Смотри

Кунигами скрипнул зубами и бросил штангу. Блины звонко загремели. Румынская тяга с этим весом не то чтобы никогда ему не давалась, вес был рабочий, просто не шло. Чужой взгляд прожигал спину прямо между лопаток, там, где даже почесать не получилось бы, попробуй он дотянуться, — и это ощущение в точности описывало всё, что касалось Чигири Хёмы. Чигири, его изящное лицо с женственными чертами, его дерзкий, но тёплый взгляд, его не поддающаяся рациональным объяснениям настойчивость, были единственным, что вызывало в Кунигами этот зуд. Должно быть, из-за проблеска остаточных чувств прежнего, наивного Кунигами Рёнске. Ничего, кроме становления лучшим нападающим, его нынешнего не интересовало, не вызывало в нём отклика. И было бы хорошо, просто идеально, останься так навсегда. — Если не сделаешь перерыв — сорвёшь правое плечо, вот увидишь. Кунигами и сам это знал, плечо уже окаменело от напряжения, и мышцы начало противно тянуть. Он принялся мерить зал шагами, чтобы не остыть между подходами, старательно минуя угол, в котором на лавке сидел Чигири. Ни говорить, ни молча слушать его не хотелось — сколько бы он ни пытался избавиться от Чигири, сколько бы ни игнорировал, тот всё равно оставался. Кунигами искренне не понимал, почему. Почему такой самоуверенный, дерзкий, избалованный всеобщим вниманием и любовью Чигири никак не хотел оставить его в покое. Почему капризная принцесса позволяла с собой так обращаться, почему давала Кунигами шанс за шансом и ждала. Почему Чигири вообще тратил своё время на такого, как он. Связь, которая образовалась между ними на первых этапах «Blue Lock», должна была растаять и исчезнуть вместе с растоптанными мечтами Кунигами и его слабым эго. В ней не было ничего особенного: чуть больше уязвимости и тепла, чуть меньше подозрительности. Кунигами, после тренировок в «Wild Card» презиравший себя прежнего, едва помнил её и то время. Он стёр его, скомкал и сжёг бы, чтобы развеять пепел прямо над футбольным полем, — если бы только мог. Он больше не был прежним собой, Кунигами вообще теперь мало походил на человека. Его ничего не радовало и не огорчало вне поля, ему не нужны были друзья или товарищи. Он был лишь сосудом техники Ноэля Ноа, инструментом для достижения своей единственной цели. Он жёстко и безо всяких сожалений использовал самого себя, чтобы стать первым. Он… — Хотел бы я знать, что творится в твоей голове, — ворвался в его мысли мягкий голос Чигири. — Кажется, что ты сейчас взорвёшься от напряжения, и так постоянно. Ты вообще расслабляешься? — Не твоя забота, — привычно бросил Кунигами. Пора было заканчивать. В присутствии Чигири тренироваться в привычном темпе не получалось, он и правда невольно напрягался больше обычного. И выгнать этого придурка не удавалось: пусть Кунигами единственным из команды занимал второй тренажерный зал, тот ему всё-таки не принадлежал. Кунигами недоумевал, почему заявки Чигири на посещение корпуса «Bastard München» вообще одобряли, в этом не было никакого смысла, — и всё же он приходил уже в третий раз. И два последних просто сидел и наблюдал за Кунигами, массируя своё колено, будто в его поведении нет ничего странного. Когда Чигири впервые пришёл в его качалку через день после дурацкой игры с Исаги и Бачирой, Кунигами прямо спросил, зачем. Чигири хмыкнул и разразился пространным монологом о тяжёлой жизни в блоке Англии: Крис был помешан на рекламных контрактах и понатыкал камеры даже в спортзалах и раздевалке, в отличие от Ноа; Рео и Наги после окончательного примирения стали невыносимее обычного; контрол-фрик Аги попросту утомил его постоянной проверкой колена и маниакальной настойчивостью. Вряд ли что-то из этого могло считаться разумным поводом для побега на час-другой в чужой корпус, потому Кунигами просто решил, что истинная причина была в желании его побесить. — На сегодня всё, иди уже, — сказал Кунигами, направляясь в раздевалку. Она была маленькой, узкой, намного скромнее, чем в их главном тренировочном зале — и показалась ещё меньше, когда Чигири вошёл, последовав за ним. — У тебя ещё есть время, останься, — попросил он, закрывая за собой дверь. — Нет, — только и бросил Кунигами, усевшись на лавочку, и первым делом стащил штангетки и гетры. Жутко хотелось под контрастный душ, смыть усталость и каждое слово Чигири, каждый его взгляд. — Мы можем пообедать вместе. — Предложи Исаги. — Эй, смотри на меня, когда разговариваешь, я ведь тебе уже говорил. Кунигами не смог не подчиниться. Глаза Чигири обжигали той же стальной яростью, какой звенел и его голос. Он и правда уже говорил эту чушь, что-то вроде: “Я продолжаю смотреть на тебя, так что и ты не отводи взгляд”. Ненормальный. — Оставь меня в покое, — отчеканил Кунигами, на этот раз прямо ему в лицо. Чигири то ли зло, то ли попросту обиженно поджал губы. Прежний Кунигами посчитал бы это очаровательным, но сейчас Чигири лишь раздражал его. Он хотел поскорее уйти, и пускай это будет походить на бегство. Раздавшийся щелчок вывел Кунигами из странного оцепенения: Чигири защёлкнул замок, судя по всему, не собираясь отступать. Будто Кунигами не откроет его сам, будто не сможет убрать хрупкого в сравнении с ним Чигири со своего пути… Применять силу, конечно, не хотелось, но Кунигами чувствовал себя загнанным в угол и не собирался сдаваться. — Говорить нормально ты со мной не хочешь, — ровно сказал Чигири, сделав шаг навстречу. Голос его звучал ниже обычного, почти незнакомо, и шаги были тише. Один, другой — Чигири замер в полуметре от сидящего на лавке Кунигами. В наступившей тишине было слышно, как за стенкой капает вода из вечно подтекающего крана. — Тогда, если у тебя будет занят рот, станет лучше? В мигом опустевшей голове Кунигами послышался лязг захлопнувшейся ловушки. Чигири весь был напряжённый, натянутый, будто готовая лопнуть гитарная струна. В нём не осталось ни грамма той притворной расслабленности, с которой он раз за разом атаковал Кунигами. Его глаза потемнели и были неподвижны, ноздри дрожали, словно он был охотником, загоняющим уже раненую добычу — именно ею Кунигами себя ощущал. С тех пор, как надежды Кунигами рухнули, и он попал в «Wild Card», он перестал ощущать себя человеком. В том числе физиологически: в нём больше ничего не отзывалось, даже когда он трогал себя в душе и настойчиво пытался вызвать эротические образы в памяти. В последнее время Кунигами даже не пробовал ничего с этим сделать, решив, что дело в выматывающих тренировках и, вероятно, пережитом стрессе. Как и всё, что не касалось футбола, он пустил это на самотёк. Впервые за долгое время всё изменилось. Кунигами почувствовал, как кровь приливает к низу живота, как заинтересованно вздрагивает член. — Отвечай, — потребовал Чигири. И усмехнулся, сделал абсолютно блядский в его исполнении жест — дважды ткнул кончиком языка в щёку изнутри, намекая на способ, которым хотел бы занять Кунигами. Влажно облизал губы и вскинул правую бровь: — Ну? У Кунигами полностью встал, и это оказалось столь же ошеломляющим, сколь и смутно знакомым. Вместо ответа он покорно сполз с лавки прямо на колени, схватил Чигири за бёдра и притянул вплотную к себе. Ткнулся носом прямо в его пах. Чигири вздрогнул и застыл, сжал пальцы в кулак — Кунигами повернул голову и посмотрел на белеющие костяшки, ощущая щекой, как твердеет чужая плоть. Пусть Чигири и не был готов к тому, что получит согласие, своё намерение он высказывал всерьёз: Чигири и правда его хотел. Кунигами, оказывается, тоже. Оказывается, организм Кунигами и он сам ещё могли хотеть чего-то кроме футбола и одиночества. — Ну же, — выдохнул Чигири слишком мягко. Кунигами почувствовал, как в голове перегорели последние лампочки и наступила кромешная темнота. В такой было легче делать постыдное, грязное — и он пошёл на этот отчаянный шаг. Он спустился ладонями от боков к рельефным, накачанным бёдрам, завёл руки назад, оглаживая округлые ягодицы, и потёрся щекой, ощущая горячую, восхитительную твёрдость. Чигири был в форменном костюме, сидящем в облипку и не скрывающем ничего — Кунигами прижался к ткани губами, ощупывая ствол от корня до головки, пока не накрыл её ртом. Чигири ахнул, и Кунигами стиснул губы сильнее, мокро лизнул ещё и ещё, пока не почувствовал в волосах цепкую хватку: — Сними. Соси нормально. В его голосе было слишком много дрожи для того, кто требовал. Кунигами не мог и не хотел ему отказывать. Он был слишком возбуждён для того, кто почти записал себя в импотенты. Он стянул штаны Чигири до самых лодыжек и накрыл ладонью полностью вставший, такой же идеальный, как и весь Чигири, член. Его тяжесть ощущалась странно, но до чёртиков приятно. В ушах шарашил пульс, в голове словно бы образовался вакуум: он не знал наверняка, что делать дальше и как, но совсем не боялся. Кунигами никогда раньше не находился так близко к чужому члену, но смотрел много самой разной порнухи после того, как понял, что его привлекают не только девушки. И он был слишком возбуждён, чтобы сдавать назад. Он решительно обхватил член пальцами у основания и лизнул головку, размазывая выступившую солоноватую смазку по щели — даже на вкус Чигири оказался совершенным. Кунигами не удивило ни это, ни бархатистая мягкость плоти под его языком: отчего-то казалось, что именно так и должно быть. Именно так: он обхватывает губами горячий, каменно-твёрдый член, расслабляет челюсть и соскальзывает ниже, вбирая его наполовину — Чигири отзывается полузадушеным стоном; Кунигами подаётся назад, кружит языком по головке, следует вдоль дорожек вен и берёт глубже — Чигири тяжело дышит и крепче сжимает пальцы в его волосах; Кунигами втягивает щёки ещё сильнее, выбивая изо рта последний воздух и пытаясь всё-таки взять полностью, но неловко закашливается и отстраняется — Чигири шипит и смеётся. В его глазах — смесь вожделения и темноты. Кунигами смотрел в них, словно в ожившую бездну, пока насаживался ртом снова и снова в рваном, беспорядочном ритме, пока наконец-то не вспомнил о себе и не накрыл второй рукой собственный пах. Чигири заметил это и хищно оскалился, и в Кунигами с новой силой запылал огонь, хотя казалось, что внизу живота всё уже должно было прогореть до углей. Чигири принялся толкаться в него, придерживая затылок — Кунигами не смог бы легко отстраниться, даже если бы захотел. Он и не хотел. Он постарался расслабить челюсть ещё больше и зажмурил слезящиеся глаза, позволяя Чигири взять всё в свои руки. Чигири трахал его рот размашисто и не слишком глубоко, ровно так, чтобы Кунигами был способен его принять. Подчиняться ему было слишком приятно. Кунигами лишь сжимал собственный член сквозь ткань, не в силах вспомнить, как с ним обращаться; всё его внимание было сосредоточено на вбивающейся в него раскалённой плоти. В конце концов возбуждение стало невыносимым и, стоило Чигири ускориться и застонать, — как Кунигами кончил, почти не касаясь себя. Он заскулил прямо с членом в горле, и Чигири выругался, вытаскивая. Лицо Кунигами залило горячим и липким. Они оба замерли на бесконечно длинное, полное блаженства мгновение, вскоре сменившееся стыдом. Хватка в волосах Кунигами исчезла, горячие пальцы коснулись век и ресниц, размазывая сперму. — Хорошо, что ты закрыл глаза, — сказал Чигири. Хорошо. Кунигами был рад не видеть его лицо прямо сейчас и не знать, отразилась ли на нëм та же невыносимая уязвимость, что и в голосе. У него вдруг случилось странное, бессмысленное прозрение: прежде он и подумать не мог, что член Чигири окажется в его глотке раньше, чем отпечатается поцелуй на губах. А ведь тот, прежний Кунигами, когда-то грезил именно этим. Нынешний он предпочёл бы об этом не вспоминать. *** Чигири снова пришёл через два дня, когда Кунигами уже было решил, что наконец-то он отвязался. Конечно, это было не так. В выражении лица Чигири не было ничего, что можно было бы принять за безразличие и готовность сдаться. В Чигири также не было ничего, что оставило бы безразличным самого Кунигами. — Скучал по своей принцессе? — шутливо спросил он. Кунигами готов был поклясться, что Чигири не любил, когда его так звали другие. Но почему-то он усердно подыгрывал, называя Кунигами героем раньше и продолжая это и сейчас, хотя теперь это лишь раздражало. Кунигами вспомнил, как эта «принцесса» жёстко трахала его рот, и невольно усмехнулся. Возбуждение поднялось приливной волной, резко и разрушительно, как цунами. Хотелось замереть на берегу и позволить ей себя разбить и утащить на глубину, но рациональная часть требовала спасаться: — Я уже закончил на сегодня и ухожу. — Сядь. В зале было пусто. Кунигами точно знал, что в этой части корпуса нет ни единой живой души кроме них двоих: на обед все из «Blue Lock» ломились толпой точно по расписанию, а немцы вообще никогда не использовали эту тренажёрку. Камер здесь тоже не было. Единственной причиной, по которой Кунигами мог отказаться, была его гордость. Кунигами давно забыл, что это такое. Его ноги подкосились, и Кунигами почти упал задницей на лавку, поражённый собственной беспомощностью. По спине пробежал холодок от остывающего пота: после интенсивной тренировки он был мокрым, как мышь, и нуждался в душе. Чигири, напротив, выглядел совершенным, как фарфоровая статуэтка. Казалось, он чист до скрипа и только вышел из бани — его волосы у висков чуть пушились, как всегда после сушки феном. В белых шортах и широкой бирюзовой футболке цветов «Manshine city» он казался совсем хрупким. — Хороший мальчик, — вкрадчиво протянул Чигири. Он сбросил сланец и поставил босую ногу на лавку, прямо между широко разведённых бёдер Кунигами. Колено было отмечено шрамом. Кунигами видел его и раньше, часами наблюдая, как Чигири массирует ногу после тренировок, но впервые — так близко. — Сегодня немного ноет. Там дождь. Кунигами вдруг представился ливень снаружи: обильный, весенний, такой же, как и тот, что грохотал сейчас у него в голове. Они почти не видели ни настоящего солнца, ни дождя, добровольно заточённые в этой тюрьме. То, что Чигири ощущал боль даже от того, чего не видел и был лишён, казалось вдвойне несправедливым. Кунигами коснулся шрама кончиками пальцев, с удивлением замечая, что они дрожат. Выдохнул и прижался к нему губами. Чигири пах свежестью и скорее морем, чем дождём — он и правда припёрся в корпус другой команды, едва выйдя из душа. Видимо, всего полчаса назад намыливался тем же гелем, что стоял во всех душевых и ванных «Blue Lock», но именно на его коже этот запах казался особенным. Хотелось слизать его целиком, и Кунигами начал с колена. Тонкая дорожка шрама на ощупь почти не прослеживалась, Кунигами вёл по ней языком больше по памяти, чем узнавая. Хирург, проводивший операцию, постарался на славу, Кунигами знал, как мало шансов было на восстановление до профессионального уровня после разрыва передней крестообразной связки. Чигири постарался тоже: и на реабилитации, и потом, отчаявшись расстаться с мечтой. На плечи легло горячее, полновесное прикосновение — Чигири стиснул пальцы, комкая его влажную от пота майку. Кунигами оторвался от его раскалённой кожи и вскинул голову. Чигири всегда действовал быстро и неожиданно. На этот раз он склонился к Кунигами и поймал его губы своими. Кунигами почувствовал, что задыхается от невыносимой нежности этого поцелуя. Неправильным было всё: и то, как осторожно скользил чужой язык по его губам, не проталкиваясь и не заставляя их разомкнуться; и то, как ласково лежала ладонь на его щеке; и то, каким отчаянным казался взгляд Чигири. Неправильным был и порядок, в котором они друг друга узнавали. Возможно, потому что ничего из этого не должно было случиться вовсе. Он не мог терпеть это слишком долго. Желание сбежать всё же уступало болезненному возбуждению, поэтому Кунигами пошёл на компромисс — разорвал поцелуй и потянул Чигири вниз, поменялся с ним местами. Теперь Чигири сидел на лавке и ошалело смотрел на него, запрокинув голову. — Больше так не делай, — выдавил Кунигами. — А то что? — дерзко усмехнулся Чигири, вскинув подбородок ещё выше. Он вновь оставил вопрос без ответа. Их положение в пространстве казалось Кунигами неправильным, и он уже привычно опустился на колени. Локомотивом их отношений был Чигири, а потому Кунигами должен был подчиняться, заодно отказываясь от ответственности. Кунигами вновь прижался губами к шраму, широко лизнул его, огладив колено ладонью и скользнув ниже. На ногах у Чигири былие едва заметные, мягкие золотистые волоски и мурашки. Кунигами принялся выцеловывать дорожку от колена к мыску, сжимая пальцами напряжённую голень и смиряясь с собственной ничтожностью. В конце концов, это были лучшие ноги из всех, у которых можно пресмыкаться: самые быстрые, самые идеальные, совершенные. Даже шрам их не портил, а лишь отмечал силу духа Чигири, словно медаль. У Кунигами не было таких шрамов, ни одного, и духом он силён не был — иначе не поддавался бы вот так. Иначе бы не пытался стереть себя прошлого так отчаянно. Чигири всхлипнул, стоило Кунигами вобрать его большой палец в рот и начать обсасывать. Должно быть, у Кунигами хорошо получалось сосать, и таковым было его предназначение — по крайней мере, пока он у ног Чигири. Чигири вздрогнул, когда Кунигами с силой провёл языком от пальцев к пятке, легко ткнул его в подбородок: — Щекотно. Кунигами хотелось укусить его прямо в середину стопы, но тогда он точно получил бы в нос, — вместо этого он прикусил кожу на щиколотке и тут же зализал покрасневший след. Чигири стряхнул его, будто щенка, отбирая любимую кость: — Ничего не забыл? Он накрыл стопой его пах, надавил на болезненно возбуждённый член — Кунигами согнулся пополам, не в силах этого вынести. Сквозь судорожно стиснутые зубы вырвался позорный, беспомощный стон: он и правда обо всём забыл, увлечённый другим. Чигири ослабил давление и потёр ствол пальцами. — Доставай. Кунигами с облегчением подчинился, наконец-то приспустив резинку шорт и достав колом стоящий член. Головка сочилась смазкой и, казалось, вот-вот взорвётся — Кунигами знал, что ему хватит всего пары движений. — Ты такой… — прошептал Чигири, проводя стопой по стволу и мельком касаясь головки, и повторил движение вновь. Кунигами крепко обхватил член и толкнулся в кулак — раз, другой, и понял, что, возможно, ему понадобится вечность, чтобы кончить. Сознание утекало и сбоило, член легко скользил в пальцах от обилия смазки, но избавление казалось далёким и нереальным. Сквозь красную пелену Кунигами увидел, как Чигири скользит ногой по его бедру и забирается пальцами под резинку шорт, а затем почувствовал прикосновение к подрагивающим от каждого движения яйцам. — …такой извращённый придурок, — услышал он сквозь ядерный взрыв в своей голове. Торжество в голосе Чигири ему вряд ли почудилось, но и сказать точно Кунигами не смог бы: он кончал то ли вечность, то ли короткое убийственное мгновение, размазывая сперму по идеальной ноге. Картинка получилась что надо, подумал он первым делом, придя в себя. Кунигами сжал левой рукой чужое бедро, собираясь сделать то же, что и в прошлый раз, но наткнулся на холодный взгляд. — Можешь идти, — сказал Чигири, не позволив себя коснуться. Порылся в своей сумке и достал влажные салфетки. Кунигами привычно послушался, отправившись в душ один. *** Время шло. Они сыграли хороший матч с «Ubers» и начали готовиться к игре с «Paris х Gen» в том же бешеном ритме, что и раньше. Кунигами был достаточно результативен, чтобы не отправиться на скамейку запасных. Он забивал, он почти понял новые способности Исаги и смог с ним поладить, но что-то было не так. Всё было не так. Кунигами до сих пор не нашёл себе места в команде, не ощущал под ногами твёрдой земли: всё было зыбко и, казалось, сомнения вот-вот утащат его на дно. Ни футбол, ни цифры, которые должны были подтверждать его ценность, не приносили удовлетворения. Чигири был другим. Он точно знал, чего хочет и как этого достичь, он играл именно на той позиции, которая позволяла ему развиваться, он со всеми прекрасно ладил и был окружён друзьями. «Manshine City» тоже сыграли новую игру, и Кунигами не мог оторваться от экрана: Чигири мчался по полю, как настоящее божество, на тех самых ногах, которые… Стоило лишь вспомнить — и Кунигами мучился со стояком, вот только достичь разрядки не получалось. Его организм был сломан так же, как и душа. Расслабление, которое наступало после тех двух раз с Чигири казалось ложным воспоминанием, сном, которого никогда не случалось в реальности. Кунигами жил в постоянном напряжении, мало спал и много работал: в зале, на поле, в видеокомнате, гоняя записи игр по кругу и разрабатывая тактику, которая позволила бы занять место, которое никто не отберёт. Реализовать свой потенциал. Доказать, что его мучения и тренировки в «Wild Card» были не зря. Кунигами не понимал, почему же, несмотря на всё, что он потерял и от чего отказался, он всё ещё нуждается в доказательствах правильности выбранного пути. Это попросту не имело смысла. Смысл появился лишь когда на пороге душевой его подловил Чигири — решительный, разъярённый, как никогда похожий на божество войны. По его поджатым губам, сверкающим глазам, враждебно скрещенным на груди рукам Кунигами понял: он ждал. Чигири ждал, что на этот раз ему не придётся снова идти в чужой корпус и наступать на горло собственной гордости. — Ты мудак, — зло бросил тот вместо приветствия. Кунигами лишь пожал плечами, придерживая полотенце, грозившее вот-вот свалиться с бёдер. Он непременно смутился бы, если бы только не привык ощущать себя рядом с Чигири именно так: обнажённым и беззащитным. Упрямство Чигири сметало любые препятствия на его пути — будь то боязнь повторной травмы или чужие убеждения, или все защитные стены Кунигами, которые он так старался отстроить. — Может, мне просто тебя трахнуть? — угрожающе спросил он, продолжая наступать. Кунигами сдавал назад, пока не уткнулся лопатками в дверь душевой. Чигири замер, приблизившись почти вплотную, глядя с вызовом и угрозой. Кунигами не смог придумать достаточно вескую причину, по которой должен сопротивляться: — Трахни. Чигири, казалось, раз за разом делал предложения, на которые не ожидал получить согласие. Вот и сейчас он растерянно заморгал, но быстро справился с удивлением — толкнул Кунигами в грудь, прижав пятерню прямо напротив бешено колотящегося сердца, заявил: — Думаешь, не смогу? Кунигами так не думал. Кунигами знал, что сможет, и что он это позволит, и что у него уже встал от одних только слов, лишь от образа, возникшего в его голове. Он хотел принять всё, что мог дать ему Чигири сейчас: всю его обиду и злость, всё желание и даже всю боль. Особенно её. Он схватил Чигири за запястье, отступил в душевую кабинку, потянул его за собой. В месте их соприкосновения словно замкнуло высоковольтные линии: обоих тряхнуло, как от удара током, и они больше не смогли разомкнуть цепь. Поцелуи походили на попытку сожрать его целиком, Чигири вкладывал в них всю ярость, которая, казалось, никогда не иссякнет. Кунигами это устраивало куда больше, чем неуместная нежность. Истерзанные губы, зализанные укусы на плечах и засосы возле ключиц были намного безопаснее. И голос, безапелляционно приказывающий повернуться спиной, крепкая хватка на его бёдрах, стояк, пока ещё через ткань притирающийся к его промежности — тоже. — Не тяни, — выдохнул Кунигами, когда Чигири принялся покрывать укусами его спину. — Давай уже. — Нужно тебя подготовить. — Думаю, я достаточно… чистый. В ответ Чигири только фыркнул. Кунигами оглянулся, чтобы увидеть, как он достаёт из своей сумки презервативы и смазку. Он не хотел знать, ни откуда они в «Blue lock», ни то, насколько же предопределено было происходящее сейчас. Решимость Чигири и правда сметала всё на своем пути. Он всё ещё был полностью одет, и на контрасте с обнажённым, вжатым в стену Кунигами, это казалось вдвойне несправедливым. Возможно, капельку унизительным, но куда больше — возбуждающим. Чигири щедро плеснул смазку на свои пальцы, и Кунигами отвернулся, пытаясь расслабиться. Всё его тело горело, помеченное и заклеймлённое, и несмотря на стеснение и неопытность, хотело скорее дойти до главного. Кунигами подозревал, что в основном будет больно — и хотел, чтобы было именно так. — Прогнись сильнее. Он послушался: наклонился ниже, выпятил зад, перенеся вес на руки. Чигири погладил изгиб поясницы ладонью будто бы с одобрением, а затем обхватил ею член. Кунигами невольно толкнулся в чужой кулак и заскулил. Они едва начали, но он уже был на грани. Другое, мокрое прикосновение показалось почти незаметным: Чигири скользнул пальцами между ягодиц, покружил у входа. Оно было странным, но слабым в сравнении со знакомым наслаждением от дрочки. Кунигами постарался расслабиться, сосредоточиться лишь на левой руке Чигири и позволить ему делать всё, что необходимо, и чем быстрее — тем лучше. — Давай уже, — вновь потребовал он. Вместо ответа Чигири подался вперёд, скользнул кончиком пальца в отверстие. На мгновение Кунигами сжался, пытаясь сбежать от прикосновения, и сам на себя разозлился. Он не нуждался в чужой заботе и осторожности, он хотел лишь забыться. В гей-порно нижние часто выглядели так, будто вот-вот умрут то ли от боли, то ли от наслаждения, и Кунигами желал того же. Он сам подался назад, насаживаясь глубже, ощущая боль от слишком резкого движения, и всё равно говоря: — Ещё один. Чигири безропотно добавил второй палец, вновь причиняя боль. Кунигами стиснул зубы и опять подался навстречу, ощущая, как начинает звенеть в висках. Это было именно тем, что он заслуживал. — Тс-с-с, — зашипел Чигири, когда Кунигами попытался провернуть это снова. — Не торопись. Его дыхание и волосы щекотали спину, левая рука идеально сжимала член, а пальцы внутри были неподвижны, доставляя лишь слабый дискомфорт. Этого было слишком мало. К тому же Кунигами жалел, что так и не стащил с него чёртову футболку. — Хватит нежничать. — Вот придурок, — выругался Чигири, убрав руку с его члена и крепко схватив за бок. Толкнулся глубже, всё-таки исполняя просьбу. — Дрочи себе сам. Он принялся ритмично толкаться в Кунигами пальцами, жёстко придерживая за бёдра и не позволяя вмешиваться. Вмешаться хотелось, Чигири всё ещё слишком аккуратничал, но затем он сделал что-то странное — Кунигами сам не понял, как от нахлынувшей волны жара и наслаждения застонал. Чигири тут же повторил прежнее движение, и ещё, и ещё, пока сквозь собственные стоны Кунигами не услышал: — Уже третий. Не передумал? — Давай уже, — повторил Кунигами снова. — Не понимаю, о чём ты, — издевательски хмыкнул Чигири, продолжая его растягивать. — Блядь, просто вставь… — Мне не нравится, как ты просишь, — протянул Чигири и, вопреки собственным словам, вытащил из него пальцы, чтобы надеть презерватив. Ощущение пустоты было странным и, к счастью, продлилось недолго — очень скоро Чигири вылил на него словно бы полбутылки смазки и приставил головку ко входу. Приказал: — Согни колени, слишком высоко. Кунигами послушался, стараясь подстроиться. То, что Чигири был ниже и изящнее него лишь добавляло масла в огонь. Подчиняться, даже физически его превосходя, доставляло особое удовольствие. — Вот так, — выдохнул Чигири, проведя членом между ягодиц, будто дразня. Кунигами хотелось его убить — он не мог больше ждать ни секунды. Не хотел ощущать, как властно, но мягко сжимает бедро чужая ладонь, как скользит у саднящего входа головка члена, не торопясь заполнить пустоту, как тяжело и возбуждённо дышит Чигири. Тянет, непонятно зачем. К счастью, Чигири тоже завёлся и всего лишь через невыносимо долгий миг толкнулся в Кунигами раз, второй — Кунигами зашипел от резкой боли и подался ей навстречу. Внутри всё горело и плавилось, член Чигири был больше, толще и горячее, чем пальцы, но Кунигами всё равно смог его принять наполовину всего за три коротких толчка. — Снова торопишься, — дрожащим голосом сказал Чигири. — Не дёргайся. Прошу. Он не должен был просить. Кунигами готов был подчиниться любому его приказу, но только не просьбе. — Тогда не тупи. Чигири проигнорировал его выпад, лишь подхватил одной рукой под живот, одновременно обнимая и контролируя, заставляя замереть и дождаться, пока он сам начнёт двигаться. И он начал, причиняя Кунигами нестерпимую муку — слишком аккуратно и слишком бережно, почти не больно. Невыносимо. Мокрые поцелуи обжигали лопатки, а его сбивчивый шёпот — уши: — Так хорошо. Такой узкий и податливый, такой… — он застонал, наконец-то протолкнувшись до конца, — охуенный. Кунигами вздрогнул вместе с ним, не зная, из-за ощущений внутри или одного только голоса. Если бы он только мог, то заткнул бы рот Чигири кляпом — чтобы не слышать ни тепла, ни восхищения, ничего, что будило в нём ответное чувство. Но Кунигами не мог, он цеплялся пальцами за стену и дышал через нос, позволяя делать с собой всё, чего захочет Чигири — даже говорить возмутительные, обезоруживающие вещи. — Ты весь в моих руках… наконец-то. Вот так. Он увеличил амплитуду, но всё равно был чрезмерно осторожен, а ещё не закрывал рот. — Мне нравится твоя задница. И спина. И руки, — с каждым новым словом из списка он натягивал Кунигами с влажным шлепком, поглаживая свободной рукой часть тела, которую называл. — И живот, и твой член. И бёдра. И грудь. С каждым словом, с каждой лаской и жёстким толчком Кунигами терялся всё больше. Он молчал, стиснув зубы, не издавая ни звука. Казалось, стоит открыть рот — и всё взлетит на воздух, он либо ответит, либо… В конце концов ладонь Чигири замерла напротив сердца: — Ты весь. Ты мне очень нравишься, Рёнске. Вопреки ожиданиям, из него вырвались не слова и не стон, а всхлип. Кунигами почувствовал, что задыхается от щемящей тяжести в груди и вставшего в горле кома, хватанул побольше воздуха и снова издал этот позорный звук. Внутренности будто перемешало и стёрло в пыль, сквозь пелену возбуждения и истерики он вытолкнул из себя: — Хватит. Перестань. Чигири замер, испуганно пролепетал: — Неужели так больно? Я же всё делаю правильно… вроде бы… — Хватит, — повторил Кунигами. Чигири тут же вытащил и отпустил его — Кунигами сполз по стене прямо на пол. Ноги не держали, контролировать себя не получалось. Чигири в ужасе опустился рядом с ним, заглядывая в лицо, которое он пытался спрятать: — Да ты же… Он ошалело провёл ладонью по щеке, размазывая слёзы. Кунигами и сам не знал, как давно начал плакать. — Прости, я не хотел, прости… Кунигами не смог выдавить из себя ни слова. Вместо ответа он стиснул Чигири в объятиях и разревелся ему в плечо, как ребёнок — такого не случалось с ним с детства. Тогда он недосмотрел за сестрой: она упала с велосипеда и сломала руку, но сказала родителям, что братик не виноват. Кунигами никогда не умел справляться с чужой похвалой и симпатией, они казались ему незаслуженными и несправедливыми. Чувства Чигири, озвученные вслух, его нежность и настойчивость были именно из таких. Кунигами ненавидел себя за то, что пытался от них отказаться. И за то, что отказаться не мог. Чигири молча гладил его по спине до тех пор, пока Кунигами не выдохся. Пока он не смог говорить: — Прости, это… «Не из-за тебя» было бы ложью. — …не из-за секса. Мне не было больно. — Я понял, — вздохнул Чигири. — Можешь не объяснять, если не хочешь. Понимающий, как и всегда. Идеальный. Они с самого начала совпали друг с другом, как соседние кусочки пазлов, и сколько бы Кунигами ни пытался об этом забыть, сколько бы ни отталкивал Чигири и ни силился разорвать связь, это просто оставалось неизменной истиной. И Чигири, в отличие от него самого, не боялся этого и принимал. — Прости, прости… — Перестань, — прошептал Чигири, зарываясь пальцами в волосы у него на затылке, утешающе поглаживая. — Всё нормально. Нахлынувшее облегчение было другим, не таким, как после оргазма, — оно было настоящим, полным, а не только физическим. Чигири обнимал его крепко, но с осторожностью, словно хрупкую вазу, уже разбитую однажды и склеенную. Это было хорошо. Это было куда лучше пустоты и одиночества. Оказавшись в «Wild Card», Кунигами до исступления размышлял, что именно его туда привело. Обострённое чувство справедливости, гора принципов, эмпатия и дурацкий идеализм — всё это делало из него хорошего человека, но плохого футболиста. Именно так он трактовал своё поражение. Сделать вывод было не трудно, сложнее оказалось выдержать бесконечные тренировки и сломать свои установки, чтобы стать абсолютно пустым. Сосуд должен быть именно таким, чтобы его наполнить — так ему говорили. Ещё сложнее оказалось осознать, что быть физической копией лучшего нападающего недостаточно. И правда ли он хочет ею быть? Правда ли он больше не мечтает о том, чтобы стать супергероем на поле, а не просто нападающим с навыками лучшего? Правда ли больше не хочет получать удовольствие от футбола, сражаясь честно и прямо? Что же он должен сделать, чтобы найти свой настоящий футбол? Кунигами не знал. Лишь в одном был точно уверен: оттолкнуть Чигири вновь, отказаться от его тепла просто выше его сил. Заниматься самообманом больше не имело смысла, все карты уже были раскрыты. Кунигами забрался ладонями под чужую футболку, погладил горячие, сухие бока и спину, и попросил: — Сними уже наконец. Чигири хмыкнул: — Раздень меня сам. Кунигами потянул футболку вверх, помог Чигири из неё выпутаться и тут же сгрёб его в объятия обратно, согреваясь. Притираться кожей к коже было куда приятнее, чем через ткань, хотелось влипнуть в него и никогда не разъединяться. Больше не чувствовать себя одиноким. — Что дальше? — мягко спросил Чигири. Они сидели на полу душевой полностью голые, так и не доведя дело до конца, Кунигами переживал очередной кризис, Чигири продолжал терпеть его выходки, и Кунигами точно знал, что придётся отплатить ему за это с лихвой. А дальше… — Займись со мной любовью. Чигири коротко рассмеялся, заглянул ему в глаза, словно пытаясь отыскать в них сомнение. — Сколько пафоса, — хмыкнул он. Уже без толики смеха сказал: — После этого я точно тебя не отпущу. — Не отпускай, — попросил Кунигами. Прижался губами к его щеке, пряча улыбку, и повторил: — Пожалуйста, не отпускай. Он знал, что мог бы и не просить вслух — точно так же, как не нуждался в ответе.