Краской о спасении

      «Небезопасная зона. Вход на территорию строго воспрещен».       И миг, и стены давили.       «Эта фирма, эти руины – непреодолимое проклятие».       Голова стала кружиться только больше, заставляя все естество сдавливаться по обе стороны и вынуждая сердце биться еще быстрее. Я чувствовала, что даже на мысли нет никаких сил, будто сознание перегрелось от длительной работы и попросту стало плавиться. Глаза закрываются, веки словно до невозможного тяжелые, словно собрали в себе не меньше нескольких тонн. С каждым морганием становится сложнее избавиться от давящего свинца, привычное зрение перекрывалось материалом маски.       Под ногами хрустнуло стекло и брызнули искрами перебитые провода – этот робот больше не двинется, глаза не загорятся.       Дышать в уцелевших стенах Мега Пиццаплекса тяжело до першения в горле, до хрипа, с отсутствием открытых окон и доступа к полноценной вентиляции. Воздух здесь влажный до липкости в горле, испорченный и отравленный жженым пластиком, легкие жжет от нехватки азота каждые несколько минут. Мне хотелось выкашлять горечь из грудной клетки вместе с пылью, с запахом гари и старых, когда-то цветущих растений.       И все так же вокруг эти провода – проклятые, торчащие из аниматроников, из стен, оборванные, искрящиеся, обесточенные, устремлявшиеся, загораживая обзор на то, что происходило в руинах, темнели на обглоданных пламенем стенах. Проводаа, провода, провода, ужасающие так, что смотреть слишком долго на них было до тремора страшно.       Приглушенный свет, как будто застоявшийся давным-давно, от которого даже с огнем или с фонариком не разглядеть ничего, зажегся в атриуме рядом с уцелевшими вывесками и люминесцентными полосами.       Ванни.       Зрение немного плыло, краски приглушенные. А секундой позже веки медленно опустились, скрывая все за собой — потерявший всякую осмысленность взгляд, ярко-желтую краска на подушечках пальцев костюма, нестабильная, поддающаяся через раз гарнитура, заставляющая быть незаметной для них.       Руины чувствовались живыми, взбудораженно-беспокойными, как будто бы ничего не обваливалось или дымилось изнутри. Живы не из-за людей, из-за железа – там сломанная, но все так же функционирующая Чика; где слышался чередующиеся плач и крики – Роксана, которая не в силах анализировать без глаз; где Монти — там ловушка, заостренные крокодильи клыки и еще один неисправный чип личности.       «Не ходите туда, слишком опасно».       Неожиданно рядом со мной в тени промелькнул чей-то силуэт, отчего я запоздало дернулась, вжимаясь спиной в частично осыпавшуюся стену. Может, Монти или Рокси, или Луна? Спешные, пробегающие шаги врезались в разум, гремели, отдаваясь от мутновато-затемненных стен. Голова аккуратно облакачена на край акрилового материала — гладкого, прохладного, — а шум статики фотоном только усиливается, проигрываясь в ушах, отчего я ошеломленно подскочила, боясь смахнуть какую-либо уцелевшую декорацию лишним движением, резко смыкая пальцы на баллончике с краской.       Я против воли оглянулась на заваленный глыбами бетона тоннель. То, что я увидела, ослепило, оглушило и выбило кислород из легких вновь… Смех зарокотал в горле, раскатистый и отрывистый, я тряхнула головой, наблюдая: рука сама собой потянулась прикоснуться к смешивающимся разводам на стене. Противоположная стена представляла собой оборванный лист с инструкцией, лист с абсолютно одинаковыми эндоскелетами, галочки, перечеркнутый крестом, выведенной затейливо изогнутым шрифтом. На блеклом, мутном фоне выделялись нарисованные, давно высохшие фиолетовые линии, проглядывающиеся краской и четкими очертаниями машущей руки, ушей. Это я, привет, привет! Под пальцами послышался скрипящий, полированный скрежет металла, стена почти опала – кролик был нами! Это он! Нет, нет, нет, Ванни, верить ты не можешь себе. Он не стал бы предавать тебя, отключать гарнитуру, приказывать вернуться..       И я не знала, как больно сжалось и екнуло сердце девочки с фонариком передо мной… однако ее пальцы воспротивилось контакту и дрогнули, когда она почти прикоснулась к оставленным мной буквам и, будто обжегшись, отдернула руку, быстро уходя дальше.       «Это был всего лишь глЮк»., который невозможно изобразить аэрозольной краской или надолго удержать в сознании: глитчи и тени для того слишком изменчивы.       – Это ты, – уверенно шепчу я, чувствуя, как губы складываются в засахаренную улыбку. – Грегори.       Потемневшее от грязи, задетое безмерно усталостью лицо мальчика в синей футболке вздергивает бровь и как будто не на записи, смеряет меня тревожным взглядом. Повсюду потрескивали поломанные экраны, мониторы, панели и мигали болезненно-желтым аварийные индикаторы серверной, абсолютно неисправные. Тихий щелчок, гул – и видеозапись на экране гаснет, с шипением прервавшись белым шумом в последний раз       – Это ты, и не пытайся отрицать, – повторяю я, восторженно прикладывая ладонь к экрану. – Она пришла за тобой.       Желтая надпись бросалась в глаза, рядом с фиолетовой и возникшей синей.... Успел ли Фредди выбраться? Знает ли Грегори, что прячется внизу и против кого они возжелали бороться огнем?       Знали ли в руководстве, что по чужой неосторожности Пиццаплекс почти похоронен под обломками? Из-за чего они не могут расчистить руины и вывести аниматроников.. Знали ли, что я упивалась кровью, как если бы хотела кому-то мести?       «Уничтожьте это здание».       Шаги детской тени наконец стихли, комплекс погрузился в тишину. Изредка послышался девчачий голос, но на расстоянии было не разобрать ни единого слова. Тишина омывала приятным спокойствием. Такая вязкая, теплая, в которую тело погружается, излечиваясь, расслабляясь, с надеждой перестать чувствовать болезненные пульсации в висках, но и вместе с тем реальность снова для Пиццаплекса неподвижна.       Без сомнений, конечно, единственное, что ему оставалось делать после побега (если это так можно назвать) от смерти, так это издеваться над самим собой, вопреки моим попыткам оставаться на месте, чтобы унять жгучую злобу в груди. Что ж, теперь мы оба, похоже, еще больше ненавидим детские заведения с продвинутым искусственным интеллектом и кошмары с воспоминаниями. Кажется, неплохо было бы взять урок смирения у себя самой...       «Помогите мне».       Смирение/i>. Чтобы начать попытки сначала.       К сожалению, это не игра утомленного, больного разума.       Внутри вспыхивали странные позывы не раздумывать слишком долго, а идти искать пробравшуюся постороннюю спасительницу Пока ее не нашли другие. Принадлежало ли это побуждение именно мне? Насколько могут проявлять свою собственную волю Его способности, когда системы отныне не активны, и могла бы я услышать себя предыдущую... потерявшую контроль себя?       Я лишь тяжело, напряженно вздохнула и с какой-то грустной ноткой вытянула перед собой руку с обтянутой крупными стежками ладонью — детали собственной худощавой кисти вырисовывает привыкшее зрение, резко боль вновь задела виски и картинку тупым ударом, за исключением этого бесконечного неясного мрака вокруг, отчего я только с кривой усмешкой опустила руку обратно за маской, поднимая ту с узорчатой грязной скатерти и измученно стуча зубами, с нарастающей тревогой хватаясь за голову.       «НЕНАВИЖУ»       Я никогда не буду ей.       – Этого недостаточно. Недостаточно, недостаточно, дай мне уйти отсюда! – мой голос перебивал эхом, неестественно-чудовищно играл на тональностях, отчего я безнадежно вонзилась ногтями в рукоять ножа, возвращая волю над телом.       «Лжец»       Боль одновременно здесь, но при этом ее нет, странное чувство непреодолимой агрессии пропадало в спокойствии, слезы оставили мокрые дорожки и заказали с подбородка – почему я плачу? Я зажмурилась и взвыла, ударяясь головой о стену, − лишь бы удушливое, тесное, это липкое гниющее присутствие меня не коснулась, не переняло управление обратно без чужой мысли, желания и слова. Сквозь паническую догадку я распахнула глаза и свободной рукой небрежно поправила бант, вырисовывая еще одну неразборчивую надпись — словно затерялась во времени, в пространстве.       Спаси меня...       Безудержный задыхающийся, кашляющий смех заставил содрогнуться, стоило пальцам против воли перечеркнуть слова прекрасным, проклятым историей пурпуром.       «ПРОСТИ»       Руки то и дело тянулись вперед в поисках спасительного света — теплое-теплое, яркое сияние от глаз Фредди Фазбера, пережившего сбой, или равносильная, беззаботная поддержка Грегори – о, бедняжка, гибкость ума, надежность и ненависть, – или от пси… кого-то еще, кто смог бы поддержать.       Как воспоминания о счастливой жизни, которые не принадлежали мне основательно. Как выбраться из своего кошмара в замешательстве и вихре злости?       «Существует две стороны».       Я не стала оборачиваться, быстро шагала в сторону разгромленного офиса охраны, не прогоняя нехорошие мысли прочь. Хотелось спешно действовать и ощутить, что хоть на что-то я могу повлиять в этом уничтоженном, прекрасном здании...       Но пройти половину пути я не сумела, как откуда-то из коридора послышался встревоженный пронзительный голос.       – Грегори? Грегори, наконец-то! – прячущаяся в полумраке застыла на пару секунд, но затем шагнула на свет, прищурившись. – Грегори, я думала, что.... К-кролик.. ?       Я искренне улыбнулась ей и, не обратив внимание на свечение светодиодов и маску, скрывающую мои эмоции, похлопала в ладоши, как бы поздравляя со встречей. Встреча была неожиданной, нет, НЕТ, она не должна была заметить так рано.       НЕТ!       – Ты... Кто ты? – она попятилась назад, поудобнее перехватывая арматуру для удара.       На полу следы засохшей крови, красные и кра-с-ивые       – Может быть, друг твоего друга, Кэсс? – с кокетливой издевкой склонив голову к плечу, насмешливо-ласково и с умиленно-плотоядной иронией предположила я.       Девочка с пышными каштановыми хвостиками и разноцветными бусинами в браслете, вероятно, немногим старше Грегори – вместе с тем превосходно смелая, чтобы прийти сюда в одиночку. Без прочного оружия, лишь со слабыми фонарем… Что происходит у тебя в голове, Кэсси? Я внимательнее присмотрелась к ней, замедляя шаг и затем и вовсе останавливаясь. Возникли сомнения и, казалось, глядя на нее, тяжестью в груди одолевало нарастающее чувство дежавю, так, словно я была не уверена, что во мне хватит храбрости удержать нож, но хватка настолько слаба, что героиня могла бы слегка дотронуться – и лезвие бы со звоном упало.       Она сделала короткий шаг вперед, смотря на меня этим всепонимающим и изучающим взглядом, а затем осторожно взяла мои ледяные ладони в свои руки, примирительно шепча, что маска кролика ничего не значит, что она красит ногти зеленым и понимает, что ни в чем нет моей вины, ведь Ванесса не говорила с тех пор, как приняла Его руку помощи. Нет, не так, я видела своими глазами: девочка поджала губы и уязвимо увеличила расстояние, не понимая, видит ли она перед собой живого человека или еще одного аниматроника, не узнавая угрозы       – Прости меня! Я-я не знаю как помочь тебе и что со мной происходит! — девочка резко сорвалась с места и нырнула в проем уцелевшей вентиляции, так и не увидя ни одного моего действия и пропадая в темноте под мой срывающийся в отчаянии голос.       Почему... Почему они не могут догадаться, остановить контроль и спасти? От зловещего шипения, настойчивых приказов, подавляющих и выматывающих.        – Я не контролирую себя, ты должна мне поверить! – с не удержанной обманчиво-мягкой полуулыбкой, едва задевшей край губ, сбилась я и едва слышно хихикнула, резко более холодно, угрожающе распевая. Озвученное, оно почти физически как тьма. – Я бы извинилась, Кэсси, но ты не сможешь уйти.       Шаги и скрежет проносились по коридорам и достигали моих ушей. Я пообещала себе не задерживаться на одном месте ни секунду дольше необходимого и неприязненно отшатнулась от невидящего, диактивированного бота, опракинотого на пол. Озираясь вокруг, может, девочка точно также как Грегори встречала их – страшных и непонятных металлических чудовищ, оскалившихся уродливо-гневно? «Ванессе точно незачем их бояться, в отличие от тебя, Кэсс».       -– Спаси меня, Кэсси, – часто шепчет осторожный, напуганный знакомый голос. – Приди и найди меня, прошу. Я не могу выбраться.       «Приди и найди меня».       Возможно, лишняя этому зданию незнакомка не знала, зачем она здесь и почему, что уж говорить о всех тех противоречиях, что теплились в душе.       Нет хуже страданий, чем знать, что вас разделили так, чтобы уже не нашлись.       «Нет хуже боли, чем осознание этой шутки».       Возможно, я не могла понять, что теперь я такое. Как бы ни задумывалась, больше не видела связь между тем просторным и сияющим в темноте комплексом, в котором эйфория оказывалась глубоко в сомнениях, и его творениями, теперь казавшиеся ненужным материальными поражениями лишь чужих рук....       – Грегори... Грег, ты меня слышишь?       Возвращаться в Пиццапплекс ради протянутой руки помощи было ошибкой тотального масштаба, но вероятно, ошибку Кэсс осознает поздно, когда Грегори панически отдернет свою руку и предсказуемо попросит подругу сбежать из Пиццаплекса в отступлении. Ведь безумие уже не пройдет. «Как прежде» – уже не будет. И по-другому, по-старому – имя маленького гения «Грегори» уже не зазвучит. Когда же все, что только останется от него, точно так же воплощено будет в аркадном автомате полуночной скорби, в прекрасном замке и неказистом наборе правил, они вдвоем поймут, что зря не веселились с нами.       Благодаря тебе, мое имя зазвучало по-иному. Я здесь. Я слышу, как ты зовешь меня.       Имя Ванессы давно зазвучало безмолвием.       Веселишься, Ванни? В чужих глазах, мертвых и холодных, читалось лишь нарастающее раздражение и неподдельный интерес. Прохладой по коже своей ладони я несколько секунд ощущала Его прикосновение, пальцы до сих пор чувствовали, как их сжали в почти в невесомом рукопожатии, прежде чем их обдало мощным электрическим разрядом.       Разряд, разрушивший красочную гамму наших жизней.       «У них не получится застать тебя врасплох». Конечно, ты как всегда прав.       «Зачем ты пишешь на стенах, Ванни, ты хочешь нарушить наши обещания?». Нет, это все она, она..       «В тебе есть искра злобы, уникальность. В чем-то, что не могут позволить себе другие». Нет.       «Дети любят тебя, у тебя будет больше и больше возможностей развеселить всех, Ванни. Если ты послушаешь и выполни...». ХВАТИТ.       Все давным-давно пошло не так.       Потому что чувство, которое испытывала я раз за разом, с трудом можно было описать. Это было кровью на кончике языка, бессовестной ненавистью к самой себе, прошлой и смеющейся. Это было бессилием, скапливающимися слезами в краснеющих от бессонницы глазах, быстрым сердцебиением от мысли «этого больше не повториться». Верно, Ванни, этого больше не повторить. Все будут помнить Ванессу как ничтожество с грустью в эмоциях, кричащую от бессилие и закрашивающей фиолетовым свои мольбы о милости трясущейся рукой.       «Тебе весело со мной, мой друг?»       «УХОДИ! БЕГИ ПРОЧЬ!»       Грегори никогда бы не задумывался, как ощущается потребность, явственное желание сжечь все вокруг, как интересно и забавно смотреть на мир, освещенный и преображенный без цветных фильтров, а потом – не то, желание не скрывать своей сущности, слушать, позволять идти, смеяться. И все сравнение уже с забытым и заброшенным Мега Пиццаплексом, и все кажется совсем не тем, без рубиновых росчерков жизней, со слезами пытаясь успокоиться (судорога в теле) и приходя к мысли, что отважная Кэсси не познала, что значит «веселиться».       Тебе не нравится, что мои глаза светятся? Тебе не нравятся граффити, которые я пыталась рисовать Для Тебя?       «Замуруйте эти стены навсегда!»       Невозможно перестать сражаться, Даже после всего, что случилось. Даже стоя за занавесом, моя душа рвется на сцену, чтобы помочь. Не смотря ни на что. Когда голос твердит «убей»... когда гнев не дает права быть собой. В разрушенный мир не возвращаются старые друзья, Грегори. Я могла бы сыграть с судьбой в карты – баллончиком по стенам – и надеюсь, она разглядит каждое предупреждение.       Но по-отдельности вы разрушите Его стремления с одной лишь злости.

***

      Всхлип вырвался из груди. Голову пронзила вспышка боли, заставляя прерывисто рассмеяться сквозь слезы, и пустой баллончик был в затравленном, отчаянном гневе отброшен на усеянный обломками пол. Ярость, раскалывающая рассудок напополам, сжигала усталость и апатию на сердце, желанием зашипеть и ранить пальцы о собственный нож. Галлюционная иллюзия ярко-фиолетовых искр путала зрение бликами, раскаленно вскружила голову, и тогда я насильно бросила ее улыбающуюся маску о стену следом, подавляя марево сквозь сапфировую призму помутневших хрусталиков.       Боль ужалила дюймом южнее солнечного сплетения. Слезы с подбородка покатились на мягкую пушистую ткань.       Не весело.       От кошмарных живых теней не спрятаться, не в те моменты, когда приходило видение, где я была принцессой с потухшим фонарем. Это не весело. Целостные ориентиры раскалывались и закручились в беспросветный мрак из осколков намерений, насыщенных красок и черт характера.       Безразличным, небрежным движением я откинула за спину блондинистые волосы и, направляя обезличенный взгляд вперед, задумчиво, вдохновенно усмехнулась. Она не заметит этого, как ни Ванесса, ни Грегори тоже. Главное, что вижу я, встряхивая баллончик и оставляя очертание фиолетового сердечка на стекле.       Ненавижу.       Вы пожалеете, что не согласились играть – добро пожаловать в расщепившееся прекрасное королевство.       – Я сделала тебя значимее, я сделала тебя сильнее…, – улыбнулась я в окончательном безумии, разворачиваясь у двери, вглядевшись в собственные зеленые глаза в едва заметном отражении. Горящие ядовитой ненавистью и чистым презрением в прозрачно-черствых, в обесцвеченных зрачках – Не уходи, ты монстр, ты чудовище... такое же как мы.       Г р е г о р и.       Где твоя подруга, Грегори? Как далеко ты зашла, Кэсси?