Лозы и плети

      Аль-Хайтам никогда не был для Кавеха загадкой. Ведь он постоянно рассказывает о себе. Но не словами, нет. Это было бы слишком просто. Его выдают случайные жесты, незаметная в повседневной рутине забота, необдуманные поступки… Только и успевай читать: сможешь узнать о собеседнике много интересного.       Сначала Хайтам долго ворчит, узнав об участии Кавеха в Турнире Даршанов, но сам на следующий же день вступает в организационный комитет (Кавеху даже подумать страшно, что случилось с тем беднягой, кто еще вчера занимал этот не слишком-то почетный для некогда исполняющего обязанности великого мудреца пост).       Затем, истекая сладким ядом, он комментирует каждое действие своего соседа, мусолит все его шаги, оплошности… Но при этом, по возвращению из пустыни, Кавех замечает, как мелко подрагивают руки Хайтама, как он тревожно ищет взглядом свое несчастье среди толпы изрядно уставших и запыленных зрителей и чуть ли не бросается на встречу, обнаружив-таки свою пропажу в сопровождении квартета песчаных лисиц.       Вот он роняет с десяток едких замечаний по поводу импульсивного решения Кавеха отдать выигрыш на благотворительность, а сам тем же вечером долго стоит у запертой двери спальни своего соседа, так и не решаясь постучать. Несколько часов слушает раздающиеся оттуда сдавленные всхлипы. Под утро Кавех находит Хайтама дремлющим на полу в коридоре. При виде опухших и покрасневших глаз своего соседа он бурчит нечто невразумительное про сохранение физического и ментального здоровья, совершенно необходимого для усердной работы и возвращения и без того немалых долгов, после чего, алея ушами, удаляется в свою спальню. Легкую улыбку, тронувшую губы Кавеха, он, конечно же, не замечает.       Хайтам старательно избегает случайных прикосновений незнакомцев: не здоровается за руку, не обнимается при встрече, четко отслеживает все жесты лавочников, алхимиков, посыльных, на базар ходит в перчатках – делает все, лишь бы не допустить контакта с кожей другого человека. А вот, притворно задремав на диване с книгой, как будто бы случайно кладет голову на плечо Кавеха. Светлые ресницы Хайтама каждый раз испуганно вздрагивают при первых (тоже как будто бы случайных) прикосновениях тонких пальцев к его волосам, но глаза так и не открываются – он старательно делает вид что спит. Настолько старательно, что в эту глупую пантомиму не поверит даже ребенок.       Вот Хайтам в который раз делает вид, что раздражен донельзя: ноздри гневно раздуваются, меж бровей прорезалась тонкая вертикальная морщинка, губы недовольно поджаты… А уже через полчаса этими же самыми губами он как будто бы невзначай касается пореза на пальце Кавеха, который тот заработал в попытке наточить карандаши зловещего вида кухонным ножом.       На самом деле Кавех прекрасно понимает, почему Хайтам бывает настолько сильно раздражен его поведением. Его сосед просто жить не может без контроля всего и вся. Книги в домашней библиотеке разложены четко по алфавиту, тарелки в шкафу расставлены по размеру, постельное белье исключительно белого цвета… Кавех, разложенный на этом самом постельном белье, периодически ощущает себя музейным экспонатом. По крайней мере, Хайтам смотрит на него с таким же восторгом как и на реликвии эпохи царя Дершета.       И да, его Хайтам тоже пытается контролировать.       − Лозы и плети, так вот зачем они нужны, − проносится в голове Кавеха, когда вышеупомянутые импровизированные оковы, повинуясь силе дендро, отделяются от плетеной спинки кровати и крепко, но осторожно фиксируют его руки над головой. Он лежит как распятая на лабораторном столике лягушка: совершенно обнаженный и беззащитный перед происходящим. Но в одном Кавех точно уверен: больно ему не сделают. По крайней мере до тех пор, пока он сам об этом не попросит.       Каждый раз Хайтам замирает над ним, растерянно скользя взглядом по сливочно-белой коже, золотистым волосам, крепко связанным запястьям. На его лице буквально написана неуверенность, как будто бы впервые – он сомневается в правомерности всего происходящего.       − Эй, милый, посмотри на меня, − одними губами, на грани слышимости шепчет Кавех. Взгляд изумрудных глаз встречается с карминовыми, − перестань анализировать. Все хорошо, все правильно. Ты нужен мне, я люблю тебя. Иди сюда и ни о чем не думай. Пожалуйста.       В голове Хайтама как будто бы переключается тумблер. Взгляд темнеет, пальцы со знанием дела пробегаются по всем чувствительным точкам: невесомо касаются губ, нежно скользят по шее, чувствительно сжимают бусины сосков, заставляя Кавеха рвано выдохнуть, а потом спускаются все ниже и ниже, касаясь уже наполовину вставшего члена.       − Скажи-ка, любимый, ты был послушным мальчиком? – в голосе Хайтама появляются знакомые властные нотки, от которых пальцы на ногах Кавеха непроизвольно поджимаются. О да, именно такой Хайтам и сводит его с ума, заставляя стонать и просить большего, умолять о прикосновениях, терять последние остатки гордости и самоконтроля.       − Да, − кончик языка маняще проводит по пересохшим от тяжелого дыхания губам, стройные ноги обхватывают чужую поясницу, прижимают ближе, заставляя почувствовать собственное желание.       Во взгляде Хайтама искры, буря, безумие. Сегодня Кавех не хочет играть по правилам, ломает привычный алгоритм, проверяет на прочность его терпение, которого, по правде говоря, не так уж и много. Идиот, кретин, придурок. Зачем только провоцирует? Хваленая выдержка Хайтама сегодня не стоит ни одной моры, он вымотан до предела, до намотанных на кулак, словно чужие светлые волосы, нервов, выпит до самого дна. В нем не осталось ничего кроме тревоги, запоздалого страха потери и ауры приближающейся мигрени.       − Опять думаешь, перестань, − губы Кавеха касаются скул, прикрытых век, прикусывают кожу на шее – завтра будет синяк, а затем целуют, заставляя непрошенные мысли покинуть черепную коробку, оставляя после себя лишь звенящую пустоту, в которой шелковой алой лентой бьется «люблю тебя».       Губы Хайтама шепчут это Кавеху на ухо. Он всем телом ощущает, как партнер вздрагивает в объятьях. Его и самого немного потряхивает: то ли от возбуждения, то ли от щемящей, почти болезненной нежности, которой так хочется поделиться. Жаль, что нельзя распороть собственную кожу, сломать хрупкую клетку из ребер, достать оттуда сердце и с фразой «забирай, это твоё» вложить его в такие родные руки. Ведь он и правда его, целиком и полностью. Безвозвратно продавший душу, проклятый гореть вечным пламенем и осыпаться пеплом к любимым ногам.       Кавех как будто бы понимает. Он всегда становится бесконечно чутким в такие моменты. Выгибается, прижимаясь ближе, жарко дышит в шею и целует, заслоняя собой весь мир.       − Хайтам, пожалуйста, − голос Кавеха звучит надломлено, в глазах стоят слезы, − мне очень нужно, прошу тебя. Чтобы не думать, не помнить, выкинуть все это из головы. Иначе я чокнусь как эти ученые из пустыни. Пожалуйста.       И Хайтам срывается, проклиная Кавеха, себя, турнир, Сачина и весь белый свет. Импульс дендро скользит по лозам и плетям освобождая связанные руки, которые в то же мгновение впиваются в кожу на его спине, наверняка оставляя бугристые красные полосы. Он входит в Кавеха одним движением (хвала Архонтам, что тот не терял времени даром в ванной и оказался готов), вызывая у партнера тихий вскрик.       − Не смей останавливаться, даже не вздумай, − Кавех вновь кусает его за шею, нервно, голодно, заставляя войти глубже, до самого основания и тотчас же начать двигаться, сначала медленно и плавно, но затем наращивая темп.       Кавех до крови прокусывает собственную губу, зло смаргивает с глаз непрошенные слезы и льнет-льнет-льнет, млеет от прикосновений, притирается ближе, настолько близко, чтобы кожа к коже, чтобы слышать бешенный стук чужого сердца, чтобы дышать одним воздухом, сцеловывая с губ стоны, чтобы чувствовать эту близость. Чтобы запомнить, вбить в свою дурную голову, что он больше не один, что его любят, о нем заботятся и никогда больше не бросят наедине с собственными страхами.       Хайтам повторяет все это ему на ухо (о, Архонты, неужели он научился читать мысли?), заставляя Кавеха чувствовать себя бесконечно пьяным – все происходящее гротескно нереально. Ведь не может же быть одновременно так больно и так хорошо. Ведь не могут же два упрямых как яки соседа настолько идеально сочетаться друг с другом. Ведь не может же он, дерзкий и острый на язык, так трепетно прижиматься к чужому телу, повторяя одно и то же имя: − Хайтам, Хайтам, Хайтам!       Тело пробирает дрожь, которая с каждой секундой все нарастает и нарастает, подобно снежной лавине в горах. Хайтам тоже держится из последних сил, дышит загнанно, зрачки огромные. Их взгляды встречаются. Изумруд и кармин, кармин и изумруд. В головах одна мысль на двоих «будь рядом, всегда». И Кавех как никогда остро понимает, что сейчас эта лавина заживо похоронит их обоих.