Замок

      Это был её замок.       Он был большим и надёжным, пусть и никто, кроме неё, о нём не знал. И пусть мама много работала и не так уж часто проводила время с дочерью, она делала его тёплым. Папа — крепким, ведь его руки самые сильные, его слова — самые верные, нерушимые, словно камень, и на нём держался весь фасад. И Амисия была счастлива, как мог быть счастлив ребёнок её возраста. Да, ей часто было обидно, что родители заняты, что как только у неё настал возраст, когда её можно оставлять одну, так и поток их внимания резко сократился, да, даже несмотря на всё это… Она любила их.       Это её семья. Её замок.       Когда появился Гуго, этот замок потерпел изменения. Не сказать, чтобы она полюбила брата с первого взгляда или касания, знакомства. Это было неизведанное крыло, полное тайн. Ей самой было всего ничего. Десять лет — ничтожно мало для осознания такой вещи, как новая жизнь, но этого осознания и не требовалось, девочка могла просто чувствовать. С интересом тыкать пальцами и одёргивать их под уничижительные шиканья матери, рассматривать с любопытством в глазах, слушать невнятные хныканья… Беатрис призывала быть взрослой и сдержаннее относиться к брату, но Амисия понимала того, чего не понимала мама: Гуго и сам рад подобному искреннему интересу в свой адрес, он тянул ручки в ответ, также рассматривал, и первая улыбка, что явилась в этот мир от него, была посвящена ей. Украдкой. И эта улыбка навсегда украла её сердце, её душу.       К тому моменту, когда мальчик достиг возраста пяти лет, Амисия успела полюбить его до боли в сердце, привязаться, как утопленник к камню, сосредоточить вокруг него всю ту любовь, которую сама хотела бы получить и которой хотела бы ответить. Время от времени на этой почве возникали конфликты с матерью. Амисия считала, что она лучше понимала брата, Беатрис — что она. Обе были в чём-то правы, и обе ошибались, потому что в итоге Гуго не помогло ни то, ни другое.       Первой трещиной в замке стала смерть отца. Это не зависело от неё, де Рун, простой пятнадцатилетней девочки. Авария производства — точно не её вина, агрессивные психи — тоже, но разве объяснишь это глухо ноющему сердцу? Времени шептать себе слова успокоения не было, и она, кое-как залепив кровоточащую душу пластырем, обнимала и отвлекала брата на пару с матерью. Конфликт разгорелся с новой силой и перешёл за рамки простой ссоры: это было нечто на интуитивном уровне, стычка не просто взглядов, а мировоззрений, внутренних убеждений. Беатрис, овдовев, была вынуждена работать больше, а значит и видеть семью реже, и Амисии пришлось взять большинство хлопот на себя. Она не винила мать, ни в коем случае. Как и смерть Роберта, это было не в её власти. Так или иначе, девушке пришлось стать жёстче, чтобы вывезти учёбу, воспитание брата, домашний порядок. Гнев был её слабой стороной, и из-за него она была обречена завести себе уйму неприятелей в школе.       Трещины покрывали поверхность стен, несколько залов рассыпалось в труху.       Никто не любил строптивых, а упрямство — на самом деле целеустремлённость — и надменность — на самом деле самодостаточность — не способствовало симпатии со стороны одноклассников. И пусть она девушка, плевать, она от души подралась в первом же месяце учебного года. Это был смачный и громкий скандал.       И тем не менее нашёлся тот, кто не пытался навязать де Рун свои правила.       Разница в возрасте составляла около трёх лет, но на общении это не сказывалось ровным счётом никак. Его звали Лука, и он был чертовски одинок.       Они и раньше пересекались в стенах школы, но Амисия не находила это поводом к общению, и, следственно, ничего о нём не знала. Лука же знал о ней многое. Как оказалось, он даже знал Гуго лично, так как был одним из учеников Беатрис и так или иначе пересекался с ним благодаря ей. Сам бы он вряд ли осмелился заговорить с ней. Амисия же, увидев единственный если не понимающий, то как минимум сочувствующий взгляд, сама сделала шаг навстречу. И не пожалела, потому что поняла, что тем самым она приобрела самого верного и достойного друга, которого только можно найти. Можно сюда приплести фразу: «встретились два одиночества», потому что Лука тоже был одиночкой среди своих из-за нестандартных интересов. В отличие от большинства, его действительно интересовала учёба, наука, дополнительные занятия, он не ныл лишь бы скорее вернуться домой — у него не было дома. И семьи тоже не было.       Амисия поняла это через какое-то время: Лука никогда не торопился домой, если по тем или иным причинам заходил к ним в гости, не проверял сообщения на телефоне, ему никто не звонил, никто не звал. И тоска в глазах была похожа на собственную, которую она видела в зеркале после смерти отца, но которую упрямо отказывалась принимать. Они об этом не говорили, но это не вставало рыбьей костью в общении.       Чета де Рунов с радостью приняла его. Беатрис, и так знавшая Луку, помогала ему и учила внеурочно, Гуго был рад его обществу, и ему было интересно наблюдать за тем, как мальчик помогает его сестре делать уроки или разобраться в теме. Он! Сестре! Невероятно, та ведь старше!       А это не играло роли.       После потери некой основы в замке нашёлся добрый волшебник. Его заклинание не позволяло расползаться трещинам, словно крепкий и уютный барьер.       Амисия могла назвать себя счастливой.       В доме стало теплее.       Постепенно раздоры между матерью и дочерью утихали, заживали, словно раны. Дела на работе стабилизировались — деятельность учёного была тяжёлой, но Беатрис искренне старалась посвящать себя также и своим детям. Лука сыграл в этом не последнюю роль, ведь с его появлением всем стало немного проще.       Ей было жаль, что она не могла взять его под опеку.       В какой-то момент она была близка, чтобы по закону ей позволили это сделать: доход, благополучие, успеваемость — всё, что было необходимо для органов опеки… Увы, этот шаг никогда не будет сделан.       Слабый иммунитет Гуго также распространялся на его способность восстановления после разного рода травм. Однажды сломанный палец срастался долго и неприятно, а что уж говорить о более серьёзных переломах… Травма головы, которую он получил из-за неправильно поставленной страховки, обещала ему долгие мучения с минимальной возможностью реабилитации. Мальчика подкосило как тростинку.       Трещина. Амисия слышала, как посыпалась каменная крошка где-то у самого уха, когда Гуго увозили на скорой вместе с ними, когда она смотрела на него и сама не замечала, насколько крепко её руки стиснули чужую, тонкую, маленькую, по-детски пухленькую и слабую…       Нет….       Этого не может быть…       Этого не может, просто не может, это невозможно!       Когда Гуго плачет от боли, слова утешения встают поперёк горла неприятным липким комком невыплаканных слёз. Она не знает, как успокоить брата, потому что не знает, как успокоить себя. Её руки, успевшие познать боль драк, бессильных ударов о стены, нежность любви, крепкое тепло дружеского рукопожатия, обнимают тонкое и лёгкое тело изнемогающего от травм брата, пальцы словно пытаются впитать ту боль, что омерзительным паразитом впиталась в чужую плоть, и это помогает. Гуго цепляется за неё, и она баюкает его, шепчет колыбели, которые ей никогда не давались.       О моя прекрасная луна…       Она молила всех известных богов о том, чтобы они пережили это. Они все. Вера никогда не была её успешной стороной, потому что ей приходилось чаще всего полагаться в первую очередь на себя, а не на пресловутого Бога… Хах, быть может, это карма?       На мольбы никто не ответил.       Более того, на них самым ярким и красноречивым образом наплевали. Амисия хотела выть, она шептала проклятья, потому что ей ничего не оставалось, кроме бессильного гнева, когда на назначении было написано: «эвтаназия». Ярость помогала не сорваться в пучину горя. По крайней мере… Не сейчас. Полгода борьбы в никуда, пока на бумажке всё же не появилась эта треклятая надпись.       Твоё сияние и твоя прекрасная любовь…       Травмы были просто… Ужасны. Лечение было впустую из-за неспособности организма бороться даже с посторонней помощью. Постоянная боль, постоянные страдания… Безболезненное умерщвление действительно было бы самой милосердной вещью по отношению к мальчику, но легче от этого не становилось. Де Рун корила себя, винила, грызла собственное нутро: она недоглядела, не уследила, не убедилась в безопасности, не помогла… Она виновата, она и только она! И даже если так, Господи, за что…? Неужели одна эта ошибка должна стоить жизни его брата…?       Делают тебя похожей на меня — сильной и красивой       Словно рассвет.       Лука говорил, что это не её вина. В конце концов, не она повредила страховку, не она толкнула мальчика, не она заставила его родиться с ужасной недостаточностью в здоровье… Но какая, чёрт возьми, разница?! Это её брат, её родной маленький человечек, на котором строился замок последние шесть лет, это её центр мира, вокруг которого она строила существование…       Моя радость и моё сердце…       Ты — всё моё счастье…       Гуго отнёсся к этому спокойнее всех, и это убивало девушку ещё сильнее. Он не должен так легко относиться к тому, что скоро умрёт. Он, ещё не проживший и десятилетия, Господи! Ему всего шесть лет, о чём ты думал, Господи?!       О Солнце…       Осталось всего ничего перед тем, как она будет вынуждена попрощаться.       Она не готова.       О Чудо…       Не готова.       Нет!       Часы посещения давно закончились, но у неё есть основания полагать, что она имеет право остаться здесь. Солнце давно зашло, темнота окутала палату. Она сидит на краю кровати Гуго, и его коленки касаются её руки.       Лука ушёл час назад, и у неё больше не осталось островка поддержки, которым он был. Несмотря ни на что, он улыбался, и пусть она понимала, что ему также больно — она видела это в глубине светлых глаз отголоски разбитого стекла, следы зубов на губе, через силу поднятые уголки губ — она предпочитала иногда побыть эгоисткой и поверить его псевдо-веселью, опереться о него. Когда эти времена проходят, ей становится стыдно за то, что она этим пользуется, но сейчас явно не тот момент. Сейчас ей не хватает этой несправедливой возможности воспользоваться Лукой, чтобы дать себе сил на то, к чему она не готова.       Гуго смотрит на неё, опираясь спиной о подушку и теребя в руках фигурку странной жёлтой птицы: она была круглой и очень пушистой, словно из какого-то мультика, её внимательные чёрные глаза ярко выделялись на фоне светлого тельца. Тонкие пальчики зарывались в пух.       Шестилетний мальчик не должен мириться со своей смертью. Это неправильно…       О Свет…       В конце концов Амисия собралась с силами, чтобы посмотреть на него.       Гуго мог вырасти редкостным красавчиком: его лицо было мягко-округлым, пухлым, но изящным. Чуть вздёрнутый прямой нос, большие глаза, полные чего-то глубокого, чего не понять его ровесникам, и вместе с тем слишком наивные… Как де Рун хотела бы увидеть, как он вырастет… Её взгляд скользил по мягким чертам, словно стремился впитать напоследок. И чем больше она об этом думала, тем больнее становилось, тем больше хотелось выстрелить себе в голову. Она не хотела отпускать брата, но заставлять его страдать дальше было бы слишком жестоко: также жестоко, как видеть, какими тонкими и едва заметными глазу линиями отпечатались страдания мальчика на его лице.       — Амисия…       Тихо шепнул мальчик, и девушка моргнула, вернувшись в реальность. Брат смотрел на неё мягко и слишком по-взрослому, почти что снисходительно, печально, словно бы это она тут была несчастным ребёнком. Это было выше её сил.       — Амисия, я знаю, что это тяжело…       Боже, нет, только не говори это…       — Но ты должна сказать это.       — Нет.       Гуго свёл брови к переносице в жалобном — жалостливом? — выражении и, оставив фигурку птицы, взял её ладонь в свои, переплетая их пальцы. Когда он так вырос? Неужто боль воспитала в нём эту ясность, эту ужасную мудрость, которой не должно быть у ребёнка?       — Я понимаю. Нелегко сделать шаг вперёд.       Шаг вперёд без тебя…       — Но нельзя постоянно оглядываться в прошлое. Иначе у тебя не будет будущего.       Кажется, это было в каком-то глупом детском мультике, и от этого ей захотелось рассмеяться. Громко, до слёз — те действительно встали поперёк горла. Она стиснула его ладони, и низко опустила голову, судорожно впитывая тепло детских пальцев.       — Я… я не могу, Гуго. — она неровно вздохнула, ей не хватало воздуха. — Я… я так тебя люблю… Слишком сильно, чтобы понимать, что… — она пододвинулась и согнулась, целуя его костяшки пальцев. Мальчик осторожно выпутал ладони и обхватил ими её лицо, стирая слёзы с её щёк и охлаждая пылающие щёки. Она накрыла его руки и заплакала ещё сильнее.       — Ты — всё для меня… Весь мой мир… Как я могу остаться без тебя…? Как мне быть к этому готовой? Чтобы остаться одной… — её голос сорвался на болезненный шёпот.       — Никак. Но ты не одна, Амисия. С тобой будет мама. И Лука. И я. Просто… Просто ты не будешь этого видеть, но я всегда рядом. Мама всегда так говорила про папу. — мальчик улыбнулся, так чисто и искренне, что боль сковала сердце девушки с пущей силой. — Благодаря тебе я был счастлив. И я люблю тебя. Поэтому, пожалуйста — иди вперёд. Будет трудно, но позволь вести себя тем, кто тебя любит так, как ты меня. Я буду счастлив, видя это. Ты никогда не будешь одна. Прими это.       Амисия всхлипнула и остервенело помотала головой. Нет. Нет-нет-нет…       — Просто скажи это.       — Я…       Гуго молча ждал, мягко гладя её по щекам и пережидая её рыдания.       — Я… — она судорожно вздохнула и ещё сильнее сгорбилась, слова встали поперёк горла, и тем не менее, собрав в себе все оставшиеся силы, она полностью забила гвоздь в покрывшую всю стену замка трещину.       — Я всегда буду любить тебя. — как опадают лепестки под ветром, с её сердца осыпалась всякая надежда, и душу окутало горькое, болезненное, убийственное смирение. — Прощай.       Ты совсем как твой отец…       Усталая, но искренняя, нежная и поистине прощальная улыбка убила её настолько, что она сама не поверила в то, что улыбнулась в ответ.       Только ради него. Чтобы подарить ему напоследок любовь, которую он хотел.       На следующий день в полдень была проведена смертельная инъекция, и та улыбка теперь была ей обеспечена лишь во снах.       Она много плакала, позволив себе развалиться по кусочкам — гнев больше был не в силах помочь ей держаться. Замок рухнул, оставив лишь жалкие руины от былой, пусть и растрескавшейся, но целостности.       У неё не было сил поддерживать мать, пусть они и должны были по идее находить утешения друг в друге. Лука из кожи вон лез, чтобы попытаться их сплотить, но он получил ровно обратный эффект: Амисия озлобилась настолько, что накричала и на него, и на Беатрис, после чего закрылась в их с Гуго — теперь же только её — комнате. И в себе заодно.       Понадобилось больше недели, чтобы она испытала стыд за то, что сорвалась на ни в чём не повинных людей. Больше всего было стыдно перед Лукой, который пытался как мог и ничем не показал своей слабости — она не видела его слёз ни до, ни после похорон. А она просто взяла и наорала на него… Гуго бы не хотел.       Ей было омерзительно вернуться к школе — в эту атмосферу гадюшника, где у неё не было друзей и где ей приходилось постоянно бороться. Что раньше, что сейчас, дети не поменялись. И тем не менее, так было надо, если она хотела встретиться с Лукой и если она не хотела завалить экзамены, хотя это было наименьшим, что имело для неё значение. Но Гуго очень радовался, когда она приносила домой свои успехи в учёбе…       Гуго…       Господи, он больше не увидит, как она старается. Как бы он не уверял, что будет смотреть и идти рука об руку, это не так. Он мёртв. Мёртв.       И тем не менее он был прав в одном: она не будет одна.       Лука принял её извинения ещё на середине, если не на начале, ничем не выказав обиды и лишь улыбнувшись. В который раз она могла лишь сказать спасибо за то, какого друга ей повезло иметь. В первый раз за недели она улыбнулась искренне, обняв его. Горячее, пусть и с оттенком горечи, но тем не менее чувство долга и благодарности окутало её, словно в утешение, когда Лука всеми способами отвлекал её и помогал ей. Гуго был прав: стоило лишь позволить, и её подхватили под руку, стремясь всеми силами помочь пройти это испытание.       Как и раньше, добрый волшебник нашёл способ подлечить руины замка своими заклинаниями.       Как бы печально то ни было, но благодаря общему горю их дружба стала крепче. Или так казалось Амисии: иногда Лука до странного тоскливо смотрел на неё, но у девушки не хватало смелости спросить, что это значит. Она искала множество способов ответить на чужую поддержку — впервые она не без того же стыда поняла, что по факту на чужую помощь ни разу не предлагала свою — де Рун нашла не самый неожиданный для них, но довольно нестандартный для общества.       Как-то раз она увидела, как к Луке лезут его ровесники и пацаны постарше. Пользуясь его репутацией зубрилы и слабака, они самоутверждались за его счёт, а он, будучи слабо развитым физически и не любящим конфликты как таковые, и правда ничем не мог ответить. Это вернуло Амисии старого, пусть и иногда сомнительного помощника и спутника — ярость. О, это было до невозможности восхитительно снова почувствовать её в своей крови: ни секунды не задумываясь, она с размаху, точно и сильно ударила в челюсть ближайшего задиру, чувствуя, как её толкает изнутри гнев на пару с желанием защитить своего единственного друга, свою оставшуюся семью. Пусть даже то были лишь зазнавшиеся школьники.       Обернись она в ту секунду, она бы увидела, каким восхищением и искренней любовью сверкнули чужие глаза.       На её стороне было нечто гораздо большее, чем просто теплота и поддержка одинокого мальчика, с которым она заговорила пару лет назад…       Так и завелось.       Амисия наконец нашла то немногое, что помогло ей держаться на плаву помимо простых бесед и времяпрепровождения с Лукой. Что-то, что удовлетворяло в ней инстинкт защитника и друга — она была искренне рада оберегать свою маленькую семью, это было для неё отдушиной. Она чувствовала себя нужной, достаточно нужной, чтобы не тянуться следом за братом на ту сторону. И хоть она понимала, что Лука — не Гуго, она не могла не обманывать себя тем, что защищая Луку она хоть как-то заглаживает свою вину перед братом, давая то, что не смогла и не успела дать ему.       Сомнительно, но оно работало.       Отношения с матерью всё ещё были напряжённые. В отличие от друга, с Беатрис она пока не осмелилась объясниться. Она всё ещё немного была эгоисткой, будучи не готовой напрямую встретиться с кем-то, кому нужна та же поддержка, что и ей. Она не могла опереться о мать также, как о Луку, ей было не по силам самой стать поддержкой, в которой нуждалась мать. Да и Лука тоже, но об этом она не хотела думать.       Имея только друга в узком кругу общения, она ревностно его оберегала, однако ей не хватало кого-то, кто бы также оберегал её. Взрослого человека.       Софья нарисовалась на горизонте совершенно неожиданно.       В тот раз Амисия впервые попала в участок за драку. Она даже была готова признать, что это правда перебор: одно дело сломать однокласснику нос за его грязный язык, другое — отправить в больницу со сломанной челюстью сорокалетнего мужчину с территории школы. Это было очень странно и вышло случайно, но де Рун не собиралась сбрасывать ни на кого ответственность, а потому сидела здесь и ждала, когда её отпустят.       Внезапно в участок зашла незнакомая женщина. Она нашла её взглядом и тут же направилась к ней плавной небрежной походкой, положив руку на бедро.       Амисия настороженно наблюдала за её приближением, а когда незнакомка подошла достаточно близко, чтобы смотреть на неё можно было лишь вскинув голову, с губ сорвался вопрос:       — Что?       «Что надо» — то есть.       Женщина вдруг прыснула, а спустя секунду расхохоталась, помахав рукой.       — Да ничего. Просто хотела посмотреть, что за девушка сумела переломать Арно челюсть одним ударом.       Она добродушно улыбнулась. Амисия нахмурилась, но росточек стеснения уже успел прорасти в груди — это явно было комплиментом.       Далее Софья представилась, ещё чуть далее провела с ней светскую беседу. Ей было искренне интересно, как такая юная девушка могла так держать удар. Казалось, её совсем не заботило, что этот удар был нанесён её другу, хотя, как поняла де Рун позже, они не были такими уж друзьями: уж слишком злорадствовала женщина.       После этого они разошлись у выхода из участка, но девушка долго не могла выкинуть из головы эту встречу. Особенно на контрасте с матерью: Софья будто была глотком свежего воздуха.       Конфликты с матерью ужесточались, по любой мелочи, особенно если она была связана с Гуго: от любого упоминания грудь сковывало болью, и она, будучи рано повзрослевшим, но всё-таки подростком, защищалась, как могла. Вместо объединения на фоне общей потери — как это было с Лукой — они находили лишь больше несостыковок, и это откровенно убивало. Хотелось тепла, а не агрессии, хотя Амисия и понимала, что не облегчала ситуацию и вспыхивала при каждой стычке. Отсутствие крыла, под которое можно было спрятаться, вызывало лишь ещё больше злобы, и девушка не знала, что делать — это явно было ненормально.       Они тянули одеяло в разные стороны, стремясь к одному и тому же, но даже понимая это было сложно прийти к единому решению. До горечи смешно. Как бы то ни было эгоистично и мерзко, но хорошо, что Гуго этого не видел.       Лука пытался им помочь, но находясь меж двух огней, между молотом и наковальней, много ли он мог? Амисия понимала, что он не имел возможности встать на чью-то сторону: мальчик был привязан к Беатрис как к матери, которой у него никогда не было, к наставнице, покровительнице, к младшей де Рун — как к дорогому другу, к островку любви, заботы и защиты, которым была их семья раньше. Она это понимала. Умом. А сердце обижалось и злилось.       Спустя два дня после происшествия с Арно она решила посетить его в травматологическом отделении. Там же она встретилась с Софьей. Принеся сухие извинения, она стала свидетелем неординарного взаимодействия мужчины с новой знакомой: казалось, они давно знали друг друга, их шутки граничили с издевательствами, но, вроде, никого из них это не трогало. Как позже рассказала Софья, они были в браке. Недолго и давно, это был явно негативный опыт, и тем не менее именно он расставил всё по местам. Они поняли, что ужиться друг с другом им невозможно и, соответственно, решили не мучить друг друга. Взвешенное и взрослое решение, если не учитывать, что эти двое при этом чуть не поубивали друг друга.       Амисии нравилось то, как шли их беседы с Софьей. Даже если встречи были редкими, девушка была искренне рада, что они вообще были. Она чувствовала, что ей не надо оборонять руины своего замка, когда она общается с Софьей, и её не гложет откуда-то изнутри чувство стыда за пользование чужой полной и безоговорочной преданностью. Просто общение.       Как бы ни старался Лука, но он был таким же ребёнком, как Амисия, и на путь примирения с матерью окончательно поставила именно Софья. Дав оздоровительный, пусть и дружелюбный, подзатыльник, она резво отправила девушку объясняться с роднёй. Лука же с радостью её поддержал: не вмешиваясь, но стоя позади, как стена, о которую можно опереться.       Три месяца со смерти Гуго они не разговаривали нормально, а до неё — больше года.       Амисия готова была расплакаться от облегчения, когда её укутало тепло материнских объятий. И плевать, что она была уже даже немного выше Беатрис.       Она уткнулась матери в плечо и прикрыла глаза в умиротворённой усталости. Её замку больше не нужно ни с кем воевать…       Слёзы навернулись на глаза, когда она подумала, что Гуго был бы счастлив видеть их вместе, а не порознь, как раньше. Глухие рыдания вырвались из груди, и тёплая ладонь накрыла её макушку, оглаживая туго заплетённые волосы, крепкие острые плечи, согнутую спину…       О, Гуго…       Её руки крепче обхватили талию матери, и Амисия впервые поняла, насколько порой не зазорно плакать. Насколько мелочны иногда конфликты, особенно когда они в итоге ни к чему не ведут: ни она, ни Беатрис в итоге не смогли помочь Гуго, а потом вместо того, чтобы найти утешение друг в друге, они лишь больше рассорились. Как глупо…       Младшая де Рун иногда думала, что ненавидит работу матери, и что именно она отдаляла их. Как бы не так. Появление Луки доказало это в первый раз, и сейчас, когда они стоят вместе, наконец вернувшись к семейному пониманию, она осознавала это как никогда отчётливо.       Миг, похожий на глубокий вдох после пребывания под толщей воды…       Как жаль, что её окунули настолько быстро, что этот воздух не успел даже расползтись по груди.       В последний раз её обнимали материнские руки: спустя полторы недели Беатрис была убита по пути домой фанатичкой, утверждающей, что из-за учёной погибло её дитя.       Никто не успел ничего сделать.       Женщина погибла почти за мгновение — с перерезанным горлом долго не живут.       Никогда ещё Амисия не хотела убивать так сильно, как на скамье суда, уставившись одновременно невыносимо сосредоточенным и абсолютно пустым взглядом на убийцу. Она запомнила лишь одно: её светлые волосы и доброе имя. Эмили.       Ей чудились капли крови на белокурых кудрях Эмили.       Она стискивала кулаки так сильно, как только могла, чтобы не встать и не придушить эту суку прямо там. Дыхание спирало от ненависти, знакомая дрожь ярости колотила её глубоко изнутри, но этого было недостаточно, чтобы не дать слезам застелить глаза.       Мама.       Мама…       Как она только посмела, эта белобрысая тварь, как она-!       Амисия поняла, что не дышит и плачет, лишь когда оказалась дома. Там, где ещё пару дней назад она слушала возню матери в кабинете, где настаивала, чтобы она хоть немного отдохнула, где они все вчетвером когда-то собирались и занимались какой-то ерундой, ещё до травмы, до смерти Гуго, до всего… Они потеряли почти полтора года, но она-то думала, что вот, подход вновь найден, что у них теперь есть время состыковаться обратно…       Глухие рыдания вырывались из груди, пока она, согнувшись, уткнулась лицо в острое плечо Луки. Его руки дрожали, пока он обнимал её, гладя по спине и волосам. Его худое мальчишеское тело не было похоже на мягкие плавные изгибы тела Беатрис, и от понимания, что она больше никогда не ощутит её утешений и ласки, что теперь мама там же, где Гуго — там, куда ей никогда не достать, откуда ей никогда не дождаться отклика и не дозваться — она сгорбилась ещё больше и осела на колени, сжимая в руках единственного, кто у неё остался.       Заклинание доброго волшебника работало на износ и трескалось, едва-едва сохраняя камень на камне.       Она отказывалась отпускать его. После всего, что произошло, она не была готова остаться одна. Помимо горя, сдавливающего грудь до острой боли, где-то поселился страх, что как только мальчик выйдет из квартиры, она каким-нибудь неведомым образом потеряет и его. Она только и делает, что теряет тех, кого любит…       Амисия не спала всю ночь, чувствуя спину Луки своей. Они кое-как устроились на не самой широкой кровати, и в какой-то момент она перевернулась, вслушиваясь в чужое дыхание, слыша биение сердца. Сверху было накинуто одеяло из комнаты Беатрис — только оно было достаточно большим, чтобы укрыть двоих. Отдалённый запах, родной и знакомый, касался сердца слишком болезненно, но подобно собаке Павлова при виде лампочки, ощущая этот запах, девушка чувствовала себя в безопасности. Смотря в полумраке на чужую спину, знакомый затылок с растрёпанными волосами, ощущая рукой мерные удары под рёбрами, она на долгие мгновения погрузилась в прекрасную иллюзию. Хрупкую, ненадёжную, и тем не менее…       Секунда: она снова в целом Замке, перед ней стоит Гуго. Он не такой, каким был в последние дни своей жизни, потому что на нём не оставила отпечаток тяжёлая ноша знания смерти. Он улыбается ей, он улыбается маме. Беатрис стоит рядом с ним и гладит по голове, как самое драгоценное сокровище, которое только было ей даровано. Она тоже улыбается. Не так ярко, как он, но искренне, любяще, с теплотой на дне карих глаз. Они улыбаются ей, Амисии. Лука стоит где-то рядом с ней, за её плечом. Его не видно, но девушка всегда знает, что он позади неё, что стоит оступиться, и он тут же подхватит её, что он никогда не даст ей упасть…       Де Рун зажмурилась и, неровно выдохнув, ощутила, как навернулись слёзы. Было так болезненно сладко от этой иллюзии… Она так скучала… Тепло чужого тела и запах матери возвращали её в эту иллюзию, и она, не сдержавшись и наплевав на неловкость, обвила руками чужую грудь, уткнувшись лбом между лопаток и стиснув светлую голубую футболку. Чем дольше стекали по переносице слёзы, тем становилось… легче.       Тёплая ладонь осторожно обхватила её собственную, нежно стиснув её прямо над сильно бьющимся сердцем.       Лука не даст ей упасть.       Амисия была близка к совершеннолетию, но это не значило, что опека не обратит на неё внимание: она стала сиротой. Эта мысль не укладывалась в голове, казалось, Лука осознал это раньше неё самой — его взгляд был усталым и грустным при виде знакомых документов. Он бы никогда не хотел, чтобы де Рун узнала, какого это.       Однако сам он ничего не мог сделать. Амисия тем более.       Её приводила в бешенство сама мысль покинуть родной дом. Она не оправилась, раны на сердце были слишком свежи и глубоки, и только-только достигнув хрупкого равновесия, иллюзии утешения, она не готова была покинуть место, в котором хранилась память всей её жизни, всех людей, которых она любила, и которых больше не было.       Это был её Замок, чёрт подери!       Злоба, привычная защитная реакция, пронизывала её до костей при мысли о том, что к чему её хотят принудить. Амисия искала способы избежать этого.       Чтож, один выход нарисовался сам.       К тому моменту, когда девушка отчаялась, Софья выловила её у школы. Де Рун слишком устала, чтобы плясать от радости встречи, но подобие улыбки появилось на её губах. Женщина выслушала проблему. Женщина решила проблему.       Амисия не могла поверить, глядя на документацию в руках Софьи.       Та подала заявление на опеку.       Над ней. Ней и Лукой.       Это было просто немыслимо.       Девушка выронила бумажки и обняла Софью ещё до того, как они долетели до пола. Она не помнила такого полного неверия и надежды, блестящего от выступивших слёз взгляда, какой тогда видела у Луки. Он показался таким маленьким в тот момент, и, наверное, Амисия впервые подумала, что для него это значило. Семья. Сколько лет своей жизни он провёл в детдоме? Была ли у него вообще родня, или он всю жизнь провёл с ощущением полного одиночества, оторванности, ненужности.? Чужой среди своих.       Наверное, ей никогда не понять, что это значит, когда кто-то действительно взял тебя под своё крыло, действительно назвал тебя своей семьёй. Ей никогда не понять того, почему он заплакал, видя, что у него наконец-то заполнена графа «опекун».       И пусть, что ей не понять.       Она была просто благодарна за то, что Софья дала понять Луке, какого это.       Понадобилось, на самом деле, довольно много времени, прежде чем органы одобрили опекунство Софьи над ними — различные проверки, тесты, документация и так далее — однако заветный документ был подписан, внизу была поставлена печать.       К тому времени они более-менее привыкли друг к другу. Как бы ни хотела Амисия держать себя в руках ради Софьи, она не могла избавиться от вспышек гнева и уныния, меланхолии, посвящённой брату с матерью. Она словно через вату наблюдала, как с любопытством и осторожностью находят друг к другу подход их новоиспечённый опекун с Лукой. Иногда смешок сквозил на губах, когда мальчик хлопал глазами и терялся, сталкиваясь с Софьей в коридоре, или когда та сама вводила его в ступор, приобнимая за плечи покровительственным жестом и ероша волосы. И хотя она была не сильно выше его, было забавно видеть, как он съёживался и становился меньше, когда происходило что-то подобное. Но де Рун видела, как он был счастлив этому, и была благодарна Софье за то, что та медленно, но верно втюхивала несчастному ботанику мысль, что он теперь — часть стаи, как она брала его под своё крыло.       Это… было отрадой. Маленькой, но тем не менее отрадой. Подобие семьи, которого каждому из них так или иначе не хватало… Попытка отстроить руины.       И всё же она время от времени усаживалась где-то в уединённом месте — на балконе, на лавке или камне в парке, у окна в школе — и просто сидела в тишине, глядя куда-то наверх, пока тоскливо ныло сердце. Ей отчаянно не хватало тонкого мальчишеского голоска, наивной улыбки и мечтаний вслух. Смела ли она надеяться, что Гуго смотрит в ответ откуда-то сверху? Что он ждёт её, поддерживает, как и обещал? А мама.?       Ей хотелось в это верить.       Она скучала.       И тем не менее у неё оставались люди, которые поддерживали её. Возможно, когда-нибудь… Но раны исцелятся? И будет уже не так больно…       Каждый раз мысли останавливались где-то на этом моменте, прежде чем она делала глубокий вздох и поднималась — с пола балкона, с лавки, с камня или подоконника в школе — чтобы вернуться в реальность.       Надо бороться. Хотя бы за те руины, что остались. За Луку, ответственность за защиту которого она как никогда остро ощущала. Он был последним, кто у неё остался — в Софье она никогда не сомневалась, как ни крути, но та выросла человеком отдельным, другим; она была другом, но не таким, как Лука, словно гостем из внешнего мира, не связанным с постоянными потерями во внутреннем — и как бы Амисия не отрицала, она испытывала навязчивый страх потерять и его.       Это сильное сердце не должно остановиться…       Хах…       Не должно было.       Из-за многочисленных трагедий в своей жизни Амисия заимела большие проблемы с учёбой. Месяцы пропусков, как следствие — не аттестация. Как ни ворчала де Рун, а игнорировать эту проблему дальше она не могла.       Как и её одноклассники.       Как она порой ненавидела этих мерзотных людей, среди которых только несколько были нормальными, адекватными и человечными. Так уж воспитала её судьба — агрессия была для неё самой естественной реакцией на угрозу. А потому она ни грамма не жалела, когда сломала нос однокласснику. Опять. Он давно заслуживал.       И так происходило с каждым, кто смел дразнить её за постоянные отсутствия, приписывая ей всевозможные грешки и гуляния. Как они смели? Как они смели так насмехаться над её горем?       История де Рунов не была достоянием широкой публики, и Амисия не собиралась это менять, даже чтобы опровергнуть слухи о её непотребном поведении. Не их это, мать его, дело! Не их! И она будет продолжать отбивать своё имя другими способами, если это будет продолжаться так. И перед всеми, кто посмеет упрекнуть её, она не будет склоняться и извиняться, потому что не за что. Эти люди виноваты сами.       Однако в какой-то момент всё зашло слишком далеко…       Издевательские поддразнивания переросли в настоящую вражду. В какой-то момент были совершенно забыты любые правила приличия, чести… Слишком мало людей импонировало девушке, чтобы обратить внимание на нечестности. Слишком много перебитых конечностей и лиц взрастило неприязнь к ней.       Это была… прямо… драка. Бойня, если так вообще можно выразиться, говоря о подростках.       В какой-то момент накалённая атмосфера просто вспыхнула, как газ от неосторожной искры. Может, это был неаккуратный толчок плечом, может, грубое высказывание, какая теперь разница? Если бы это было адресовано ей, она бы ещё может и как-нибудь сдержалась, но на этот раз объектом нападок стал Лука. У неё просто щёлкнуло в голове.       Сначала она грубо пихнула обидчика. Потребовала извинений в адрес друга. А не получив, адресовала задире смачный удар прямо в нос. Искра мелькнула, и всё вспыхнуло. Вокруг загудели школьники, как осы в переполошившемся гнезде, их обступило кольцо. На фоне возбуждённых голосов пытался докричаться Лука, оттянуть её в сторону — не хватало ей ещё проблем, кроме публичной драки.       — Амисия, оно того не стоит, оставь это!       Господи, оглядываясь на это в прошлое, она хотела плакать от того, насколько он был прав: оно того не стоило…       Её кто-то грубо пихнул, она стала огрызаться. Первый обидчик был прилично приложен к полу несколько раз, после чего в плече возникла тупая боль. Отлично, сами напросились. Это была крупная потасовка, которую смог прервать только завуч. Он вызвал девушку и первого драчуна на районе в кабинет для обсуждения их поведения.       Амисия, вытирая разбитую губу, могла только последовать за ним. Она пересеклась взглядом с обеспокоенным и несколько напуганным Лукой, потянувшимся следом. Короткое прикосновение рук, словно шепчущее: «я рядом», похлопывание по предплечью — это последнее, что она ощутила от него.       Завуч отчитывал их в течение двадцати минут, после чего она со своим обидчиком была отправлена обратно на уроки. Где-то к началу предпоследнего урока вдруг в кабинет ворвался один из её знакомых, с которым она не так уж и плохо ладила.       Родрик стиснул её плечо и потащил с места:       — Амисия, ты должна вмешаться!       Напряжённо произнёс он, не давая ей опомниться и протаскивая через толпу разгудевшихся школьников. Кто-то кричал одобрительно, кто-то призывал остановиться. На самом деле людей было не так уж и много, всё происходило в каком-то закутке, грязном и плохо освещённом, где мало кто ходил, но де Рун показалось, что там была прямо толпа.       Глухие звуки ударов, вдруг тихий хруст, и все внезапно с маленьким опозданием смолкли.       Уже не ведомая Родриком, Амисия протолкнулась вперёд.       ….Треск.       Мир остановился в четвёртый раз.       Один из друзей хулигана, с которым она подралась сегодня утром, тяжело дышал и казался в смятении, почти что напуганным. Но она этого не видела. Она смотрела на Луку. Он лежал в странной позе у ног обидчика, и Амисии понадобилась секунда, чтобы рывком броситься на колени рядом с ним. Знакомая глубинная дрожь сотрясла её откуда-то из груди, но она не могла сейчас допустить её.       Лука не дышал.       Он не дышал…       Она судорожно схватила его за плечи.       — Лука.?       Сверху послышалось растерянное бормотание:       — Я не хотел, я не собирался, я… я… я случайно…       Де Рун не слышала, впившись взглядом в необычно бледное лицо с синяками и свежим кровоподтёком в уголке губ. Руки начали дрожать.       — Звони в скорую…       Мальчик над ней заикнулся, и на этот раз она прокричала: не только ему. Всем. Хоть кому-нибудь…       — Звоните в скорую, быстро!       Под конец голос сорвался на истеричный вопль. Она затрясла юношу сильнее, не замечая, как копятся в глазах слёзы. Лука не отвечал, и с пугающей ясностью Амисия осознала, что не чувствует под рукой того успокаивающего, сильного ритма…       Лука умер мгновенно.       Юношу, нанёсшего роковой удар в висок, посадили в колонию — а после и в тюрьму — за непреднамеренное убийство. Его и его соучастников. Всех, кто избил мальчика до смерти, пусть и — ха — случайно. Это была глупая, подростковая месть.       Они всего-то хотели проучить через него одну упрямую, надменную девушку…       Амисия пыталась докричаться до него все те медленные и полные удушливого страха минуты ожидания скорой, вспоминая техники сердечно-лёгочной реанимации, которые им давали на изучение. Она никогда не хотела знать, какого это применять их на своей семье…       Замок рушился по кусочкам, более не поддерживаемый заклинанием доброго волшебника…       Потому что волшебника больше не было.       Амисия не чувствовала, как стекали слёзы. Казалось, она вообще ничего не чувствовала, сгорбившись, уперев локти в колени и уставившись в пустоту перед собой. То, что столько времени грело её откуда-то изнутри, давая ей силы выстоять даже тогда, когда, казалось, ноги раздробило к чёрту… Оно исчезло. И сейчас девушка смотрела перед собой, мимо свежей могилы, и эта пустота остро и болезненно царапала внутренности ужасным мертвенным холодом.       Ты обещал быть рядом…       Ты обещал держать меня…       Ты обещал…       Амисия почувствовала, как скрутило лёгкие, когда она согнулась, зарывшись рукой в корни волос и до боли их стиснув.       Я обещала защищать тебя…       Она видела, как последняя опора ускользает из-за её плеча. Лука с мягкой грустной улыбкой, которую она так ненавидела — она ненавидела грусть на его лице — сделал несколько шагов вперёд, где его приняли в светлые и тёплые объятия Беатрис и Гуго… Он был совершенно не такой, каким был перед смертью, бледным и спокойным — он был таким, каким она обожала видеть его в играх с братом, в смятении перед Софьей, в благоговении перед Беатрис. В моменты совместных дел, будь то уроки, готовка, просто прогулка… Неважно. Он всегда был таким, когда она была рядом. Счастливым. Светлым. И почему она раньше не заметила этого…?       Всхлип вырвался из горла, когда она подтянула колени к груди, обнимая себя так, как хотела бы, чтобы это сделали они.       Так, как никогда не будет впредь.       Как не будет общих смешков и сбора гербария, как не будет общей готовки ужина, как не будет общего тепла под одеялом с аккомпанементом тихого, сильного пульса…       Они были по ту сторону.       И только она осталась в темноте разрушенного под корень замка.