The Ring

      Оливье разлепляет глаза и первое что он видит — светло-салатовый потолок и два бутыля с прозрачным содержимым на длинной ножке-капельницы. Когда его чувствительные окончания медленно запускают свои функции первое что встречает Лаяна, это звенящая тишина в ушах и лёгкое покалывание на кончиках пальцев. — Я умер? — спрашивает Фламан одними губами. Он не чувствует никакого дискомфорта, за то в голове мысли подобны киселю. Они какие же непонятные, густые и бесформенные.       Он давно не был посетителем стационара, не то чтобы лежать в нём, ловя посленаркозные приходы. Оливье чувствует себя самой доброй на всей планете амëбой, готовой расплыться по всей койке, даже не смущаясь стуку клавиш и шуршанию бумажных листов. Он до одури чувствует себя спокойно, практически комфортно.       В помещении довольно сумрачно из-за отключенного основного света — горела лампа только за рабочим столом и ночная лампа с холодным светом около двери. Даже такое малое освещение заставляло его щуриться. До него доходит когда он смотрит на циферблат часов, что уже давно за три часа ночи, а потом находит белую фигуру за рабочим столом.       Он видит Дока, что сидит к нему в пол оборота. Кажется он замечает движения на койке и решает отвлечься от своих дел. Медик смотрит на него с прищуром и Лев не может понять от чего. Может он по старой привычке собирается поглумиться над его опрометчивостью, или же он слишком уставший. На коже под глазами контрастируют тёмные синяки. Катеб трет переносицу тыльной стороной ладони и вздыхает. А может он просто… Просто что? Рад его видеть? Помимо огнестрела ты ещё и головой ударился, мои поздравления Лаян.       Медбрат что-то бормочет себе под нос, тоже взглянув на часы. Затем Док встаёт, снимает перчатки, мнёт затëкшую шею до хруста. Кажется он знатно переутомился. Сколько он здесь работает? А с какого времени доставили Оливье?       Фламан ловит себя на мысли, что его берёт лёгкое раздражение от такого вида своего коллеги. А между делом Док подходит к нему уже с набранным шприцем. И когда он только успевает… — Болит что-нибудь? — спрашивает Гюстав, достаточно медленно вводя препарат в переходник, контролируя подачу физраствора. Не смотря на весь свой растрепанный вид его концентрация как всегда на высоте.        Оливье лишь мычит в ответ, ему сейчас было трудно оценивать своё положение. Слишком всё до потолка, он просто хотел побыстрее уснуть, чтобы утром проснутся уже бодрячком.        В глаза бросается непривычный ободок на пальце. Он тускло переливался жёлтым на свету от ламп стационара.       У Оливье что-то тянет внутри и это не под швами. Что-то под грудиной. И ему неприятно, хочется отвернуться, и он может, но продолжает смотреть на жёлтый металл. Мороз растекается, опоясывая плечевые мышцы. Мозг слишком сильно акцентирован, Оливье почти удивлён.       С чего бы его вдруг стал беспокоить тот факт, что медик носит кольца? Хорошо, кольцо. Может это как талисман, или семейная реликвия, может Док суеверный? Ага, возможно так и есть. Да перед кем он пытается оправдать медбрата?! Талисман в виде тонкого кольца на безымянном пальце. Интересное предположение.       Где-то под темечком сейчас у него образовался пузырь, и чтобы хоть как-то убрать это неприятное прохладное ощущение, он медленно начинает крутить головой. Фламан пытается разрабатывать тяжёлые негнущиеся пальцы на руках. А что собственно случилось? Он даже не может чётко сообразить когда было задание.       Помнит, что был Джакал, помнит Финку и Глаза. Помнит взрыв. Это был захват файлов по химреагенту. Ну, уже хоть что-то.       Он начинает напрягаться из-за реакции своего организма.       Оливье слишком размотан и только стал отходить от наркоза, чтобы понимать, что нужно лежать смирно, а не пытаться встать. Ему сейчас неприлично спокойно под взглядом медика и поэтому какая-то часть мозга решает, что лучшим решением будет просто встать и уйти. И он пытается встать, чем пугает Гюстава. — С ума сошёл?! — понимая к чему идёт дело, медик быстро подходит ближе к Фламану, опуская руки на его плечи, в попытке если не уложить на место, то хотя бы удержать.       Оливье не меняется в лице. Слегка туманный взгляд проходится от предплечий до локтей и выше, пока не встречает сосредоточенный серьёзный взгляд. Он смотрит непозволительно долго, разглядывает узор кофейной радужки. Ужас настигает его где-то глубоко внутри, когда он чувствует колыхание. Такое мимолётное, такое единичное, такое убаюкивающее.       На него накатывает мышечная усталость от перегрузки ослабленного тела, может быть именно поэтому он все-таки ложится обратно, а не потому что ему так сказали. Да, пусть будет так.        Весь сон словно рукой сняло, как жаль, что так нельзя было сказать про тяжесть. Он всё ещё чувствовал себя аморфной жижей. Он пытается нащупать под одеялом перевязку, перебирает пальцами по плотному бинту, останавливается где-то на подвздохе. Не видит, чувствует. Здесь. Здесь ему прожгло в тот момент, когда он вытаскивал Финку из-под завала. Бессмертие русских и правда начинало его поражать. Она молодец — и путь очистила, и сумела сгруппироваться при взрыве, и кейс забрала. И первую помощь она оказала, это точно, Лаян не сомневается.       На входе в стационар раздались три стука, после чего дверь открылась и в помещение заглянул Капкан, но даже это не сразу вывело француза из состояния что-то между глубоким раздумием и трансом. Док приободрился, попутно взяв со своего рабочего стола небольшой бумажный сверток, завёрнутый в лёгкий полиэтиленовый пакет с какой-то бумажкой внутри. — Занят? — спрашивает Максим, когда медик направляется к нему, отрицательно мотая головой.       Лаян видит их боковым зрением, пытается снова приподняться, чтобы рассмотреть получше. В глаза бросается немного развязный внешний вид Басуды — капюшон снят, куртка растегнута, тактическая маскировка на лице была стёрта. Только вернулся с задания видно. Максим протягивает Гюставу стаканчик с кофе, от чего Док вяло улыбается, отдавая взамен сверток.       Максим, заметив пришедшего в себя Оливье, поднимает открытую ладонь в знак приветствия. Он понимает, что ему вряд ли ответят в таком состоянии, поэтому не теряя времени переключает всё внимание на Гюстава.       Лаян слышит плохо, почти неразборчиво. Что-то про лекарства, настой какой-то.       А затем Док тянется к Капкану и почему-то Оливье в этот момент пропускает вдох. По гортани проходит спазм. — Не носи его так, потеряешь. — говорит с толикой упрёка Гюстав, зацепляя пальцами такой же желтоватый ободок на цепочке среди жетонов.       Глаза напротив уставше щурятся. Капкан со всей своей сонной аккуратностью перехватывает руку медика, чуть отодвигая её. — Не волнуйся, не потеряю. — уверяет его Максим. — Могу поклясться на мизиньчиках. — через мгновение добавляет он, прячет улыбку под тканью бафа, пока его буравит взгляд карих глаз.       Док обречённо вздыхает, на такое веселящее заявление. Что-то говорит про абсурдность таких шуток в его возрасте. По голосу кажется он все-таки улыбнулся.       Максим до сих пор придерживает ладонь Дока. Казалось бы, простое касание. Но почему-то именно из-за этого касания Оливье хочется удавиться. Может удавить Капкана. Может Дока. Нет, Дока, почему-то не хочется.       Этот факт выбивает Лаяна из колеи. Что-то явно не то происходит в шальной черепушке. Нет, рукоприкладство над коллегами это дело тяжко наказуемое, но с такими отношениями, какими они были между Доком и Лаяном только хороший спаринг и спасал. Презрение. Отвращение. Раздражение. Злость. Всё дерьмо выбивалось после пары тройки заходов старого доброго армейского рукопашного, оставляя после себя лишь тяжесть в забившихся мышцах. В первый год их работы вместе так и было. Почти постоянно.       Они столько раз проклинали друг друга, столько лет злились как дети, отказывались принимать. Он это так ярко помнит, но почему-то тянет в груди сейчас не из-за этого. В нём сталкиваются слишком противоречивые чувства при виде медика, который сейчас вновь проводил мелкие махинации с капельницей. Док проверяет ток жидкости в трубке. Сосредоточенным взглядом секунд пять зачем-то смотрит на объём физиологического раствора в стеклянном бутыле. — Если почувствуешь себя нехорошо — зови. — говорит медик, попутно проверяя температуру по щекам коллеги, прислоняясь тыльной стороной ладони. Делает это быстро, почти одергивает себя, наверное за нарушения личного пространства, собираясь возвращаться к бумажной волоките, но, когда разворачивается, чувствует, как его тянут за рукав медицинского халата.       Возможно Лаяну кажется, но он думает, что медик до последнего не хочет встречаться с ним взглядом. — Тут болит… — хрипит он, словно стал ребёнком, направляя кисть Дока к перевязке, наблюдая как медик немного напрягается.       Гюстав втягивает шумно воздух, присаживаясь на самый край кушетки, ведёт кончиками пальцев вдоль бинтов, внимательно осматривая перевязку, моментами где-то простукивает, прислушивается. Он ничего не находит и от этого начинает негодовать ещё сильнее. Ни воздуха, ни жидкости в полости — значит что-то другое.       Лаян тем временем полностью садится, упираясь одной рукой в изголовье койки, и аккуратно берёт за руку медика. Левая. Кольцо на левой руке. Кого ты и правда обманываешь, Фламан?        Он смотрит долго, не читаемым взглядом. Не контролируя свои действуя он огладил грубой подушечкой большего пальца тёплую кожу. Как не странно, Док никак не отреагировал, он просто наблюдал за действиями со стороны коллеги. Неужели он настолько вымотан, что даже сдачи не сможет дать? Даже не попытается хоть как-то съязвить?       Кольцо у Дока, у Капкана тоже было кольцо. Два плюс два, Лаян.        В голове как мантра. Так сложились обстоятельства, так сложились обстоятельства, так сложились обстоятельства, так сложились обстоятельства.       Какова случайность увидеть на работе с такой спецификой двоих людей с одинаковыми кольцами и точно определить, что они не вместе? Ну, допустим процентов пятьдесят, может сорок. Просто коллеги обменялись тёплыми взглядами, просто кто-то принёс горячий кофе, просто кто-то попросил беречь такую важную вещь и не носить её на цепочке вместе с жетонами. Просто Фламану захотелось получить пулю не в бок, а в голову. Когда это случилось? Почему он видит кольцо только сейчас? Почему это его настолько гложет?       У Капкана и Дока всегда было взаимоуважающее общение. Не как у братьев, но что-то и правда тёплое.       Кольцо. Он ведь его точно не видел. Может потому что медикам не положено носить кольца, браслеты, часы и прочие безделушки на работе? Да, точно. Не положено. А сейчас ему просто некогда было обращать на это внимание, снимать и прятать подальше от чужих глаз, раз он всё это время работал с бумагами.       Почему его это так задевает за живое? А вот это действительно хорошее замечание.       Что-то не так.       Мозг наконец-то начинает медленно оттаивать. Мысли чуть-чуть пришли в порядок. Он что-то чувствует кончиками нейронов, что-то такое невидимое и электростатическое, от чего брыжейки кишечника готовы были свернуться в один большой клубок. — Ляж, пожалуйста. — просят его, аккуратно надавливая на место перехода шеи в широкое и крепкое плечо. Возможно ему неприятно от того, что обезболивающее переставало действовать.       И Оливье почему-то не может сопротивляться, от чего сам в шоке. Гюстав лишь чуть кивает, разворачивается и уходит к своему рабочему столу.       Фламан чувствует опять это ощущение. Его разум прекрасно владеет телом в бою, — ловкости и силы ему хоть отбавляй — но сейчас его мышцы постепенно расслаблялись и медленно поддавались силе тяжести под массой крупного костяка, а мозг врубил режим паники на полную катушку. Что с ним происходит? Это из-за наркоза? Ладно тело и разум работают временно в рассинхроне, но как объяснить учащенный пульс? Что такого сказал Док от чего у него подскочило артериальное?       Кажется он злится. И почему-то не на медика, как это бывало. На языке печёт от одного маленького, но почему-то такого жуткого вопроса. — И как давно? — он не хочет этого знать и не ждёт ответа. Развязанный язык сейчас живёт отдельной жизнью.       Медик уже что-то перебирал на столе. Звук перелистывающихся страниц смолк, погружая помещение в гробовую тишину, даже компьютерный блок который обычно не громко гудел, сейчас смолк, еле слышно шуршал вентилятором. — Что именно? — вдруг переспрашивают его. В голосе нет негатива, как, в прочим, и чего-то положительного.        Фламан силится собрать остатки чего-то здравого и промолчать, просто отвернувшись попытаться уснуть, забыть что видел. Но… — Ты замужем. Как давно? — у него по горлу проходит дикое жжение, будто он маленький ребёнок, что вот-вот готов заплакать. Пусть это и правда могло быть совпадение, он от чего-то знал, что Катеб точно не женат, а замужем. Потрохами чуял. Были звоночки.       Держать язык за зубами и в нормальном состоянии Оливье было трудно, а теперь и вовсе.       Док моргает пару раз, поворачиваясь боком, подтягивая медицинскую маску выше к переносице. Он искренне в ступоре. Обычно люди после наркоза и слова нормально произнести не могут, не то что вести конструктивный диалог. — Пол года. — прилетает ответ. Спокойно, чётко в лоб. На ложь не похоже. — Сколько?! — не может сдержать ужасающий скрип в повышенных тонах своего голоса. Брови приподняты вверх до предела, глаза распахнуты.       Он вновь садится, игнорируя боль и перевязку, попутно размашисто покачиваясь. В мозгах желе, в теле чугун, во рту песок.       Руки автоматически перехватывают предплечья медика, но тот даже не вздрагивает, стоит ему вновь подойти к ошалелому CBRNовцу — медик собирался зафиксировать время и сбавить скорость поступающего лекарства в кровь Льва.       Лаян пытается разглядеть хоть что-то в темных глазах, но не найдя там ничего, опускает голову, пряча взгляд под рыжей чёлкой.       Док ощущает чистое беспокойство, когда ловит лёгкую дрожь в чужих руках. Он собирался что-то сказать, но его опережают. — Я знаю, кто я в твоих глазах. Не прощай меня, если не можешь… Хорошо. — он говорит в чуть зажеванно, и с небольшими паузами, но острота смысла улавливается как никогда, — Просто… Просто не уходи. Жить не могу без твоих красивых глаз. Блять. — секундно прочищает горло, чтобы не звучать так разбито, — Ты ничего не говорил… — он делает вдох, немного наклоняя голову в бок, — Я думал …ты хотя-бы чуть-чуть мне начал доверять. Ты мне ничего не говоришь, а я хочу слышать, понимаешь? Мне нужно. Я так не могу… Я ценю всё. Это.       Чушь лезет наружу сама собой, неконтролируемо, в большом количестве, безостановочно. — Хочу больше времени с тобой… проводить. — в его взгляде читается как продолжение «Это плохо?».       Они сидят так ещё пару секунд, после чего со стороны доктора слышится томный вздох. Кажется он исчерпал весь свой напор, а вместе с ним своё красноречие. Он отвечает просто и разбито. — Я никуда не уйду. — Успокаиваешь…? — горько спрашивает Фламан. Он принимает это за жест жалости.       А всё только стало налаживаться. Только получилось выровнять их общение. Только они обогнули грань острой враждебности. Или ему показалось? Откуда ему знать что творится в светлом уме медика.       Док неожиданно берёт руку Оливье за запястье с катетером, тянет вверх до уровня глаз. Глаза Лаяна расширяются, затем он хмурится. Катеб еле заметно ухмыляется одними глазами, старается действовать как можно аккуратнее, чтобы не вогнать в ещё больший шок. Лаян ещё ослаблен и плохо воспринимал. С момента затяжки последнего шва прошло только шесть часов, он ещё пару часов должен был спать, но, видимо, его организм по своему отзывается на наркоз.       Оливье затаив дыхание пялился на свою левую руку.       Блять. Кольцо. У него на руке тоже кольцо. Он ничего не понимает. А у него откуда такая приблуда? Пазл опять не складывается.       Он чувствует что-то гнетущее. Что-то заспирающее и колючие. От этого по хребту ползут ледяные мурашки. Это сравнимо с тем чувством, что приходит незадолго до начала стихийных бедствий или несчастного случая. Шестое чувство, дар, третий глаз, Оливье всё равно что это.        У него под кожей сейчас взвился настоящий торнадо. Обида? Смятение? Боль? Страх? Да всё вместе.       В глазах копится влага. Он окончательно сдаётся. Сначала он, а затем его нервы. — Доооок. Что я сделал? — воет Оливье. Диафрагма давит на лёгкие, от чего дышать становится невозможно больно. — Как? Когда?! Кто?!       Он не поднимает взгляда, и не может увидеть неспокойное выражения лица Гюстава. — Успокойся, Оливье. — говорит медик, стараясь объяснить, но его вновь перебивают. — Я успокоюсь тогда, когда выбью Капкану все зубы, клянусь Богом, — шипит Фламан, запуская правую руку в спутанные рыжие волосы. — А потом застрелюсь. Нет, ну какой же придурок. Я же видел. Видел. Блять! … Я… Я… — пытаясь правильно трактовать свои мысли он хочет сказать, что видел слишком тёплые взгляды между оперативниками. Он начинает заикаться от избытка эмоций. Кажется это истерика. — Басуда то что тебе сделал? — от усмешки на лице Гюстава ничего не осталось. Усталость и беспокойство пришло на замену.       Оливье наконец-то поднимает голову, попутно втягивая носом воздух. Через него проходит в одно мгновение весь спектр чувств. В голове щёлкают предохранители. — Ты не с ним? — Нет. — сразу же отвечают ему. — Покажи паспорт. — на выдохе просит Фламан. Просит, не требует. — Я не менял фамилию. — бесстрастно отвечает Док, — Ты, между прочим, тоже.        Лаян морщится. — Господи, не мучай меня! — тянет последние гласные Лаян. — Кто он? Или это она? Аааааааа. — от незнания чьë кольцо у него, а чьë у Гюстава он чувствует, как не метафорически сердце обливается кровью. Какая к чёрту обручалка и кто этот бедолага?       Гюстав сидит рядом, лишь невесомо постукивая коллегу по плечу кончиками пальцев, приговаривая чтобы тот успокоился и лёг отдохнуть. Но Лаян человек по своей натуре неугомонный — Док знает.       Фламан внезапно дёргается, будто его прошибло коротким разрядом тока. На лице играет ужас. Его на задворках постигла больная догадка. — Нет. Нет, нет, неееет. — начинает по нарастающей причитать француз, после чего почти вскрикивает. Больные мысли начинают заполнять его разум. Неужели Лаян с… Оу. Ох блять. — Капкан?! — он указывает одной рукой себе в солнечное сплетение, а другой на закрытую дверь стационара.       Док вновь меняется в лице, приподнимая одну бровь долго смотрит на Оливье. Прикрывает уставшие глаза рукой, массирует, а затем начинает мелко дрожать. — Какой ты дурак, Фламан. — шёпотом произносит медик. — Нет, это не Капкан. Не ты, не я. Отстань от него уже.       Оливие вновь начинает гадать, кто тот человек, что посмел Катебу предложить… такое. Он вновь заводится. — Тогда, кто бы это не был, я сам его найду. И придушу. — обещает рыжий и кажется он собирается вершить правосудие и наносить добро прямо сейчас, раз так резко откидывает одеяло.        Проживая такую неоднородную жизнь на бешеном контрасте, пройдя столько жизненных тестов, повстречав столько людей, пережив немалое дерьмо, в котором по большей части винил себя, до него дошло только сейчас, лёжа на больничной койке, ловя мерзкие наркотические вертолёты, что ему ничего от этого мира не нужно. Только побольше здоровья и счастья своим родным — матери, отцу, сыну, многим другим. И чтобы в этих кофейных глазах не было ненависти и презрения.        Он осознаёт, что ему необходимо быть рядом, чувствовать его поддержку, видеть эти прекрасные глаза. Он хочет выть от одной мысли, что кто-то может забрать у него последнюю частицу здравомыслия. — Да придуши ты уже себя и ляж спокойно, кретин. У тебя сквозное, а ты вьëшся как уж! — прикрикивает на него медик. Он не выдерживает, делает подсечку, когда Лаян уже было начинает вставать на ноги, но также со всей предусмотрительностью аккуратно страхует. — Себя? — кряхтя переспрашивает рыжий. Он возвращается на место, будто чёртова неваляшка. — Да, себя! — рычит Катеб, — Либо ты успокаиваешься, либо я тебя сам вырублю. — он кажется не на шутку злится на Оливье, раз стал искать что-то по карманам набедренных подсумков. Но спешит остановиться, когда слышит многозначный скулёж, поднимает взгляд.       Он широко раскрывает глаза, следит за блестящей влагой, что медленно ползёт по щекам. А затем его сгребают в довольно крепкие объятия. — Правда? Не врешь?! — почти не мог поверить Лаян, говоря на повышенных тонах. Голос предательски скрипит. — Правда. — выдыхает Гюстав куда-то в сгиб шеи Лаяну, почти невесомо прикладывает ладони к лопаткам мужа, не желая доставлять ему дискомфорт. Он бы рассмеялся ему в лицо, если бы не был таким уставшим.       Для Гюстава такое состояние Фламана было в новинку. Были моменты когда он перевязывал Лаяна под хорошими обезболивающими или когда тот хмельной мог завалиться ему на плечо после отдыха всей командой в хорошем баре. Но сейчас было что-то другое, а не просто пьяный бред. Спроси у него сейчас всё что хочешь и он ответить только правду. Фламана было трудно вывести на чувства, он скрывал всё то мягкое и ранимое под толстой бронёй колкостей, насмешек и упрямства. Такая работа, так его воспитала жизнь. Может быть поэтому Гюстав чувствует гнетущий комок в горле когда стирает мокрые дорожки с бледных скул.       У Дока в постулат на первое место входила субординация. Сегодня, кажется, это не тот раз когда он готов придерживаться рабочего поведения. Он слишком устал. Они оба устали. Док не считает слезы признаком слабины, ровно как и Лаян не считает что-то чужеродным, когда в короткие рыжие волосы затылка вплетаются тёплые пальцы.       Фламан не может успокоить остроту ощущения всепоглощающий идиллии. Когда они так сидели в последний раз? Это не бред. Это правда. Они вместе. — До тебя дошло? — спрашивает Гюстав немного успокоившегося оперативника. — Да. — коротко отвечают ему, и наконец напряжение в плечах Катеба уходит. А затем — Я победитель по жизни! — выдаёт Лаян, прислоняясь виском к виску медика. Он ощущает бешеное биение чужого пульса и ловил кайф. — Док, я принёс, — раздаётся сразу после того как ручка входной двери проворачивается до стука и в помещение вваливается Егер с высокой стопкой папок, которые он пытался удержать одной рукой, прижимая к боку. Было видно что он тоже уставший, но в голосе звенели нотки оставшейся бодрости. — Ой… — роняет он, когда видит своих знакомых. — Я могу зайти попозже. — то ли ворчит, то ли пытается не нарушить атмосферу своим накатывающим смехом. Он проходит немного вперёд, только чтобы положить здоровую стопку на ближайшую заправленную кушетку, а затем развернулся, придерживаясь за область рта под маской и поспишил удалиться. После того как дверь прикрылась, а шаги за ней спешно удалились, Док почувствовал по всему телу волну тёплого покалывания. Глаза сами собой закатились, он иронично хмыкнул. Он кажется смутился. — Он знал? — не понимающе хлопая глазами спросил Лев. В их работе отношения такая странная штука — в уставе не сказано что они под запретом, но все их по возможности не афишировали на весь отдел. — Думаю, догадывался. — отвечает Гюстав. В голову приходит мысль о незаконченном отчёте.