Помни имя своё

      Эту женщину знали все. Прохожие узнавали её по одной лишь шапке, которую она, как казалось, не снимала никогда. Мэри любили, уважали и боялись одновременно и дело не в том, что она была злой, вовсе нет, скорее всё вытекало из её любви к различным указаниям или нравоучениям. Такова была натура Поппинс, которую невозможно было изменить.       Впрочем, именно этим она и нравилась родителям непослушных детей, которым так вовремя протягивала руку помощи: не слишком строгая, но и не слишком мягкая, умеющая говорить твёрдое «нет», когда это более чем необходимо. Мэри работала с детьми уже много лет и, справедливости ради нужно сказать, справлялась в совершенстве, несмотря на то, что иногда бывало действительно трудно. На своём пути няня встречала самых разных детей, с совершенно непохожими друг на друга характерами, к которым приходилось привыкать, но никак не подстраиваться под них, выполняя желания, что выходили за рамки дозволенного.       Такой подход нравился и Вилли Вонке, который знал Поппинс если не с самого детства, то уж точно с тех времён, когда он был просто Уильямом — мальчиком, который всеми силами пытался вырваться из лап деспотичного отца. Тогда ему было всего тринадцать, может, меньше, но цифры совсем не важны; важно то, что в тот день он встретил свою Мэри. Такую же юную, потерянную и отвергнутую. Она словно была его отражением, сестрой по несчастью. Той, кто приютила его, дала всё, что было нужно, а потом в один из прекрасных дней им пришлось разлучиться. Несмотря на их схожесть, они всё же были разными. Мэри не могла оставить детей, о которых заботилась много лет, не могла бросить сестру в столь трудные дни. Вонка же уверенным шагом шёл к мечте, которую вскоре воплотил без своей Мэри. В одиночку.       — Мы сможем увидется? Хоть когда-нибудь? — спросил Вилли тогда, всё ещё надеясь, что девушка пойдёт с ним.       Мэри же в ответ молчала. Ей было ужасно стыдно за то, что она бросала его, но выбирать между людьми, которые были одинаково дороги было совершенно невозможно. Сжимала его руки крепко-крепко, не желая разжимать пальцы. Уильям отлично помнил платье в горошек и яркую красную шапку на ней, которую он сделал специально для неё на семнадцатый день рождения, как знаменитый шляпник из сказки про Алису. А она в знак благодарности подарила другу цилиндр почившего отца. Хотя Альма много раз ругалась на младшую сестру за беспечность и излишнюю зацикленность на плешивом, как она сама говорила, мальчишке. Но Поппинс не слушалась и делала всё по-своему.       — Ну вот, теперь ты вылитый шляпник! — радостно восклицала девушка, на что Вонка притворно обижался, надувая щёки.       — Ну уж нет, мисс Поппинс! Перед вами стоит вовсе не шляпник, а величайший кондитер Вилли Вонка, запомните!       Волшебница лишь тихо хихикала, всматриваясь в искрящееся от радости глаза, когда Перегрин закатывала их, пытаясь сдерживать приступы тошноты от переизбытка приторных речей и всей этой доброты, усыпанной блёстками.       — Мечтать не вредно, — встряла она, чем испортила весь настрой юноши.       — Тебя не спрашивали, Перегрин, — парировал Уильям, всем своим видом показывая недовольство.       Напряжение между ними было не просто ощутимо физический — оно буквально висело в воздухе тяжёлым грузом. Ни Альма, ни Уильям не шли навстречу, не пытались заключать перемирие, напротив, — изводили друг друга всеми возможными способами. Мэри приходилось наблюдать за этими издевательствам, она ничего не могла сделать, поскольку никто из них не хотел её слушать. Они были слишком увлечены друг другом и взаимной ненавистью.       — Как жаль, что я дышу тем же воздухом, что и ты, мистер «я само совершенство».       — Взаимно, курочка.       И так по кругу. Каждый божий день эти двое ругались, дрались, угрожали, пока остальные обитатели дома тихонько смеялись, находя препирательства забавным делом, однако Мэри, считавшая такое поведение просто недопустимым, не разделяла восторга остальных, напротив, — ругала тех за бездействие.       — Это вовсе не забавно, слышите? — говорила она, задыхаясь от слёз. — Ужасно! Просто ужасно!       Волшебница тут же вскакивала с места и закрывалась в своей комнате, пока Уильям с Альмой стояли за дверью и пытались в буквальном смысле достучаться до Мэри. В такие моменты оба чувствовали себя виноватыми перед ней, но не переставали кидаться всякого рода обвинениями.       — Ты во всём виноват, — чеканила Перегрин, скрестив руки на груди.       — Да? — недоумевал Вонка. — Напомни-ка, кто влез в разговор, хотя его не просили? — Альма открыла было рот, чтобы напомнить ему, что он жив только благодаря усилиям сестры, но Уильям опередил её: — Можешь не отвечать, я знаю ответ. А теперь, прошу простить, я должен успокоить Мэри, которую мы довели до слёз.       Перегрин ничего толком не сказала, да и говорить уже не о чём. Как бы трудно не было имбрине признавать то, что мальчишка прав, на сей раз она согласилась и вызвалась помочь ему, а он не сопротивлялся, поскольку выбора особо не было.       — Милая, открой дверь, — молчание. Девушка рефлекторно посмотрела на Вонку, будто прося его помочь.       Уильям закусил губу, приблизившись к двери, тихонько постучал по деревянной поверхности, но говорить почему-то не спешил. Может, стыдился. Так или иначе, юноша нашёл в себе силы и тихонько, с осторожностью заговорил:       — Дорогая Мэри… впусти нас к себе, прошу, — смолк, пытаясь найти подходящие слова. — Ты очень дорога для нас, мы с Альмой не хотели… не хотели обижать тебя, правда.       Поппинс же лежала на кровати, зарывшись лицом в подушку. Грудь пылала от горечи, слёзы душили. Она слышала их, но не верила ни единому слову, зная, что это повторится вновь, и прощение ничего не изменит. Они всё так же будут ненавидеть друг друга, сестра снова станет причитать об её наивности, а Вонка будет и дальше выводить Альму из себя ради забавы. В чём смысл? Мэри хотела было прогнать обоих, но вдруг до её слуха донеслись слова, в действительность которых она верить не хотела.       — Я люблю тебя, Мэри.       Вот так. Просто и прямо в лоб. Перегрин сначала показалось, что Вонка оговорился или ей просто послышалось, но Уильям повторил эти слова ещё и ещё. В обшей сложности целых пять раз. Мэри же медленно встала с кровати, такими же шагами подошла к двери, прижалась к ней всем телом и сама не заметила, как открыла её. Вся заплаканная, растрёпанная она предстала перед ним, пока он улыбался, будто ничего и не произошло несколько мгновений назад.       Потрясённой выглядела и Альма, которая просто не знала, что сказать. Конечно, хранительница времени догадывалась об особом отношении Вонки к её сестре, но даже представить не могла, что догадка когда-нибудь подтвердится, поскольку считала пару недостаточно зрелой для подобных чувств. Насчёт Мэри опасений точно не было. Однако, оказалось, что имбрина сильно заблуждалась и ничего не знала о собственной сестре.       — Уильям, я… — запнулась, заправила прядь за ухо, нервно хихикнула. — Заходи.       Деревянная дверь захлопнулась прямо перед носом Альмы Перегрин.