Снег и пепел

В этой тьме, И личной И мелкой, Перепетой не раз И не пять, Я кружил поэтической белкой. В. Маяковский.       2000 лет до нашей эры.       Явь блистательна, ярка, чудна и завораживающая в своей ужасающей правильности красоты. Бестелесные, блеклые духи слоняются по полям, пьют, гуляют и веселятся. Люди, много людей, так много что у Кощея кругом голова идет.       Ярило, солнцеликий, громкий, звонкий как журчанье ручья весенней капели, гуляют среди них, смеется заразительно и пьет. Кощей не понимал, не осознавал зачем он это делает. Для него они сгусток жизни, смешанный с костями, мясом и кровью. Странные, далекие и непонятные.       Он не понимает почему Ярило пригласил его, краем сознания думает про княжескую вежливость. Все-таки новенький, едва сошедший на землю бог, нужно поприветствовать. Чернобогу кажется все равно, сын тут или с ним, лишь бы главное был. Странный он, поросший пылью веков и забытыми колядками о страшном боге, что правил в древности.       — Гой еси, брат.       Он возникает внезапно, хлопает по спине дружески, изображает вековую дружбу, которой не было. Для Кощей в новинку, для Кощея вся жизнь как причудливая роспись на избах, новая и блистательна как перо жар-птицы.       — Гой еси, брат. Чего не пьешь с остальными?       Он глядит украдкой на блеклые, но искрящиеся светом души, что пьют сладкую медовуху, заедают спелыми ягодами и свежим хлебом из самой печи сделанный Сварогом. Неужели смерть павших воинов, обещанная, желанная выглядит так? Почему-то данность, обыденность плохо укладывается, плохо сортируется в его голове. Законы древние, законы ветхие, хрупкие что крепким монолитом засели в голове из-за многочисленных часов, когда отец вдалбливал в него. Это он мог понять, но что-то простое, обыденное для него было далеко подобно звездному небу и луне. Мать Сыра Земля говорила, что он всему научится, нужно только время и желание.       Возможно она права, но Кощей пока не понимал, как именно поможет. Разве время не песок, что сыпаться быстротечно, подтверждая, что ничего не вечно? Время голодный волк, сжирающий жизни огоньки людей, оставляя прах и пустоту после себя. Он так же не понимал мать, как и отца.       — Выпить чарку с новым сыном нашей земли, дело важное, нужное.       Ярило усаживает его за большой стол, рядом на соседнее лавочку. Стайки душ стекаются к столу, переговариваются громко, о чем Кощей не понимает.       — Скатерть, скатерть самобранка дай нам еды, милая. Дай нам все самое лучшее, дорогая, — Ярило постучал рукой по столу, улыбаясь расписной разными петушками, гребешками и крендельками. — Угости наших дорогих гостей.       На столе появляется разные, вкусно пахнущие разносолы; печеная рыба, мясо ягненка, самовар с чаем, каши с фруктами, овощами и ещё многое, многое другое чего Кощей никогда не видел. Довольствоваться участью наследника Нави, значило смирение и вековое спокойствие, так всегда говорил Чернобог, редко выпуская сына в мир.       — Кушай, княжич Нави, кушай, — Ярило улыбается ярко, солнцем греет всех присутствующих.       Кощей почти слышит, как журчит весенняя капель в лесах, как скачет олень рогатый по живой земле, как птицы поют о приходе весне.       Потихоньку подобно юному младенцу, открывает он мир иной, новой, но такой интересный. Люди, люди, как много в этих существах энергии, как много жажды жизни. Как казалось в такой короткой вспышке под названием жизнь, они умудрялись радоваться всему. Поразительные создания.       Дни тянутся, превращаясь в недели, недели в месяцы, а месяцы в года, тягучей патокой меда капают с ложки в чай.       Он пьёт, пьёт так много что насытиться не может, медовуха и виноград текут рекой, окрашивая весь мир в причудливые узоры на воде. Свобода, наконец-то свобода, такая желанная и нужная. Свобода от оков душных, железных как зубы зверя, смыкающиеся на свежей плоти.       Глубоко в душе трудно признаться, но он ненавидит давящую ответственность, возложенную Чернобогом на него. Он не выбирал жизнь, он не выбирал быть рожденным сыном от него и Матери Сыра Земля.       Будь Ярило рядом, посмеялся, сказав что молодым не так ведома жизнь как старикам, прожившим в мире дольше. Проще говоря думал Кощей юношеское чудачество, присущий всем молодым, едва оперившимся существам. Наверное, в каком-то смысле это правда, Кощей не стал тогда спорить, признал.       Матушка Земля обмолвилась однажды о замолвленном слове за него перед Чернобогом. Отпусти сына, отпусти радость нашу, пускай постигает мир простой, людской, смертный. Как он станет повелителем Нави после тебя если знает смерть, но не жизнь?       Он не сказал тогда, но благодарен был матери. Порой ему казалось, что отец слушал только её и никакого больше.       — Не думал, что Род приведет сюда тебя, брат. Но все равно рад видеть тебя.       Кощей улыбается почти не лицемерно Святовиту, чокается бокалом с вином, выплескивая бурую жидкость за края. Аркона не самый любимый его город, но развлечения скрасить досуг тут можно найти много. Остров на краю мира с богато живущими людьми у которых ладится торговля заморская, прибрежная. Молочные реки, кисельные берега и расписные голубые башни, крыши изб.       Одним словом, мечта всех людей, добраться до золотого, богатого Арконы, острова что скрыт далеко в море.       — Гуляю я, путешествую по миру.       Кощей делает жадный глоток вина, осушает чарку. Он слышит, как перестукиваются кости внутри, как алкоголь забирается в проемы между божественной сущностью и прахом, растворяется. Такие как они не пьянеют от алкоголя смертных, но все равно приятно пропустить по стаканчику, заполнить сознание хоть чем-то. Лишь бы не думать, лишь бы не окунутся в пучину темноты, скрытую на глубине, на изнанке Нави.       — Ясно. Что слышно на материке? — Святовит катает чашу в руках, смотрит на вино цвета крови, а Кощею чудится звон мечей на поле боя и свист стрел, пронзающих грудь смертных. — Я слышал Перун вернулся с севера.       Кощей оглядывает опорный пункт башни, ночь нежным покрывалом скрывает их ото всех любопытных смертных, сидящих на постах охраны. Море так далеко, шумит, угрожает, предупреждает. Стихия не дремлет, стихия охраняет себя, сжирая путников, осмелившихся пересечь её просторы.       — Не только он кажется, — шутит Кощей. — Скоро масленица, все собираться будут.       Боги скверные, боги расчетливые, боги страшные в гневе. В них нет добродетелей, нет жажды жизни, нет все прощения и желания меняться. Кощей давно усвоил это, заучил как правило, как буквицу и руны, что так упорно заставлял учить Чернобог.       Кажется, один Ярило, яркое весеннее солнце, блистает среди них, да Святовит и все.       — Ха, как всегда будет балаган, — он усмехается, делая глоток вина.       Вкусное, горькое и едва сладкое на кончике языке, голову заволок туман, тут же исчезнув. Алкоголь людей не действует на них, но Святовит был не против таких даров от жителей Арконы. Он любому был рад.       — Ты будешь на празднестве? — Кощея садится на бревенчатый пол смотровой башни, голова закружилась то ли от восторга, то ли от шума моря. — Я думаю много кто ждет тебя.       Святовит качает головой, указывает на деревянный идол на вершине острова и улыбается грустно, надломлено, будто извиняется. В каком-то смысле Кощей ему понравился, нерадивый мальчишка, незнающий истинного мира. Он смотрел на него как старик с высоты своего жизненного опыта.       Когда-то и он таким был, думает Святовит, мальчиком, верящим в идеалы и ищущий место в бесконечности зовущейся жизнью.       — Не могу, идол поставили. Теперь ещё больше обязанностей.       Кощей анализирует, думает, пытается понять сказанное. Обязанности слово странное, треснутое, далекое и тяжелое как корабли варягов. Обязанности тяжелы подобно цепям Локи привязанного к сердцу земли, содрогаясь каждый раз от яда, капающего со змеиной пасти.       Он ловит себя на странном выводе, мысли давно теплящийся в голове — ему страшно быть ответственным и обязанным.       — Как скажешь, твоя воля.       — Передай всем от меня поклон, — Святовит допивает чашу вина, ставит на пол, кладет руки на подоконник и смотрит, смотрит в завораживающее красотой небо. — Пускай приезжают к нам.       — Хорошо.       Кощей отмахивается от осознания, страшного и жуткого осознания, что боится остаться один наравне со всей ответственностью, идущей вкупе со статусом сына Чернобога. Нет, нет, он не может и не хочет. Не желает, как чумной шарахается от этой мысли.       Утром ранним Кощей отплывает на одном из кораблей, увязавшись с экипажем как один из матросов. Море неспокойное, бурное шатало корабль как щепку, приходилось цепляться за борт, чтобы не вывалится с корабля. Это был первый раз, когда он не использовал свою силу, путешествовал как обычный смертный человек. Странное, щекочущее чувство приятно будоражило нутро. Что-то новое, что-то интересное и необычное, разбавляющее скучную самобытность.       Возможно ему стоит чаще делать это, плавать в дальние места на кораблях.       Яровит на смотровые башни стоит, смотрит устало, рассеянно, провожая взглядом корабль. Не ясным, блеклым запахом несет с моря, что-то о далеком будущем где правят боги и бессмертной тоски жизни. Святовит сидит на полу, трясет в руках древние руны, кидает.       Предзнаменование, четкое, яркое вырисовывается на деревянных квадратиках. Алатырь гаснет возрождаясь, зверем придет война в ваши края, огонь не пощадит вас.       — Не утешительно, — замечает Яровит.       Руки дрожат мелко, предвкушая кровавые войны и набеги саранчи на посевы если люди не почешутся что-то изменить.       — А когда было утешительно? — подмечает со смешком Святовит. ***       За стенами яранги буря бушует, бык зимы злобствует как не в себя, сметает снежной метелью всех на своем пути. В яранге тепло, трещит огонь в маленькой печке, а теплая шуба из оленей кожи согревает. По-семейному хорошо, сказала бы Морена. Не то что на севере, ближе к ледникам где мороз колючий как зубы зверей, северное сияние не прекращается, она помнит все зимы проведенные там смазанным клубком шерсти для пряжи. Ничего ясного, ничего четкого только холодное безразличие и крики. Бесконечные крики, завывания и гнойная тоска, сочащиеся со всех щелей.       Лицо Лады, матери, до сих пор стоит бессвязной картинкой перед глазами, а она все кричит, кричит не прекращая. Сварог затыкает уши, совсем как она в детстве, хмурится грозно и уходит работать в мастерскую. До самого утра, Морена помнит, слышала стук молота о раскалённый металл.       Тогда хотелось только бежать, бежать как можно дальше от тоски и безразличия. И она наконец-то сделала это, исполнила детскую мечту.       — Возьми.       Майя садится рядом, протягивает румяный хлеб, а сама уже дожевывает свой. Щеки раскраснелись, глаза блестят ярко, а губы растянулись в улыбке. Не то что она, серая, холодная как закатное небо ледников.       — Спасибо.       Она никогда не была в гостях у кочующего народа севера, видела издалека, любопытно наблюдая их маленькие фигурки среди ледников и белых сугробов. Но даже забавно, что именно они приютили её, стоило осмелеть и сбежать из семейной избы. Хотя даже семьей не назовешь, скорее сожители, которые не обращали внимания друг на друга. И дочка растущая как сорняк на обочине жизни, одинокий волчонок потерявшийся во времени и холода.       Клык лежит рядом, прижавшись к её боку, ворчит, рычит о чем-то что она не понимает. Волк древний, старый как сам Род, исказился кривым зеркалом, потерял способность разговаривать. Морена чувствовала его, считывала реакции как охотник. Один шаман пошутил однажды, найдя её замерзшую в лесу и волка рядом, что повязанные временем и силой нашли друг друга.       Смешно до коликов в животе, не так себе представляют взросления дочери чьих ни будь князей заморских о которых любили рассказывать птицы перелетные. Одинокая богиня, выросшая с волком, бегающая по заснеженным степям в исступлении охоты и желания крови. Пока её родители ругались до хрипоты, ломали голыми руками костяные ребра души и выли зверем немертвым на луну.       — Скажи Майя, — тихо, вежливо начала она. Грубить не к чему, кров нужен, жизненно нужен. — Тебе помощники нужны? Ты одна, оленей много и всех перегонять надо по зиме.       Она вскинула голову, долго-долго смотрела, выискивая понятное ей одной, а потом улыбнулась. Морена вздохнула, сжав руку на загривке волка, поняв, что не дышала все это время. Ни при каких обстоятельствах не возвращаться к родителям, волком жить в лесах среди оленей и медведей, только не возвращаться. Натерпелась её душа гнили и разложения, кипевшего в стенах родительской избы.       — Конечно, оставайся! — она воскликнула радостно, сжала в нетерпении пучок распущенных волос на плече.       Морена ощутила укол сочувствия, едва уловимая горечь и безнадега в глазах говорили Майе позарез нужны были помощники. Один не справится с разборкой яранги, привязыванием всех оленей к упряжке, прокормом и охраной. Северные волки стали более прожорливы до свежего мяса с тех пор как в здешний лес пришел леший, наведя свои порядки.       Она вспоминала неясные песни Сирин о далеком, плесневелом прошлом, когда в лесах обитали древние, архаичные боги, а животные были умнее, сильнее духом. Обмельчал скот, оскудела земля, ушли существа старые, покинули погосты, уступив место молодым. Когда-нибудь и с ними так будет, думала тогда Морена. На смену им придут другие. ***       Дни сменяются быстрым вихрем, он не успевает следить за движением мира, упускает все происходящее сквозь пальцы. Ему чудится, что песок всюду, застилает его по самое горло. Мешает дышать, мешает думать.       Обязанности, обязанности. Сплошь и рядом обязанности о которых рьяно рассказывает Чернобог. Он не хочет, не желает быть вовлеченным в это.       Словно змей извивается, убегает и исчезает во тьме ночной, чтобы не слышать, не видеть. Кощею тошно, Кощею больно. Явь душит туманным зверем из тьмы его, заставляя улыбаться, играя в эти лицемерные игры богов. Жизнь среди них претит горьким вкусом после перебродившей медовухи.       Вместо этого он путешествует, исследует мир. Кощей впитывает все традиции и уклады разных миров, жадно и ненасытно. Пьет коньяк на горе Арарат с другими богами. Бегает по полям и лесам с Артемидой, впитывая все что она рассказывает. Учится выдалбливанию витиеватых букв на деревянных дощечка в династии Цинь. Он тянется ко всему новому, как в последний раз распивает вино с греками, смеется до боли и гонит все мысли прочь.       Радомир однажды называет в шутку его ребенком, упорно скрывающимся от реальности. Кощей не отнекивается, глубоко внутри соглашается. Сам понимает, что бежит от ответственности.       — А ты кто? — дразнит он.       Вино льется из кубка, окрашивает меховые ткани, когда Кощей вновь делает глоток. Какой-то праздник викингов, Один голосит на весь Асгард громче чем бык во время гона. Кощей издает тихий смешок над собственной шуткой.       — Я трезвенник в отличие от некоторых.       Радомир отворачивается, жует какой-то пирог из оленятины. Кощей пожимает плечами, мол как хочешь. Музыка бардов оглушает, кто-то кидает топор в певца. Парень увернулся, продолжая кричать песни похабного типа. Но викингам плевать, они веселятся, пьют и живут, живут в моменте. Им все равно, что будет завтра. Главное сегодня, сегодня успеть все возможное. А завтра, завтра разберемся с новыми проблемами.       — Как тебя сюда занесло? — с любопытством кричит Кощей.       В зале слишком громко, викинги пьяные издают ещё больше звуков чем трезвые. Иронично смешно, думает он. Приведи армию из другой страны сейчас, они перережут глотки всем им. Без доли сожаления. Другие озлоблены на викингов, мечтают убить проклятых варваров, разрушающих их города и села.       — Локи по пьяни пригласил, — отмахивается тот.       Кощей смеется, подливает себе и ему ещё вино и жадно, жадно пьет. Локи его тоже пригласил по пьяни. ***       Кровавым маршем смерти из вина идут он и Дионис, окропляют пороками страстно выглядевшими, внушают ложные надежды и пагубные привычки. А кровь все льется, проливаясь на каменные жертвенники отрубленными головами козлёнков и зарезанных мужей в порыве воздействия божественных сил.       Бесконечность не придел его безумию, однажды замечает его жена Ариадна. Кроткая, тихая и на мышку, запуганную слоном похожа богиня. Она красивая и спору нет почему Дионис выбрал ее в жены.       Да только тоска щемит берега души Кощея в сотый раз наблюдая за кровавыми жертвами. Козленочка все-таки жалко, животина еще молодая. Менады в трансе на языке странном напевают что-то, а Дионис в середине стоит, грязный от крови. Нет, все-таки надо было у скандинавов оставаться или в острова где солнце не заходит никогда. Путешествие по Греции стало скатываться в странные осколки жизни и загубленных за зря людей.       — Уходи пока не поздно, — разъярённо шипит она ему на ухо.       Ариадна за спиной его стоит, руки скрещены на груди, а на лице смиренный покой старины и боли. Она смирилась давно, остыла к борьбе и давно ушедшему счастью жизни супружней.       — Не могу, — выдает он, удивляясь даже самому себе.       С одной стороны, он хочет уйти, покинуть грязное место, пропитанное грехом и архаичностью. Даже в родной Нави не так чуждо ему было! Но он еще не насытился, еще вдоволь не нагулялся, не наигрался с опасностью и жизнью.       — Дурак, — говорит она, вслух озвучивая его мысли.       — Знаю, — соглашается Кощей. — Молодой и глупый дурак.       Вечером темным, стоило солнцу зайти за горизонт и ритуал закончился. Менады расходятся кто куда, выращивать, готовить или за скотом следить и пасти. Дионис под руку с женой, уводит и скрывается в доме маленьком.       Кощей на камень присаживается, устало потирая виски, а ноги пену морскую чувствуют. Остров Наксос не тревожится, оставаясь молчаливым к ужасам что на нем происходят. Откуда-то вылезает к нему любопытная и надоедливая менада, имени которой он так и не запомнил. В белых хитонах и босыми ногами, они все слились для него в единое.       — Господин?       Молчит, глазками своими черненькими на него смотрит, а личико милое, пухленькое и совсем еще юное. Дочка, наверное, чья, думает Кощей. Если поискать по острову может и мать найдет, чтобы всучить ей непутевую дочку в руки и уйти. Шляются тут, достают его.       — Чего тебе? — устало говорит он.       Менада наклоняется к нему на плечо тонкую, бледноватую ручку кладет и улыбается невинно, нежно.       — Господин пойдемте зайдем, простудитесь.       На острове у каждой менады был свой маленький домик, уютный и теплый, а ему всегда же чудилось, что там пахло кровью и слышались крики людей простых.       -Отстань, дрянь! Че не понятно? — он сбрасывает ее руку с себя, рявкает грозно и слышно зов костей мертвых в его голосе.       Мир раскрашенный в серые, черные и красные цвета, припудренный сурьмой женской и духами сладкими настигает его. Менада резка и быстро запечатлевает поцелуй на его холодных губах, поцелуй с запахом крови и винограда. Только рот он открывает, чтобы наругаться дерзкую девку, да так чтобы звезды сверкали на глазах от боли, а ее след простыл. Убегая, пятками сверкая, хохотала менада. ***       Кощей не поет, почти кричит под частушки на празднике, бессвязно и пьяно шатаясь, садится на лавочку. Взор плывет буйным морем, ничего не понять и разглядеть. В воздухе витает запах блинов, свежей зелени и весенней капели. Снег тает, тает безумно быстро, земля прорезается, возрождается подобно подснежникам от долгого сна. Его желания, рвения и хотения тают как этот снег, быстро, быстро. Он уже ничего не хочет, свалится в ближайшее зеленое поле, заснуть крепким сном.       Кости перестукиваются внутри, буйно, беспокойно, возвещая о том, что не нужно было пить водку, привезённое Велесом с мест где, обитает северный народ. Чересчур крепко, вязко и холодно осела жидкость внутри, беспокоя оболочку князя Нави.       Он ловит пронзительный, хладный взгляд Чернобога в толпе, сжимает зубы до боли, закатывает глаза и вздыхает. Пропал он почти на столетие, не оповещал его о своих делах житейских, ну и что такого. Он почти слышит, как его называют бесхребетным, презрительным пьяницей, что не понимает ценности своего статуса.       Юркнув за большой дуб, спрятавшись от прозорливых глаз всех собравшихся богов, Кощей оседает устало на землю, облокачивается о корни, торчащие из-под земли. Он на грани ненависти к этому праздника, суть и смысл вещей для него закрыт ровной стеной, неразгаданной. В чем вообще смысл масленицы, уже все равно.       — Ты сел на мешок с обедом, — холодно подмечает голос женский.       Кощей открывает глаза, жмурится от яркого весеннего солнца и смотрит на странного вида незнакомку, хмурую и злую. Задремал, наверное, особенно после долгой дороги с земель китайского императора.       — Что, прости? — растерянно говорит он.       Задремал, точно задремал.       — Бренную тушу убери, говорю!       Незнакомка рявкнула, зверь рядом с её ногами оскалил пасть. Предупреждающее понадеялся он. Кощей смекнул, волк или нет, питомец у девки необычный. Лучше спастись, не проходя круг перерождения и возвращаясь обратно. Внутреннее чутье щекотало, предупреждая об опасности. Зверь в легкую может съесть тело, пока он перерождается. А она даже глазом не моргнет, по головке волка погладит и скажет какой он хороший.       — Вот, прости.       Кощей встал с места, отряхнул шаровары и рубаху от листьев и грязи. Приведи хоть в какой божеский вид, балбес, думал он. Она кивнула, взяла мешок, раскрыла и отдала что-то волку, тот за милую душу проглотил тут же. С минуту долгую, смотрит на странное действо как завороженный. Она садится под дерево, волк рядом. Белая шерсть аки снег блистает на солнце, тело крупное, лапы огромные, а когти кажутся острыми. Он едва не мычит от разочарования, боясь подступится к странной женщине. Какой же из тебя бог, вот чтобы обязательно сказал Чернобог. Она снимает капюшон, белесые кудрявые волосы разметались по плечам. Лицо аккуратно сложенное, а глаза яркими синими огоньками смотрят на него.       Кощей сглотнул, схватившись за рубаху и сжал ткань, чувствуя, как сердце птицей, загнанной колотиться. Неужели это то, о чем говорила матушка? Однажды найдешь ты ту, кто будет твоей смерти на конце иглы, спрятанной в яйце, а то в сундуке, глубоко зарытое на изнанке Нави. Шептала тогда матушка, много тысяч зим назад, гладя его по голове, топорища черные волосы.       — Ты чего глухой? — она хмурится. — Я говорю есть пойдешь? Нас зовут.       Кощей моргнул несколько раз, прогоняя наваждение и посмотрел четче на неё. Звуки мира вернулись; гомон голосов других богов, стук деревянных приборов для еды и весенняя капель. Он кивнул несколько раз, слишком быстро и странно даже для него.       — Да, да, извини. Я задумался.       Она пожала плечами, встала с земли, отряхнулась и поманила ручного зверя за собой. Кощей спохватился, засеменил следом за ней. Поравнявшись со странной девкой, наклонился чтобы спросить.       — Как тебя зовут? Я не всех богов запоминаю поименно, — шутливо улыбается он, стараясь выглядеть невинно и непринуждённо.       А в голове только слова матери о смерти на конце иглы и прошлых годах, когда он мотался по миру, неприкаянной душой ища непонятно что.       — Морена, — она улыбнулась, взглянув на него. — Для близких Мара.       Кощею почудился громкий звериный рык существа из глубин моря, тонущий корабль в бурю и истощеные вопли людей, захлебнувшихся от воды в легких. В этой суматохе тонул и он, тонул глубоко и беспросветно. Это не смерть, не жизнь, а новый виток нити в полотне бесконечности, что сплетает Жива.       Куриные головешки, ведь она не пришла на масленицу! Собака мерзкая, хихикает, наверное, над ним сейчас.       Он сглотнул ком в горле, стараясь звучать уверенно:       — Приятно познакомиться. А меня зовут Кощей Бессмертный.