Молчишь.

"Коколия, ты....!" Это, наверное, последнее, что помнила Сервал перед тем, как оказаться здесь. В темном помещении, освещённом мутными лампами накаливания, есть только койка и ширмы, окружающие со всех сторон. Где она? На руке виднеется бинт и капельница. Оу, теперь всё ясно. Блондинка после встречи с Первопроходцем изменила своё мнение о прошлом, поняла, что его необходимо отпускать, а не мучаться, но всё же ей тяжело. Тяжело от осознания, что её оставил дорогой человек, не сказав ни одной весомой причины для разрыва их связи. И пусть Сервал перебирала эти болезненные осколки прошлого своими бледными руками снова и снова, стирая кожу в кровь, ей не хватало слов, мыслей, чтобы отбросить фрагменты болезненного расставания. Да, она прям как мелкая школьница мечется из стороны в стороны от "Да к чёрту её!" до "Но почему?". Сервал знала, что враг она сама себе, только её сознание заставляет биться с Коколией во снах, цепляться в её плечи и рыдать. Взгляд падает на стоящую рядом капельницу. Самый настоящий враг она сама себе. Если бы не её чувство обиды, несправедливости, гнева к бывшей Верховной Правительнице, то Сервал определённо разгорячено не пошла бы сама к месту её гибели. А что она там забыла? Да, блондинка теперь сама задаётся этим чëртовым вопросом! Всё, что она помнит, это слова горящей несколько лет в ней обиды, и сколько бы раз девушка не делилась ею с друзьями, братом, гребанным зеркалом, ничего не менялось. Сервал решила подвигать руками, чтобы открыть ещё одно воспоминание похода в опасную зону. Одна кисть что-то крепко сжимала, едва виден какой-то чёрный элемент. Блондинка с трудом раскрывает ладонь, она ещё не слишком хорошо пришла в сознание. Глаза раскрываются. Ох. Это маленькая деталь той гитары, которую она жестоко разломала на месте чужой смерти в знак разлуки с прошлым. На лице проявляется обидный оскал. Видимо, в тот день она соврала Гепарду и Первопроходцу о том, что всё кончено: она же взяла частичку этой гитары себе. И вновь. Вновь обидно за себя, за свою жалкую память, за свои мысли и воспоминания о Коколии. Сервал даже не замечает, как по её лицу течёт горячая слеза. Но ощущает эту каплю обиды только тогда, когда кожа начинает болеть. Что это? На лице девушки и вдоль шеи есть открытые царапины, где прокатилась слеза, оставляя болезненные уколы на коже. Сервал морщится и от этого ерзает на кровати: руки поднять тяжело, а встать нет сил, она не контролирует своё тело. Койка скрипит, и всему помещению это слышно. За ширмами свет чуть ярче, чем с потолка, очевидно, там чьё-то рабочее место. А блондинке уже безразлично, она более чем уверена, что никого нет рядом, как обычно. Хотя подпускала ли она кого-то близко? За одной болезненной слезой, уже высохшей на шее, последовала ещё одна, и ещё, ещё. Девушка плачет и сама не знает отчего. Либо в очередной раз от обиды, а может от своей же беспомощности не только от невозможности отпустить прошлое, а ещё из-за своей недвижимости на этой постели. В такие моменты ощущается удушающее одиночество. Сервал привыкла плакать бесшумно, но попытки поднять руки и вытереть горячие слезы, создавали многочисленные скрипы койки. Чьё-то внимание это привлекло. Звук отодвигающегося стула и вздох. Тихий, короткий, очевидно, привыкший к обслуживанию пациентов. Сервал сжалась внутри: ей ещё хуже. Сейчас кто-то увидит её в разгаре истерики, которую она не может остановить. Слëзы льются сами по себе, девушка никаких эмоций не испытывает, просто плачет. И вот, когда ширма раскрывается, блондинка жмурит глаза, не желая встречаться с незнакомцем лицом к лицу. Сквозь веки бьёт оранжевый свет лампы, которая стоит в противоположной стороне от койки. Звучит мягкий женский голос, до боли знакомый. – Госпожа Сервал? Блондинка узнаёт этот голос и уже становится стыдно, жмурит глаза и плачет, прикусывая нижнюю губу. Черт! Возьми себя в руки! – Ох! Вам больно? – тревожно спрашивает врач, подходя к раненой, – Тише, не двигайтесь. Сервал распахивает мокрые глаза. Да, она не ошиблась, это Наташа. Обеспокоенный и серьёзный взгляд сталкивается с красными глазами. – Нет, всё в порядке, это не из-за ран, – голос дрожит, можно подумать, что та врёт, но причина слез действительно другая, – Всё хорошо. Наташа вздыхает и проверяет капельницу: – Госпожа Сервал, мне кажется, что ваши слова не подобают внешнему виду. А пациентка лежит, кусает губу, и снова текут слезы. Хуже всего вышло, что здесь оказалась её знакомая, хоть и не близкая, но встреча у них была ранее. Молчание. Наташа без слов внимательно бегает глазами по Сервал, и ей больнее всего видеть лицо. Блондинка ведь не была уже подростком и даже не чересчур молодой, вполне была ровесницей врача, но что-то в её характере, лице, одежде навевало бунтарским духом. Сейчас же она выглядела как обиженный ребёнок после драки. Наташа садится на табуретку около койки почти бесшумно, смотрит на лежащую. А та не успокаивается, но пытается прокашляться, чтобы быть готовой к разговору. Первым паузу рвёт врач: – Ты там была совсем одна. – Меня привёл сюда Гепард? – спрашивает Сервал хрипло, игнорируя предыдущие слова. – Да, – женщина отвечает кратко, ведь знала, что длинные речи не имеют толка для только пришедшего в сознание пациента. Блондинка хмыкает и отворачивается к тёмному углу скромной палаты. Картинки складываются. Она вспоминает, что не была готова к встрече с созданием Фрагментума, ведь забила голову гребанной Коколией, да так сильно, что забыла об опасности. Очевидно, братец понял, что она могла оказаться только там и пришёл на помощь. Ей снова больно. Больно от своей бездарности. Вдруг из мыслей её вытягивает Наташа: – Знаете ли, я много раз заставала пациентов в вашем состоянии. Обычно они бросались либо бежать, либо плакать в плечо, рассказывая об их судьбе и тяжёлой ноше. Но вы молчите, как партизан, – она выдерживает паузу, наблюдая как Сервал настораживается, – В одиночку пошёл бы туда тот, кто хочет покончить с собой, ведь это верная смерть. Я вижу, что вы приходили туда не за смертью. Блондинка поворачивается к Наташе и надеется, что та прочтёт хотя бы что-то в её глазах. Она не может говорить, не знает что сказать, хотя в её душе огромный ком. Слезы на подходе, и единственный укус собственных губ может задержать этот потоп. Вдруг чужая рука в перчатке тянется к лицу и ложится на влажную от слез щеку. – Не кусайте. Зачем себя сдерживаете? – серьёзно говорит врач, но с заботливым выражением лица. Сервал разрывает внутри на части, она пытается укусить губу, но не может больше, хочет сжать в кулак край постельного, но не может. Её тело пытается подняться навстречу чужому. Наташа понимает это и аккуратно помогает справиться ей с собственным весом. Что же происходит? Сервал не плачет и не касается Наташи, хотя вот-вот она пыталась подняться, чтобы разрыдаться ей в плечо. Сил нет. Больше нет даже на слезы. Она просто держится одной рукой за чужое предплечье и больше не может двигаться. Врач следит за её дыханием и сердцебиением. Можно легко понять, что сейчас собеседница борется сама с собой. Наташа снимает перчатку и обрабатывает руки антисептиком, лежащим на тумбе подле. Дальше уже чистая ладонь начинает утирать слезы бедной Сервал. А внутри последней борьба резко оборвалась, когда кожу начало что-то греть. Ей когда-либо вытирали слезы? За последние несколько лет хотя бы? Пусто. – Госпожа Сервал, вы.. – Можно на "ты"? – говорит пострадавшая, наклоняя голову вниз. Ей стыдно. Что она может ответить Наташе? Блондинка прекрасно знала, что та очень проницательный предводитель, точная, как часы, рядом с ней даже не стояла бесшабашная дура, застрявшая в прошлом. – При нашей первой встрече ты была очень сжата, но я часто видела тебя на улицах Белобога, – свободная рука движется к плечу и ложится на него, уже имеется опыт успокаивать пациентов, – На выступлениях и со своими друзьями ты другая. Так, почему ты сейчас в слезах и не можешь ничего сказать? – Наташа, я ничего не могу сказать на этот счёт. Всё это так глупо и бессмысленно, а самое странное, что я не могу выразить всё то, что чувствую, – Сервал снова дрожит, снова плохо, – Я туда шла, не пребывая в здравом уме. Рука сжимает деталь гитары, неприятно упирается металлический корпус в руку. Прямо как её воспоминания о Коколии: больно, въедается до крови, но отпускать ни за что не хочется. – Сервал, я лечу только физические травмы, но ты страдаешь. На тебе это написано. Ты ранена в сердце, раз всё, что есть в тебе "невыразимо". – Мне стыдно за то, что я выгляжу так слабо перед тобой, – блондинка выдерживает паузу и сжимает уже чужую кисть, – Ты абсолютно права. Наташа гладит чужое плечо в надежде ослабить мучения девушки напротив: – Я давно за тобой наблюдала и, честно говоря, была огорчена, что ты показываешься с разных сторон перед каждым. Сервал, ты теряешь себя? – Наташа! – впивается в плечи Сервал, и в это же время виновато гладит их, – Наташа.. Давай помолчим. Врач смотрит на чужие руки, одну руку блондинки она опускает вниз, ведь там была игла от капельницы. Сервал отдаётся, ничего не чувствует, утыкается в чужую шею. Это её попытки согреться. Наташа в свою очередь подаётся вперед и крепче обнимает сидящую напротив. Гладит её голову, немного покачивает в объятиях и сама прикрывает глаза, ощущая мокрую от слез кожу на шее. Они застыли, сидят тихо-тихо так, что даже слышен гомон на улице через плотные стены. Врачу хочется разорвать молчание, потому что на языке крутилось: "Всё хорошо, я теперь рядом". Но она сама не знала отчего видит в Сервал ту, которой она несомненно поможет. Наташа ничего обещать не может, но прямо сейчас она понимала, что хотела бы узнать чужую боль, хотела бы не быть просто врачом, который застал её в слезах. Её сковывает непредсказуемость Сервал. – Прости, но я хочу задать один вопрос, – шагает через себя Наташа, обнимая чужое тело крепче, – Ты хочешь стать ближе в неформальной обстановке? Да, это её желание. Пожизненная точность в каждом шаге, огромный груз на плечах, забота ко всему и каждому – это противоречило образу жизни Сервал? Её суматоха, искрящаяся улыбка, своевольность всегда манили к себе. Да, Наташа знала о том, что ей эта роль не подходит, это не её образ жизни, но где-то глубоко она желала оказаться рядом с "мисс спонтанность" и стать частью подобного. Сервал молчит, хочет сказать "да, конечно!", но не может выдавить ни слова. Она попыталась сказать что-то, вышел только жалобный хрип, после которого Наташа гладить руки, грея их. Блондинка дышит шумно, нос едва способен проводить воздух, но в женщину напротив она вцепилась мёртвой хваткой. Врач ждёт, знает, что тяжело не только говорить, но и соображать. Она наклоняет голову и греет дыханием светлую макушку. – Да, – Сервал говорит тихо, но сколько же в этом слове искренности и благодарности. Наташа медленно поднимается, обхватывает ослабевшую раненую и аккуратно вновь валит её на подушку, прижав чужую голову к своей шее. Она не отдаляется, обнимает крепко, хотела бы обнять ещё крепче, но знает, что будет больно. – Теперь всё будет лучше, – звучит шёпот над головой Сервал. Блондинка не отпускала, эти слова вызвали слезы, слезы счастья, надежды. И рука с деталью от гитары разжимается, с неприятным звуком вещица падает на пол. Это, наверное, единственный шум, который был создан между двумя женщинами, но он не помешал дальше прижиматься друг к другу. И это настоящий знак, что Сервал отпустила прошлое.