***
— Эрен! — звонкий визг Ханджи ржавым ножом проезжается по моему слуху. Как заведенная, очкастая несколько раз хлещет меня по плечу неоправданно больно, и я бросаю тяжелый взгляд сначала на нее, а потом на парнишку, к которому она в секунду уносится, по сторонам распихивая дрыгающуюся под оглушительные басы толпу. В эпилептически вспыхивающем свете я вижу, как она кидается на мальчишку, стискивая того в объятиях, и могу себе представить, как истошно хрустят его позвонки. Он широко улыбается, обнимая женщину в ответ. Ничего не слышу, и по губам распознать не получается: они обмениваются несколькими фразами, Ханджи большим пальцем тыкает в нашу сторону, а потом я ловлю на себе два пронзительных взгляда. Мальчишка смотрит секунд пять, наверное, потом оборачивается к Зоэ и, растянув губы в едва ощутимом оскале, отпускает какую-то шутку, потому что сразу после нее Ханджи сгибается пополам в истерическом хохоте. Мои брови сходятся на переносице, фыркаю себе под нос пару ругательств и возвращаюсь к стойке, не желая наблюдать за тем, как воркуют эти двое у входа в клуб. Эрвин ободряюще сжимает то же плечо, где только что очкастая оставила красные следы от своих пальцев, улыбается, толкая по лакированной стойке опустевший стакан, и с высоты своего роста смотрит на меня снисходительно: — Ривай, расслабься, иначе инсульт настигнет тебя раньше, чем ты планируешь, — Смит смеется со своей же шутки, опуская зад на стул рядом со мной. — Ханджи предупреждала, что сегодня наш узкий круг разбавит интересная личность. — Да, предупреждала, но она ничего не говорила о смазливых сопляках, — Эрвина мое ворчание всегда забавляло. Слух царапает раскатистый хохот, и мое удовлетворительное, как я думал десятью минутами ранее, настроение утопает в нем, словно балластом придавленное. — Ему хоть двадцатник есть? — Есть, — раздается почти над самым ухом, и я почти могу почувствовать, как горячее дыхание обжигает висок. Или мне кажется. Паршивец останавливается слишком близко, укладывая руки на подлокотник моего стула, и вонзается взглядом в мои глаза совершенно бесстыдно. Глазки красивые, конечно, но они ничего не стоят, если в комплекте с ними не идет тактичность и мало-мальски развитый интеллект. — Я Эрен Йегер. И мне 22. — Да? А выглядишь на 16, — отвечаю я ему, но представляюсь в ответ, протянутую руку пожимаю с осторожностью и некоторым уважением — всех отталкивает моя холодная, непробиваемая натура. Всех, но не его. Стоит себе улыбается, выбившуюся из дурацкого пучка прядь волос за ухо заправляет — как девка юная, ей богу. Конечно же, паршивца я все еще мысленно отношу к категории «смазливая рожица», но уже в меньшей степени, чем мгновение назад. Волосы длинные, даже чистые, цвета толком не разобрать, но его копна хорошо смотрится в сочетании со смуглой кожей. Взглядом цепляюсь за мерцающий в скачущем свете прожекторов металл в ушах. У мальчишки осанка ровная, тело подтянутое. Сложно не заметить — паршивец разоделся как в последний в жизни раз: пиджак на плечах, на шее тонна побрякушек (вероятно, чтобы ветром не сносило), брюки широченные, как Ла-Плата, еле-еле держатся на бедрах, сетчатая блузка полупрозрачная. Вижу его пупок, косые мышцы живота, соски розовые, в них тоже металл. Соски… — Задумался о чем-то? — с тихим смехом спрашивает меня мальчишка, и реальность прилетает по голове ловко, как летящий молот. Ощущаю своей ладонью контраст его тепла и холода массивных колец, которыми пальцы его тонкие окольцованы. У мальчишки аккуратный маникюр. — Да, — хмуро отвечаю я и силюсь отвести от него взгляд. Мне совершенно точно этот паршивец по вкусу не пришелся. Совершенно точно. — О чем же? Настырный пацан никак не отступает: подсаживается рядом, из-под носа уводя у кого-то стул, ногу на ногу закидывает, вздергивая штанины брюк, и я краем глаза замечаю до блеска натертые носы лакированных ботинок. В голове ураганом проносятся мысли, среди которых я пытаюсь выцепить хотя бы одну, которую можно было бы выдать за правду. Не буду же я ему сознаваться, что думал в тот момент о его сосках. Честь имею. — Об истощении природных ресурсов, — фыркаю я, цепко хватаясь за края пузатого стакана. Лед в моем скотче уже растаял: в нем сиротливо плавают две крохотные льдинки — остатки былой роскоши. Я делаю небольшой глоток и привередливо сморщиваю нос. — Бармен, виски, — а сам затылком ощущаю пытливый взгляд паршивца. — Нет смысла думать о том, что ты вряд ли сможешь предотвратить, — тихо выдыхает пацан и, не упуская момента, подзывает того же бармена. — Мне Лонг-Айленд, пожалуйста, — и на его лице расползается катастрофически обворожительная улыбка. Такой бы старшеклассниц с ума сводить. С его внешностью это было бы как два пальца об асфальт. Сомнений нет — он из тех, вокруг кого в школе девчонки роились, он точно получал сотни валентинок и, возможно, именно ему доставалось все внимание, обожание, подражание и плитки домашнего шоколада. Но он, видимо, его не принимал особо. Либо принимал, но не ел: кожа у засранца идеальная… И это чертовски злит. — А вообще, ресурсы попридержать можно, если процессы производства оптимизировать, — простецки добавляет мальчишка, снова вырывая меня из вереницы мыслей. В этот момент захмелевшему сознанию тяжело определить, что конкретно впечатляет меня больше: разумное замечание этого пацана или то, как он трубочку языком из стороны в сторону по губе гоняет. И в языке у него я тоже замечаю металл. Шумно подтаскивая за собой стул, прямо между нами плюхается запыхавшаяся Ханджи. Она практически не пьяна, но ей и не нужно пить алкоголь, чтобы выкидывать совершенно безумные вещи. Вокруг ее шеи в несколько оборотов намотана какая-то пестрая тряпка, со стороны похожая на длинную мочалку. Щеки у нее красные, круглые стекла очков она рукавом рубашки протирает, по виску стекает капелька пота. Явно плясала на убой. Она по очереди смотрит то на меня, то на мальчишку, мотая головой из стороны в сторону, а потом зовет бармена. Эрвин садится по другую сторону от паршивца, а мы смотрим друг другу в глаза и зрительную сцепку разорвать не можем. У него в глазах пляшут недобрые чертенята вперемешку с алкогольной пеленой, уголки губ опасно приподняты, а я думать ни о чем другом не могу, кроме как о том, что в штанах у меня абсолютно тесно. Мальчишка взгляд отводит первым, когда бровастый спрашивает его о чем-то заинтересованно. До меня долетают обрывки фраз об Италии, июльской коллекции и что-то еще о красном ковре, но я не пытаюсь вникнуть в их мелочную беседу: допиваю залпом скотч и на этот раз требую двойной. — О боже! — вскрикивает Ханджи, когда по клубу разливается какой-то узнаваемый мотивчик и одобрительный гул толпы, и заставляет всех вокруг вздрогнуть и обратить на нее внимание. — Это же моя любимая песня! — очколобая вскакивает на ноги, хватает паршивца за руку, и в следующее мгновение уносится с ним в толпу, пока я недовольным взглядом провожаю их в неизвестность. — Что, украли твой интерес? — возникает Эрвин. Мне совершенно не нравится ни его тон, ни то, как он выражается. — С чего ты взял, что он мне интересен? — безучастно спрашиваю я, закидывая ногу на ногу. Смит это движение, конечно же, ловит, и кидает на меня многозначительный взгляд. — Твое тело тебя выдает, — в его голосе я слышу ноты насмешки, и, как бы мне ни хотелось это отрицать, но кончики моих ушей безнадежно краснеют. Наблюдательный чертила. Мог бы и не говорить этого так открыто — знает же, что ни за что не подпущу незнакомцев к себе ближе, чем на метр. А все равно провоцирует, терпение мое испытывает. Злость и раздражение снова подкатывают волнами, перемалывая мое внешнее спокойствие в мелкую труху. — Да не морозься, Ривай. Чего греха таить, мальчишка правда симпатичный. И смышленый к тому же. Ханджи с ним лет пять уже знакома, все познакомить вас хотела, да не складывалось никак: то ты с работой зашиваешься, то Эрен в разъездах. Вот только из Кореи вернулся, у него там съемки для глянца какого-то были, не особо вдавался в детали, если честно. Через неделю уже в Милан рванет — там у него вроде показ и ковровая дорожка. Талантливый парнишка, не зря его Зоэ воспитывала. Эрвин вываливает столько информации, что в голове она умещается с трудом. Но пазл наконец-то складывается, теперь мне понятна и необъяснимая привлекательность мальчишки, и его манерное поведение, все эти тряпки, все брюлики, которыми он увешан как чертова новогодняя елка — все теперь кристально ясно. Но легче от этого не становится, потому что сидеть в таком состоянии крайне тяжело. В толпе я замечаю мельтешащую макушку с дурацким растрепанным пучком на затылке. Мальчишка скачет и счастливо улыбается, невпопад подпевая песне, басы в которой накручены так, что в груди пульсирует, достает из кармана телефон, снимает какое-то видео вместе с Ханджи. Им вместе очень комфортно: смеются, за руки друг друга хватают. Я бы не удивился, если бы они прямо здесь и прямо сейчас засосались. Не удивился бы и не расстроился. Мне дела нет до этого мальчишки. И я буду себя в этом убеждать до тех пор, пока не вызову такси, напившись в слюни. Пятый скотч заскакивает как родной, даже глотку почти не обжигает — мягенько так льется, в голове шумит. Я сквозь искусственный туман и поволоку наблюдаю, как к мальчишке подходит крупный молодой мужчина. Волосы у него светлые, ручищи гигантские. Выше него на целую голову. Меня и подавно. Амбал ладони паршивцу на талию кладет, ведет ими очень медленно сначала вниз, едва касаясь худых бедер, а потом так же медленно вверх, оголяя низ живота, и без того едва скрытый полупрозрачной тканью. Пацан пьян. Он не сопротивляется: кладет свои худые ладони ему на плечи, головой взмахивает, выпавшие пряди с лица убирая. Мужчина толкает его на себя и прижимается к нему всем телом. Дальше я не смотрю. Ебаный цирк блять. Вскакиваю со стула, роняя за собой недопитый пузан вискаря, стакан падает на плитку и разлетается в мелкую крошку. Эрвин кричит что-то вслед, разобрать его слов не могу. Я юрко, насколько мне позволяет весь выпитый алкоголь, протискиваюсь между потных тел, и, когда замечаю среди них знакомое и беспорядочно блуждающие по нему руки, вспыхиваю моментально, словно у пропановой бочки зажигалкой чиркнули. Подсечка, шаг в сторону, ноги не слушаются. Как-то справляюсь. Верзила падает передо мной на колени и глазеет обезумевшим взглядом. — Грязная свинья, — сохранять спокойствие не получается совершенно: в венах ядовито клокочет адреналин вперемешку с терпким виски, на языке крутится прорва едких эпитетов, и я молюсь богам, лишь бы не применить их все разом. До боли в костяшках хватаюсь за его белобрысые пакли и вздергиваю дрянную башку вверх. Что я вообще творю? Мозг отказывает совершенно и бесповоротно. Срываюсь на гневное рычание и сам себя остановить не успеваю: — В глаза мне смотри. Осмелишься еще раз приблизиться к моему — утром в канаве найдут. Услышал меня? — откуда-то сбоку в толпу зевак врывается Эрвин. Взгляд серьезный, сосредоточенный и слегка встревоженный, причем не совсем понятно, за кого: за меня или паршивца. Возможно, за обоих сразу, потому что, нелепо переваливаясь с ноги на ногу, за ним следом сюда торопится грузный вышибала. Мужчина хватает амбала за шкирку, больно с оглушительным треском бьет его электрошокером и утаскивает куда-то. Я взглядом провожаю урода до тех пор, пока его обмякшая тушка не скрывается среди дрыгающихся идиотов. Господи, если бы мне заранее сказали, какой непролазной задницей обернется вечер в клубе в компании друзей, я с удовольствием согласился бы провести ночь в офисе, загруженный всеми бумажками мира. Но вот я здесь. Взлохмаченный, разъяренный, держу за руку паршивца, который и двух слов связать сейчас не сможет. Мне жарко, хочется в душ и еще один стакан скотча, причем неважно, в какой последовательности. Мальчишка дергает меня на себя и наваливается сверху всем телом. Кладет мои же руки себе на талию, а свои мне на плечи, пальцы смыкая на затылке. — Потанцуем? — у меня нет сил сопротивляться этому дьявольски привлекательному паршивцу. Он насколько может обольстительно мне улыбается, склоняя немного голову, но мне много и не нужно, потому что его обаянию я готов поддаться практически даром. Он заводит меня в самую жопу танцпола, туда, где шанс не наступить никому на ногу сводится практически к нулю. Все пьяные, взмокшие, возбужденные, и я вместе с ними. Бедра мальчишки к моим непозволительно близко, я остро чувствую тепло его тела под моими ладонями, и не могу удержаться, чтобы не провести по нему руками везде, куда мне только позволят. И паршивец позволяет. Он утыкается лбом в мой лоб, неестественно выгибая шею, его волосы щекочут мое лицо, хмельное дыхание, невесомо отдающее кокосом, обжигает кожу раскрасневшихся щек. Его малахитовые глаза смотрят на меня с вызовом и желанием. В штанах теснее, чем было полчаса назад. — Почему ты кинулся бить рожу ублюдку? — с уст мальчишки мат звучит странно, но я чувствую, как же это нравится моему члену. И как же это не нравится мне: будет смертельно тупо кончить просто от того, что этот паршивец матерится. Но ответа на его вопрос у меня нет, и думать так же, как в тот момент, когда я пялился на его соски, не получается, потому что с тех пор прошло стопок виски шутки 4. И я решаю не думать вовсе. — Потому что ты пьян. Он бы выебал тебя в толчке. — Тебе-то что с того? — Ненавижу мразей, лезущих к беспомощным. — Не ври. — Паршивец, от тебя разит пойлом, ты с трудом ноги волочишь, кому ты пытаешься что-то доказать? — возбуждение смешивается с гневом, утихомирить животное внутри себя получается с трудом, и мальчишка чувствует, как сжимаются на его талии мои руки. Он смазано ведет взглядом по моему лицу, и его ледяные пальцы укладываются мне на шею. — Не беси меня. — Признайся, ты хотел бы меня нагнуть, — Эрен склоняется над моим ухом, и его слова врываются в черепную коробку буйной птахой. Я чувствую легкий шлейф приятного парфюма, алкоголя и пота, и, о господи, меня чертовски от него ведет. — Признай, ты захотел этого в тот момент, когда я вошел в клуб. Думал, я не заметил, как жадно ты на меня глазел? Я уверен: уже в тот момент ты представлял, как берешь меня во всех известных тебе позах. Напомни, об истощении каких конкретно природных ресурсов ты тогда подумал? Я срываюсь. Как придурок, как ебучий школьник на новогодней вечеринке, едва капля на язык упасть успела. Я порываюсь вперед и впиваюсь в его губы. Они сладкие, мягкие, немного липкие от всех этих приторных молочных коктейлей, которые он успел в себя опрокинуть. Раньше я думал, что только бешеные мешают алкоголь с молоком. И только безумцы это месиво осмеливаются выпить. И не ошибся: Эрен совершенно бешено хватается за меня и утягивает с собой в беспросветное безумие. И все это просто смертельно кружит голову: я руки паршивцу на задницу кладу, он бедрами подается мне навстречу, и я чувствую, как же сильно у него стоит. Остервенело сминать его мягкие губы, водить дрожащими руками по его горячей коже, прижимать к холодной стене, беспорядочно впиваясь в шею… Потом все как в тумане: выход из клуба, такси, пьяные ласки, шок в глазах водителя, лифт, дрожь в коленях, Эрен блюет над унитазом, его волосы в моих руках, раздражение. Мальчишка вырубается в моей кровати. Я дрочу в ванной.***
Так тяжело разлепить глаза мне не было лет, наверное, дцать. Серьезно, последний раз я так напивался еще в университете. Это было на день рождения Эрвина, он тогда созвал половину потока, мы дружно ужрались до сопливых пузырей, полночи орали какие-то песни, стравливали друг друга в «Я никогда не…», творили какую-то херню. Одногруппники мне жизни потом не давали: вот я на видео корячусь залезть на барную стойку, вот мы с Эрвином пьем на брудершафт, вот он меня целует, вот я бью его в нос, а он оправдывается, что так дружбу закрепляют, и нос кровавый рукавом рубашки утирает. Сейчас я уже давно не студент, мне давно не двадцать, с Эрвином мы дружим уже черт знает сколько лет, а я лежу на диване, стараясь глубоко дышать, и чувствую себя так же, как в тот день. Но кое-что ощутимо изменилось. Изменение это беспардонно громыхает чем-то на кухне. Я с трудом приоткрываю слипшиеся, опухшие веки, свет из окна ярко и больно ударяет по глазам, и веки снова слипаются, оставляя морщину между бровей и на переносице. Будь здесь Ханджи, она бы точно отпустила какую-нибудь язву про то, что я похож на шарпея, или что старость настигнет меня раньше всех, или еще какую-нибудь глупость, за которую ей бы не было стыдно, потому что это Ханджи. Но ее здесь, слава всему светлому, нет, иначе этим утром мне пришлось бы утихомиривать целых два гиперактивных урагана. Кажется, Эрвин вчера вскользь упоминал, что Эрен был подопечным Ханджи? Что ж, это многое объясняет. Неуверенно сажусь на край дивана и ноги с обивки свешиваю: голова раскалывается, во рту помойка, в мыслях каша, на столе нахожу две таблетки адвила, стакан минералки и кучку своих вещей. Надо же, есть некоторая польза от взбалмошного паршивца. Не из-за него ли я вчера столько в себя опрокинул? Вроде бы да — его макушка перед глазами весь вечер мельтешила. Как у нас сил вообще домой доехать хватило? Точно помню, что мы один другого хлеще были: два пьяных перевозбужденных чудовища, друг друга запихивали в тачку под осуждающе-перепуганные взгляды таксиста. Надо проверить, не упал ли мой рейтинг в юбере. Не помню, как доехали. Зато помню, как держал паршивца за шкирку над унитазом, то и дело успевая волосы от лица убрать. Вот надо же было ему пакли отрастить едва ли не до лопаток. Или он по контракту так должен выглядеть? Кто знает, но его волосы задачу осложнили капитально. Вроде я нашел его резинку в кармане брюк на заднице, накрутил какой-то веник, чтобы полегче всем стало. Умывал его еще потом, пока он бессвязно бормотал что-то себе под нос. Что-то про показ, Интерпренер, интервью мое упоминал столетней давности (откуда только знает?), мямлил что-то про Армани Приве, рассказывал, как он в этом клубе год назад с каким-то модельером целовался. Я бы ему такое приве устроил, конечно, если бы только не был настолько же в говно, насколько был мальчишка. На собственном горбу дотащил его бездвижную тушку до постели своей, завалил на подушку в чем мать родила, и паршивец вырубился через секунд десять, напоследок ляпнув что-то про мои пальцы, хотя я не особо разобрал его смазанную речь. Было бы славно, будь у него человек, который мог бы контролировать его пьяные выходки: такими темпами мальчишка на себя компромата вывалит больше, чем сможет потом разгрести. Адвил срабатывает: голова кружиться перестает, и я аккуратно поднимаюсь на ноги. Кто ж мне вчера в глотку заливал-то… Стоит еще раз задаться этим вопросом, когда до зеркала доковыляю. С кухни потягивает какой-то сладкой выпечкой, кофе и едва ощутимо моим шампунем. Со столика поднимаю телефон — за ночь даже не разрядился особо, — а в нем пропущенных и смсок… Хватило бы, чтобы развлечь себя томным вечером, еще и на утро бы осталось. Ханджи названивала, Эрвин чинно позвонил лишь дважды, зато настрочил сообщений тома на два, не меньше. Переживал, куда мы делись (наверное, мы все-таки не попрощались с компанией), спрашивал, все ли в порядке, напоминал про сегодняшние встречи с директорами отделов. Перевожу взгляд на время: половина седьмого. Успеваю со свистом даже. Нужно только сопляка выпроводить и в порядок себя привести. И утренние сообщения от него тоже есть: просил предупредить, если я буду не в состоянии подняться сегодня с кровати, и видео какое-то скинул. Видео? Любопытство удержать не получается, и я жму на «плэй» почти сразу. А лучше бы не жал. Картинка темная, мне приходится до талого увеличить яркость, а потом я вижу яркие вспышки света и нас на танцполе. Себя и Эрена. Вдвоем. Пьяных. Лобзающихся. Его рука на моем затылке, он своими длинными пальцами гладит меня по коротким волоскам, второй рукой держит высокий стакан с белесым коктейлем внутри, и, господи прости, но как же красиво выглядят его руки. В этих его кольцах, браслетах, с накрашенными густым черным лаком ногтями. Пока рассматриваю окольцованные пальцы паршивца, видео заканчивается, и мне приходится перемотать его в начало. Я на нем заполошный, мои ладони на заднице Эрена, и, прости меня господи второй раз, я прижимаю его к себе еще ближе, губами впиваясь в его раскрасневшиеся губы. Наши ширинки непозволительно, греховно близко. На фоне слышу невнятные Эрвиновские смешки и голосом Ханджи отпущенное «Они друг друга сейчас съедят!». Не злюсь, не раздражаюсь: проходить какие-либо стадии сегодня нет совершенно ни сил, ни настроения, поэтому я останавливаюсь сразу на принятии, сохраняю видео в галерею, секунд пятнадцать зависаю в редакторе, находя наиболее удачный стоп-кадр, делаю скрин и еще какое-то время рассматриваю в деталях, то приближая картинку, то отдаляя. В голове буквально на мгновение оседает мысль о том, что мы смотримся очень даже хорошо, если закрыть глаза на то, что Эрен без малого на 15 лет меня моложе, и примерно на голову выше. Рано, глупо, бессмысленно, да и времени у меня на все это нет. Пора закруглять этот растянувшийся до утра вечер. Эрвин видит, что я его сообщения прочитал, и следом мне прилетает еще два сообщения. Первое, предельно содержательное, с ехидно ухмыляющимся смайлом и коротким «Посмотрел?». Второе еще более наглое: «Эрен жив хоть? Не сожрал его?» Чувствую подкатывающее раздражение, но в ответ набираю: «Мальчишка проблевался, и я спать его уложил.» Сопляк вьется на кухне. Он даже не замечает, когда я появляюсь на пороге, разминая затекшую за ночь на неудобном диване шею. Почему я его на диван не оттащил? Он-то вон, как огурчик: прыгает с банками в руках, словно и не пил вчера. Духовку открывает, из нее густыми клубами валит пар, и пахнуть начинает корицей. — Что ты там опять выдумал, паршивец? — мальчишка резво поворачивается на звук моего голоса, и я замечаю, что он выглядит немного иначе. В ушах нет металла, наверное, оставил в ванной, волосы сырые лежат на плечах, он в моей темно-синей пижамной рубашке в голубую полоску (он хоть и высокий, но я-то покрепче буду, и ему мои рубашки, на удивление, чуть ли не как раз) и трусах. Было бы лучше, останься он без них. На бедрах у него татуировки, которые я толком и не рассмотрел сегодня ночью. Господи, кто его такого расписного со всех сторон до показов допустил? В голове мелькает картинка его худых ног, закинутых на мои плечи. Мысль эту вовремя за хвост поймать и не допустить я не успеваю и подвисаю взглядом где-то на уровне его стройных татуированных бедер. — Будешь так нагло глазеть — косоглазие заработаешь, — нахально щелкает меня паршивец по носу своим замечанием, и я перевожу взгляд с его ног на его глаза. В малахитовом лесу пляшут черти в огненно-рыжей рванине, и этот огонек поджигает что-то внутри, за моими ребрами. — Ты в душе был? — его замечание игнорирую, подбородком указывая на мокрые волосы, и подхожу к холодильнику. В стакан тихонько наливается ледяная вода, пока мальчишка, широко руками всплескивая, рассказывает, что проснулся очень рано, ни с того ни с сего, вещи наши в стиралку закинул, порядки навел, где мы вчера за собой хаос оставили, что ему стало скучно, он в душе побывал, удивился, что у меня в ванной плеер стоит, и кайфанул от того, что мне тоже нравятся «пласибо». Почему-то меня не злит, что он трогал мои вещи и даже поимел наглость залезть в мой плеер. Потом рассказывает, что решил перебраться из комнаты на кухню, в аптечке нарыл адвил, припер мне две таблетки, потому что «старперы тяжелее переносят опохмел». — Теперь вот готовлю синнабоны. У тебя, кстати, ванили нет. Будет не так сочно, но тебе понравится, — он еще раз заглядывает в духовку, заставляя комнату о-очень круто пахнуть выпечкой, словно у меня не кухня, а пекарня, потом хлопает дверцей и запрыгивает на столешницу углового фасада (и как головой только не треснулся?). — Я сладкое не ем, — обрываю я все надежды паршивца, жадно прикладываясь к стакану с водой. — Да? А я думал, видео Эрвина тебя переубедило все-таки… — мальчишка корчит подобие обиды и огорчения, но я же вижу, как он лыбу давит, когда думает, что под волосами его не видно. Вот же засранец. Эрвин, видимо, и ему скинул. Отхватит он у меня, ох отхватит. Глаза закатываются совершенно непроизвольно. Я резко поворачиваюсь на выход из кухни и, помахав пару секунд на прощание средним пальцем, ухожу в душ в сопровождении звонкого смеха мальчишки и крика «Долго не плещись, булки готовы!» вслед. Что бы это ни значило. Из душа выхожу свежий, пахну приятно, волосы махровым полотенцем вытираю, хоть и знаю, что от этого лучше им не станет. Мальчишка словно и не шевелился все это время, но на столе две кружки ароматного кофе и целая гора сладких булок в сливочном креме. Посуда чистая на сушилке стоит, и я удивляюсь, что мыл он ее руками, а не просто сунул в посудомойку. — Ты завтрак на двоих готовил или рассчитывал, что я до конца месяца буду жевать твои синнабоны? — Эрен отрывает взгляд от экрана телефона, когда я присаживаюсь за стол. Он глазеет на мои голые ключицы, едва заметно приподнимая уголки губ, а потом спрыгивает с фасада. — И не сиди на столешницах. — Можно подумать, ты даже мысли не допускал о том, чтобы меня на ней взять, — и я давлюсь булкой. Как это паршивец может нести такой разврат с совершенно невинным выражением лица? Что у него за скрытые таланты? Его Ханджи этим грандиозным перевоплощениям научила? В этом заключается труд модели? Если Ханджи действительно причастна к тому, как ведет себя этот дьяволенок, то мне стоит опасаться очкастой. Если даже ее протеже способен выкидывать подобные фокусы, то страшно представить, на что способна она сама. Видимо, сижу с лицом лица достаточно долго, потому что Эрен начинает открыто смеяться и протягивает руку за булочкой. Его руки и без всех этих брюликов выглядят потрясающе. Мне тяжело признаться в этом, тем более мальчишке, но, пока я был в ванной, я перемерил всю ту гору украшений, которую он оставил. Кольца мне оказываются малы, и смог натянуть я их только до середины фаланги, серьги просто некуда пихать, и одна-единственная дырка в мочке, которую я назло отцу продырявил в старшей школе, уже давно затянулась. Но брюлики действительно красивые. И, сомнений у меня нет, очень дорогие. Интересно, купил ли он их сам, или же достались от брендов? Или… — Снова думаешь об истощении природных ресурсов? — спрашивает меня мальчишка, набивая булкой рот. Разве можно так очаровательно выглядеть? Взъерошенный, без всех этих вычурных тряпок и брюликов, в моей рубашке, еще и без штанов. Еще одно тяжелое признание врывается в мою голову: паршивец отлично вписывается в мою квартиру. Сидит тут так уверенно, поджав ногу под себя, словно живем вместе лет десять. О чем я вообще думаю? — Нет, собирался напомнить тебе, что ты забыл свои цацки на раковине, — отвечаю я, припадая к плещущемуся в кружке кофе. — А, ну ничего страшного. Заберу попозже. Понадарили на партнерских съемках, а мне уже скирдовать их некуда. Хотя одно кольцо мне все-таки дорого. Нет, два кольца, — со вчерашнего вечера я успел уяснить одно: если мальчишка начинает о чем-то говорить, то это явно надолго, и он не успокоится, пока не расскажет все до мельчайших подробностей. — Одно мне подарили после первой моей съемки в глянце. То, с вращающимися элементами. Я тогда только-только начинал работать в журнале Ханджи. А другое мне подарил бойфренд, это было еще до начала моей карьеры. Мы расстались после того, как мне предложили контракт, и я уехал из Милуоки. Пытались сохранить отношения на расстоянии, но я начал близко общаться с влиятельными людьми, и он надумал себе лишнего. Решил не переубеждать его: раз так понял, значит был повод, а мне к тому времени стало ясно, что отношения в сети — идея полный шлак. На том и разбежались. Не ждал я сегодняшним утром подобных откровений, но в груди разливается необъяснимое тепло только лишь от того, что Эрен мне доверяет, раз пролил свет на свое прошлое. И как ему только удалось настроить между нами какую-то странную, едва уловимую, но такую приятную связь за несколько часов знакомства… Маленький пройдоха. Мальчишка мне интересен, и разубеждать себя в этом становится с каждым разом все труднее. Он действительно смышленый, очень сообразительный, колко язвит и смешно шутит (даже если я до сих пор это отрицаю), а еще он чертовски, просто чертовски красив. Но голос разума все еще подсказывает, что это все не нужно. Я твердо отдаю себе отчет: пора выпроваживать его, пока я не зарыл себя окончательно. И я предпринимаю попытку: — Шуруй тогда забирай свои брюлики и собирайся. Вызову тебе такси, и покатишь, куда надо, — выходит холоднее, чем мне бы хотелось, но, быть может, моя грубость подстегнет его перестать вести себя так провокационно и так по-домашнему комфортно. Пускай забирает все свои шмотки и возвращается к своей обычной жизни. Так будет лучше для всех, потому что ко всем этим душевным разговорам, булочкам с кофе по утрам и такому привлекательному засранцу под боком привыкнуть будет намного проще, чем мне казалось. — Поднимайся, Эрен. — Вот же язва, — хмурится мальчишка, крепче прижимая к груди собственное колено. Но я не замечаю в его глазах ни грусти, ни обиды — они искрятся какой-то непонятной мне шаловливостью, которую мне очень тяжело прочитать. — Но приятно, что ты запомнил мое имя. Все-таки мне удалось тебя зацепить. А то я думал, что совсем тебе не понравился с твоими вечными «паршивец» и «сопляк», — резюмирует мальчишка, расстегивая пуговки на рубашке. Славно, пускай переодевается. Но не передо мной же. Надо оторвать от него взгляд. — С чего ты взял? — спрашиваю я, когда мальчишка расправляется с пуговицами и поднимается со стула. Полы рубашки разъезжаются в стороны, и я снова вижу его пупок, косые мышцы, эти чертовы соски. Да что ж такое. Вчера мне было легче скрывать свое возбуждение: брюки были плотнее пижамных штанов. А сейчас весь мой интерес прямо перед его глазами, и его уже никуда не спрятать. — Птичка напела, — елейно отвечает мне паршивец и сокращает расстояние между нами до тех пор, пока оно не становится опасно ничтожным. Я чувствую, как красиво на нем звучит смесь аромата моего геля, его вчерашнего парфюма и легкого перегара, и мне совершенно не хочется его отталкивать. — И твое тело намного красноречивее тебя. У меня пересыхает во рту. Этот нахально улыбающийся мальчишка с целым выводком тараканов в голове нещадно сводит меня с ума. И мне тяжело осознать и выразить человеческими словами то, что сейчас творится в моей голове. Мысли скачут от «Я разложу у его ног вселенную» до «Я разложу его на столе» с бешеной скоростью. Такого, чтобы я хотел с кем-то не только трахаться, но и проводить свое время, в моей жизни еще не было. Никогда. И мне чертовски нравится вот так вот запросто есть синнабоны с совершенно дурным количеством крема, делить на двоих одну пижаму, общаться о чем-то важном и глубоком или бездумно слушать о том, как он провел утро, пока я дрых в полном отрубе. И пора бы это признать. Паршивец умудрился запасть мне в душу менее чем за 10 несчастных часов. И у меня нет больше сил этому сопротивляться. Я медленно поднимаю руки и кладу их ему на оголенную талию. У Эрена теплая кожа, от ее тепла в пальцах разбегаются мурашки. Я хочу подхватить его на руки и нести в спальню, хочу усадить на стол и стянуть рубашку, хочу стоять здесь и целовать его мягкие губы до скончания времен, хочу… Мальчишка все решает за меня: он кладет свою ладонь на мой выпирающий под тканью штанов член, секунду ухмыляется и крепко меня целует, закрывая глаза. Я крупно вздрагиваю всем телом, надеясь, что Эрен этого не заметил, и сминаю его губы своими. Терпко, настойчиво, как это было вчера. Вечером нас захлестывало безумие и поволока адского возбуждения. Утром нас захлестывает друг другом. Не разрывая поцелуя, я тащу его за собой в спальню. Он пару раз оступается, потому что ноги его совершенно не держат, и я подхватываю его под бедрами, заставляя ногами обхватить мою талию. Я чувствую, как в живот мне упирается его член, и я слегка ускоряюсь, но прижимаю мальчишку к себе плотнее. Он тихо всхлипывает в поцелуй, его дыхание сбивается, и во мне вспыхивает желание слышать его голос. Слышать, как он стонет, как просит брать его глубже и сильнее. Хочу превратить его в изнывающее месиво, чтобы потом лежать и гладить по спине, словно большого мурлычущего кота. Спотыкаюсь о край кровати, и мы вместе падаем на скомканные простыни. Ноги Эрена на моих бедрах, волосы рассыпаны по постели, и он смеется — заливисто так, счастливо. Я резко толкаюсь вперед, сквозь ткань нашей одежды упираясь ему в промежность своим членом. Смех сменяется протяжным стоном. — Господи, Аккерман, перестань меня мучить. Я натерпелся, пожалуйста, сними чертовы штаны, — на выдохе мямлит паршивец, руками пробираясь к резинке моих штанов. Он длинными пальцами ловко цепляется за резинку и оттягивает ее, оголяя выпирающие под кожей кости и лобок. Заглядывает буквально одним глазком, едва заметно краснеют его уши, словно не он говорил все эти развратные вещи про нагибание в клубе и секс на столешнице, но дело свое не прекращает. Слегка отодвигается, чтобы двигаться удобнее было, невесомыми касаниями спускается ниже, оглаживая жесткие волоски, у меня сбивается дыхание только от осознания того, что Эрен, тот самый Эрен, который чуть не довел меня до оргазма на танцполе, который так жадно целовал меня в такси, из-за которого я полночи просидел в ванной, держа его волосы, пока он блюет, и который приготовил мне самые вкусные во вселенной булки с корицей, сейчас прикоснется к моему члену. Но он не прикасается. Водит по лобку, чуть ближе, чуть дальше, но не прикасается. И меня это злит. Я еще раз подаюсь вперед, и прикосновение происходит непроизвольно: я чувствую, как небрежно его пальцы проходят по основанию моего члена, и резко втягиваю воздух через нос. И мальчишка больше не смеет меня дразнить: обхватывает пальцами горячую плоть, проводит почти по всей длине, едва не задевая головку, и возвращается назад, пока я зубами сжимаю собственную губу. — Эрен, черт возьми, — от его нежных, почти осторожных прикосновений у меня плывет все перед глазами. Я перехватываю его руку, усаживая прямо перед собой одним рывком, в его глазах мелькает удивление, но он шустро прячет его за ухмылкой. Наши губы снова встречаются. Мой язык гладит его, слюняво и мокро, но с этой грязью я готов мириться до конца своих дней. Я укладываю руки на воротник моей рубашки на его ключицах, хватаюсь за мягкую ткань и стягиваю вниз, оголяя подтянутые руки. У него на плечах веснушки — удивительно, что я этого до сих пор не заметил. Они похожи на звездное небо, и мне хочется поцеловать каждую из них. Толкаю Эрена обратно на кровать, мои губы настойчиво спускаются вниз по скуле, я бесцеремонно припадаю к его шее, но он успевает меня остановить прежде, чем я оставлю засос: — Прошу, без засосов, Ривай, — и я прислушиваюсь к его просьбе. Но позволяю себе укусить его лишь раз: легко и безболезненно, но этого хватит, чтобы оставить на изгибе длинной шеи следы от зубов. С губ паршивца небрежно срывается тихий стон, а я влажными поцелуями спускаюсь вниз по груди. Его тонкие пальцы зарываются в мои волосы, он подо мной извивается весь, стараясь потереться членом сквозь ткань белья хоть обо что-нибудь. А я нахожу его розовый сосок. Ледяная штанга с двумя шариками обжигает мои губы, когда я грубо, размашисто провожу языком по разгоряченной коже. Мальчишка тяжело дышит, я чувствую, как быстро вздымается подо мной его грудь, а потом замечаю, как он протискивает руку между наших тел. Я отрываюсь от его соска, приподнимаясь на руках, чтобы посмотреть, что он задумал. Но ход его действий предсказать очень тяжело: Эрен подрывается следом за мной и втягивает меня в новый поцелуй. По очереди сминает мои губы, языком юрко ныряет глубже, и меня от этого ведет невыносимо. Я отстраняюсь буквально на мгновение: стягиваю порядком осточертевшие штаны, и паршивец повторяет за мной. Потом хватается за мои плечи, прижимая к себе, и заваливает меня на спину. Я понял его намек: теперь он ведущий. И я готов ему подчиниться. Эрен локтями упирается по обе стороны от моей шеи, его губы на моих губах. Членом он трется о мой член. Я чувствую, как рвано и сбивчиво горячая плоть скользит по моей, как перекатываются крепкие мышцы его спины под моими ладонями, и, черт возьми, как же тяжело себя сдерживать, когда паршивец ведет себя так раскрепощенно. Хочется повалить и целовать-целовать-целовать, пока в одно целое не слипнемся. Я опускаю одну руку вниз, находя оба наших члена, и обхватываю их одновременно. Эрен надо мной дергается и утыкается носом в изгиб моего плеча. Я слышу его тяжелое горячее дыхание, как оно сбивается каждый раз, когда я подушечкой большого пальца оглаживаю его головку, и мне хочется знать, как он будет звучать, если заставить его просить о большем. Мальчишка снова подо мной на спине. Я на мгновение заглядываю в пожар, разгоревшийся в малахитовом лесу его глаз, и вижу, как хитро он ухмыляется, а потом чувствую, как его бедра подаются вперед, и его влажный член проезжает по моему животу. Больше я ничего не жду. Спускаюсь вниз быстро, пальцами его бока оглаживая, и замираю ниже его живота. Кидаю быстрый взгляд вверх и чувствую, как Эрен хватает меня за голову. Шустро беру его член в рот, языком обвожу гладкую головку, а Эрен откуда-то сверху тихо шипит сквозь зубы. Спускаюсь губами вниз, возвращаюсь, нетерпеливо провожу расслабленным языком по всей длине. — Господи, Ривай, о боже мой, — вырывается у мальчишки, кажется, неосознанно, и от шелеста его голоса мой член судорожно дергается. Я снова обхватываю губами его головку, веду вниз долго, протяжно, пока не утыкаюсь носом в гладкую кожу его лобка. Эрен приглушенно мычит, еле сдерживая себя, чтобы не толкнуться еще глубже. И я даю ему то, что он хочет. Быстро, резко поднимаюсь вверх, чтобы снова спуститься до основания. И наконец-то слышу его стон. Мальчишка стонет громко, на выдохе. Соседи наверняка тоже слышат. Слышат и завидуют. А потом Эрен отрывает меня от моего занятия. Он вряд ли смутился: в его глазах скачут сбесившиеся черти. Стоит только представить, какие идеи они могут ему подать, как у меня от предвкушения болезненно-приятно тянет внизу живота. Мальчишка снова переворачивает нас, и теперь я лежу на спине. Его колени останавливаются по обе стороны от моего лица, а он склоняется над моим членом. Я несколько мгновений не могу оторвать глаз от Эрена, в моей голове бьется мысль: как он красив, когда мой член так близко к его лицу, а потом отчетливо ощущаю, как смыкаются его губы на моей головке. Паршивец сосет умело, берет на всю длину, выпускает изо рта со смачным чмоком, а потом снова уходит вниз и умудряется даже яйца языком полизать. Господи, какой же его бывший придурок — если бы мне сосали так каждый раз, я был бы готов сорваться за ним из Милуоки хоть в Чикаго, хоть в Майами, хоть в Гакон. Но, не будь тот неудачник бывшим, я бы не познал всех талантов этого мальчишки, всего за одну ночь мастерски пробившим все стены, что я так старательно и щепетильно выстраивал вокруг себя. От прикосновений теплого языка к головке у Эрена колени ходуном ходят. Он дрожит и даже этого не скрывает, загнанно мычит с членом во рту, втягивает щеки, опускаясь вниз. Я чувствую, как вместе с его языком о мою кожу трется шарик его пирсинга, и, когда он снова слизывает солоноватые капли с моей головки, у меня лопается терпение. Я кончаю ему в рот, он ловит каждую каплю, шумно сглатывает, но не останавливается: вылизывает все до последнего, словно не член в его рту, а фруктовый лед. — Эрен, что ты творишь… — рвано выдыхаю я, когда мальчишка поднимается на коленях и укладывается на меня сверху. Наши члены соприкасаются, и я узнаю, что пик возбуждения можно пройти и разрушить все границы дозволенного и недозволенного. — Признай, что тебе понравилось, — щебечет лежащий на мне паршивец и собирается пристроить свою голову у меня на груди. Вместо ответа я подаюсь вперед и кусаю его за нижнюю губу. Эрен хихикает тихонечко и припадает к моим губам настойчиво. А я потакаю его желаниям. Укладываю руки на поясницу, оглаживаю нежную кожу кончиками пальцев. Мальчишка покрывается мурашками, закидывая одну ногу выше. Мои ладони спускаются к его заднице. И это намного лучше, чем было вчера: я в сознании, отчетливо ощущаю тепло его тела своей кожей, нам не мешает ткань его брюк и сотни пытливых глаз дрыгающихся под басы придурков. Пальцем я очерчиваю его вход, но он меня останавливает: — Тебе не нужно меня растягивать, поверь мне, — едва слышно уверяет он, заглядывая в мои глаза. Потом спускается ниже, его волосы щекочут мое лицо, а он шепчет мне в ухо, горячим дыханием опаляя мою мочку. — Я столько раз трахал себя вибратором и представлял, что это ты, что уже сбился со счета. Его слова выбивают из меня последние крупицы самообладания. Мне сносит крышу так, что в голове не остается абсолютно ничего: черный массив космической материи и клубы радиактивной пыли. В ней явно взорвалась сверхновая, оставив за собой бушующий тайфун. Так вот почему ураганы зовут человеческими именами. Мой ураган назвали бы в честь одного зеленоглазого паршивца. Я подминаю Эрена под себя, закидываю тонкие лодыжки себе на плечи и приставляю головку ко входу. Толкаюсь сначала медленно, его стенки сжимают меня сильно, член скользит внутри мягко и плавно, и с губ мальчишки срывается протяжный стон. Я останавливаюсь тогда, когда чувствую прикосновение его ягодиц. Глубже просто некуда. Эрен подо мной изведенный, нервный, я по глазам вижу, как сильно он хочет, чтобы я толкнулся глубоко и сильно. Но сначала мы поиграем. — Я дам тебе то, чего ты так хочешь, если ты мне расскажешь все, — мой голос рокочет так, что даже я его не узнаю. — Впервые я тебя встретил на студии Интерпренер, — начинает мальчишка, задыхаясь от ощущения моего члена в себе. Его грудь тяжело ходит вверх-вниз, в свете утреннего солнца пирсинг в его сосках ярко мерцает металлическим блеском, его волосы рассыпаны по подушке, и, видит бог, мне становится кристально ясно, почему именно он ходит по подиуму, позирует в глянце, и почему именно ему бренды дарят цацки за невероятное количество бабла. Но я более чем уверен, что никто из ныне живущих больше не видел его таким: возбужденным до сумасшествия, с легким переливом испарины на шее, на ней красуется едва заметный след от моих зубов, и пусть обзавидуется тот, кому выпадет мальчишку гримировать. В этот момент я готов подарить ему все бриллианты мира, лишь бы носил он только их. И что-то мне подсказывает, что это желание никуда не уйдет. — И что же? — тихо спрашиваю я. Медленно, с оттяжкой двигаюсь наружу, и Эрен отчаянно стонет, когда член из него выскакивает с влажным звуком. Я окидываю мальчишку затуманенным взглядом: член трется о его живот, оставляя за собой на смуглой коже мокрые блестящие пятна, в его глазах плещется терпкое желание, длинные волосы всклокочены, пальцы и колени мелко дрожат от возбуждения. Я кладу руку на его член и легко сжимаю его у самого основания, проводя кончиками пальцев по гладкому лобку. — Ты мне понравился-а-а! — Эрен не договаривает: конец фразы тонет в его вскрике, когда я резко вхожу обратно и бедрами касаюсь его задницы. — Ривай, умоляю, потом! — мальчишка хнычет, руками за простыни хватается, голову откидывает на постель, и я толкаюсь в него снова. Грубо толкаюсь, глубоко, как хотел с самого начала, с того самого момента, когда он нахраписто пристраивался на подлокотнике барного стула и стрелял глазками, пока допытывался, о чем же я все-таки думал, а я бесстыдно глазел на его тело. Допросы подождут: он обязательно расскажет мне во всех красках, во всех подробностях, где, когда и как конкретно он трахал себя вибратором и представлял меня. Но попозже. Я закидываю его длинные ноги себе на плечи, мягко целую лодыжку, оцарапывая ее короткой щетиной на скуле, мальчишка костяшку пальца зубами сжимает, смотрит мне прямо в глаза и улыбается нахально. И мне нравится его улыбка. Толчок, еще один, Эрен веки прикрывает и стонет без стеснения, дышит глубоко, и я вижу, как тяжело и сбивчиво вздымается его грудь. Член в моей руке подрагивает, но я не дам ему кончить так быстро. Наклоняюсь над ним, расставляя руки по обе стороны от его лица, он взгляд на меня переводит, ладони на мои щеки кладет и притягивает порывисто, сминает одну губу, потом вторую, языком влажные дорожки по мягкой коже прочерчивает, пока я глубоко, со звонкими шлепками вдалбливаюсь в него, срывая один стон за другим. Внезапно осознаю невообразимое. Мне нравится в этом заполошном мальчишке все. Мне нравится его сумасшедший запах, его лицо, его тело, его татуировки и проколотые соски, его дурацкие шутки и нескончаемо долгие рассказы, его голос, когда он стонет и когда просто говорит, его длинные волосы, которые я точно буду находить по всей квартире и неизменно беситься, и зеленые-зеленые его нахальные глаза, и все его взгляды, которые он ненароком на мне оставляет, и все его поцелуи, пьяные и не очень, которыми он меня награждает. И я поверить не могу, что так в жизни бывает: неслучайная встреча, неслучайно организованная в неслучайно выбранном баре, несколько коротких разговоров, одна действительно случайная драка и полная совершенно дурацких событий ночь, которую сменило такое неожиданное, но нестерпимо приятное утро. Мог ли я влюбиться еще быстрее? Наверное, нет. Мальчишка сидит сверху на мне, мои руки покоятся на его талии, пока он скачет на моем члене с выражением лица, которое следовало бы запретить законом, потому что я готов на многое, когда этот паршивец смотрит на меня так. Он с лица своими тонкими пальцами убирает пряди волос, приподнимается на коленях немного выше, чтобы снова опуститься, а я толкаюсь вверх, и комната наполняется протяжным стоном Эрена. Он сгибается на мне, припадая сверху, его волосы щекочут мое лицо, и теперь я осторожно заправляю их ему за ухо, зарываюсь пальцами среди прядей, притягивая к себе ближе. Мальчишке дважды намекать не нужно: он затягивает меня в мокрый, долгий поцелуй, подмахивая задницей в такт моим рваным, нетерпеливым толчкам. Где-то с подушек истерически громко раздается мелодия звонка. Я краем глаза замечаю контакт наглеца, что додумался позвонить мне в девять утра, протягиваю руку и, находя кнопку отключения на ощупь, жму на нее раздраженно, подаваясь бедрами вперед. Телефон замолкает лишь на секунду: Эрвину нужно дозвониться до меня прямо сейчас, но, господи, я сейчас катастрофически занят. Мне не до твоих звонков. Мальчишка на мне останавливается, но с члена не слезает: хватает мой телефон, совершенно бесстыже смотрит на фотографию бровастого на весь экран (поставил он мне на свой контакт ее сам, особо даже не спрашивая, а я все никак удалить не могу, и оттого смотрю на его рожу чаще, чем на собственную в зеркале), жмет на экран, принимая вызов, и одними губами шепчет, протягивая мне телефон: — Ответь, это может быть важно. Я неохотно беру трубку из его рук и раздраженно рявкаю в динамик: — Да? — О, ты не в настроении, — отчего-то Эрвин звучит непозволительно бодро этим утром, и меня разница в нашем настроении порядком раздражает. — Будет славно, если ты уложишься в минуту или того меньше, — холодом моего голоса в эту секунду можно предотвращать таяние ледников, но бровастого это не смущает. Он хихикает на той стороне загадочно, словно о чем-то знает или как минимум догадывается, но я могу ставить руку на отсечение, что он даже приблизительно не может догадываться о том, что прямо сейчас паршивец, которого вчера Ханджи в клуб притащила, сидит на мне верхом и ерзает нетерпеливо. Мальчишка улыбается ехидно, поднимается на коленях и опускается обратно вниз, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не проронить стона прямо в трубку. Он приподнимается еще раз, и я размашисто толкаюсь вперед, играя на опережение. С губ Эрена срывается удивленный всхлип, а я поздно успеваю накрыть рукой его рот. Получается достаточно громко, чтобы на той стороне различили его стон и нахально улыбнулись. — Мог бы сразу сказать, что так сильно занят, — заговорщически шепчет Смит и, зная его не первый десяток лет, точно подмигивает мне, как будто я могу это увидеть. — Это ждет, не отвлекайся. Я оставляю его без ответа, без наезда и без колкой отбивки, просто швыряю телефон обратно на подушки и, прежде чем звонок успевает прерваться, слышу с плохо скрываемым смехом сказанное кому-то «Развлекается с Эреном», тихое хихиканье Ханджи, которое я мог бы отличить от сотен тысяч других, а потом экран гаснет. Мальчишка прыгает на мне, в его взгляде прыгают смешинки, и я не могу сдержать короткой улыбки: — На тебе теперь лежит обязанность оправдываться перед ними вместе со мной, — тихо ругаюсь я, пытаясь сдержать непрошенные смешки. Но они рвутся наружу в тот момент, когда Эрен, подобно мне, кривит рот и силится сдержать собственные, и у него не получается. Мальчишка смеется в голос, обнажает свои белые клыки и крепко зажмуривается, утирая из уголка глаза крохотную слезу. И я смеюсь вместе с ним: искренне, счастливо, совершенно по-дурацки, словно нам обоим лет по пятнадцать, и мы несмышленыши, которых каждый раз на смех продирает с любого криво легшего слова. В порыве смеха я не сразу различаю обещание Эрена: «Мы оправдаемся вместе». — На тебе тоже лежит обязанность, — отвечает мне Эрен, когда наша маленькая истерика заканчивается. Он старается ровно дышать, но все еще давит широченную лыбу, от которой у меня трепещет где-то за ребрами. Он склоняется надо мной и придвигается ближе к уху, дыханием опаляя зардевшуюся от смеха кожу. — твой член все еще внутри меня. И я хочу, чтобы ты двигался. Его шепот будоражит во мне угасший было градус возбуждения, и я действительно начинаю ощущать, как же сильно мальчишка сжимается на моем члене. Я толкаюсь в него с новой силой, бессовестно улыбаясь в ответ на его удивленное выражение лица. В широко раскрытых глазах Эрена я насчитываю до десяти разных эмоций и, кажется, на самом дне нахожу плохо скрытую влюбленность.***
Так прошел весь наш понедельник. На работу я так и не вышел. Не перезвонил Смиту, не предупредил секретаршу, хотя бровастый за весь день настрочил с десяток сообщений о том, что Петра уже обзвонила морги и допивает второй пузырь алпразолама. Под вечер, наконец-то отлепившись от паршивца, я отправляю ей короткую эсэмэску: «Заболел, перенеси мои встречи». Весь день мы ничем не занимались. Потрахались на кухне на той самой столешнице, сходили, точнее попытались сходить в душ — не удержался и сделал Эрену минет. Потом подумывали найти мальчишке в моем гардеробе какую-нибудь большую футболку, потому что мою рубашку мы безнадежно испачкали спермой: паршивец на четвереньках вошел в комнату, где мне выпало ночевать после клуба, и промурчал о том, что котик требует внимания. Потом долго валялись на кровати и смотрели идиотское ток-шоу. Эрен каждые две с половиной секунды отпускал какие-то дебильные комментарии, а меня изрядно забавляло наблюдать за ним со стороны: взъерошенный, с набитым ртом чипсами. Домашний и уютный, совсем не такой, каким я видел его сутками ранее. Эрен все-таки рассказал мне, как он трахал себя вибратором и представлял меня. Оказывается, в тот же день, когда я давал интервью для Интерпренер, он в соседней студии снимался для того же номера. Кажется, для обложки: в нем же выходило интервью с каким-то модельером, и он Эрена пригласил на съемку, вроде как музу свою что ли, мол, им вдохновлялся, когда коллекцию новую создавал. Мальчишка сумбурно очень все это объяснял, было тяжело не запутаться в дебрях бесконечных лирических отступлений. И вот тогда пересеклись. Я его не заметил. А он меня да. Долго выспрашивал у редактора, кто я такой, и в итоге своего добился. И лежал рядом со мной в постели довольный, как кот мартовский. Потом еще раз ему доказал, что его игрища с вибратором не так хороши, как мой член. Заказали еду. Везли ее долго, успели потрахаться перед зеркалом. Зеркало пришлось отмывать. Вечером доедали утренние синнабоны. Опять попытались сходить в душ. Заснули в обнимку глубокой ночью. Это была первая ночь, в которую я спал настолько сладко.***
Во вторник проснулся раньше мальчишки. Вышел на пробежку: утреннее солнце Чикаго приятно гладило оголенную кожу, ветер перебирал волосы, а в моей душе безмятежно разливалось счастье. Вернулся, нормально сходил в душ. Перебрал рабочую почту, ответил на несколько имейлов, изучил новости, вычитал отчет рекламщиков. Разбудил Эрена, отправил чистить зубы. Он вернулся, полез целоваться. Я не смел его останавливать. Снова заказали еду, включили тупую комедию. Мальчишка пригрелся на моем плече. Моя спальня, кажется, стала самым комфортным местом во вселенной: скинутое на пол одеяло, шуршание кондиционера, разбросанные по комнате подушки, пятно от кетчупа на простыни, цацки Эрена переехали на прикроватную тумбочку. Стопка его чистых и выглаженных вещей на комоде. На обед Эрен приготовил гору банановых панкейков с шоколадом. От сладости у меня чуть не склеилась задница, но панкейки получились вкусные. В моменте потрахались на полу. Звонила Ханджи. С какой-то необъяснимой загадочностью спросила, как дела у Эрена. Из вредности решили с ним до последнего не признаваться в том, что уже который день не отлипаем друг от друга, словно магнитом притянутые. Сказал ей, что понятия не имею, пускай звонит ему. Действительно позвонила, когда я этого ожидал меньше всего. Крикнул с кухни, сколько ложек сахара положить ему в чай. Крикнул в ответ мне, три. Вернулся потом с телефоном в руке. Долго смеялся, говорил, что с Ханджи разговаривал, и я сдал нас с потрохами. Начали смеяться вместе. Поменяли постель, закинули в стирку. Потрахались. Снова поменяли постель. Опять заснули в обнимку: его нога на моей талии, моя рука в его волосах.***
В среду проснулся от звука закрывающейся двери. С кухни приятный аромат кофе, какой-то выпечки и моего шампуня. Правая сторона постели теплая. Комод пустой, на тумбочке ни одного кольца. Поднялся, проковылял до кухни. На столе кофе (как я люблю: без сахара и со сливками), бисквит мягкий с кучкой сахарной пудры. На холодильнике записка, почерком Эрена выведенная. «Нужно уехать по делам. Я скоро напишу тебе. Целую, Эрен.» И маленькое сердечко в уголке. Ждал весь день. Он не написал.***
Выхожу на работу только в пятницу. В четверг не было сил даже шевелиться, не говоря ни о какой работе: настолько тяжело мне дался уход паршивца, за три дня успевшего заполнить собой мою квартиру, мысли и сердце. Пятничным, совершенно не добрым утром вышагиваю на третьей космической по собственному кабинету уже, кажется, сотый круг. Злой и недовольный: от Эрена ни одной весточки. Ни звонка, ни сообщения. А обещал написать. Мне катастрофически тяжело разобраться в своих чувствах. Вот мы с Эреном проводим самые лучшие дни в моей жизни, в которые мы едим, трахаемся и смеемся как не в себя, и я думаю, что готов душу продать за то, чтобы так было всегда. Чтобы я просыпался, а на кухне ждет вкусная выпечка, к которой паршивец питает необъяснимую любовь (как он только ест ее, словно у него два желудка, но остается таким стройным — для меня загадка) и вкусный кофе, который Эрен научился для меня варить. Или просыпаться, а у меня рука затекшая, а на руке голова мальчишки покоится. И подушка на полу. А я чувствую невыносимую влюбленность и нахожу на нее ответ в нежных поцелуях паршивца. И вот мальчишка испаряется. Просто пропадает, исчезает со всех радаров, он не пишет, не звонит, и я начинаю сомневаться, обменялись ли мы хотя бы социальными сетями, потому что нам как будто бы было совершенно некогда этим заниматься. А я и не знаю, что думать. Может ли быть так, что Эрен играл со мной? Что просто хотел провести со мной ночь, удовлетворить свое болезненное желание и уйти из моей жизни? Может ли быть так, что он не обманывает меня? Что он действительно уехал по делам и совсем скоро выйдет на связь? Может ли быть так, что с ним что-то случилось? Учитывая недостаток у мальчишки внимательности и явное отсутствие инстинкта самосохранения, могло произойти что угодно. И эти мысли пожирают меня изнутри. Проверяю контакты: его номера у меня нет. Как же я так пролошился, уму непостижимо. В голове мысли проносятся одна за другой, и каждая отпечатывается в картинках: Эрена украли, Эрена убили, Эрен в морге, Эрен попал в аварию. У него же чертовски узнаваемая внешность и смазливая мордашка, а он сто процентов не надевает даже темных очков, чтобы хоть как-то законспирироваться. Тревога подкатывает к горлу с новой силой. Нахожу его инстаграм. Это было достаточно просто: еще бы у известной модели не было инстаграма. Наспех просматриваю последние фотографии: фотки с показов из Сеула, чуть раньше фуршет на яхте, в отметках Ницца и какие-то старперы, дебильные подписи, непонятные хештэги — в его репертуаре. У него никаких обновлений. Ни одной новой публикации, ни дурацкой истории, ни статуса, ничего нет. Словно сквозь землю провалился. Словно я с воскресенья ни капли не протрезвел. Словно я его себе выдумал: теплого, домашнего и абсолютно комфортного. Тревога оседает внутри вместе с дымом от сигареты, которую я закуриваю прямо в своем кабинете, даже не открыв окна. Кидаю взгляд на пачку: шоколадные. Эту пачку я достал из кармана эреновских брюк. В обед решаюсь наконец-то набрать Ханджи. Они с мальчишкой близки, она вполне может что-то про него знать. Он же из тех, кто рассказывает обо всех своих планах на месяцы вперед, вбрасывая в процессе какие-нибудь поразительно бестолковые и невероятно интересные факты про выдр и рассказы про свою родственницу в третьем колене. Или еще что-нибудь такое же по-эреновски нелепое. В любом случае, очколобая наверняка что-нибудь знает. — Ханджи, Эрен с тобой не связывался? — я весь на нервах. Тереблю запонку в своей атласной черной рубашке, с тревогой вслушиваясь в неразборчивую возню по ту сторону и непонятные щелчки. Наверное, она на съемке. В рубашке чертовски жарко, и я осторожно расстегиваю верхнюю пуговицу дрожащими руками. Кто меня вообще надоумил надеть ее в середине июля? Не может же быть такого, что я напер ее только потому, что паршивец ляпнул, что в ней я похож на дона мафии, и его это заводит? — Привет, Ривай, — наконец-то слышу ее голос. Она запыхавшаяся, прерывается на секунду, чтобы крикнуть кому-то «Долбоебы, вы не туда свет притащили! Переделывайте!», а потом возвращается к разговору. — Нет, дорогой, не связывался. А что-то случилось? Объясняться перед ней у меня нет никакого желания. Я просто хочу знать, что с Эреном все в порядке. Даже если я выдумал себе все то, что почувствовал между нами днем ранее, даже если пиздецки обманулся в своих мыслях и чувствах, даже если все произошедшее — полная липа. Я просто хочу знать, что с ним все хорошо. Бурчу ей что-то невнятное, выдавливаю наигранно спокойное «Все в порядке, забей», а предельное беспокойство и разочарование в голосе скрыть не получается. Совершенно. Ханджи начинает допрос раньше, чем я успеваю завершить звонок, но ни на один из ее вопросов я не отвечаю: тыкаю на гарнитуре на сброс наугад, сдираю с себя наушник и швыряю на пол. Пластмасска с жалобным хрустом разлетается на куски. По внутренней связи прошу Петру заказать мне новую гарнитуру. Ближе к концу дня в кабинет влетает Эрвин. Ханджи уже точно успела ему спеть о том, какой я грустный и поникший, и он точно пришел меня успокаивать по ее указке. А я на взводе: не хочу никого видеть, не хочу никого слышать и тем более ни с кем разговаривать. Хочу только вычеркнуть последнюю неделю из памяти, начиная с момента, когда эти двое чуть ли не насильно потащили меня в клуб. — Проваливай, — не слишком-то приветливо рычу я, когда белобрысая голова возникает прямо у меня под носом. Я сейчас в самом худшем расположении духа, и если он решил допытывать меня какими-то ни было рабочими вопросами именно в этот момент, то это станет началом нашей первой по-настоящему серьезной ссоры. — Заткнись и проверь телефон. Бегом! — голос бровастого заставляет меня взорваться лишь на мгновение, но строгий взгляд его голубых глаз остужает покруче любого льда. Мы смотрим друг на друга как два барана, испепеляя один другого долгих десять секунд, пока я наконец-то не начинаю шевелиться и не достаю из кармана брюк свой телефон. В эту же секунду он начинает звонить. Номер неизвестный. Кидаю на Эрвина недоверчивый взгляд, но звонок не отклоняю. — Привет, — виноватый голос по ту сторону заставляет сердце трепетать, по коже разбегается целый выводок мурашек. Первая мысль, которую мне подкидывает мой воспаленный тревогами, изведенный за долгих два дня мозг — я умер, и сознание генерирует последний сон, чтобы подготовить меня перед тем, как начнется вечное ничто. Что ж, если это действительно так, то этот сон хотя бы приятный. — Прости, что не написал тебе. В среду утром срочно выдернули на примерку в чертов Милан, там какая-то сумасшедшая рокировка произошла, за три, блять, дня до показа, я даже попрощаться с тобой не успел, а я так старался, бисквит на завтрак пек, думал, ты порадуешься. Вкусно хоть было? Ну да ладно, в любом случае прилетает мне звонок, говорят, билет куплен, чешите ноги об дорогу, рейс через полтора часа. Только сел, стюардессы выйти еще даже не успели, собирался написать тебе, пока не взлетели еще, как у меня накрылся телефон. Расстроился, но подумал, куплю, как долечу, так мы только приземлились, да так жестко че-то, я думал, разъебемся, а меня в машину упаковали и на студию потащили. Потом еще выясняется, что эти долбаны костюмы не те доставили, так там такая шумиха поднялась… — дальше я уже не вникаю в то, что мне вещает полюбившийся мальчишка, потому что слушаю я не слова, а ловлю себя на том, что тону в звучании его голоса. Он снова рассказывает все в самых крохотных деталях, называет какие-то имена, озвучивает локации, а я все пропускаю мимо ушей, потому что в голове и в сердце бьется одна конкретная мысль: с ним все в порядке, он меня не бросил. Не прерываю его, даже не замечаю, как Эрвин кидает на меня многозначительный взгляд (и только потом от него же узнаю, что он никогда меня таким не видел: влюбленным и до беспамятства счастливым) и выходит из моего кабинета, оставляя меня слушать, как на том конце распинается человек, перед чьими ногами я готов расстелить обозримую вселенную, и расплываться в довольной улыбке. — Показ только через два дня, а мы уже заебались все, если честно. Передохнуть не дают ни секундочки. Откровенно мечтаю о дне, когда смогу прилететь в Милан с тобой и по-настоящему его увидеть.***
Я всегда терпеть не мог Милан. Но в моем телефоне появился контакт, который я по-своему нежно, до отвращения полюбовно обозвал паршивцем и впервые приписал к имени сердечко. В тот же вечер я заказываю билет до Милана.