приходилось глотать с болью и сырым, смешанным с кровью и вонью от шерсти. Оставалось только отползти в самый глубокий угол пещеры, если позволяла длина цепи, и лежать там без движения несколько дней, пока боль не стихнет, и появится возможность попробовать снова. Как давно это было? Было ли когда-то иначе? Во тьме Драконьего Логова никто так и не произнес её имени, но оно точно у неё было. Ей постоянно снились сны, и все были яркими, но память сжирала их быстрее, чем она пыталась вспомнить сон от начала до конца. Раньше драконья память постоянно богатела различными мелочами - замочные скважины в янтарных глазах впитывали окружающее, как земля влагу. Ей всегда хорошо удавалось запомнить разные мелочи в том, что её окружало, будь то люди (например, их руки) или местность. Особенно хорошо она запоминала лица и глаза. Иногда обращала внимание и на другие мелочи в людях, вроде походки, мимики, но глаза ей нравилось рассматривать больше, чем фигуру или одежду. Это часто смущало людишек, и это тоже отражалось в их глазах, как и любые другие эмоции. Люди никогда не могут ничего скрыть. Друг от друга у них, может, и получается, но людям не дано чувствовать то же, что и она, как и дождевые черви не могут увидеть свет. Вибрации от их эмоций, любых, ощущались, как запах. Складки чешуек между её ноздрей шевелились, когда она втягивала воздух, принюхивалась, вдыхала в себя эти вибрации, различала их, как вкусовые оттенки сочного мяса на языке. - Маракс, не смущай госпожу! - смеясь сказал знакомый голос. Точно. Так её звали до темноты и цепи. "Маракс." - повторило сознание. На чешуйки между её ноздрей, ближе зубам, размером с человеческий палец каждый, легла его тёплая рука. Левая. Правую он потерял в бою несколько лет назад. Это Маракс хорошо запомнилось: в тот момент, когда меч Дуку отсёк его руку, она ощутила боль брата, как собственную. Он улыбнулся ей глазами, и это делало его лицо светлым и чистым. Глаза её брата, сиреневые, отличались от всех, что Маракс довелось запомнить за недолгую жизнь. Она ответила ему так же игриво - прикрыла веки, как кошка, издав гортанью нечто, вроде короткого одобрительного рыка, переливающегося в урчание. Его шрам на правой брови чуть задевал скулу. Мелочь, которую Маракс тоже сохранила в памяти. Когда он улыбался особенно широко, как сейчас, в ответ на её урчание, кончик шрама едва заметно подрагивал. - Прошу прощения, миледи, но меня уже ждут в Королевской Гавани. - он почтительно, с поклоном головы обратился к той, чьи глаза Маракс разглядывала. Королевская Гавань. Маракс хорошо помнила где это, и что ближе к Красному замку со стороны моря всегда сильный шквальный ветер, поэтому взмах крыльев должен быть глубже, чтобы не накренило седло, в котором сидит брат. Маракс, наклонившись боком, прижала грудь к земле, чтобы он смог взобраться в седло на её спине. Брат был молодым, ловким и сильным, и сама Маракс была ещё недостаточно крупной, чтобы следовало пустить от седла вспомогательные ремни. Его вес на спине был знакомой тяжестью. - Vla. Запах морской соли ощущался на языке, смешался с пышущей сладостью хвоей, наполнил легкие. Драконьи крылья бросили тень на нагретые скалы, достигли высшей точки для взмаха. Белые камни, залитые солнцем, уже отдалились от глаз, когда ноги переняли на себя вес собственного тела. В ту секунду, когда огромные кирпично-красные крылья должны были оторвать её от земли, и изгиб когтей в массивных лапах коснётся дуновение нагретого воздуха, она открыла глаза, и драконье зрение столкнулось с тьмой пещеры, словно её погоня закончилась глухим тупиком. Темнота и звон цепи стали чем-то само собой разумеющимся, как когда-то небо над головой и ликующее солнце на лезвии гребня. Маракс всегда видела сны. Все до последнего были яркими, цветными, живыми, не давали ни единой возможности осознать, что вокруг иллюзия. Память сжирала детали, но всегда оставляла приятное послевкусие. Проведя столько времени в темноте, она стала яснее видеть то, что другие хотели скрыть, но её собственный разум мутнел, как столовое серебро без ухода. Сознание сыграло с ней злую шутку — теперь сны смешивались с воспоминаниями. Ей снилось разное: были хорошие сны, короткие, длинные с запутанным сюжетом. Плохие сны тоже бывали. В одном из таких её брат, безумный от горя, кричал кому-то слова ненависти и горел. В этом сне Маракс не могла добраться до него, только слышала, как её брат кричит в зелёном, кислом, неправильном огне, и его кожа покрывается волдырями, а ей только и остаётся смотреть и чувствовать его боль, как свою, кричать вместе с ним. Грань между воспоминаниями и снами стирались с каждым годом. Не хотелось ни двигаться, ни думать, ни дышать. Только спать и видеть сны. Как Маракс ни старалась, иногда уснуть больше просто не получилось. Она лежала на каменном полу, нагревая его собственным телом, в ожидании очередного плача — человеческого или животного. Их песня всегда была грустной, но короткой, а её всё никак не заканчивалась. Она не могла перестать думать и вспоминать. Разум не давал покоя, подкладывая все воспоминания, какие мог ухватить. Что пошло не так? Как она оказалась здесь? Маракс не помнила смерти брата, хотя знала, что он горел в зелёном огне заживо. С другой стороны, если бы он был жив, давно бы пришел за ней, нашел бы способ разорвать цепь, насадил бы на меч глотку любого, кто решил бы помешать ему или ей. Он был драконом как и она, только в человеческом облике. Что будет потом? Оглядываясь назад, Маракс знала, что в каком-то смысле её жизнь осталась прежней. Её боялись, как и брата. Она не знала подобных себе, а вот брат, хоть она его и считала больше подобным себе, чем людям, вписывался в мир людей куда лучше. У неё не было пары, а у него была - её глаза Маракс пока что помнила. До темноты её боялись как будто бы меньше, но страх простирался куда дальше, чем просто пещеры под куполом. Теперь страх стал концетрированным и распространялся только на скотину, бритоголовых и приговорённых к смерти от её огня. Её роль теперь запугивать и убивать по команде тех, кого приведет старик в капюшоне. Кончится это, вероятно, только с её смертью, а драконы живут много дольше людей. Они с братом были ровесниками, как ей казалось, но в таком нельзя быть уверенным точно. Удастся ли когда-нибудь сбежать? Она пыталась неоднократно, раньше усерднее и чаще, теперь реже. Энтузиазм поубавился со временем, притупился неудачами. Одним из возможных вариантов был убить Хозяина в капюшоне. И что тогда? Вряд ли её даже в этом случае выпустят, она останется гнить здесь, во тьме, вероятнее всего даже останется без еды. Его милостью её кормили, причем неплохо. Цепь не поддавалась ни огню, ни силе. Без полётов драконье тело ослабло, мышцы усохли. Пространство пещер позволяло передвигаться только на лапах с упором на крылья. Наверняка, просиди она здесь ещё столько же, превратилась бы в дождевого червя, не способного увидеть свет. Случались дни, когда отчаяние накрывало настолько, что дышать становилось невыносимо. Маракс неоднократно пыталась вырвать цепь из основания ещё когда она была сильна. Массивные кольца, вторя драконьему плачу, только страдальчески звенили о камни. Шансы покинуть эту тьму под куполом с каждым годом увядали, как и её силы. Сны давали надежду. Видя их, она убеждалась, что до тьмы было солнце. Куда идти? Подальше отсюда. Найти брата, если он ещё жив, увезти его на себе далеко над большой солёной водой, на Восток, откуда их обоих забрали, когда брат ещё не мог держать меч, а она была слишком мала для седла. Искать себе подобных. Больше никогда не быть одинокими. Больше никогда не видеть цепи.Zaldrīzes buzdari iksos daor
***
Браавос. — Ваш отец принадлежал дому Таргариен, а мать была красивейшим цветком рода Тирелл, упокой Семеро её душу. — рыцарь шумно выдохнул сквозь зубы. Разменяв пятый десяток своей жизни, Рекс всё ещё был одним из лучших мечников Запада, но некоторые вещи теперь давались ему труднее. Ступени внешней башни, к примеру, — Что до драконов… Драконам нет дела до фамилии и рода своих сородичей. Над родословной трясутся только люди. — Думаешь, предки Маракс своим огнём помогали алхимикам древней Валирии? — Маракс, — усмехнулся рыцарь, поднимаясь дальше по лестнице, — Её предки скорее, досаждали крестьянам за Узким морем, пожирая их скот и сжигая деревни. — он мимолётно взглянул на юношу, преодолевая очередную ступень, звеня латами, — Мы все несём крест своих отцов, Люкейрис, тебе с сестрой это известно больше других. — Я знаю. — сказал юноша громче, чем хотел и сразу смягчился, — Лея часто думает об этом. — Принцесса Лейрия говорила с вами об отце? — В последние месяцы нет, но я знаю, что она думает о нём, и о том, что говорят за нашими спинами. — его взгляд устремился к горизонту, как только они преодолели последнюю ступень. Теперь им открывался вид на море с вершины одной из башен замка, — Драконы тоже несут крест своих предков? — Драконам всё равно, что говорят другие, покуда все равны перед огнём. Вряд ли думы драконов омрачены грехами своих отцов и матерей. — Море пестрило солнечными бликами, заставляя морщинистые веки рыцаря прищуриться, — Это то, чему нам дóлжно поучиться у них, ваше Высочество. — мужчина снова взглянул на юношу; он казался таким же светлым и игривым, как и море этим вечером, — Особенно суеверным старухам, которым только и остаётся, что перекатывать свои морщины по дворцовым коридорам. Люкейриса это позабавило, и он искренне улыбнулся. Он знал Рекса всю жизнь, и советы этого рыцаря были ему милее и яснее любых учений мудрейших мейстеров. Здесь, наедине, они могли говорить доверительно, иногда даже не используя титулов, называя друг друга по имени, без официоза. В пору своей юности молодой Таргариен особенно остро нуждался в зрелых ответах на вопросы, которые задают все молодые люди, пока ещё следуя детской привычке по инерции. Мальчишеское любопытство об устройстве мира теперь обрело более зрелый характер, и помимо общепринятых тем, у юноши появлялись вопросы, которые матушке с кормилицей не задашь, а ровесники могут поднять на смех. Рекс одёрнул свой белый плащ от порыва морского ветра и сказал, как всегда, честно: — Вы последний, в ком течёт драконья кровь, и это заинтересует Маракс явно больше, чем её собственное происхождение. Будь она хоть правнучкой Балериона, хоть дочерью дотракийской кобылы — ни боги, ни драконы, ни люди не могут изменить уже содеянного. Из его уст даже такие прописные истины казались Люкейрису в этот вечер особенно точными, легкими и доступными. Закатное солнце подсветило светлые, пушистые ресницы юного Таргариена. Он опустил глаза в пол больше от нерешительности, чем от солнца, собравшись, наконец, спросить вслух то, что его беспокоило больше всего: — Рекс, а что если люди начнут видеть во мне отца верхом на Маракс? Что если его безумие перейдёт ко мне вместе с ней? Пышные с проседью усы рыцаря дрогнули в усмешке. Разумеется, он знал, что беспокоило парня, ещё до того, как тот озвучивал свой вопрос. Так легко ему все эти годы удавалось прочесть по лицу юноши его переживания и сомнения. Про себя он каждый раз отмечал как с годами мальчик стал всё чаще задавать себе сложные вопросы и не стеснялся доверить их вслух Рексу. Так же честно и открыто, как мир ритмично сталкивал парня с деформацией своего единства, сменив собой детскую и подростковую простоту действительности, таким же откровенным был и сам Люкейрис наедине со своими юными вопросами и зрелыми ответами на них от уст опытного война, вкусившего не только сталь вражеского меча, но гирцизм придворных интриг Королевской гавани. — Не думаю, что недуги такого рода передаются через драконье седло, ваше Высочество. — он помолчал, пару мгновений, размышляя как именно стоит донести то, что он хотел сказать, — На поле боя мы вольны либо умереть, либо убить: всё решает опыт. Вопрос не в том, как ты хочешь поступить, а что ты можешь сделать. — удобство формулировки рыцарь всегда находил в аналоге с тем, что ему было близко. Он положил пальцы на эфес меча, — Я могу прямо сейчас убить вас, дойти до покоев принцессы Леи, заколоть её этим же клинком, и у меня останется около часа на попытку побега из Браавоса… хотя, помножить мои года на неуклюжие лапы этих щенков-стражников, я бы даже дал чуть больше часа. Дело решится ещё до того, как солнце уйдет за горизонт. На рассвете, после ночи допроса, меня бы уже казнили. Люкейрис не дрогнул. Воздух вокруг них не изменился. Будь они сейчас в присутствии придворного или слуги, этот человек ужаснулся бы от подобной дерзости, приняв такие слова однозначно как угрозу члену семьи, даже не скрытую. Никого из посторонних там не было. Рекс также спокойно продолжил: — Опыт прежде всего. И мой опыт говорит, что мы сами определяем свои возможности, господин. Юноша заметно поник и это, разумеется, не ускользнуло от рыцаря. Его рука тут же легла на плечо парня, по-отечески, сжав её. Люкейрис поднял взгляд и встретил взгляд тяжёлых век. Искренность с которой юноша делился с ним, всегда возвращалась ему, год за годом скрепляя их дружбу. — Послушай, ты не станешь безумным убийцей, как твой отец, если не хочешь этого, но ты должен уметь противостоять своим врагам. И внешним, — его указательный палец в перчатке коснулся светло-пшеничного виска, — и внутренним. Возможность защитить себя и свою сестру, занять Железный трон по праву, даст тебе только опыт. Твоего отца больше нет, но его дракон это ключ к опыту, который никогда не сможет себе позволить ни один лорд. Рекс внимательно отслеживал эмоции в сиреневых глазах Люка. Совсем юный он читался как открытая книга, собирал слова собеседника без разбора. Лея, в отличие от брата, никогда не была такой наивной, разве что в глубоком детстве. Она во многом отличалась от брата, взяв в своей внешности гораздо больше от матери, чем от отца. — Маракс сидит на цепи в Драконьем Логове уже больше 10 лет и служит узурпатору оружием для запугивания врагов. — продолжил Рекс, — Наши шпионы в Вестеросе не могут добраться до неё, но когда-нибудь этот день настанет. Учитывая, что больше осёдланных драконов не осталось, этот она наш единственный шанс свергнуть узурпатора. Разве что, твоя заботливая до тошноты кормилица, тётя Беру, соизволит откопать в огороде драконье яйцо, вместо картошки. Люк ухмыльнулся. Ему нравилось, что даже серьезные темы его собеседник частенько заканчивал на успакоивающей ноте, не желая сильно нагружать. Он понимал и был благодарен. — Но тела моего отца так и не нашли. — Я служил под началом Энакина много лет. Он был легендарным рыцарем, доблестным. Его называли рыцарем без страха и упрёка, но его сила на поле битвы была во многом в его… Неординарных стратегиях. Одни боги знают, что с ним случилось, но факт в том, что здесь его нет, а дракон пока что да. — Я не об этом… Морской ветер коснулся мальчишеского горла, не прикрытого воротом. Холодает - скоро солнце зайдёт. Рекс убрал руку с его плеча, чтобы снова поправить свой белый плащ. — Вдруг мой отец объявится, и Маракс вернётся к нему? Вдруг всё снова повторится? Народ такого не простит, и бунт гарантирован… — его обычно весёлые глаза сейчас потухли, как блики солнца на вечерних волнах. — Ваше Величество, вы хотите защитить сестру? — он взял за живое. — Я никому не позволю даже до тронуться до Леи. — юношеская пылкость шла рука об руку с его метущейся натурой. Рекс знал на что давить и как корректно поступить с его чувствами. — Тогда вы обязаны научиться защищаться. Палпатин рано или поздно доберётся до вас. — Солнце окончательно зашло за горизонт — Ты обязан стать мужчиной, Люк.***
Королевская гавань, Красный замок. — Ах, вот и он, — театрально произнёс старик во главе стола, — Мы рады, что вы наконец соизволили присоединиться к заседанию Малого совета, Бейл Мормонт. — когда голос старика опасно-сладко растягивался, его обвисшее горло подрагивало, как складки кожи у ящерицы, — Когда я назначил вас Мастером над монетой, я даже и представить не мог, что вы заставите нас тосковать без вашего присутствия в начале заседания... Снова. — Я прошу прощения, Ваше Величество, — Бейл, по мере сил, пытался восстановить дыхание и не выглядеть при этом недисциплинированным школяром в присутствии первых лиц государства. Судя по черному взгляду десницы короля, Дуку Ланнистера, получилось сносно, — Меня задержали внизу с тревожными вестями. — Что на этот раз? Снова Север? — Пло Старк опять пытается усмирить свою волчью стаю? — Дуку растянулся на дубовом стуле, словно сидел на Железном Троне, — С тех пор как пропала его дочь, старик совсем размяк. Очень жаль, я в своё время хотел договориться с ним об их помолвке с тем мальчишкой из Дорна, рыжим бастардом Сатин. С тех пор как ей передали бразды правления, Дорн пытается быть мирным, только вот копьё никуда не делось с их герба. Девочка Старк была недурна собой, благородных кровей. Характер, разве что... — Волчьей кровью, как и положено истинной северянке, обладала Асока. — маленький человек, старый и сморщенный, в облачении мейстера, казался старше всех присутсвующих. На это намекало и то, как он строил порядок слов, когда высказывался, — Пло скорбит, как должно отцу, сложно винить его. — Тишина. — свирепо прошипело морщинистое горло из под капюшона, — Я желаю услышать Бейла Мормонта. Бейл быстро сглотнул нервозную горечь, зная, что сейчас гнев государя лавиной хлынет на всех. — Ваше Величество, ваш дракон, Маракс, исчезла.