Неправильно.

***

      Николас не единожды замечал одну вещь — Ыйджу пахнет ранней весной. Теплой такой, будто бы приятной на ощупь, когда всё еще можно кутаться в пальто и вязать шарф вокруг шеи до красных-красных щек, после медленно бледнеющих из-за нехватки воздуха. Ранняя весна кроется сквозняками, разгуливающими по дому и заглядывающими в каждый угол, где после собирает весь пыльный налет. Весна питается моросящими дождями, утренними туманами и мягкой росой, оседающей даже на только-только состриженной траве. Ранняя весна просит пить больше чая из большой металлической кружки, обычно обжигающей пальцы, а еще просит носить тёплые носки, лишь бы ступни не замёрзли.       Только эта весна давным-давно прошла — на дворе красуется жаркое лето, а вот Ыйджу по-прежнему пахнет весной. И пахнет так вкусно-вкусно, что у Николаса нос щекочет и приятно покалывает от этого аромата. А еще Ыйджу пахнет только-только прошедшим дождём, от которого удалось укрыться под одной кофтой, растянутой такой, отцовской; пахнет ромашковым чаем, разлитым по фарфоровым чашкам, выставленным матерью со словами «ради гостя» из сервиза; пахнет солёными ирисками, что сильно-сильно пристают к зубам, но оставляют приятный солоновато-молочный привкус на языке.       Слезая с велосипеда и стягивая нелепый шлем, украшенный прошлым летом наклейками из детских журналов, откуда-то украденных, Николас встряхивает головой и пятернёй убирает чёлку со лба, мягко уводя кофейные пряди за уши. Усевшись на скрипучую, выглядящую ненадёжно лавочку, он вздыхает и опрокидывает голову к стене заброшенного, некогда жилого дома — здесь они с Ыйджу встречались всегда, как только была возможность и как только родители младшего отпускали его погулять. Как только Николас вздыхает вновь, велосипед валится на асфальт и, небрежно прокручивая переднее колесо, самостоятельно убирает подножку, на которой он и стоял. Ну, или делал вид, что стоял. Только вот Николасу абсолютно все равно: лежит да лежит, главное, что никто не трогает, ведь никого здесь и нет.       Услышав привычный шорох со стороны тропинки, юноша поворачивает голову и видит шагающего навстречу Ыйджу, улыбающегося ярко и так солнечно, а самое главное — тепло. Серьёзный и ледяной Николас моментально тает и возвращается в реальность, заранее ему подготовленную. Бегом оказавшись рядом и усевшись на ту же лавочку, недовольно скрипнувшую, Ыйджу немного отодвигается от юноши и позволяет себе посмотреть на него. — Ты опоздал. — Неправда, я следил за временем и пришёл вовремя, — с легкой обидой отвечает младший и вздыхает, опуская голову к траве, отчего-то всё ещё покрытой стеклянной влагой, хотя и время давно ушло от утра. За щекой Бёна плавится малиной леденец, оставляющий кислый привкус на алой коже языка, а под кедами красуется вся та же каша из травы, раздавленная грубой подошвой чужих ботинок. По случайности обратив внимание на ноги старшего, Ыйджу сильно-сильно удивляется и поднимает голову, на лице которой расцветают васильково-шоколадные глаза-пуговицы. — Где ты так поранился? Упал с велосипеда? — Это… ерунда. — Николас тут же старается прикрыть собственные разбитые колени грубой джинсовой тканью, только вот не выходит — уж слишком короткие шорты для того, чтобы закрыть всё, что ниже бедер. — Не нужно волноваться. — А я не могу не волноваться, хён. Что случилось? — Пустяки, говорю же. Джу, просто забей, лады? Заживут, и я буду как новенький. Всё пройдёт. — Ыйджу понимает, что это выглядит ужасно больно, а ещё осознает, каких сил стоило добраться до этого места на велосипеде, активно выкручивая педали и из раза в раз поджимая колени. — Ты обработал? — Не-а. — честно говоря, Ыйджу этим ответом не удивлен, прекрасно понимая, что именно он чинит своего хёна, когда тот цепляется за каждый угол и оставляет на себе многочисленные раны. — И как я могу не переживать, если ты так относишься к себе, м? Хён, давай все обработаем. — А давай потом? Мы наконец-то гулять вышли спустя неделю, а ты предлагаешь меня лечить. Не пойдёт так. — Николас мотает головой и снова скидывает кофейные, отросшие пряди чёлки пальцами, лишь бы те не лезли в глаза лишний раз. — Лучше давай до поля дойдём? Что скажешь? — Если позволишь мне обработать тебе колени после прогулки, то я согласен. — старшему ничего не остаётся — он закатывает глаза и молчаливо соглашается, поднимаясь со скамьи и протягивая холодную ладонь для помощи. Ыйджу за неё хватается, поднимается со скамейки и снова удивляется, когда Николас начинает бежать, дёргая руку юноши на себя. Бён с опаской перебирает ногами, не смея возразить или противиться, потому просто перебегает проезжую часть в том месте, где этого лучше не делать. Николас прекрасно знает, как Ыйджу не любит нарушать любые правила: пусть они поставлены законом, пусть — родителями; он все равно делает всё, лишь бы младший перестал быть настолько верным юношей.       Поле действительно находится через дорогу от того заброшенного здания, поэтому парни оказываются там довольно быстро, уваливаясь на мягкий ворс травы спиной: Ыйджу падает лишь потому, что не привык к спонтанным пробежкам, а Николас оказывается рядом за компанию, ведь они вместе гулять вышли. Наверное, это не единственное его оправдание, но младший понимает это так.       Время на дворе вечернее, только вот от вечера осталось лишь названия, ведь ни заката, ни тучных облаков, пророчащих обещанный дождь, нет. Николас разглядывает колокольчиковое небо, подмечает ватные облака, собранные в забавные, не понятные никому фигуры, а дале переводит взгляд на солнце. Приходится закрыть глаза, ибо очень больно играть с ним в гляделки. Ыйджу же, человек более внимательный, обращает внимание на то, какие формы у облаков, плывущих куда-то влево, подальше от пылкого солнца. — Облако похоже на конфету, — вдруг говорит он, указывая ладошкой на ватное очертания запакованной круглой конфеты, коя сейчас прячется за щекой, а её фантик — в кармане шорт. — Кстати, хён, у меня есть леденцы, хочешь? — Давай свои конфеты. — Николас укладывает раскрытую ладонь на чужой живот и ожидает, когда же шуршащие упаковки свалятся в руку. Ыйджу вытаскивает несколько штук и укладывает на чужую ладонь, прикрывая пальцы, мол, «бери». — С чем они? — С малиной. — Николас усмехается и, развернув фантик, закидывает леденец в рот и прячет под язык, предпочитая оставлять все сладости именно там. — Под свои волосы выбирал? — старший переворачивается на живот, ложась удобнее, а после подносит конфету к чужим волосам — Ыйджу отмахивается и щебечет что-то совсем невнятное, наверняка прося не делать таких глупостей. — Похоже ведь, чего ты. Тебе идёт этот цвет.       Бён пожимает плечами и поднимается с травы, понимая, что футболка на спине взмокла от всё той же росы, что пряталась меж ворсинками. Усаживаясь поудобнее, юноша роняет голову на колени, заранее поджатые для комфорта, и вздыхает. — Да ла-а-адно тебе, Джу. Я чего только на спор не делал — видишь, до сих пор жив. А розовая краска смоется, блондином останешься. Всё будет супер, не переживай. — теперь и Николас меняет свое положение в третий раз и усаживается напротив младшего, приняв позу большекрылой бабочки. Прохладная ладонь ложится на мягкие-мягкие волосы в цвет розовых леденцов, что лежат в джинсовом кармане, и осторожно поглаживает. — Посмотри на меня, Джу, — просит старший и нарочито забирается пальцами меж прядей, осторожно подталкивает голову назад. — Пожалуйста.       Ыйджу поднимает голову и вновь разочарованно вздыхает, поджимая губы, по случайности (все из-за леденца!) выкрашенные в малиново-алый цвет. Глаза у него лоснятся при солнечных лучах, отдавая приятным шоколадно-лазурным оттенком, блестят так ярко-ярко — Николас засматривается снова. — Тебе правда нравится? По-девчачьи ведь… — Не говори ерунды. Мне нравится всё, что связано с тобой. А тебе просто пора признать, что этот цвет тебе очень идёт, как ни посмотри. — укладывая подбородок на бёновы колени, Николас оказывается категорически близко, отчего Ыйджу голову назад двигает, лишь бы носами не стукнуться, и совсем пропускает мимо ушей то, что сказал хён ранее. — Закрой глаза, Джу. — Зачем? — Ты ведь мне доверяешь? Доверяешь, я знаю, поэтому просто закрой глаза и ничего не говори, лады? — Ыйджу делает так, как ему велено, поэтому даже не пытается сбежать, несмотря на свой собственный страх. Коленки у него вздрагивают, а Николас отстраняется, создавая пустоту, сквозящую неприятным ощущением одиночества. Только вот оно заканчивается, когда теплые-теплые, будто кружка ромашкового чая, губы Николаса касаются бёновых, осторожно чмокая и тут же отдаляясь вновь. У Ыйджу в груди что-то закипает, а приятный жар сахарной субстанцией плывет по тонким лентам вен, покалывая губы. У него пальцы будто бы немеют, а под ними трава больше не ощущается, словно и вовсе пропадает из-под ног и рук. — Зачем?.. Это ведь непр… — Кто тебе такое сказал, а? Ты мне нравишься, Джу, слышишь? И мне плевать, кто тебе сказал, что так неправильно. Я хочу целовать тебя. — младший отводит взгляд куда-то сторону, словно раздумывая над сказанным, а после довольно резко, чем удивляет грозного, всё же разозленного старшего, чмокает острую щёку, заливаясь краской в цвет своих волос. — Но я не умею целоваться… — и снова еле различимый шёпот, спрятанный где-то меж сквозящего ветра и леденцовых прядей, кои лицо совсем не закрывают, разлетаясь в разные стороны. У Ыйджу щёки сгорают второй раз, покрываясь нелепыми пятнами, что составлены из облаков, окрашенных в розовый. — Даже если очень захочу это сделать…