Служитель старого бога

Лес встретил его звуками. В темноте не рассмотреть ничего толком было, только расслышать. Вот кукушка подала голос - по осеннему времени редкость. Прошуршала в опавших листьях мышь, что-то проскреблось по стволу берёзы ближайшей. Данила не боялся - страх ему был почти неведом. - Кааарр… Арр... - раздалось над головой тяжело, длинно. - Поздорову, поздорову, государь мой крылатый. - Юноша руку в локте согнул, в сторону отстранил, с наслаждением ощутив, как приятная опасная тяжесть на предплечье опустилась. Ворон, точно сам из ночи осенней выкроенный, перебрал лапами по руке знакомой, подбираясь поближе, глазами-бусинками блестящими взглянул мудро и клювом крючковатым нежно потерся, будто друга ближнего приветствовал. - Прости, не принёс ничего. - Данила бережно рукою свободной огладил жёсткие перья, кончиком мизинца провел по клюву и присел на пенёк ближайший. - Ай! - Арр... Ар! - Чтоб тебя! - Данила подскочил, ворон оттолкнулся от его руки, длинную царапину невольно оставив, и слетел обратно на свое дерево. - Пошто меня? Не меня, тебя, орясина! Слепой как мышь, глупый, глупый, глупый! Существо, что бранило его, потирало длинное ухо, мягким местом данилиным отдавленное. Парень смотрел, хмурясь, глаза протёр, головой помотал, вспомнить силясь, не бился ли где, не испил ли чарочку слишком крепкую? Но такого греха за ним не водилось, да и не дрался ни с кем это точно, а то, странное, на пне так сидеть и продолжило. - Ты кто ж таков? - Данила опустился на одно колено, дабы с существом тем диковинным вровень быть. Оно пискнуло, ну в самом деле с мышью спутать легко, за пень ольховый спряталось, выглянуло осторожно, лапку трехпалую на кору положив. Глаза его огромные, зелёные, чуть светились в темноте странными огоньками. Данила осмелел, перчатку стянул, руку ладонью вверх повернул да протянул малютке. - Болотник то, - хрипло засмеялись сзади. Данила, должное ему воздать надобно, не вскочил, руку не отдернул, вовсе не обернулся даже. Глупо то, конечно, было, ничего ведь не стоило его в тот миг по затылку огреть - и поминай, как звали. Но он только кивнул, руку на пень положил, глядя на диво лесное прямо и пытливо. - Болотник? - Деда Благояр, ты кого ж привел? - пропищал малыш, деловито взбираясь на протянутую ладонь. - Я тут пошуршал, там пошукал, гляжу - темнота и вот этот вот, большак крадется. А Дарён к нему кааак слетел и как принялся за всякое сказывать, а он знай стоит да нахваливает, а потом… - Ну, ну, полно, Доброгневушка, полно. Сам не слепец, вижу, кого занесло. Ну, сказывай, боярин, чего ведаешь, чему обучен? Дед - в самом деле дед, борода до колена, рубаха серая в вязь красную, шнурок кожаный на голове, да бляха с вороном на груди - на посох свой оперся, покряхтел, на пне устраиваясь. Загорелись на посохе глаза страшные, зелёные, козлиные, блеснули в свете том кости черепа белые. Данила, ежели б веровал, перекрестился бы. А так лишь на шаг отступил и спросил первое, что на язык бросилось: - Это как же, дедусь, сияние такое? Что за волшба? Колдун, Благояром названный, ухмыльнулся криво и длинно бороду огладил, расправляя. - Ишь прыткий. Всё объясни ему. Поди сюда, Дарёнка, ну-ка сказывай дедушке, что за гости у нас? - Ворррон! - пророкотало пернатое горло. - Ворррон к ворону. Дарррен прррравду говорррит. - Ворон, значит? - Волхв вперёд подался, парня перед собой разглядывая. - Знаем мы воронов, сын Андреев. Многое сказывали про тебя, а ты вот каков оказался. «Каков?» чуть было не спросил Данила, но сдержался. Смотрел, не отрываясь на череп диковинный, о коих только от девок сенных в историях тайных услышать и можно было, смотрел и чувствовал, как поднимается в нем сила дикая, неведомая, непокорная. Будто бы ничего не стоило ему лучинку поднять с земли и та так же сиять будет. Глаза его постепенно к темноте привыкли и различать начали. У цветка позднего жухлого ещё один болотник притаился. Чуть подальше, у грибницы, копошилось что-то чёрное, крохотное, с рожками. А там, где куст ореховый, стоял, прислонившись к дереву могучему, юноша красоты невиданной: весь в зелёном, будто Лель, лёгкий, трава-то под ним не приминалась вовсе. - Что вытаращился? Лешего впервой видишь, что ли? - Это... леший? - Данила закашлялся, удивление пряча. А он-то думал, что то или байки досужие, или ну уж точно не такой вот диковинный, а что-то сродни зайцу плешивому. - А кто ещё по-твоему? - Волхв крякнул снова, поднялся, Данилу по плечу огладил, пальцами цепкими, хваткими, жёсткими ощупывая. - Силен! Это славно, славно, хворые ни к чему нам. Страшишься чего? Данила глаза опустил. Хотел было кривду сказать, что, мол, ничего и никогда не боялся, но не стал. - Смерти страшусь. Людей лихих. И вина зелёного. Помолчал дед Благояр, а потом расхохотался хрипло - точно ветки по зиме заскрипели. - Не скривил, хвалю. - Обошёл он Данилу вокруг, посолонь, кивнул сам себе, да бороду снова огладил. - Вот что, Данила, сын Андреев. Ступай-ка домой, а коли не убоишься, к полудню сюда приходи. Только не ищи никого, возьми еды да питья с собою и тут жди. Понял меня? - Понял, - прошептал Данила, оглядываясь. Стоял он на опушке, что к селу ближняя была, луна полная ему дорожку освещала. К полудню, значит, на то место явиться. Твердил он себе эту присказку, как завет священный, по улочке темной спящей шагая, холода осеннего не чувствуя - горячила кровь тайна лесная, хотя кто ж его знает, может, то привиделось ему в мути ночной. «Приходи, Данила, сын Андреев», звал хриплый голос ведуна лесного. Поднялся парень в горницу, воды черпнул сулею, осушил залпом, к себе прошёл да на лавке разобранной устроился. Знал, что придёт, что не убоится. Хотелось ему ту силу испытать, получить, да обуздать непокорную, будто коня дикого. Словно нашёл он то, единственно родное, что манило его, ждало, когда сам придёт, потянет руку, возьмёт да хозяином станет. - И возьму, - прошептал в потолок Данила, руки на груди, будто покойник, привычно скрещивая. - Всё возьму, что моё. А имени своего он волхву ведь так и не назвал...