проще говоря

***

      телефон своим звонком оглушает, хотя я вчера ставил его звук на единичку или две выше беззвучного. вариантов, кто может звонить, совсем немного, если быть честным, только один, и имя ему лёха квашонкин. остальные друзья предпочитали обходиться сообщениями или в самом крайнем случае голосовыми. так. — да? — хриплю я в трубку, не сразу попав по кнопке принятия вызова. — разбудил? — спрашивает лёха, как обычно, никогда не здороваясь и шурша какими-то то ли пакетами, то ли упаковками прямо в свой телефон и мне в ухо. отстраняю айфон, перевожу на громкую связь и кладу рядом со своей головой. — есть такое, — честно отвечаю я, рассматривая неровно пошпаклёванный потолок. окна у меня зашторены, но часы показывают восемь вечера. — ты опять проебал сеанс с психотерапевтом, братанский, — он вздыхает. у него там шумит ветер пару секунд, и вместо оправданий перед дорогим сердцу другом я решаю уточнить, где это у него там ветер дует. — какая разница? — я думаю, что он хмурится. распознаю по его интонации. я вообще лёшу внешне знаю лучше, наверное, чем себя. внутрь него он никогда мне не позволял залезть, а потому причина, по которой он возился со мной – абсолютно больным и брошенным мальчиком, цвет чьей кожи сливался с белым листом бумаги формата а четыре, – мне была неизвестна и непонятна. я рад, честно, рад, что он готов помогать мне, беспокоится, сколько раз в день я ем и когда ложусь спать, и в нëм я из-за своего одиночества вижу не хорошего друга или просто жилетку, а кого-то, с кем я бы себе мог позволить ещë больше. проще говоря, я абсолютно бессовестно влюбился. — санечка? — мои терзания прерываются его голосом из моего телефона. — да? — открой мне дверь, пожалуйста, я сейчас квартиру наберу на домофоне, — просит лёха, зная, что я просто не выношу звука домофона. не знает, что каждый раз, когда он приезжает, у меня что-то внутри переворачивается. и я вздыхаю. — давай, поднимайся, аккуратненько шагай к двери, — он принимает мой вздох за невозможность встать с кровати. так трогательно. дверь подъезда открыта, я слышу, как едет лифт, и прислоняюсь головой к дверному косяку. меня опять клонит в сон, это просто невозможно уже терпеть. но входная дверь моей квартиры открывается, и входит лёша, внося запах себя и чуть-чуть улицы. непонятно, где он чаще бывает — на улице или хлопочет у меня в квартире. — о! — многозначительно произносит он. я туплю пару мгновений, а потом вспоминаю, что я вообще-то стою в короткой спальной футболке и трусах, сливающихся со мной по цветовой гамме. не хватает каких-нибудь жирных пятен, разошедшихся швов на подмышке и огромной кружки самого крепкого в мире чая с сухарями и просто вылитый мой дед по маминой линии. неловко тяну край футболки вниз и шмыгаю носом. — да ладно, чë я там не видел, — усмехается лёха и показательно отворачивается, стягивая кожанку, разуваясь и относя пакеты на кухню. опять чего-то накупил, дурак, я же с позапрошлого раза даже одной трети не съел, а он ещë притаранил, как будто тут семнадцать таких как я живëт. я ухожу в комнату натянуть хоть какие-то растянутые шорты, а то негоже всë-таки задницей сверкать перед другим человеком. возвращаюсь, а он уже расставляет что-то на моей столешнице. — ты куда принëс столько? — жалобно тяну я, садясь на стул и подтягивая худые ноги к себе. — покушаешь, — обыденно отвечает лёша, складывая мне в холодильник молоко и масло. а я вообще масло не ем. — я никогда не съедаю и трети того, что ты мне приносишь. ты же знаешь, — я кладу голову на свои руки, которые, в свою очередь, лежат на столе. шуршание затихает, через пару мгновений я чувствую ласковое поглаживание по своей голове. — никогда не говори никогда. я всë жду, когда я приду, и увижу пустой холодильник, где ничего не протухло, — я чувствую мурашки, бегущие по рукам, и дëргаю плечами. похоже, он воспринял это как нежелание ощущать его руку на себе, поэтому убирает еë. жаль. — почему ты возишься со мной? я задаю давно мучающий меня вопрос, но ответа, как обычно, не получаю. отрываю голову от стола и смотрю в его тёмно-серые глаза. я знаю, что он уже умеет по моим таким же серым легко читать меня, и опять мечусь между отводом глаз и передачей всех своих эмоций и переживаний. лёша видит и это, и снова вздыхает. — мы уже это обсуждали, — роняет он, уходя помешать что-то в кастрюле. уже и начать готовить что-то успел, а я только и успеваю, что хлопать глазами. — но мы ничего не обсуждали! ты сказал, чтоб я не думал над этим, и всë! — я похож сейчас, может быть, на четырёхлетнего мальчика, устроившего истерику в магазине, но я правда хочу знать, чем я его заслужил? я не нужен собственной матери, так в чём же его мотивация? лёха опирается руками о столешницу, не поворачиваясь ко мне, но я слышу, как он несмело говорит "потому что я полюбил тебя", а, быть может, я сошëл с ума в своей любви к нему, и это всë мне только чудится. он выпрямляется и оборачивается, глядя на меня своим самым внимательным взглядом. я думаю, что лицо у меня всë выражало вполне себе ясно, оттого он добавляет "и я надеюсь, что ты выгонишь меня взашеи за такое". я отрицательно мотаю головой и уголки моего рта непроизвольно ползут вверх. я думаю о том, как это странно смотрится со стороны, и опять прячусь в собственных конечностях. слышу, как лёша тяжело вздыхает через "о боже, блять". кастрюля булькает, слышен звук ударяющейся ложки о еë стенки, и тишина между нами на следующие пару минут. я не смею поднять головы и просто сижу, уткнувшись носом в свои колени. надо что-то сказать... а что говорить? ну, ху... — посмотри на меня, — негромко, но уверенно произносит лёха. я не смею ему сопротивляться, и потому поднимаю на него свой взгляд. мы опять молчим, а в на моём лбу он читает бегущую строку о том, что я хочу вообще-то логического продолжения озвученных чувств в лице, ну, там... предложения какого-нибудь... — нет, саш, — твëрдо говорит он. я сказал это вслух? почему лёха мне отвечает на вопросы, которые я даже обдумать не успел? — ты просто смотришь с таким смятением, братанский, что ты для меня просто как открытая книга, да и... — а ты для меня как перевëрнутая вверх тормашками книга по квантовой физике на арабском, — бубню я, сразу надув щëки и опустив голову вниз. лёша поднимает меня за подбородок на себя, а я смотрю с вызовом, по крайней мере, очень сильно стараюсь. наши взаимоотношения больше похожи на капризного мальчишку в переходном возрасте и отца, который не понимает, как вообще можно быть таким. ну, типа, как я. — брось, — он закатывает глаза и улыбается. — я понимаю, чего ты хочешь, и логично, что ты ждëшь, что я такой, типа, о боже, санечка, как неожиданно, давай будем вместе, но... нет, — лёха опять вздыхает, а мне сразу делается тоскливо. я уверен, что не получу ответов на свои "почему?", и от этого только тоскливее, но в этот раз он как будто чуть-чуть сжаливается надо мной. он приседает на корточки, берëт мои руки в свои и заглядывает в мои глаза. очень ласково, стоит заметить. или мне так только кажется. — потому что сейчас мы точно друг друга не потянем, — вкрадчиво начинает лёша, после каждой запятой будто проверяя, слышу ли я, и останавливается. тон у его голоса такой, будто я двухлетка, не понимающий, почему нельзя пихать вилки в розетку или есть песок с асфальта. — я ни в коем случае не хочу тебя обидеть, просто, бля... ты не в лучшем своëм состоянии сейчас, а когда восстановишься, пару месяцев отдохнуть понадобится уже мне. уж прости, но... — я понимаю, — мне невероятно грустно, но я правда его понимаю. я тот ещë кадр, а уж тем более с этими своими депрессиями совсем невыносим. — почему ты никогда мне не разрешаешь узнать о себе чуть больше?       лёхе бы сниматься во всяких драматичных фильмах, уж больно театрально он вздыхает и качает головой, словно не решаясь мне что-то сказать. отпускает мои руки на долю секунды и я тут же их прячу за спину. чего это он тут себе позволяет, если мы пока что не можем быть вместе? — я боюсь привязываться, — признаëтся лёха, полноценно садясь и длинные ноги перед собой складывая "лягушкой". — в смысле, что... что потом будет больно отвязаться, вот чего я боюсь. я верю, что ты хороший, но какова гарантия, что так будет и через три года, и через восемь лет? никакой. — в твоих словах есть доля правды, но если так рассуждать, то и я мог повеситься полгода назад, типа, не получилось, ну и хули пытаться ещë, умру от горя, — я, честно говоря, и сам не понимаю, зачем хочу его переубедить, потому что это бесполезно. а он молчит, почёсывает рыжую бороду и уходит помешать своë кастрюльное варево. потом достаëт дуршлаг, и я догадываюсь, что он варил макароны или спагетти, и хочет слить с них воду. дуршлаг у меня категорически дурацкий, и я в едином порыве встаю, чтобы придержать его на раковине, пока лёха будет держать тяжеленную кастрюлю с кипятком. это глупость, конечно же, потому что это я скорее переверну её, потому что лёхина одна рука в толщину как две моих, потому что лёха, в целом, даже выглядит сильнее меня. вверх взвивается горячий пар, я смотрю на сосредоточенное лицо квашонкина, а он будто специально не смотрит на меня. только и говорит, что спасибо. мол, как будто если бы я не придержал несчастную ручку дуршлага, лёша бы выронил кастрюлю, обжëгся, рассыпал спагетти, убил упавшей посудиной моих кроликов, кроликов бы размазало по всей кухне, и случился потоп из-за соседей сверху, которых у меня никогда не было. проще говоря, я был абсолютно бесполезен.       молчание между нами теперь ощущается сильнее, чем до этого, и я почти чувствую напряжение в воздухе. желаемый нами обоими разговор оттягивается, но нельзя же так тянуть до бесконечности? когда-то всë, что угодно, может закончиться. — мы просто с тобой разные, санечка, — выдыхает лёха, вываливая спагетти на сковороду. даже не смотрит на меня, у какой. — ты подразумеваешь, что влюблëн в меня, но ты совсем меня не знаешь... — потому что ты мне не даëшь себя узнать, — парирую я таким тоном, что не хватало только капризно топнуть ножкой, как будто это совершенно очевидные вещи. — я не говорю, что ты сию же секунду должен рассказать мне всю свою биографию, но я элементарно не знаю, когда у тебя день рождения! — двадцать четвёртого мая, — обыденно отвечает лёха, и у меня чуть голова не взрывается. серьëзно? — ты угараешь? — ну а чё такого-то? или ты тоже, бля, из астрологов этих? что-то там понял, типа... — нет, лёх, ты угараешь? ты полгода носишься со мной, как с собственным ребëнком, укладываешь спать, готовишь поесть, отвечаешь на мои звонки в три утра и срываешься с места по первому моему капризу, попутно заявляя, что мне нечего рассматривать в твоëм внутреннем мире, а потом на мою истерику о тебе говоришь, что нам невозможно быть вместе, и вообще я только узнаю, что проворонил твой день рождения! он выслушивает это всë с таким лицом, не выражающим ничего, кроме усталости, и откладывает лопатку на столешницу. молча делает ко мне два шага и обнимает, спрятав нос на моей макушке. знает, чем подкупить. бессовестный. — поэтому я и не хотел, чтоб ты знал, что внутри меня. я сложный, я и сам это знаю, а тебе это надо? — бормочет лёша, а я уже и сам не знаю, что мне надо. пусть пока так постоит, а потом я обязательно подумаю над всем, что он мне там наговорил. я так и говорю, что не знаю. а он только усмехается, и отходит на шаг назад, не снимая улыбки с лица. — вот видишь. мы не потянем друг друга, братан, только если на дно. когда выберемся и если всë ещë сможем друг другу сказать то же самое – тогда и подумаем об этом, хорошо? — делает он умозаключение, и протягивает мне руку, как бы заключая пари. я не в силах с ним спорить и руку принимаю, легонько пожимая. — но я буду рад, если ты мне позволишь касаться себя чуть больше, чем это делают просто хорошие друзья.       и я, конечно, позволяю. проще говоря, я абсолютно безотказен, когда дело касается лёхи.