Последняя ночь

…и когда будешь слушать эти отвратительные россказни, которые отравили тебя, отвечай то, что я тебе скажу: все мужчины — обманщики, непостоянны, лживы, болтливы, лицемерны, надменны или трусливы, чувственны и достойны презрения; все женщины — коварны, лукавы, тщеславны, любопытны и развратны; мир — бездонная клоака, где безобразнейшие гады ползают и корчатся на горах грязи; но в мире есть нечто священное и высокое, это — союз двух таких существ, столь несовершенных и ужасных! Альфред де Мюссе

Когда в лифте турецкой гостиницы Этери берет его за запястье и тянет за собой, Сергей только улыбается. У всех свои пути любви и доверия. У них вот такой. Им осталась одна ночь, один день, дорога в аэропорт… И потом до новых встреч. Ничего не ждал и ни на что не рассчитывал. Как обычно, в общем-то. На старшего тренера Тутберидзе второй тренер Дудаков лишний раз и не смотрел. Ну, в том смысле, что смотрел, конечно, он, вообще, к брюнеткам питал слабость, но, когда в тренерской быстро и предметно рассказали, что этот каравай другим ртом употребляется, чего там смотреть? Принял к сведению, жил дальше. Он так-то работать пришел в хорошую, сильную команду, а не вот это вот все. Ну, и потом: она на него не обращала внимания, он ее не трогал, пока Юлька после ЮЧМ не замахала рукой, приглашая в общий круг объятий. Прижал талию, вдохнул близкие духи, пахнущие теплом кожи: сам себя испугался, так захотелось этой кожи много и долго - дышать, сжмать, целовать. Отошел в уголок, спрятался от всех, от нее и от себя даже. Из этого угла, где боролся с мороком, его и вытащили девчонки. - Ты что такой смурной?- склонилась в автобусе ближе к уху помощника Этери. Темный тяжелый локон упал, задев мужскую щеку, так близко шептали ее губы. - Да так, что-то не очень себя хорошо чувствую. Заболеваю, наверное,- и ведь почти не соврал, совсем не соврал: заболевал. Женщина вдаваться в детали внезапной хвори коллеги не стала. Зачем ей это? На ногах стоит, головой вертит. Ответы связные дает. Все хорошо, стало быть. Оставили его здороветь, пошли сами развлекаться: дети, родители, сопровождающие лица. Вполне себе распрекрасно нагулялись. До легкой нетрезвости. Все-таки это была последняя ночь. На следующий день самолет. И домой. На тихий стук в двери Дудаков даже не отреагировал сразу, пусть все валят к чертовой матери, у него тяжелые мысли: что делать-то теперь с этим всем, что наощущал за несколько часов? С этим же придется работать! То есть с этой… То есть с предметом его терзаний! Стук повторился и стал совсем не тихим, настойчивым. - Сергей Викторович, я пришла убедиться, что вам не хуже!- прозвучало из коридора. Ему было хуже, потому что мысли травили сердце. Но пошел открывать, убеждать, что жив, здоров. Все нормально. Когда она пьяненькая, глаза блестят и все время прикасается. Не специально, по зову сердца, хочет чувствовать того, с кем говорит. Вот Сереге перепало много прикосновений горячей ладошкой: к руке, к щеке, к плечу. А в конце она похлопала его по груди, пожелала добрых снов. И ушла. Сны, пожалуй, были и не добрые, но бодрящие. Утром спасался от них душем, точнее - в душе. Рабочей левой. Сказать неприлично, но и слова из песни не выкинешь. Не дай вам бог таких последних ночей. Или дай бог - всем и каждому! Дома, благо, отчасти полегчало. Работа, заботы. Закончил дело - беги к семье. На выездах, если вместе, норовил побыстрее спрятаться в комнату после тренировок, да там и осесть. А потом сломался. Точнее, она его сломала, запрыгав после почти формального: “Рад за тебя!” и раскрытых объятий для не менее формальных тактильных поздравлений и кинувшись обнимать совсем неформально. Снова отмечали радость. Все вместе, с сопричастными лицами. Снова были слегка нетрезвы, а он и вовсе ощущал себя больше на небе, чем на земле, под ногами вата, не потому что пил, не мог отойти от горячего кольца рук на шее. Снова ехали в лифте, потом шли каждый к своему номеру одной дорогой. Сережа прятал ладони за спиной, а то мало ли, пьяный мужик рукам не хозяин, тем более когда рядом идущая все время трогает, щебечет, улыбается. - Дуд, ты такой суровый,- удержала его у самой двери в номер Этери.- Я, может, тебя обижаю? Что-то не так делаю? Помотал головой. Ему бы пережить последнюю ночь. Завтра вылет домой. - Тогда в чем дело?- остановила, ухватившись за кисть, повернувшую ручку двери на вход. - Если ты сейчас не уберешь руку, я за себя не отвечаю,- тихо предупредил искристую как шампанское в голове женщину. - В каком смысле?- и нет бы послушаться его, так еще сильнее пальцы сжала. Ну и все. Сергей же предупреждал! Честное слово, плохо понимал, что пытается сделать, целовать или сожрать. В комнате было темно. До тумана желанная женщина пахла все так же невыносимо прекрасно кожей под духами. Не сдалась бы, право слово, изнасиловал, но она сдалась. Так быстро, так просто, так жарко, что будь Сергей Викторович чуть больше в уме, сообразил бы, не у него одного земля плывет под ногами который месяц. Но в ту ночь было не до размышлений. Мстил за все свои холодные души и левые руки. Так долго, так грешно, что в самолете по дороге домой спали как убитые оба. А потом, конечно, случилось похмелье. У него семья, у нее семья. Да и кусающий каравай никуда не делся. Без этого, на постоянных правах откусывающего от буханки-Этери, все было бы куда как сложнее. В общем, трудно поговорили. Решили, что лучше держать нейтралитет. Просто работать. Ничего не предпринимать. Ничего не разрушать. Сколько раз Сережа думал, что тогда стоило пообещать уйти из семьи. Но всегда понимал, что ей пришлось бы разрушать выстроенную систему взаимодействия и отношения с руководством, как минимум одним представителем. Вряд ли бы решилась. Никому из них расставание не выходило без потерь. Подумали, что потерять друг друга - меньшая жертва. Что не меньшая поняли, когда они с Юлькой вернулись с обрезанного из-за терактов Гран При Франции. По окончании тренировок Этери поймала Дудакова за запястье и тихо попросила: - Отвези меня куда-нибудь. Впереди была последняя ночь, в которую еще можно было себе врать, что все пройдет. Для него последняя. Потому что, когда закончилось все то, что было почти животным, но при этом невозможно прекрасным, она расплакалась ему в голую грудь и повторяла: живой, живой! И даже если внешне ничего не изменилось. И даже если оба они находили новые тела и новые утешения. Каждая последняя ночь становилась главной. Последняя ночь Пхенчхана, последняя ночь с похорон ее матери, последняя ночь перед выездом из Новогорска, последняя ночь Пекина. Десятки последних ночей. Сколько раз обнимал ее за плечи, талию, сколько раз брала его за руку. А каждый раз радостно вздрагивает и ощущает ноздрями, как неизменно прекрасно пахнет кожа под меняющимися ароматами духов. И хочет еще одну последнюю ночь. Потом еще одну. Даже тогда, когда мужской силы будет хватать лишь на объятия и поцелуи, все равно хочет новых ночей: дышать ею, тонуть в мягком аромате сладкого тела, оставлять горячие следы на коже. Как в последний раз.