Её портрет

Лилит вышла на крыльцо и увидела Лиама: он сидел, прижав к руке нож. Девушка села рядом, аккуратно забрала нож. Он едва взглянул на неё и горячо прошептал: — Я безумен… Я порой сам себя боюсь… Я бездарен, я знаю! И эта ярость, что охватывает меня, когда я начинаю рисовать… Лилит мягко коснулась его щеки, прошептала, задыхаясь от внезапно пришедшей ей в голову идеи: — Знаешь, что я поняла? Можно избежать боли, делая больно другим. Лиам лишь покачал головой и сильнее сжал её руку. — Я, знаю, ужасно звучит, но ты только послушай, Лиам… — Лилит… — Ты всегда завидовал Берту, я знаю, но именно ты можешь наполнить его картины душой. Подумай… Лилит тронула его плечо и ушла вглубь сада. Ей нужно было побыть одной. Сердце сжималось от мысли о том, что она придумала. Впрочем, разве у них был другой выход? У Лиама, у неё… Вдруг так некстати зазвучали в голове слова Жозефины: «Ты чёрная внутри, твоё сердце неспособно на любовь», вспомнился осуждающий и разочарованный взгляд дядюшки. Вновь словно с головой захлестнуло то детское, почти забытое отчаяние, когда она хотела оправдаться, но смолкла на полуслове, понимая, что ей всё равно никто не поверит. И та отчаянная злая решимость, захлестнувшая её, и мысль: «Я буду такой, какой вы все меня считаете! И даже хуже…» Ноги сами привели Лилит к мастерской Берта. «Хм, а он замкнутый, себе на уме, проницательный… Даже слишком», — промелькнула у неё в голове мысль. Лилит толкнул дверь, художник даже не повернул головы, склонившись над новым портретом. Она тихо прошла, не спрашивая разрешения, и, склонив голову набок, стала наблюдать за его работой. Берт вздрогнул, осознав, что уже не один. — Лилит? Тебя Жозефина послала? — Нет. — Девушка легко рассмеялась, кокетливо покрутив прядку волос. — Просто зашла. Берт молчал, немного, кажется, опешивший от этих слов. Лилит не обращала внимания. Кивнула на картину: — Красиво. Нарисуешь как-нибудь меня? — Если так хочешь… Берт не договорил, схватился за голову и застонал. — Что случилось? — с сочувствием спросила Лилит. — Просто мигрени. — Хочешь, я попрошу у Мэри что-нибудь, чтоб тебе стало легче? Берт взял её за локоть, пристально взглянул в глаза: — С чего бы это вдруг, а, Лилит? — Можешь не благодарить, — изогнула губы в усмешке она, будто бы невзначай коснулась его руки. Он, конечно, заметил это жест, но виду не подал. Берт, увлечённый работой и не замечающий ничего, кроме своих картин… Сможет ли она заронить в его душу зерно симпатии? «Интересно, будешь ли ты таким же самоуверенным, когда влюбишься по уши?» — думала Лилит, уходя. Она стала часто заглядывать в мастерскую, с извиняющейся улыбкой говоря: «А, ты работаешь? Ну я мешать не буду, просто посижу, ладно?» Правда сидела и подолгу смотрела неподвижным взглядом, как кошка, на движения тонких красивых пальцев, перепачканных в краске, слушала его рассказы, смеялась над шутками… И ловила в его ответном взгляде что-то такое тёплое, что нестерпимо хотелось отвернуться. «Я не заигралась, нет, — твердила себе Лилит. — И это ничего не значит». А однажды, перед тем как уйти, притянула его к себе и быстро, боясь передумать, мазнула губами по его щеке. — Ты такая милая, когда смущаешься… — усмехнулся Берт. — Мне нравится. И вдруг обхватил сильными руками талию, затянутую в тугой корсет, притянул к себе. Они слились в долгом, тягучем и страстном поцелуе. Уходя, Лилит нервно поправила платье и шляпку, скомканно попрощалась, почему-то избегая встречаться с ним взглядом. Может быть, от мысли, что очередной портрет почти закончен? — Значит, заключать души людей в картины? Умно, — покачала головой Мэри. — И тебе нужно, чтоб Берт ни о чём не догадался? — Да, — кивнула Лилит, опустила взгляд на сцепленные в замок руки. Что, чёрт возьми, она творит? — Будешь должна. Вот, держи отдашь ему эти свечи, скажешь, пусть от мигрени зажигает. Потом вдруг её взгляд стал жгучим, требовательным, а голос надломился. — Берт… Скажи, что у вас с ним? — Совершенно неважно, — улыбнулась Лилит. Мэри резко взяла её за плечи, развернула к себе и яростно прошептала: — Развлекаешься с Бертом, да? Она грубо, наверняка до синяков на нежной коже, сжала руки Лилит, прошлась языком по шее девушки, толкнула на кровать. Она застонала от непонятно откуда взявшего желания, откинув голову на подушки, краем взгляда заметила зажжённую свечу. Сопротивляться она не могла… Или не хотела? Мэри приложила палец к её губам, прошептав успокаивающе, почти ласково: — Тише, Лилит… Потом она коснулась зубами кожи около ключицы, вызвав сдавленный стон, огладила плечо девушки и принялась расшнуровывать корсет. Лилит не могла больше сдерживаться и, тоже избавив Мэри от одежды, нависла над ней сверху, скрестила её руки над головой, грубо сжимая, принялась оставлять болезненные укусы и дорожки поцелуев, заставляя девушку изгибаться от наслаждения. Лилит видела в глазах подруги какой-то странный блеск, понимала — Мэри действительно в неё… влюблена. Только вот ею самой двигало лишь возбуждение, к которому примешивалось желание сделать больно. И, может, она бы испугалась сейчас саму себя, но от близости Мэри почему-то по-настоящему сносило крышу. — Лилит… — рвано выдохнула она, освободила руки и подмяла её под себя. Руки Мэри блуждали по её телу, повторяя изгибы, изучая каждый сантиметр, потом она коснулась Лилит в самом интимном месте, невесомо, дразня. Сладкими поцелуями спускалась ниже, Лилит едва не задыхалась от ощущений, она и не знала, что может быть так хорошо. Мэри действовала умело, заставляя судорожно задерживать дыхание от наслаждения, а сама смотрела на неё так, что… «Мэри, я же всегда так уважала тебя за характер. Ты ведь сама во всём виновата», — думала Лилит. Впрочем, видеть, что Мэри без ума от неё, было даже приятно. А когда девушки откинулись на шёлковые простыни, часто дыша, Мэри поднялась с кровати, наклонилась к лицу Лилит и прошипела, губы искривились от злости: — Зачем ты позволила мне это? Зачем? — Но свечи… — А что свечи? Они лишь раскрыли наши потаённые желания, не более. Лилит лишь пожала плечами, оделась и вышла из комнаты. Когда она вернулась, то увидела, как Мэри горько рыдает, видимо, считая, что её всё ещё никто не видит. — Лилит… Как же я тебя ненавижу! — проговорила она дрожащим от горьких слёз голосом. Лилит наклонилась к ней, прошептала, горячим дыханием обжигая мочку уха: — Не волнуйся, дорогая. Это взаимно. Берту казалось, что благодаря Лилит его жизнь разделилась на до и после. До того девушки часто оказывали ему внимание, но он сам был погружён лишь в искусство. С Лилит он наконец заметил, что в жизни есть и другие удовольствия и, кажется, понял, что он… счастлив, как никогда раньше. Своим взбалмошным характером она будто привносила что-то новое в его размеренную жизнь. А когда хотела, умела быть такой нежной и заботливой… Ведь принесла ему свечи, узнав о мигренях. И на воскресной службе мысли его были заняты вовсе не молитвами. Берт то и дело переводил взгляд на Лилит, просто не мог на неё не смотреть. Она сидела рядом в белом платье с кружевами. Прекрасна, как произведение искусства… Словно самое яркое пятно в этой удручающей серости. Лилит то и дело незаметно для всех касалась его руки, посылая томный взгляд. Вдруг она приложила руку ко лбу, взволнованно прошептала: — Ах, мне нехорошо! Сейчас упаду в обморок… Мне срочно нужно на воздух. Берт взял её под локоть и повёл к выходу. На улице он взглянул на повеселевшую Лилит, на её естественный здоровый румянец, спросил: — Что за игры, Лилит? На улице вновь лил дождь из серых туч, стучал по серой мостовой и крышам домов… Он уже привык, в Тотспеле почти всегда шли дожди, и их капли словно скрадывали слёзы, и вместе с ними — настоящие чувства. Не дождавшись ответа от девушки, Берт повёл её в сторону своей мастерской. — Пойдём, а то ты промокнешь и замёрзнешь. Зайдя, Лилит села, и не переставая обворожительно улыбаться, медленно спустила бретельку платья, ослабила шнуровку и приспустила лиф. — Я подумала, предаваться грехам куда приятнее, чем их замаливать. И когда он стал позволять этой сумасбродной девчонке крутить им, как хочет? Берт помог Лилит справиться с платьем, поцеловал её, затем коснулся губами шеи, груди, подтянутого живота. С нежностью и трепетом поцеловал её ножку, прошептал: — Ты прекрасна… Лилит нетерпеливо потянула его на себя, попутно избавляя и его от одежды. А Берт был совсем даже не против — с такой-то женщиной как она… — Мы сейчас должны быть в церкви, — со смехом напомнил он Лилит. — Правда? Я непременно покаюсь в этом святому отцу, — безмятежно улыбнулась девушка, прижимаясь к нему обнажённым телом. После они спешно привели себя в порядок и как ни в чём не бывало вернулись домой. Потом, проходя мимо особняка, Берт слышал, как Жозефина причитала, громко отчитывая Лилит: — Как ты посмела? Не вернулась на службу, в святом месте устроила цирк! Что о нас подумают? О Создатель, дай мне сил… Берт не видел её в этом момент, но представил, будто вживую, как девушка, искривив губы в презрительной усмешке, выплюнула: — У меня уши болят от твоих визгов. Творит всё, что только взбредёт в голову… Может быть, это ему в ней и нравится? Про просьбу Лилит её нарисовать Берт, конечно, не забыл, и вот теперь она, наряженная в своё лучшее платье стучалась в дверь мастерской, будто бы немного волнуясь и… робея? — Меня никогда не рисовали… — Мне будет приятно изобразить тебя первым. Берт показал Лилит, как ей встать, аккуратно направил, не отказывая себе в удовольствии коснуться её лишний раз, и погрузился в работу. Он сосредоточенно, мазок за мазком стал рисовать, поглощённый лишь одной задачей — запечатлеть её красоту. Ему казалось, что получается как-то поверхностно — глаза, губы, нос, а хотелось… — Я вижу твою душу, — прошептал Берт. Он отступил на шаг, склонил голову набок, губы, казалось, сейчас рассмеются насмешливо, а глаза — красивых, необычайно глубоких, словно плескалась неземная печаль. — Всегда считала, что у меня её нет, — резко дёрнула плечом Лилит. Берт покачал головой и попросил только: — Не шевелись, пожалуйста. Когда картина была, наконец, закончена, и Берт с гордостью показал её девушке, Лилит улыбнулась, покрутилась, будто призывая сравнить с оригиналом, и поговорила: — Она невероятна… — Я польщён. Можешь забрать её, как только высохнет краска. Он смотрел на девушку, восхищающуюся картиной. Взбалмошная, неугомонная… Жестокая… Совершенно бесчувственная, или… только хотела такой казаться? Для всех, кроме него… «Какая же ты, Лилит?» Берт смотрел на девушку, которую полюбил всем сердцем. На ту, что никогда не любила его… Лилит собралась уходить, Берт поцеловал на прощание её бледную изящную руку. «Только не говори мне ничего сейчас. Нет. Лучше промолчи, чем соври на прощание. Не надо лживых слов». И Лилит, словно услышав его мысли, ушла молча, подобрав пышные юбки, тщательно закрыв за собой дверь. Приём по случаю дня рождения Лиама… Тогда всё и случится. В сердце Лилит — радостное возбуждение и… сожаление? Нет, она провернула всё это не для того, чтобы о чём-то жалеть. В холле среди разряженных в пух и прах дам Лилит тут же заметила Мэри. Такая изящная, особенно на фоне всех этих напыщенных куриц, тех, что боятся сказать ей хоть слово против. Они не виделись с тех пор, как Лилит зашла за свечами. То, что они сделали тогда, она не забыла, да и не хотела забывать. Что по этому поводу думает Мэри, Лилит не знала, и её это ни капли не интересовало. Поймав остановившийся на ней взгляд, Мэри подошла к ней, взяла за руку и, не церемонясь, затащила за одну из массивных колонн. — Почему меня так тянет к тебе? Ты просто не представляешь, как я за это тебя ненавижу! — яростно шептала Мэри, не отпуская её руки, больно впиваясь ногтями в кожу. — За то, что не оттолкнула, позволила… За то, что никогда не будешь моей… Не то чтобы Лилит хотела её в этом переубедить, но… Игнорировать влечение к этой девушке было выше её сил. Она прижала Мэри к стене, грубо впилась в её губы, язык бесцеремонно ворвался в её рот, а руки вдавливали в стену хрупкие плечи. Мэри застонала, сдавленно выдохнула в губы Лилит, на мгновение отстраняясь: — Мистер Браун… — К чёрту его. Ты же хочешь этого, разве нет? Мэри ответила на поцелуй, потом потянулась к её шее, оставила тёмно-багровую отметину, удовлетворённо прошептала: — Твоему Берту от меня. — Он рисует портреты, он мне нужен, ты же знаешь. И с чего тебя вообще должно это волновать? Лилит грубо оттолкнула её от себя, кое-как закрыла засос воротником и невозмутимо вернулась обратно. Мэри мгновенно исчезла из её мыслей, осталось лишь лёгкое раздражение. Берт нашёл её, галантно склонился перед девушкой и пригласил на танец. Лилит согласилась лёгким кивком головы, заскользила по паркету под звуки пианино, что становились всё громче, исступлённее. На Берта она почти не смотрела, все мысли были заняты тем, что должно случиться сейчас. — Лилит, — вдруг заговорил Берт, и она тотчас же уловила в его голосе что-то такое странное, чему не смогла дать названия. — Я знаю, что ты никогда меня не любила. Лилит дёрнулась, хотела что-то ему на это сказать, Берт мягко остановил её, всё так же держа за талию и кружа в вальсе. — Нет-нет, послушай. Лилит, я знаю, что в твоём горячем сердце никогда не было любви ко мне. А мне… Мне впервые захотелось не получать любовь, а отдавать её. Спасибо, что научила меня любить, Лилит. Надеюсь, что кто-нибудь научит тебя в ответ. Спасибо за танец. И… за всё. Берт поклонился ей и ушёл. Лилит ничего не ответила: на глазах дрожали слёзы. Настоящие и искренние…