Vivere

Кавех заходил тихо, щёлкал внутренний замок. Он не разувался, не снимал накидки. Мехрак уныло подпирал стену, то возвращался в руки хозяина, то снова был отослан. Казалось ещё чуть-чуть и он сломается от противоречивых команд хозяина. Необычайно бледный, сжимал губы в тонкую полоску и не мог говорить. Болтливый Кавех не мог и слова проронить. Не блестели драгоценными камнями глаза-гранаты, утерян блеск золотых волос, заколки вовсе пропали, смята обыкновенно выбеленная рубашка с глубоким вырезом. Это было тем, что могло привлечь внимание скупого на время аль-Хайтама. Он облокачивался об угол, привычно скрещивал руки на груди, лишь наблюдал, ожидая первых объяснений. Кави долго смотрел на него, потом назад — на криво висящую картину, снова на секретаря и снова назад. Зрачки метались по дому, искали за что зацепиться, начинали истерично трястись руки. — Кавех, — всё же начал. Архитектор словно отмер, кивнул, мол, да, так его зовут. Это он знает, в этом он уверен. — Что случилось? Снова застопорился, как повреждённый робот, который потерял в бою какую-то важную деталь и теперь по-глупому метался в её поисках, упираясь лбом в прутья клетки невозможности. Она сломана, растоптана и разбита, найдёшь — станет хуже. — Ничего... — глубокий вздох, всё равно рваный. Хайтам подходит ближе, готовый поймать при необходимости. — Кавех, — давит, — долги? — Н-нет, — голова отчаянно качнулась, там и повисла, силы оставили её. Пряди закрывали часть лица: одну из щёк. Аль-Хайтам тронул быстрее мыслей, отвёл за ухо, получил возможность любоваться гематомой, расползающейся по линии скулы. — Кто? — эмоциональность покидала его всё быстрее. — Никто... это я сам, — голос дрогнул, но Кавех ещё упорнее замотал головой, вырываясь из рук, опуская голову так, что теперь и мокрых глаз не рассмотреть. — Упал? — секретарю хватило уважения сдержать гадкий смешок. — Упал... — рассредоточенно забормотал, даже кивнул пару раз для верности. Так ведь точно поверят? Аль-Хайтам похоже не спешил, одна рука легла тяжестью на плечо, он продолжил мягче: — Тогда пойдём, достану аптечку. Реакция, как полагается, тоже смягчилась. Кавех послушался, даже начал разуваться, безвольно рушась в тот же момент. Его поймали под локоть — Хайтам выучил этот обряд с попоек. Но сейчас алкоголем не тянуло совершенно точно. Странноватая примесь чужого запаха и не более, это точно не был Сайно или Тигнари. Они бы просто не отпустили друга в таком состоянии. Секретарь сам стянул обувь, едва не на руках донёс до кухни. Кавеха откровенно качало, он закрывал рукой уставшие глаза и глубоко дышал ртом, пытаясь, видимо, таким образом успокоиться. Вздрогнул, когда на скулу легла холодная заживляющая мазь, но больше не вырывался. Он весь держался на помощи Хайтама, если бы не ладонь на плече, то давно бы свалился со стула, хотя так отчаянно упирался ступнями в пол. Мир расплывался перед глазами и прохладное дерево уплывало вместе с ним. Аль-Хайтам смотрел на это, убирая небольшой чемоданчик, их аптечку, на верх подвесного шкафчика. До комнаты Кавеха донёс на руках. Несчастный почти не реагировал больше, провалился, потеряв сознание, в что-то, больше походящее на сон. — Дыхание, сердцебиение в норме... — секретарь садится на край кровати, осматривает тело внимательнее, чуть отводит края рубашки. — А вот и ответ. На груди обнаруживается ещё несколько небольших синяков, ладони этого мужчины, а Хайтам уверен, что это была не женщина, чуть меньше его. На талии пара отметин пальцев, укусы на шее закрывал воротник. «Не похоже, что это была хорошая ночь», — секретарь хмыкает. Особенно, учитывая, что за окном только сумерки. Аль-Хайтам проводит в тишине ещё несколько минут. Вообще-то ему нужно осмотреть ниже и обработать раны, вообще-то он ни капли не врач и Кавех не разрешал. А Кавех спит, обнимая его за руку, и не собирается просыпаться. «Крови не видно...» — он почти себя уговаривает. Книги ложатся стопкой на прикроватную тумбочку по обыкновению захламлённую самыми ненужными в доме вещами. Их складывает в верхний ящик, там такой бардак, что плюс-минус пара заколок и прочей ерунды картине не повредят. Кавех обещал разобрать всё это около двух месяцев назад, Хайтам только кивал и повторял саркастичное «верю». Сейчас сарказм из глотки не давился, он выглядел слишком убитым и секретарь извиняется коротко перед бессознательным телом прежде, чем начать снимать одежду. — Не надо... — его голос слабый и осипший, сквозь сон он едва может шевелиться, но пытается сжать запястье насильника. Хайтам замирает пальцами на узле ремня. — Кавех? — в ответ только слепое мычание, он явно не в сознании, значит это было... «Вот как», — руки чуть дрогнули, сжались. Больше эмоций секретарь не выявил, продолжая раздевать, оставляя в одном исподнем. И вот здесь появилась кровь. Дальше он не продолжал, оставил аккуратно свёрнутую одежду на стопке книг, Кавеха накрыл одеялом по самый нос, он, кажется, был этим крайне доволен, поворочался и окончательно притих, оставляя при себе только привычное сопение. Аль-Хайтам шёл к матрам без единого доказательства. Но простые ему не были нужны, они не задержали даже, ожесточившиеся черты говорили без слов, что дело важное. Даже Сайно оставил заготовленные колкости, не взялся за копьё. — Кавеха изнасиловали. Слова резанули по ушам, генерал неощутимо дрогнул, весь воздух вокруг них затрещал и было ли это электричество — не понять. — Есть подозреваемые? — аль-Хайтам про себя отмечает, что уже не сможет работать не с генералом. Этот подход без лишней лирики ему нравился. Облегчал ситуацию, но точно не его взгляд. Такой, будто это секретарь пришёл с повинной, но нужно ещё малость надавить и точно сознается в содеянном. — Нет. Нужен врач, — холод вместо его ласкового глаза бога. Только у Кавеха в руках растения цвели, даже если они в ботанике никогда так не умели, аль-Хайтам предпочитал лозу и стёкла. — Хорошо, — Сайно понимает, что они разминутся, на край стола ложатся ключи. Прощаться незачем, время дорого, хочется сорваться на бег, но он лишь идёт ещё быстрее, кажется, скоро научится телепортироваться, как путешественница, лишь бы оказаться в Бимарстане быстрее, ещё быстрее найти врача, привести его в дом. Нервы. Раздражение читается по упёртому взгляду. Доктор идёт слишком медленно, облака текут невозможно долго, а солнце не желает наконец прятаться за горизонт. У порога их встречает потемневший лицом Сайно. Копьё осталось в коридоре, большего он не снимал, проводит без слов. Край одеяла откинут, Кавех мирно обнимает его. Так, будто ничего не случилось. Только хмурится, когда переворачивается на другой бок. Ему больно. Доктор просит оставить их, и двое выходят. Аль-Хайтам хранит молчание, не спускает скрещенных рук с груди и даже не пытается предложить гостю чай. Сайно не лучше: вперил взгляд в одну точку и отвлекался только на то, чтобы моргать, и то вынужденно. — Он был в Ламбаде, скорее всего, — секретарь открывает глаза, изучает несколько секунд поджатые губы напротив и медленно кивает, обозначая, что это имеет смысл. — Не пил, — добавляет и Сайно соглашается едва заметным качанием головы. — Уже опросил кого-то? — Нет нужды, я знаю, кто это. Сначала проверю его, — аль-Хайтам даже не пытается навязаться. Это просто значит, что опросом займётся он. Когда доктор Закария выходит с руками в крови, два бойца, что видели и перебитые деревни и снимали вешанные трупы, одновременно вздрагивают. Хозяин дома проводит в ванную, даже гостеприимно подаёт полотенце, получая в благодарность ответ на немой вопрос. — Ничего сильно страшного... но понадобится несколько недель реабилитации. — Хорошо, — куклой говорит, будто его ответ действительно требовался, но мужчина малость теплеет во взгляде и кивает, добавляя вполголоса что-то вроде «не стоит беспокоиться». Кажется, об этом говорил Кавех, когда советовал ему быть отзывчивее с людьми. Он провожает доктора до двери, мысленно записывая все рекомендации и названия необходимых отваров. Половина из них не действует, но аль-Хайтам всё равно запоминает, если Кави захочет активнее лечиться. — Он придёт в сознание через несколько часов, так что кому-то лучше быть рядом в этот момент, — секретарь подмечает. Он успеет, остальное на Сайно. И они снова не будут прощаться, генерал исчезает первым через услужливо оставленную открытой дверь, пока Хайтам проверяет комнату Кавеха. Почти ничего не изменилось, накрывает одеялом, распахивает окно, впуская вечерние запахи. Архитектор завозился, кутаясь в кокон, и снова заснул. Его бельё оставлено на стуле около постели, аль-Хайтам берёт на себя грех тряпку выкинуть без замешательств. Выходит, будто бы на прогулку, но по шагу видно, что спешит. Сначала паренёк около таверны, потом её хозяин, сменившиеся посетители, один из которых уверенно указывает на одного знакомого шатена. Аль-Хайтам знает, что Сайно уже допрашивает его с пристрастием. А он в Сайно не ошибался. Когда находит нужный дом через подсказки удивлённых жителей, дверь уже открыта, генерал едва не рычит, шипит электричество по рукам. Приход секретаря его пыл малость остужает, он позволяет встать рядом и осмотреться. — Сколько свидетелей? — Трое и два косвенных, — легко отвечает аль-Хайтам, как-то лениво скользя взглядом по полкам с книгами. — Разве ты не женат, парень? — Женат, — Сайно отвечает вместо и кивает на семейное фото на стене прямо около кровати. Хайтам открыто усмехается. — Я ничего не делал! То, что происходит с согласия насилием явно не зовётся! — Незачем кричать, — если не знать аль-Хайтама, это прозвучало бы ласково. Генерал внимательно наблюдает за этим почти кошачьим тоном, ползут мурашки по спине. — К тому же, это решит Кавех, я прав? Допрашиваемый гулко сглатывает и получше садится у стенки, складывая ноги лотосом. Выглядит приличнее, но на нём уже ярлык. — Общественность пока не узнает, — задумчиво бормочет, будто бы себе под нос, продолжая так пристально вглядываться в собрания запылённых томов. — Нашёл. Аль-Хайтам вынимает одну из книг, показывает Сайно. Пока генерал занят, он продолжает: — Откуда у тебя это? — По наследству досталась... — Ты пригласил его, чтобы показать книгу? — ответом ложится дрожащее молчание и плотно сомкнутые губы. — Откуда знаешь? — включается Сайно. — Кавех сам рассказывал, что давно хочет прочесть хотя бы что-то от этого автора. Он не стал бы использовать тебя, чтобы попасть в запрещённую зону дома Даэны, но от такого предложения бы не отказался, — аль-Хайтам передаёт книгу генералу для внимательного изучения, с ним она и остаётся. В присутствии посторонних он больше не нуждается, а секретаря никогда не нужно было просить убраться вон. Сегодня везёт: Кавех не успел проснуться, даря тревогу и спасительный час на приготовления. Не то чтобы их было много, но необходим каждый пункт. Хайтам медленно проводит по прядям, зачёсывая их назад. Гораздо легче было бы дойти до первой лавки и купить готовой еды, но доктор несколько раз повторил, что сейчас ничего острого, солёного, копчёного, то есть тронутого хоть крупицей приправ. А Хайтам точно сможет приготовить обычную кашу. Совершенно точно. Он надеется. Очень. Когда Кавех заморенно пытается открыть глаза, на прикроватной тумбочке уже стоит поднос с третьей пробной версией. Впрочем, лучшей из всех. Графин полон, аль-Хайтам подставляет стул к постели больного, чтобы не сидеть прямо на ней, лениво складывает руки на коленях, склоняя голову, наблюдая. Кави не торопится его приветствовать, он с десяток минут висит в полной прострации, только потом, когда силы посещают бренное тело, будто оживает, шевелится, пытаясь присесть, ворочает головой, осматриваясь в знакомой комнате. — Хайтам... — его вздох душит. Мужчина кивает на это для верности, ощущая себя учителем младших классов, который изо дня в день вынужден подтверждать прописные истины. — Будешь есть? — этот вопрос как-то сбивает, Кавех смотрит на тарелку еды, осторожно гладит впалый живот под одеялом. Он неспешно договаривается с собой, но кормить себя не позволяет, будто Хайтам изъявлял такое уж большое желание. Руки скупо слушаются, оледеневшие, Кавех степенно разминает каждый палец, ловит нескончаемые взгляды на себе, но упорствует не отвечать, не показывать каких-либо эмоций в целом, хотя очевидно, что секретарь уже знает. Он видел, он звал врача — это чувствуется по перевязкам на промежности. Не его бинтовка и не Сайно, а Тигнари бы не успел. Не успел ведь?.. — А сколько я..? — Пять часов примерно, — он забирает опустевшую тарелку на кухню с довольством. Не всё так потеряно в его кулинарных способностях, как любил открыто и громко заявлять Кавех. Когда он возвращается, Кави уже смог подняться до положения сидя, чем крайне горд, хотя и приходится опираться, то на один бок, то на другой, чтобы смягчить давление. Аль-Хайтам старательно изображает слепца. — Тебя осмотрел доктор Закария, прописал пару настоек, посмотри, — как самый добродетельный сосед, протягивает список лекарств. Кавех изучает долго, его взгляд проскальзывает мимо мудрёных названий куда-то вдаль, он вздрагивает, возвращаясь к написаниям, и от того перечитывая один и тот же состав по десятку раз. Не выдержав, отложил бумагу, протёр глаза. Всё ещё красные и чуть вспухшие от слёз, они нескончаемо ныли, требуя продолжения отдыха. — Я буду следовать на своё усмотрение? — предписание врача выскальзывает из пальцев, Кавех его не ловит, кивает только снова сонливо и просит немного воды. От боли его гордость притупляется и глотать из чужих рук, малость придерживая стакан, становится совсем не стыдно. Сон не заставляет себя ждать, Кавех поворачивается на сторону к соседу, мыльным взглядом провожает его, прижимая сложенные ладони к груди. Он медленно скручивался в эмбриона от эфемерного холода и тянулся слепо к озябшему теплу на стуле у кровати. Хайтам не принимал всех этих глупостей и вообще-то у него были дела. Дела, связанные с этой ходячей проблемой. Но они были как-то резко отложены, потому что потерянное сознание Кавеха протестовало, стоило вынуть руку из капкана пальцев. В таком положении категорически нечем себя было занять кроме мыслей. А думать было о чём: просьба для генерала махаматры о неразглашении дела, неоднозначная доверчивость Кавеха, запретная зона Даэны... Аль-Хайтам записал их медленно по порядку. С чего бы трудам архитектуры оказаться в запретной зоне? Он знал это, потому что сам собирался достать книгу для Кавеха, чтобы только тот перестал о ней петь часами за ужином. Это было безапелляционно отличное вложение. Если не думать, что следом он начнёт рассказывать подробности внутренностей произведения. Хайтам предпочитал этот предмет своих мыслей не трогать совсем. Его чувства не должны были коснуться Кавеха по определению, ему незачем знать и незачем этим мучаться, а ведь он непременно станет. Смотреть этими жалостливыми глазами и едва не извиняться, что он ничего не чувствует. Глупый, вот и всё. Но любимый, потому приходится тратить драгоценные время около и выбивать разрешение, просто чтобы достать ему книгу. Аль-Хайтам себя грыз. Грыз, как самый незрелый подросток, который не успел по глупости и самую прелестную девочку параллели увели хулиганы. Девочка была в самом деле прелесть и по его субъективному — так же незрела. Но он давно не подросток, чтобы вытирать слёзы подушкой, да их и не было. А вот Кавех плакал. И отъявленно, будто за них двоих чувствовал. Аль-Хайтам бы навесил на себя вину, но мозги не позволяли. Ему нужно было сначала решить проблемы, а потом он обязательно поразмышляет над этим сентиментальным бредом, который порой ему советовал Кави для лучшего понимания человеческой натуры. «А ты этим знанием так овладел, что пошёл без предупреждения к незнакомцу», — он хмыкает и ни капли злости в глазах. Даже презрение не проскальзывает, лишь какая-то старческая скорбь над ошибкой. Пальцы медленно поглаживают внутреннюю часть ладони. Он согласен был чувствовать только к нему и вникать в таком объёме только в него. Чтобы раствориться без остатка и медленно, с расстановкой вполголоса рассказывать уже свои истории. Кавех их слушал так настороженно и внимательно, записывал на плёнку памяти каждое слово, боясь, что если прервёт по неосторожности, никогда не узнает продолжения. Он был таким милым и добрым в моменте, безмерно внимательным. Слишком для людей мира. Наказывался судьбой настолько часто, что давно привык и принимал с постоянственной улыбкой на губах, будто так и должно быть, будто это часть проработанного плана. Кавех планы отвергал, как концепцию. У него всё было по ветру, деньги в том числе. Такие не держатся за материальные ценности, их внутренние столь обширны, что подглуповатый блеск новой вещицы не влечёт. Он служит только чтобы подчеркнуть натуру и не более. Не будет его и Кави совсем не потеряет в своём шарме. В этом аль-Хайтам его любил особенно крепко. За какую-то неизменность и постоянную изменчивость. Неоднозначность формулировок и глупый смех на рассвете, когда он не спал, пьянея с нового проекта от обилия вдохновения так, что взгляд терялся где-то за пределами, и он способен был лишь говорить о нём, то и дело взмахивая руками, чтобы обозначить масштаб великолепия, творящегося на чертёжной бумаге. Секретарь наблюдал молчаливо, изредко кивал, чтобы поддержать монолог, направленный на единичную аудиторию. Больше никому Кави таким не показывался, даже Тигнари, который знал его долго и много. Тигнари, который на Хайтама смотрел глубже костей, мокро, как моросящий дождь, и неприятно. Он знал всё, а говорить собирался целое ничего. И за это постепенно заработал уважение вместе с приветствием кивком. По меркам аль-Хайтама само движение уже было наградой, второй в этих атрибутах вовсе не нуждался, он стражем продолжал наблюдать, оберегая Кави от знания ситуации и мира целиком. В этом можно было обвинить, но никто не торопился, храня секреты. Сайно, кажется, догадывался — не слепец ведь. Но придерживался своего друга и лишнего не говорил, хотя моментами по холоду язвительных глаз видно, как он хочет открыть лёгкую и простую истину, обозначить ясный мотив особенного отношения, которое архитектор порой воспринимал жестами презренной жалости. Слабым быть всегда обидно, в спорах как можно чаще заявлял, что он в этих поганых подачках не нуждается. Аль-Хайтам кивал. Он не повторял действия в точности, однако совершал нечто другое с тем же мотивом, готовый снова выслушать, как сильно он не прав, как только Кави протрезвеет и язык начнёт вязать цельные предложения. А пока Хайтам осторожно вынимает ладонь из плена и смеётся над собой. Кто бы мог представить, как заслуженный секретарь академии будет на цыпочках выбираться из спальни, лишь бы не разбудить больного, не потревожить рваный сон в бреду. Кавех заворочался, но вскоре обнял край одеяла и вновь забылся. А дел было слишком много, чтобы продолжать наблюдать за тянущимися тонкими тенями на щеках от длинных ресниц, подмечать ссадину в уголке губ. Аль-Хайтам возвращается, чтобы обработать ссадину и наконец прикрывает поскрипывающую дверь, обещая себе купить масла в первом ларьке. А пока ему самому нужно немного отдохнуть... Материалист не выменивал понапрасну, он не был стеснён в средствах, но знание, что на сэкономленные можно купить цветов для Кави не отпускало. Всё же спустился в глубины базара, скучающие ранним утром, к знакомым по нужде лицам. Несколько настоек, какие-то масла, которые по настойчивым заверениям не должны щипать раны, а наоборот забирать резковатые запахи алкоголя. И наконец букет: самый сладкий запах, цвета в синеву океана. Непременно лента. Бледноватые пальцы, что ещё не до конца слушались, медленно гладили лепестки. Его любимая ваза, лента бантиком. Глупость. Аль-Хайтам не сделал бы такого. Но он сделал, знакомая обложка проклятой книги лежала рядом, на этот раз на его имя. Первое предположение лёгкое, как летний ветер — Сайно. Но ножом на кухне стучал явно не он. Встать даётся ещё тяжелее, намерения сильнее. Ноги качает от боли, он опирается о кровать, собирая себя по кусочкам, глаза обозлённые, мокрые. Губы поджимает, как маленький, раскрывает рот, не в силах выразить, подобрать слов. Ругаться хотелось страшно. Он не умел — так казалось. Хайтама не переспоришь, он ответит тем ненавистным молчанием, которое не вынести, не сломить. Хуже, когда глаза закрывал, отмахиваясь, как от назойливой мухи. «Интересно: посмеет ли сейчас?» — он намеревался проверить, гнев пульсировал по венам. Волосы сбились в колтуны, он был жалкой версией себя, ступая на синяки. Тонкий хлопок обнимает осунувшееся тело. Кави побоялся смотреть в своё любимое обрамлённое зеркало. — Что это на тумбочке? — показывает за себя, опираясь всем телом о дверной косяк, медленно сползая по нему — ноги отказывались держать. Аль-Хайтам смотрит странно и думает несколько секунд над ответом, будто рассчитывает: сострить или ему всё же жаль это несносное создание. — Цветы и книга, — констатирует. — Это я вижу. От кого? — одна искра и вспышка, секретарь это отчётливо улавливает, от того с прищуром осторожничает. — Как ты думаешь? — картинно пожимает плечами, возвращаясь к возне с кастрюлей, на деле обращаясь в слух, чтобы поймать перед падением, хотя видно, Кавех рассчитывает на мягкий спуск на пол. Он не отвечает долговато, Хайтам помогает сесть на табуретку, придерживая под локоть. Кавех ощущался безвольным телом, которое качало от лёгкого дуновения, будто растерял все силы. Энергичные руки, охочие до жестикуляции, повисли тяжёлыми мокрыми тряпками вдоль тела. — Хайтам, — даже злость медленно покидала его. Стеклышки-глаза ловят настороженный взгляд, но мгновенно теряют, встречаясь с зрачками. — М? — нож беспрестанно стучит по деревянной доске, нарезая овощи в суп, кастрюля шипит, в её разинутый кипящий рот летит нарезанная морковка. — Зачем это? — Ты хотел прочесть этого автора и любишь цветы, — возвращается к полуофициозу, в котором скакали только факты, как овечки в счёте перед сном. Бесконечность, не поддающаяся оценкам. — Играешь в добродетельного соседа? — сарказм сквозит в каждом слове попеременно, то сдавая позиции, то вновь набирая обороты колкости. — Если тебе так больше нравится, — ему действительно не принципиально. Кавех может считать, как ему заблагорассудится. — А на самом деле как? — правильный вопрос. Аль-Хайтам застывает на мгновение, но тут же берёт тело под контроль, не оборачиваясь, продолжает нарезать уже порой воздух. — Тебе не понравится ответ, — предупреждает. — Если это какой-то эксперимент, я пойму, — взгляд на удивление сосредоточенно внимательный. Он знает, что нет, но по-научному не принимает вероятность за нулевую. — Нет, — это секретарь может сказать. Сдерживает себя, чтобы не растягивать гласные, накрывает кастрюлю крышкой и наконец удостаивает всеобъемлющим вниманием. Не защищается, выпрямляется, как на суде. Кавех напротив упирается спиной в стену, рукой держится за стол и только на этих опорных пунктах и держится, уплывает немного, но взгляд кристально чистый, осознанный. — Говори, — кивает, подталкивает к пропасти. Аль-Хайтам щурится, рассчитывая, можно осязать, как бегут цифры в его голове. — Ты останешься здесь до полного выздоровления, — когда диктуют условия всегда неприятно, но Кави покорно кивает, чуть качнув головой. Он пока физически не сможет уползти. Ему, собственно, некуда. Аль-Хайтам раздумывает ещё с минуту, проверяет суп на огне. Кавех необыкновенно терпелив, только зрачки двигаются за фигурой, не отпуская её ни на миг. — Ты мне нравишься, — он говорит это железно, опираясь поясницей о кухонный гарнитур и смотря прямо, как солдат. Кавех тоже смотрит, но уже кажется мимо пространства, времени. Вдаль, где они никогда не были, но архитектор по долгу профессии трогал неосязаемый мир. Он называл это «мыслить нестандартно». Хайтам фыркал. Сейчас было не до того. — Не врёшь конечно же? — для удостоверения, зрачки не сдвигаются. В ответ медленный кивок, осторожная внимательность. — Кавех? — он подходит ближе, не зная стоит ли уже собираться ко врачу. — Почему не говорил? — суховат голос. Подхватив мысль, Хайтам подаёт стакан воды. Кави вертит его в руках, глядит в своё искаженное отражение и всё же выпивает. — Не было случая и нужды. — Ах, нужды у него не было! — стакан летит в пол, силы в ногах рождаются вместе с битым стеклом. — Тише, — голос выверенно мягкий, почти ласковый, Хайтам ловит неспособное сопротивляться тело в капкан крепких рук, зажимает так, что только вздохнуть и можно. Кавех плачет, затем кричит, шепчет, срываясь на хриплые рыки и возгласы. Он бьёт по спине со всей силы, что осталась. Слабые толчки не отзываются и моментом боли, аль-Хайтам только крепче стискивает, чтобы не вырывался, не поймал в босые ступни по стеклу. — Чш-ш, — качает с профессионализмом знававшей годы няньки, неспешно опускается на колени, утягивает с собой, укладывая на себя. Спокойный, как скала, не колеблет водной глади совсем уже тихий голос. С самого начала ощутимо хрипловат спросонья. Жалостливое создание, которое только по голове можно гладить и баюкать. Аль-Хайтам должен испугаться подобных мыслей, но времени не хватает, Кавех садится, почти ровно, опирается на чужие ладони и глядит так, как обычно выставлял душевные претензии. — Как давно? — Что «как давно»? — аль-Хайтам боится сбить его успокоенный настрой. — Как давно ты меня любишь? — секретарь в самом деле задумывается под пытливым взглядом, готовым поймать на привирании. — С первой встречи, — склоняет голову, прикрывает глаза, искренне силясь восстановить всё в росчерках воспоминаний, — я не понял тогда, но подумал, что это приведёт к чему-то... неординарному. То, как он подбирал выражения помягче, Кави развеселило. Кивнул, признавая за правду. — А... я должен спросить что-то вроде «а ты?». — С чего взял, что я тоже тебя люблю? — он ухмыляется, ответ очевиден, но так не хочется сбивать этого победного задора. — Ты бы не жил с «отвратно претензионным идиотом». Ты давно можешь съехать, просто не хочешь. — А ты меня прямо во все стороны света погонишь? — аль-Хайтам хмыкает. Это правда. Он в пустыню отпускал только из-за проектов, и то мгновенно находились важнейшие исследования в области неподалёку. Стечение обстоятельств. Стечение взглядов, непроизвольное касание губ, не разобрать, кто потянулся первым. Нежность перерастает в раскалённую жадность, скопленную месяцами склок. Сплетение тел, Кавех спохватился, только когда его с легкостью подхватили, понесли в спальню. Мысли сладкой ватой текли: нужно будет переоборудовать одну из комнат в общую, купить двухместную кровать... Уложили нежнейше, как драгоценный фарфор с верхних полок. Кави беспринципно краснел, тянулся руками к тому, кого так давно хотел обнять. — Ту тварь засадим, — аль-Хайтам говорит непривычно сипло и скромно, держась крепко за руку. Кави кивает, поворачивается к нему, уже лежащему на кровати, подводит ладонь к груди, обнимает, исполненный любви. — Конечно. Я видел письмо... ты просил без огласки. Спасибо, — секретарь кивает, осторожно пальцами гладит синяк под ключицей. — Не беспокойся. Я подобрал для тебя интересный проект в лесах, опять то, что никто не смог воплотить из-за аномальных условий. Ты такое любишь, — архитектор кивнул с охотой. — Передал на финансирование, пару недель займёт. Кавех совсем заулыбался, сжимая ладонь в обеих руках. Смеётся малость: — Я тебя люблю, ты знал?