Счет до десяти

— Миха, открой, — Андрей подергал за ручку и навалился на дверь плечом. Не поддается, твою ж. За дверью тишина, ни звука — ничего. Бестолковый, черт бы его побрал, придурок. Ну сколько можно. Закрылся в комнате, сидит — неизвестно чем занимается. Князь боялся предположить, что именно с тем сейчас происходило. Во всех подобных ситуациях за закрытыми дверями творилось что-то страшное. Андрей уже столько раз вырывал из трясущихся Мишиных рук лезвия, битые стекла, пакетики с какой-то дрянью, крепкий алкоголь. А ведь Миха только-только из психиатрии вышел. Шуты альбом без него клепали, благо за Горшком потом не заржавело, и он разнес музыку и половину текстов в пух и прах, но с его лёгкой руки те раскрылись. Раскрылись так, что сердце из груди выпрыгивало. Это было магией. Не эльфы эти ваши, не колдунства из фэнтезийных книг, а это. Обыкновенное чудо. «Вот вы соплей напускали, Дюх!» — возбухал Миша, но Андрей видел, с какой нежностью тот держал исчерканный листок с «Прыгну со скалы». Почувствовал. Это песня была не об Андрее и не о нем — в ней смешались они оба просто в разной степени. И Миша, как и всегда, знал наверняка, как заставить ее звучать. Князь прижался к двери лбом, понимая, что тревога в груди скручивается в морской узел. Единственный в мире человек, за которого он действительно переживал — не мог не переживать — сидел сейчас взаперти наедине со своими демонами. Ломало ли его, резался ли он… Андрей не знал, но был готов к любой правде — лишь бы тот после этого жил. Он снова постучал — сильнее. Господи, ну им же уже не шестнадцать и даже не двадцать. Шел 1998 год. Им по двадцать пять. Люди их любят. С какой-то невероятной проникновенной искренностью. Они поют их песни, допевают за них куплеты, Шуты для них — глоток свежего воздуха среди токсичной гари развалившегося Союза. Они были их маяком, когда все полетело к чертям. Неужели Горшок не понимает, что уходить нельзя. Не сейчас. Мастерская, которую им выделил Эрмитаж, видела в своей жизни столько дерьма, что гордость брала. Как же страшно будет потерять Мишу именно здесь — где все начиналось. Их группа, совместные посиделки, вписки, пожары, драки. Да у них ментовка внизу, и одному господу известно, как их всех еще не замели. Таких громких, беззаботных. Свободных. Здесь появился «Король и Шут» — дело всей их жизни, воздух, которым Горшок дышал и не мог надышаться. Но почему именно этот воздух стал для него ядом? Почему он не держит его на плаву, а только топит? Почему Миша сам топит себя с таким усердием, почему ему не живется спокойно? Жизнь же такая удивительная вещь — в ней столько всего прекрасного, это просто надо увидеть, ощутить. Князь понимал, что это не про Мишу. Тот устроен не так, как он, Миша — другой. — Мих, я сейчас вынесу дверь, — Андрей был, как всегда, честен. С такой интонацией обычно предупреждают о том, что собираются зайти в комнату. — Что бы ты там ни делал, я увижу и помогу тебе решить проблему. Ты меня понял? Ты от этого не уйдешь. Не сейчас. Если нужно вызвать скорую, я ее вызову. Не доводи меня до этого, — тут он лукавил. Если Миху ломает, то вызывать скорую будет нельзя. Его сразу упакуют и увезут, куда надо. Этого Князю было не нужно. — Я не хочу, чтобы нам пришлось ставить новую дверь, у нас на это бабок нет, Мих. Как же хорошо, что сейчас они в мастерской одни. Никто не вмешается и не наделает глупостей. Сколько же раз Андрей откачивал этого чурбана? Восемь? Десять? Двадцать? Мишин криворукий Ангел-Хранитель, наверняка, хлопал Князю стоя. Удержать Горшка в этом мире можно было только силой. И самое страшное — Горшок был Андрею за это благодарен. Страшно это было потому что Андрей понимал — Миша ситуацию не контролирует. — Мих, — он снова прижался лбом к двери и прикрыл глаза, решаясь. — Я посчитаю до десяти. Если за это время ты мне хотя бы не ответишь, я сделаю то, что сделаю. Хорошо? Тишина. Твою ж налево. — Раз, — начал Андрей. Он снова подергал ручку. — Мих, во мне много дури, а дверь не крепкая, я долбану по ней ногой, и слетит все к хренам, — Князь сделал глубокий вдох. — Два… Быть единственным альфой на всю группу — какая-то дурь в квадрате. Андрей не ощущал себя особенным или каким-то слишком крутым для «Шутов», Андрей чувствовал себя уставшим, потому что, то ли из какой-то отприродной безалаберности, то ли из-за идиотской биологической иерархичности основная часть внутренних проблем ложилась на его плечи неподъемным грузом. И одной из них были Мишины демоны, с которыми остальные оставляли Князя один на один, то ли ленясь, то ли, действительно, не зная, как с ними справляться. Будто Миха был какой-то омегой на вольном выпасе, а не бетой. Но с головой проблемы бывают у всех, уж это Андрей понимал давно. В итоге пас того никто иной, как он сам. Исходя из опыта, другим людям доверить этого было нельзя. А они и не стремились ни к какому содействию. И ведь Князь с самого начала старался уйти от необходимости ставить себя в лидерскую позицию. Ему хотелось быть художником, поэтом, писать музыку. Да, у него были амбиции, но в эти наполеоновские планы не входил контроль над их общим делом. У группы может быть один лидер, и это Горшок. Андрей не морозился, не пытался уйти от ответственности, он взял ее на себя, потому что в какой-то момент Миха под этим грузом едва не сломался. Шура лишь качал головой. Если хоть кто-то из группы и имел на Горшка хоть какое-то влияние, то уж точно не Маша, Яша или Поручик, а Балу в свое время сделал для того достаточно, и на том его полномочия закончились — помочь Мише он был не в состоянии, только подставить плечо. Но Миша от помощи принципиально отказывался. Он не хотел принимать свои слабости — вслух точно. А если и делился ими, то люди воспринимали это с преступным безразличием. Для них Миха был тем самым агрессивным панком. Они не хотели видеть его уязвимости. И это было так правильно… и так неправильно одновременно. Тет-а-тет Князь с Михой говорили о многом, и Андрей знал обо всех мелочах, он знал Горшка от и до, будто с самого рождения был рядом, будто жил в его голове. Знал каждое микродвижение его лица, знал, что его страшные рожи — яркий окрас для безобидного ужика. Миха не был ядовитой змеей — кто угодно, но не он. Князя поражало то, что Яша и Пор этого не понимали, у них были свои мысли на Михин счет, они не вникали и видели в Горшке только харизматичного лидера, пусть и на приколе, пусть и на игле, пусть и сломанного. Для них его психозы, больше напоминавшие ярость загнанного животного, были демонстрацией силы. Они в него верили, как верят подданные в своего правителя, какую бы фигню он не творил. А Горшку нужна не вера, Горшку нужна поддержка и критический взгляд на его проблемы, потому что с этой жизнью он не справляется. В этой игре он раз за разом проигрывает. — Три, — губы пересохли. — Что с тобой, Мих? — голос подсел еще сильнее, чем обычно. — Ответь мне, давай поговорим. Ты же знаешь, что я тебя услышу. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. — Десять, Миш, — Андрей закусил губу, выждал пару секунд, сделал шаг назад, размял плечи. Ну все — погнали. Но щелкнул замок. За дверью послышались отдаляющиеся шаркающие шаги. Князь аж замер и коротко зажмурился. Он будто со стороны услышал свой облегченный выдох. Пронесло, мать твою. Пронесло. Ручка повернулась, дверь поддалась. В комнате было темно — на улице вечерело. Штор в мастерской не было, поэтому темно в ней становилось только ближе к ночи. Свет в комнате не включался — лампочка перегорела еще пару дней назад, но Миша поленился ее менять, а светильник он, будто из принципа, игнорировал. Сидел в темноте в каком-то своем астрале, смотрел в пустоту. Андрей прикрыл за собой дверь и запер. Им придется находиться друг с другом в замкнутом пространстве, пока Горшок не вернется в себя или хотя бы не прояснит ситуацию. Князь это обеспечит. Но что-то было не так, что-то было не то. Андрей принюхался, но увидел, как над раскладушкой засветился рыжий огонек — Миха сделал затяг. Он снова прокурил всю комнату насквозь. Князь и сам был заядлым курильщиком, но даже ему от этого амбре поплохело. Небось опять пепельница ломится от окурков. Он не раз собирал их по полу, потому что Горшок был не в состоянии это сделать. Андрей сразу направился к окну и распахнул обе створки. Обычно Горшок начинал возмущаться — пьяным ли был, обколотым, полумертвым, но сейчас он как-то странно молчал. — Миш… — Андрюх, у меня проблема, — тихо проговорил тот. Голос трезвый, язык не заплетается, но звучит подавленно и как-то безжизненно. От такого Миши становилось не по себе. — Я включу свет? — Князь прислонился к подоконнику поясницей и сложил руки на груди склонив голову набок. — Э… нет! Стоять, никакого света, — тот немного ожил, и у Андрея отлегло. Миша был в адеквате — скорая отменяется. — Ты меня напугал, — поделился Князь. — Прости, Дюх, — Миша спрятал лицо в ладони и едва не подпалил себе волосы сигаретой, но Андрей успел заметить у того на лице лихорадочный румянец. — Ты заболел? — если заболел, то хреново это — на носу концерт в Ленсовете. Будут на стульчиках сидеть с гитарками — оторваться не выйдет, но голос Михе нужен, он не имеет права болеть. Билеты распроданы, ожидается аншлаг. — Миш, — Андрей подошел ближе и присел рядом с тем на корточки, глядя снизу вверх. — Поговори со мной. Эй… Горшок глянул на него — растерянным трезвым взглядом, но выглядел нездорово. Князь давно понял, как нужно вести себя в таких ситуациях — нельзя демонстрировать тревогу или страх. Если и им завладеют эмоции, этот корабль утонет. Поэтому Андрей тепло улыбнулся и ободряюще кивнул. Все хорошо будет — не может не быть. Но что-то действительно было не так, и это «что-то» осознать пока в полной мере не получалось. Тревога спала, и в теле появилась слабость — облегчение. Пока ты жив, исправить можно все. — Что за проблема, делись, — Князь сел по-турецки и сложил руки перед собой на колени, максимально открываясь. Миша, явно колеблясь, снова сделал затяг, отведя взгляд — его мелко потряхивало. — Давай-давай, мы не молодеем. — Не болею я, — по-детски упрямо ответил тот. — Не совсем, — прикусил губу, не хочет говорить, но никуда не денется. — Это другое. — Мих, ты же не?.. — Я чистый, — Горшок запнулся. — Честно. Андрей забрал у него сигарету, Миша не сопротивлялся, смотрел как-то странно, как Князь затягивается и выдыхает дым. Выражение непривычное — такого на его лице раньше будто не было. Какая-то капитальная потерянность, отходняк от чего-то серьезного — от шока. Так потерянно смотрели люди, в один миг потерявшие все свои вложения в финансовые пирамиды, когда все рухнуло. — Кто-то умер? — предположил Андрей, чисто чтобы глянуть на реакцию. Миша словно испугался и мотнул головой с серьезным видом. — Ты че, Дюх, давай без этого, — он слегка склонился к Князю, но одернул себя и отстранился, обхватывая себя руками. Беззащитный взрослый, за фасадом которого прячется потерянный ребенок. Но как же непривычно видеть его таким отсутствующим. Пусть злится, бычит, возмущается, но не это. — Я завязал где-то недели три или месяц, понимаешь, назад… как из психушки вышел. Я не хочу туда, но, блин, не знаю, как дальше дело повернется, понимаешь, да? — Понимаю, да, — Мишу хотелось потрогать, привлечь к себе, обнять. Защитить. Создать какой-нибудь физический контакт, пусть и кратковременный. Уверенность Князя того заражала. Но Андрей лишь в шутку боднул его в колено лбом. Придурошный он — Миха наш, чудесный добрый человек, завязший в своем сказочном мире, но его сказка не из песен Короля и Шута, его сказка — страшная, разрушающая его иллюзия. — Ты стараешься. Это здорово, правда. Горшок активно закивал, отросшие волосы упали на лоб. Такой лохматый и забавный. Умилительный даже. На воробья похож с хохолком своим. Или домовенка. Андрей невольно расплылся в улыбке. Сердце отчего-то забилось чаще. Он не мог не испытывать нежность. Какую-то дурацкую, иррациональную. Но Андрею нравилось все дурацкое — Миха в том числе. — Дюх, я ж плотно сидел… еще в ресте начал, да. А сейчас вот впервые… почувствовал себя человеком, но… — Миша снова закрыл лицо руками. — Проблема тут, пиздец тут… Из комнаты постепенно выветривался сигаретный смрад, и Князь ощутил «то самое» более явно. Тот странный запах. Все еще едва ощутимый, но постепенно усиливающийся. Феромоны? Откуда? В горле встал ком. Голова работать постепенно отказывалась, и Андрей просто молча смотрел на чужое лицо. Когда Миша не кривлялся, он был очень красивым и серьезным. И абсолютно беззащитным. Сейчас он приоткрыл рот, но снова его закрыл — говорить больше то ли не мог, то ли не знал, как слова подобрать. Князь понял, что напрягается. Он осмотрелся, пытаясь найти источник запаха, но пахнуть тут было нечему. Запах приятный такой, но не как хорошие духи, а просто приятный, пусть и дающий по мозгам, как какая-нибудь сладкая мешанина из соков и водки. Нечестный — обманчиво слабый. А на деле… Андрей тряхнул головой, пытаясь его отогнать, но в голове постепенно поднимался туман, она пустела, и он начал понимать. Осознание пробиралось в голову как какая-нибудь дремучая змея. Как игла, входящая под кожу. Ты чувствуешь укол, но, когда игла проникает в плоть, ты перестаешь ее ощущать. Миша снова сгорбился и выдохнул с тихим стоном: — Давай потом обсудим, вали, а? — послышалось приглушенное бормотание, но уходить было нельзя. Князь, чтобы убедиться, приподнявшись, обхватил Горшка за шею и привлек к себе, вжимаясь лицом в изгиб между плечом и шеей. Тот от неожиданности дернулся. Андрей провел кончиком носа по коже, сделал глубокий вдох и осознал… что растерян. Миша сжал его плечо, но так неуверенно и вяло, словно на это не хватило сил. Горшка снова мелко затрясло, и Князь прижал его к себе крепче. — Не может быть, — осторожно подбирал слова он. Ладонь вспотела, он отпустил чужую шею, сел обратно. — Я тоже так подумал. Типа — ну бред, тебе скоро двадцать пять стукнет, ты че… — Горшок с тихим раздосадованным «бля-ять» ладонью убрал пряди со взмокшего лба, но те сразу упали обратно. Андрей задержал дыхание. Ситуация складывалась острая и с каждой минутой становилась все неоднозначнее. — Пол определяют типа еще в детстве. Генетика вся эта, тыры-пыры, ничего прям сложного, но… — Но с возрастом иногда случаются изменения, — договорил за него Князь, стараясь дышать в сторону. В теле все это отзывалось не самым целомудренным образом, но для него было нормально — заводиться с пол оборота. У него к Мише и без того были не только дружеские чувства, но Андрей спокойно их игнорировал — он прекрасно владел собой и никаких особенных неудобств от своих романтических чувств не испытывал. Они его мотивировали, вдохновляли, давали ему быть лояльнее и терпеливее. Может, последнее, что приходит в голову при взгляде на Горшка это слово «муза», но для Князя он ею и был. — А ты на нормальное мед обследование ходил, дай боже, лет в четырнадцать, — он подумал, не отодвинуться ли, но не хотел случайно Мишу обидеть, хотя интуитивно догадывался, что тот бы его понял. А в больницах его лечили как бету. Тут не только гормоналка, а еще и психика, к хренам слетела. Приплыли. — Я омега, Дюх, и это полная жесть, — Горшок прижал ладонь к лицу, прикрывая нос и рот, другой рукой раздраженно врезал по скомканному одеялу. Пружины жалобно скрипнули. — Меня ж теперь сгнобят, понимаешь? Андрей молчал, дышать стало тяжело, сердце разогналось. Он все понимал. Понимал, что неправильное лечение лишь добавило дряни, наркота била по организму, понимал, что из-за всех этих пьянок и наркопритонов, из-за всех этих гребаных героиновых трущоб Ржевки, сигарет, постоянного стресса организм Миши, видимо находясь в шоке от происходящего, сдал назад и загасился. На время. И вот эта завязка — а ведь Горшок, выходит, не соврал — сыграла злую шутку и запустила запоздавший лет на пять цикл, не мелочась. Сразу вдарив течкой. Будто мало было тому проблем. А ведь весь его образ строился на «позиции силы». Мужчина-омега это какой-то эволюционный розыгрыш. Обычно это скрывали, а Горшок просто не знал. До этого дня. Это было так на него похоже, что становилось и смешно, и горько. Выходит, из-за ошибочного анамнеза, не подходящих гормональных препаратов и непонимания своего организма… Может, потому и не помогало ничего? А вдруг это ключ к выходу из порочного круга? Понятно, почему Миха закрылся наглухо и не вылезал из своей берлоги. Может, Андрею действительно надо было уйти. Но заставить себя он не мог. Он сейчас вообще не мог сдвинуться с места, что уж говорить о выходе из комнаты. Князю чужие течки были не в новинку, он всю жизнь привлекал девушек, парней, женщин, мужчин — омег. В отличие от других альф, он был словно… он не пугал их. Омеги чаще выбирали бет — многим не нравилась мнимая иерархичность взаимодополнения, не нравилось подчинение, которым грешили альфы, упиваясь своей силой. Андрею вся эта фигня и даром нужна не была, хотя, конечно, «те самые» ночи он запоминал надолго. Одни из самых кайфовых в его жизни. Он прекрасно понимал, что сейчас их с Михой дело — «Король и Шут» — будет откровенно мешать личной жизни. Да и что Князь вообще мог бы предложить омеге? Ну, кроме красивого себя. Денег едва хватало на еду и вещи первой необходимости. Ни машины, ни квартиры своей, работы в конце концов, а омег после развала Союза даже трудоустраивали крайне неохотно. Да и, блин, куда ему строить семью, у него ж ветер в голове свистит. — Спокойно, — непослушными губами произнес Князь, приподнимаясь и теперь сидя на коленях. Что делать дальше, он не представлял. Тело, видно, решило обозначить серьезность своих намерений, Андрей понимал, что у него самого начинают пылать щеки. А Мишу ломало, но ломало не от наркоты, а приколов его собственного тела. Ему было откровенно хреново. Князю как-то пыталась одна девочка объяснить ощущения от течки, и звучало это дико. Не то чтобы Андрей ей не поверил, но ему показалось, что его разводят — да не может такого быть. Но, видимо, все-таки может. Миша судорожно задышал, вцепляясь в свои волосы пальцами так, что пряди натянулись. Князь испытал от этого фантомную боль. Горшок покачнулся, но Андрей придержал его и, едва владея собой, отцепил Мишины руки от его волос. Тот тихо заскулил не своим голосом. Какое решение следует принять, Князь не знал. Он растерялся. Андрей понимал, как может помочь, но это будет жестоко. Чем это закончится? Горшок придет в себя и будет в бешенстве, может кто-то такое и простит, но не он. А, если Князя выпнут из группы, то что будет дальше? Да не с Князем. С Михой, Машей, с Балу, да с теми же Яшей и Поручиком. Они ж без него с Горшком не справятся. И типа хрен бы с ними, с последними двумя ничего не станется. Но Миха, что? Ведь он вредит не другим, он вредит себе. Если он выйдет из-под контроля, он может… Это же конец всему. Князь стиснул зубы. Надо было что-то делать. Решать, как быть. Запереть Миху в комнате и сидеть сторожить? А что? Вполне себе решение, но тот уже сейчас с ума сходить начинает, а за последние минут пять ему стало заметно хуже. Андрей насмотрелся на его ломки и хладнокровно отстраниться не мог ни тогда, ни сейчас. Прекрасно ж понимал, что любил этого дурака, каким бы он ни был. Защищать готов был до последнего, потому что если не он, то кто? Его охватывало пугающее напряжение. Он чувствовал себя то ли сжимающейся пружиной, то ли перетянутой струной. В паху тесно, силу контролировать не выходит, даже в пальцах чувствуется вот это желание схватить, сжать. Сильнее — до синяков, до боли. И все от страшного переизбытка противоречивых эмоций — задушить от нежности и желания. Андрей не привык к тому, что тело может его не слушаться. Не бывало еще такого. Самообладания ему отсыпали и за себя, и за Миху. Спокойнее разве что Балу — ему вообще все до тыквы. Повезло же человеку. Князь осторожно обхватил Мишино лицо руками и погладил большим пальцем его щеку: — Я не знаю, что я могу сделать, — пересилил себя он. Горшок и секс не были понятиями несовместимыми, но Мишу физическая сторона вопроса интересовала в последнюю очередь. Какого бы тот кобеля из себя ни строил на интервью, на деле все было иначе. Красивые девушки, парни вызывали у него интереса не больше, чем какая-нибудь банка с маринованными огурцами, которые тот не особо-то и жаловал, но иногда ел, если ничего другого в холодильнике не оказывалось. Миша шумно выдохнул Андрею в лицо, взгляд сфокусировать не мог, его покачивало из стороны в сторону. По лбу скатилась капелька пота, у него явно была температура, а по лицу проходили судороги — еще немного и в слезы. На то, как топорщатся у того штаны, Князь старался не обращать внимание. Он осторожно привлек того к себе и прижался лбом к чужому лбу. Мишины губы были совсем рядом, тот покосился вниз. Соображал ли он вообще, было непонятно, но пару секунд спустя он прижался приоткрытым ртом к губам Андрея, и у того все внутри будто рухнуло и оборвалось. Князь поднялся на коленях выше, отвечая на поцелуй — какой-то жадный и немного дикий — и проталкивая язык в чужой рот. Губы и кожа вокруг них повлажнели от слюны, от Горшка горько несло сигаретами, но хрен бы с тем, главное, что это был он. Тот отозвался тихим и до зубовного скрежета потерянным стоном. Руки машинально опустились на Мишины бедра и принялись, как-то сами собой, хаотично и с нажимом оглаживать его ноги, постепенно приближаясь к паху. Андрей чувствовал себя развращающим ребенка взрослым дядей, и это было смешно и грустно одновременно. Но они же выбрали своей философией путь радости. Вернее, Князь, вдохновясь их идеей, выбрал этот путь, потому что понял концепцию именно так. Миша старался делать так же, но он был слишком искренним и эмоциональным, чтобы смеяться, когда хочется рыдать. Андрей уперся ладонями в край раскладушки, понимая, что, если сейчас что-то и случится, то уж точно не на ней — ну, хотелось думать так — этот скрип будет слышен на пару этажей ниже. А если кто-то из парней вернется раньше? Да уж, скрипа кровати из комнаты Михи еще никто и никогда не слышал, но Князь бы многое отдал, чтобы просто увидеть их афигевшие лица. Людей надо держать в тонусе — заставлять охреневать от жизни так же, как в свое время охреневали они в реставрационке. Как же с Мишей сложно, твою ж мать. Тот вплел пальцы в волосы Андрея, и Андрея повело от тепла. И вот этой осторожности. Горшок всегда боялся что-то испортить. Он был неуклюжим, до жути неловким, но он действительно старался быть аккуратнее, хоть и получалась в итоге какая-то нелепица. Кого-то это бесило, но Князь смеялся. Над собой, над Мишей, над чужим раздражением. Если вы не принимаете Миху таким, то чего стоит ваша любовь? Как можно по-настоящему любить человека, которого не видишь и не понимаешь? Андрей оторвался от чужих губ, и Горшок растерянно уставился на него. По глазам читалось это привычное умиляющее «Я снова что-то испортил?». Не испортил ты ничего, хорошо все. Вместо ответа Князь поцеловал его в щеку, затем прижался губами к шее, слегка прикусывая кожу, вылизывая ее языком. Над ухом послышался дрожащий выдох. Миша просто замер — не двигался и не дышал. Андрей и сам понял, что задержал дыхание — сердце долбилось где-то в районе горла и отдавалось пульсацией в голове. Он уперся в край раскладушки и поднялся, перенося вес на руки и садясь рядом с Горшком, подгибая под себя ногу, чтобы было удобнее подсесть ближе. Снова притянул того к себе, разворачивая, и кладя руку на чужую щеку. Инстинкты говорили завалить и взять, но это же был Миха, с ним так нельзя. Он же ему доверяет и будет думать, что так — нормально. Так — правильно. Когда силой. Будет уверен, потому что знает, что Андрей, несмотря на всю свою тягу к телесному, не сделал бы гадости. Значит, если Князь сделает гадость, Миха может решить, что она не гадость. На стороне Андрея был опыт, и Горшок-то это явно понимал, как бы не хохмил над его текстами. Миша резко качнулся к нему и снова поцеловал, теперь уже более агрессивно — кусаясь и вылизывая чужие губы с тихими хриплыми стонами, от которых самого Князя начинало гасить от возбуждения. В Мише словно проснулось что-то животное — все эти инстинкты, которые Андрей держал в узде, для того были новыми и что с ними делать Горшок явно не понимал. Для того вообще физический мир, который можно потрогать, ощутить, был каким-то абстрактным и неосязаемым, Миша себя в нем в полной степени не ощущал. Он никогда в нем не ориентировался, его болтало, как шлюпку в шторм. У него и с девушками все было как-то странно. Когда он привел на их квартиру какую-то пышногрудую блондинку — панкершу в драных джинсах с огромным бюстом и едва ли не в рот ему заглядывавшую — пацаны едва не разразились овациями. Думали, ну наконец-то. Даже попытались подслушать, но позорно захихикали, когда поняли, что из-за двери послышались не стоны. Миха бренчал на гитаре и читал несчастной девочке стихи, причем, как понял Андрей, даже не Михины, а его. Когда Горшка после этого шоу осыпали вопросами, тот окрысился, но в итоге растерянно ответил «ну, как я могу, я ж ее не знаю». Князь тогда озадаченно прикусил губу, но решил промолчать. Лишь невольно задумался о том, каким ублюдком в глазах Миши был в таком случае он сам, но тот его никогда не осуждал. Относился с каким-то своим исключительно горшеневским пониманием, мол, ну ты, Дюх, это вообще другое. Князь многое мог понять, но вот на этом месте чесал репу и принимал рациональное решение заржать. Логика Горшка несколько отличалась от общепринятой, и эта его черта тоже казалась Андрею очаровательной. — Миш-Миш… — прервал его Князь, когда тот несильно потянул его зубами за серьгу в ухе, прильнув к нему так, что Андрею пришлось опереться руками о тонкий матрас, чтобы они не завалились назад. — Погоди, — он и сам не сдержал гортанный стон и прижался пахом к чужой ноге, когда Миша присосался к открытой шее. Тот его то ли не слышал, то ли проигнорировал, поэтому лишь приник крепче. Кожа у него, казалось, горела — сквозь футболку и тонкую водолазку Горшка это ощущалось так, словно они приникли друг к другу кожа к коже. Андрей тихо выругался, отчетливо осознавая, что сам он, конечно, терпеливый, но далеко не святой. Горшок запаниковал и этот страх, казалось, передался и ему. Князь крепко обнял его свободной рукой, и Миша немного успокоился. — Не уходи только… — Андрей едва разобрал чужие слова — невнятные и сбивчивые. — Не уходи, а… мне пофиг, что ты сделаешь, только останься, блин… мне никто не нужен больше, понимаешь? Не уходи. Как-то в жестком обгасе Горшок в слезах и кровавых соплях орал и умолял Андрея его убить. Князю пришлось изо всех сил прижимать того к полу, потому что Миша рыдал в голос, пытался разодрать себе лицо ногтями и бился головой о плитку в ванной. Андрей боялся представить, чем бы все кончилось, если бы к ним не подоспел вернувшийся из дома Балу, потому что ходивший на бокс Миха на тот момент был едва ли не сильнее еще не заматеревшего Андрея. Если бы Яша и Пор хоть раз увидели то, что видели они с Шурой… — Я ж тебя живым не отпущу, — в шутку ответил Андрей, постепенно оттесняя навалившегося на него всем телом Горшка назад. Если бы Миша был послабее и полегче, было бы немного проще. Он был у́же в плечах, худощавым, но выше Андрея на полголовы, если не больше, и вполне себе тяжелым даже по меркам далеко не тщедушного Князя. Раскладушка громко жалобно скрипнула, когда Андрей все-таки завалил потерявшего равновесие Мишу на спину и оперся руками по бокам от его головы. Тот неловко обхватил чужую поясницу ногами, стиснул сильно — практически больно — и зажал себе рот ладонями, часто шумно хватая ртом воздух сквозь пальцы. Князь навалился сверху, прижимаясь к его бедрам своими и укусил Мишу под ключицей сквозь водолазку, на что тот запрокинул голову назад. Инстинктивно подставил шею. Шея всегда пахла сильнее всего, даже духи — феромоновые и обычные — советовали наносить на шею, чтобы запах усиливался и держался, а чем сильнее пахнет, тем сильнее отшибает мозги. Перед глазами поплыло, в паху скрутило так, что стало больно — стояло крепко. Андрей провел языком по ткани и сжал сосок зубами, даже так ощущая, как Мишу лихорадит. Как они вообще до этого докатились? Руки забрались под водолазку, сминая до груди. Князь понял, что тихо гортанно рычит, буквально вгрызаясь в тонкую кожу на выпирающих ребрах зубами. Понимал, что делает больно, но остановиться не мог. Миша резко вдохнул, и Андрей крепко сжал ладонью его пах, пальцами с нажимом водя по всей длине сквозь облегающую искусственную кожу, и рывком толкнулся бедрами, отчего Миша тихо прерывисто заскулил и вцепился в его плечи обгрызенными неровными ногтями. Это было нечто — его распахнутый рот, сведенные брови, зажмуренные глаза. Голос у Горшка хриплый и низкий, на щеках и носу — бледные точки веснушек. В полутьме их практически не видно, но Андрей знает, что они там есть — он без стеснения пялился на Миху и изучал его все эти десять лет. Весной в том всегда просыпается внутренний рыжик и обсыпает его едва заметными пятнышками. Мишу Князевы взгляды не смущали, ему это внимание было приятно. Горшку нравится, когда его пытаются узнать и понять. Отсюда и растут ноги всех этих его наивных хаотичных «понимаешь, да?». И дело не в тщеславии, просто он действительно человек комплексный и сложный, хоть и с придурью. Сам это осознает, как и то, что по-настоящему его увидеть способен не каждый. А как любить человека, не зная о нем ничего? Горшка можно любить только вопреки. — Люблю я тебя, придурка, — краем сознания надеясь на то, что Миша его не услышит, выдохнул Князь, расстегивая чужую ширинку и ведя губами к пупку. Уходящая к паху дорожка темных волос защекотала подбородок. — Что?.. — послышался сбивчивый голос. Смотрите, кто вернулся. — Кого?.. — от этого искреннего недоумения Князю стало больно. Андрей вместо ответа сжал зубами кожу у подвздошной косточки и всосал, оставляя багровый засос. — Это ты мне?.. — дурацкий вопрос вполне в стиле Михи. — А кому еще, Мих? — Князь приподнялся, стаскивая с чужих бедер кожаные штаны. Миша, казалось, задыхался, но лежал тихо и просто во все глаза пялился на него, словно увидел впервые. Волосы взмокшие, хоть выжимай. Не понимает, что ли? Черты лица у Миши мягкие, взгляд, как бы тот ни старался строить из себя карикатурного злодея, добрый. — Запомни этот момент, хорошо? — Князь склонился и вжался лбом в чужое плечо, прикрывая глаза и пристраиваясь, удерживая Мишу за бедра. Кому ж еще…

Люди хотят просто счастливо жить, Люди цепляются даже за нить, Даже когда разбиваются лбы, Даже когда не сносить головы. Даже когда всё вокруг кверху дном В этом короткометражном кино Самый тяжелый и сложный момент – Люди надеются на happy end. (АнимациЯ - Happy end)