2001
Утренняя сонная деревушка — нестройный ряд однообразных плетённых домов с соломенными крышами утопает во всех оттенках насыщенного зелёного. Жар, уже окружающий мир пеленой, что невозможно уловить человеческим глазом, кажется, можно потрогать руками, а запах чайных листов, так привычный местным жителям плантации, проникает под самую кожу, напитывая её приятным пряным ароматом. Это утро одно из многих, когда Ким проснулся ни свет ни заря, разбудив при этом мать, досыпавшую те крохи времени, что остались после проводов мужа в поля. — Так сын бедного рыбака стал королём Сиама, — нежная улыбка матери согревает его приятнее, чем мягкое рассветное солнце. Крыльцо их уютного дома залито светом, а с кухни уже тянется манящий аромат завтрака, который Нари поставила прежде, чем непоседа Кимхан выпросил в очередной раз рассказать ему любимую сказку о Серебряном ключе. Крошечная на фоне материнской груди ладошка улавливает размеренное биение сердца, и Ким прикрывает глаза, растворяясь в этом мгновении покоя. — Пора кушать, солнце. Я положу, а ты пока открой окошко, — мягко произносит мать спустя несколько минут, и Ким согласно кивает, проворно слезая с коленей женщины. Оббежав дом, он ставит свою импровизированную подставку из тазика, чтобы дотянуться до немудрёной щеколды и распахнуть снаружи деревянные ставни. Для него помогать маме так же правильно и естественно, как дышать, он ведь любит её больше всех на свете.2002
— Чур ты ищешь, — просит Мон, осматривая вдоль и поперёк изученную за это лето местность. — Беги и спрячься хорошенько, а я буду считать, — кивает Ким, поворачиваясь спиной к другу, чтобы все было по-честному. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть… — сосредоточенно и громко считает Ким, даже не пытаясь схитрить и прислушаться к топоту убегающего друга. — Я иду тебя искать! — кричит мальчик, досчитав до десяти. Азарт игры захватывает его, и он распахивает глаза, живо осматривая все вокруг. Где колышется потревоженная движением листва? Мон не мог убежать далеко. Недвижимые ряды не дают никаких подсказок, и Ким начинает медленно обходить ближайшие чайные кусты, заглядывая под каждый. Дойдя до тропы, находящейся неподалёку, Ким натыкается на несколько широких деревьев и смотрит за ними, но тоже безуспешно. И тут Кима озаряет гениальная мысль, и он поднимает голову, находя чуть правее него Мона, сидящего на толстой ветке. — Нашёл! Теперь твоя очередь! — подпрыгнув несколько раз в попытке достать свисающую с ветки ногу друга, восклицает довольный своей сообразительностью Ким. Где бы ещё спрятаться? Кажется, за это лето они исследовали всю округу, забираясь и в храм по нескольким сотням ступеней, чтобы бегать меж многочисленных туристов, и в каждый встречный чайный куст, за что ни раз получали от отцов, работающих на одной плантации. — А давай сначала вон до того дерева наперегонки? Спорим, я выиграю? — подначивает его Мон, увлекая в другую игру, не менее захватывающую, чем предыдущая. — Спорим! — отвечает Ким и первый срывается с места, стрелой устремляясь к цели, но под ноги попадает толстая ветвь, из-за чего мальчик падает, бороздя коленом и ладошками землю. Саднит, очень неприятно, а слезы сами подступают от боли. — Ким, смотри, кровь пошла! Давай помогу, — Мон хватает друга за запястье, наклоняясь и кладя его руку себе на плечи. Неустойчивой конструкцией на трёх здоровых ногах, они полу идут полу прыгают до деревни, кажется, целую вечность. — Мам, Ким упал, — дом Мона ближе, и они усаживаются на крыльцо, дожидаясь, пока хмурая обеспокоенная женщина выйдет с аптечкой. — Ну как же ты так, дорогой, — причитает она, присаживаясь рядом и осматривая ссадину. Ко всеобщему облегчению ничего серьёзного, хотя струйка крови, стекающей по голени, и выглядит жутковато. — Слыхал, дела наши кажись совсем плохи, — доносится до Кима из дома, но он даже не вслушивается, полностью лишённый внимания и сосредоточенный лишь на боли. — Чего это? — уточняет второй голос. — Да как чего, того и гляди плантацию продадут, а нас в расход, — сокрушается первый. — Да уж, дела, — тянет мужчина.зима 2003
Сухой надрывный кашель режет слух, и Ким прикрывает уши, лишь бы быть от него подальше. Эта зима кажется слишком морозной. Температура уже месяц не поднимается выше пяти градусов, что в горах ощущается по-особенному тяжело. Из-за постоянной влажности густой туман затягивает плантации дымкой каждое утро без исключений, делая окружающий мир мрачным и серым. — Ким, ты идёшь? — слышится с улицы окрик Мона. — Мам, я пойду? — спрашивает Ким у лежащей на кровати женщины, что становится все больше непохожей на себя прежнюю, и, получив слабый утвердительный кивок, тут же выбегает из дома, спеша присоединиться к другу. Мама болеет уже несколько месяцев, и, хотя отец говорит, что скоро ей станет лучше, Ким видит, как она угасает, пусть и не осознает этого до конца. Забота о ней ложится на его хрупкие плечи, когда папа уходит на работу, поэтому он ценит каждую секунду, что можно провести вне стен дома, уставая от многочисленных обязанностей. — Давай наперегонки до храма? — самый верный способ согреться в такую погоду — хорошая пробежка, поэтому Ким соглашается на предложение Мона не задумываясь. И они бегут, так быстро, будто за ними гонится стая дворовых собак, подгоняя оглушительным лаем. Они летят вместе с ледяными потоками ветра, разгоняющего рассветную мглу до самых ступеней, где делают небольшой перерыв, чтобы отдышаться. — Как думаешь, сколько их всего тут? — спрашивает Ким, смотря на огромную лестницу, устремляющуюся ввысь. — Однажды я досчитал до четырёхсот шестнадцати, но потом сбился, — хвастливо заявляет Мон, он уже пошёл в первый класс, потому счёт даётся ему проще, чем Киму, только поступающему в школу в этом году. — Вот это да! Однажды я точно все пересчитаю! Отдохнул? Тогда побежали, — кидает через плечо Ким, первым устремляясь на ступени, но уже к середине лестницы теряя запал. Мон обгоняет его быстро и легко, смеясь вслед, и Ким собирает остатки сил, чтобы нагнать друга. Безнадёжно отставая всего на метр, Ким прибегает к цели вторым, от досады шлёпая ладонью ближайшее к нему дерево. — Ты жульничал! — восклицает Ким, но на самом деле и сам не может придумать в чём именно. — Враки, я честно добежал первый! — обиженно отвечает Мон, отворачиваясь и скользя взглядом по людям, снующим вокруг. Несмотря на то, что сезон давно кончился, туристов в этом храме хватает всегда. Торговые ряды с сувенирами, расположившиеся неподалёку облеплены прохожими так плотно, что разглядеть за ними товар почти невозможно. Ким наблюдает, как друг уходит куда-то в сторону, но не спешит останавливать его, все ещё ощущая раздражение от проигрыша. Ну и пусть идёт, ему то что, Ким разглядывает людей, размышляя, чем бы заняться дальше, когда взгляд цепляется за знакомую фигуру отца, подкрадывающуюся к мужчине, что ведёт увлечённый разговор с лавочником. Ким уже собирается окликнуть отца, чтобы спросить, что он делает у храма, но в последний момент останавливается, просто наблюдая. Сегодня даже руки не дрожат, с каким-то иступленным смирением думает Сомчай, запуская ладонь в топорщащийся карман с кошельком очередного солидно одетого прохожего. Он чувствует, что начинает привыкать к таким будням, пожирающим остатки его совести, но что ещё ему остаётся? Мир будто насмехается над ним, подкидывая с каждым днём все больше забот: сначала болезнь Нари, за каких-то два месяца сжёгшая его жену до неузнаваемости, а потом, будто этого было мало, компания «Asian Tea», на которую он работал десятки лет, обанкротилась, перепродав плантации и разогнав всех сотрудников. Новые хозяева перевезли своих рабочих, лишая местных надежды на будущее, и ему правда не оставалось ничего, кроме воровства, да попрошайничества. Лишь бы найти немного денег на лекарства, лишь бы его Нари страдала немного меньше.весна 2003
Положив ладонь на грудь матери, накрытую тонкой тканью домашнего платья, Ким чувствует биение её сердца, дублирующее его собственное. Это его маленький ритуал, который он совершает каждый день с тех пор, как мама заболела. Равномерное биение чужого сердца под ладошкой — дивный одинокий звук, расходящийся эхом, и окружающая тишина, разрушающая любой намёк на надежду, что становится оглушительной, когда теряет единственный ритм. Ким сначала даже не понимает, что не так, пока ледяной страх не достигает разума, отказывающегося воспринимать реальность. — Пап? — первыми отмирают голосовые связки, и он зовёт отца почти что шёпотом, зная, что тот в любом случае не придёт. — Пап, что-то не так, — зовёт он уже чуть громче, пока осознание ещё не добралось до него в полной мере, надеясь, что он появится из ниоткуда. — Почему оно не бьётся, папа? — кричит он и этот крик знаменует начало конца, разрушая безвозвратно все то, что делало его счастливым человеком. Следующий крик, надрывный, на одной ноте, посвящён ужасу осмысления. Ким хочет вцепиться в мать руками, трясти её, заставляя очнуться, сделать хоть что-то, но он не может пошевелить даже пальцем ладошки, намертво пристывшей к холодеющей коже. Не чувствует, как крупные отчаянные слезы стекают по его щекам, уничтожая крохи теплящейся надежды. Крик, снова оглушительный, тысячью осколков разбивающий тишину, слишком пугающую, чтобы в ней оставаться. Любой звук, хоть какой-нибудь, он цепляется за собственный крик, как утопающий за соломину, так же безнадёжно. Этот звук не заменяет равномерного ритма, спасающего его все эти дни, наполненные лишь мраком, болью и голодом. Отец переступает порог комнаты спустя пару часов, возвращаясь с того места, что он теперь называет работой. Ким все ещё не шевелится, сломленный горем потери настолько, что движение даже не приходит ему в голову. Слезы так и стекают, когда отец подходит к нему, ещё не понимая, что произошло. — Как у вас сегодня дела? — спрашивает отец, пытаясь выдавить тень улыбки на иссушенном переживаниями лице, но Ким даже не поворачивается, не произнося ни слова. Крик, раздирающий его голосовые связки измучил сильнее, чем он мог представить, и всё, что получается выдавить из себя, — слабый хрип, даже не оформленный в слова. Видимо, до отца доходит, когда он резким движением отпихивает сына, и Ким отстранённо наблюдает ужас на лице папы, судорожно вдавливающего пальцы в шею мамы в попытках нащупать пульс. Отец даже не кричит, он воет, сжимая хрупкое тело жены в объятиях. Образ отца, сильного перед любыми трудностями человека, разрушается сломленной фигурой, согнувшейся над мамой и воющей от всепоглощающего горя. Ким ни разу не видел ничего страшнее. Откинутый в сторону, Ким сжимается в углу комнаты, пытаясь стать как можно меньше. Кажется, что организм больше просто не выдерживает нагрузки, и он отключается там же, где сидел, проваливаясь то ли в сон, то ли в обморок. Сознание возвращается к нему рывком, и Ким резко садится, осматриваясь вокруг. Нет даже намёка на мысль, что это все был чудовищный сон, он сразу осознает реальность происходящего. Окружающий полумрак впитывает всё вокруг, бросая странные тени по комнате и делая мир ещё более жутким. Ким старательно избегает смотреть на постель матери, поднимаясь на ноги. Как будто посмотри он туда, это точно подтвердит безвозвратность потери. Лишь проблеск мысли о маме снова выдирает из него поток слёз, и Ким обнимает себя руками, пытаясь защититься от этого чувства. Не помогает. Почему папа оставил меня тут, совсем одного, мелькает обиженное в голове, и Ким находит в себе силы выйти из комнаты, так и не обернувшись. Возможно, ему стоило обернуться, хоть на миг, чтобы оттянуть неизбежное. Взгляд упирается в фигуру, словно парящую в воздухе, и Ким закрывает рот обеими ладонями, когда осознает увиденное. Хрип вырывается откуда-то из самой глубины, а слезы, до того слабо катящиеся, будто разом пересыхают от шока, пронзительного, заставляющего слабое тело вновь окаменеть. Руки повисают вдоль его тела двумя безвольными плетями. Искажённая картина человека, повисшего на верёвке, тянущейся с потолочной балки, кажется вообще не реальной и уплывает так же стремительно как и сознание, стремящееся всеми силами избежать этого ада. Звук глухого удара его тела об пол разрезает мёртвую тишину, и это последнее, что Ким слышит, отключаясь. Мрак, окружающий плотным давящим коконом, пробивает яркий луч, и он будто выныривает с огромной глубины, теряя остатки воздуха, когда приходит в себя. Весь, подобравшись, Ким отползает в угол в ужасе от того, что труп отца за прошедшее время не исчез. Обняв тонкие коленки и уткнувшись в них головой, он тихо поскуливает с плотно закрытыми глазами. Время растворяется под гнётом ужаса и горя, давящего со всех сторон, и Ким просто раскачивается на месте, надеясь, что сейчас всё пройдёт, что это чья-то злая шутка или что-то подобное. Гнилостный аромат вплетается в окружающий мир как-то неожиданно, спустя несколько часов, что Ким проводит в одном положении, лишь раскачиваясь из стороны в сторону. Его выворачивает мгновенно, стоит запаху приблизиться к ноздрям, и он успевает только расставить ноги, чтобы не попасть на них. Это резко приводит его в движение, он вскакивает сразу, как только поток заканчивается, и отбегает, снова натыкаясь взглядом на отца. Труп отца. Визг, и он выбегает из коридора, распахивая дверь и вылетая на улицу. Слёзы снова застилают глаза, толком не понимая, куда бежит, Ким шугается от случайных прохожих как от прокажённых. Каждый силуэт вызывает лишь ещё больший ужас. Его укрытием становится небольшой пролесок рядом с храмовой лестницей, Ким углубляется совсем немного, находя убежище за толстым деревом. Спрятавшись там, он закрывает глаза, пытаясь отдышаться, хоть как-то прийти в себя, вернуть какое-то подобие связных мыслей, но всё, что есть в его разуме — это непрерывный липкий ужас и горе, такой силы, что выдерживать его просто невозможно. Два простых вопроса: за что и почему, заполняют мысли, Ким хватается именно за них, повторяя самому себе бесчисленное количество раз. Казавшийся бесконечным поток слёз всё же стихает спустя пару минут или пару часов, Ким осматривается, пытаясь понять, что вообще он может делать дальше. Домой нельзя, того, что он видел никогда не было. Там дома родители будут ждать его, совершенно точно живые, просто не сейчас. Просто ему нужно побыть где-то совсем немного, чтобы пришло время вернуться. Поднимаясь на ноги, Ким решает просто идти, без цели, пока не придёт в нужное место. Какое — сам не понимает, сумбур в голове не даёт мыслить связно. Желание позвать на помощь гасит тут же, потому что это означает признать произошедшее. Ноги сами приводят его к бесконечной лестнице, устремляющейся ввысь сотнями ступеней. Ким хорошо умеет считать, делая шаг за шагом, он повторяет вслух: — Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… — Семьсот восемнадцать, — завершает он, переступая последнюю ступень. К этому счету он изгоняет из головы все мысли и осматривается вокруг пустым стеклянным взглядом человека, потерявшего разом любой намёк на смысл существования. Взгляд цепляется за киоск с уличной едой и, уловив яркий запах Пад Тая, Ким неожиданно для самого себя слышит, как его желудок урчит, реагируя на аромат. Сутки без еды дают о себе знать, Ким мнётся, пытаясь придумать выход из положения, когда замечает мужчину, отходящего от прилавка с заветной коробочкой в руках. Дальше действуют скорее инстинкты, чем он сам. Картинка мира смазывается от скорости, с которой он подбегает к мужчине, врезаясь в его ногу. От неожиданности тот покачивается, нелепо взмахнув руками, и Киму приходится подпрыгнуть, чтобы уцепиться за раскрытую коробку Пад Тая. Скорости реакции незнакомца оказывается достаточно, чтобы за эту коробку ухватиться, и теперь Ким напоминает маленькую собачку, зубами тянущую игрушку на себя. Только вот для него это не игры, а буквально вопрос выживания, голод к этому моменту ощущается так сильно, что его мутит. Он дёргает ещё несколько раз, пытаясь силой выхватить еду, но силой не выходит. Шаря глазами по незнакомцу, он натыкается на пистолет, скрытый за курткой, что приоткрылась от движений, когда его окликает мужчина сбоку. — Лучше отойди от него, — рука второго человека покоится на кобуре, он явно не понимает, насколько сильную угрозу его хозяину несёт это маленькое недоразумение, всё же не решаясь наставить на ребёнка оружие. Решение приходит к Киму мгновенно, будто озарение, проследив связь между угрозой, исходящей от второго мужчины и кобурой, он отпускает заветную коробочку, и проворно выхватывает пистолет из крепления и направляет его на владельца еды. — Отдай, — требует Ким полухрипом, стараясь выглядеть как можно более угрожающе. Скользкая улыбка незнакомца явно говорит о том, что его никто тут не воспринимает всерьёз, и будь у Кима что терять, он бы стушевался и убежал, но здесь и сейчас он достиг той грани отчаянного исступления, в котором видит лишь заветную цель, и не собирается от неё отступать. — Уверен, что тебе так нужен этот Пад Тай? — вкрадчиво уточняет Корн, теряя улыбку, когда улавливает исходящую опасность, казалось бы, от сопляка лет шести, что заставляет его посмотреть на него всерьёз. Это упорство вызывает в мужчине лишь восхищение, и он решает понаблюдать, как далеко тот может зайти, знаком руки приказывая охраннику отойти. — Отдай, — упрямо повторяет Ким, уже более твёрдо. — Ты ведь даже не знаешь, как он работает, верно? — наугад спрашивает незнакомец. Ким знает. Имея неуёмное любопытство шестилетнего ребёнка, он знает кучу разных вещей от устройства солнечной системы до базовых основ математики, а ещё очень любит задавать взрослым вопросы. Так однажды они с Моном уговорили дядю Фама — охранника плантации, на которой работают их отцы, показать им, как стреляет его ружьё. Уговаривали долго и со вкусом, доведя дядю до того уровня злости, что он уже был готов стрелять по ним. Именно это знание он использует, прицеливаясь в ногу мужчины и нажимая на спусковой крючок. Мир снова смазывается: откидывая пистолет, Ким устремляется к незнакомцу, с криком хватающемуся за ногу и подхватывает коробочку еды с земли. После взгляда на брючину, быстро напитывающуюся багровой влагой, его начинает мелко потряхивать от осознания совершенного, но отступать Ким не намерен. К сожалению, отчаянная попытка избежать наказания оканчивается почти мгновенно в руках амбала, что до этого сомневался, стоит ли брать ребёнка на мушку. — Ублюдок. Засранец мелкий, чтоб тебя, больно то как, — заходится мужчина, уже сидящий на земле и баюкающий раненую ногу, любовно, словно младенца. К ним со всех сторон стягиваются любознательные туристы, Ким брыкается, надеясь вырваться и затеряться среди них, но хватка у его надзирателя по-настоящему железная. До Кима долетают обрывки фраз женщины, вызывающей скорую, мат раненного мужчины, трёп туристов со всех сторон, и всё это смешивается в невыносимую какофонию, разрывающую его разум на осколки. Ограждаясь от этого, Ким закрывает глаза, сосредотачиваясь на цели изначальной. Поесть. Одна его рука в плену, но во второй зажат заветный Пад Тай, и Ким высыпает его остатки через край коробочки прямо себе в рот. Картина почти сюрреалистичная, поэтому когда Корн, взяв себя в руки, замолкает и находит силы отвести взгляд от ноги, он подвисает, не до конца улавливая, реально ли происходящее. Пацан уплетает его Пад Тай. Выстрелив ему в ногу. Кому расскажешь — точно не поверят. Корн и сам бы не поверил, не происходи это с ним. Он умеет чувствовать выгоду в вещах, что не кажутся такими на первый взгляд. Его клуб подпольных боев, приносивший огромный доход, был рождён из чего-то похожего, и в ожидании скорой, у него всё не выходит отделаться от навязчивой мысли о том, что этот парень встретился ему не просто так. Конечно же в перерывах между желанием вопить от боли в простреленной конечности. Ажиотаж от их представления немного спадает, люди неспешно разбредаются к моменту приезда скорой и полиции. Включённые вскоре фонари делают мир на несколько тонов бледнее, что окунает окружающий хаос в атмосферу нуара. Мужчина в форме смотрит на него с неприкрытым презрением, этим взглядом равняя с уличной шпаной, Ким злится на него, абсолютно справедливо и оправданно. — Этого я заберу, — не добившись от ребёнка ни слова произносит офицер. Усаживаясь в машину, Ким даже отчасти радуется этому повороту событий. Может, если он не расскажет никому кто он, ему и не придётся возвращаться домой.лето 2003
— А что прикажешь с ним делать? Мы понятия не имеем кто он, 48 часов почти истекли, а родители не подали его в розыск. Мы просто не можем держать его там дольше этого времени, — слышит усталое Ким на вторые сутки своего заточения в железной клетке. Он выбирает свою участь сам, не произнося за это время ни единого слова. В конце концов это не так уж плохо, если не вспоминать. Вспоминать о чем? Не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать — повторяет он самому себе бессчётное количество раз, пока шум в голове не стихает. Ничего не было. — Проверь всё ещё раз, все окружные деревни, каждого ребёнка, числящегося в списках рождённых. Ему на вид лет пять-шесть, ищи по возрасту. Вот и подкинул же нам работёнки, — ворчит второй мужчина в ответ. Ким находит для себя новое развлечение в пересчёте кирпичиков на стене рядом с кроватью, на которой он лежит, и за этим занятием проваливается в беспокойный сон, бросающий его из стороны в сторону. — Вставай, на выход, — врывается грубы голос прямо в голову. Он усаживается, потирая глаза, но на сборы времени не дают, Ким лишь успевает обуться, когда мужчина с буйнорастущими усами заходит внутрь, хватая за руку. Спросонья Ким силится понять, куда его ведут, но единственный взрослый молчит, поэтому остаётся лишь волочиться следом. От непонимания, куда его собираются везти, Ким, устраиваясь на заднем сидении, начинает действительно нервничать. Спросить тоже не может — это убьёт все его попытки притвориться немым. В нетерпеливом ожидании он смотрит в окно на пролетающие мимо привычные глазу пейзажи. Ужас прорезает его, когда Ким видит знакомые соломенные крыши родной деревни. Нет, только не сюда. Пожалуйста, куда угодно, только не сюда. Машина останавливается перед их домом, Ким вцепляется в ручку дверцы, не давая её открыть. Усатый офицер обходит машину и открывает дверь с другой стороны до того, как Ким успевает за неё ухватиться. Слишком, это все слишком. Крик, слабый, протестный, вырывается из него неосознанно. Он жмётся к дверце, ногами стараясь отпихнуть полицейского. — Да чтоб тебя, выходи, кому говорю! Так сильно не хочешь к мамке с папкой? Стыдно, что они тебя так плохо воспитали? Да выходи же ты! — теперь Кима тянут за ногу, впрочем, все ещё безуспешно. Плюнув, офицер захлопывает дверь, уходя внутрь дома, чтобы позвать родителей забрать поганца. В ожидании своего приговора Ким старается стать как можно меньше, подтягивая к себе колени и пряча в них лицо. Лишь раз он недоверчиво выглядывает в слабой надежде, что произошедшее было сном, и полицейский сейчас выйдет, сказав, что родители всё это время ждали его. Надежды разбиваются о бледного как полотно мужчину с усами, выбегающего из дома с зажатым обеими руками ртом. — Пришлите криминалистов, у нас два трупа… — шум в ушах достигает своих пределов, и Ким перестаёт слышать окружающий мир. Слёзы катятся по лицу уже несколько минут, но он не ощущает их, погребённый под давящим ощущением безнадёжности. «Мам, пап, я правда остался один?» — мелькает в его голове стремительно и тут же перекрывается этим дребезжащим удушливым шумом, заполняющим разум. Ким не замечает, как полицейская машина трогается с места, увозя его всё дальше и дальше от дома, который он видит последний раз в жизни.осень 2003
Дни проносятся так стремительно, что Ким не поспевает за ними. Новая жизнь полна абсолютно иными заботами, а окружающие в ней большей частью грубые и неприветливые. Это не укладывается в голове у Кима: как могут люди, объединённые одной бедой быть настолько жестоки друг к другу. Ему приходится быть жестоким в ответ. Первый раз, когда он обнаруживает свои шнурки связанными в мёртвые узлы, Ким спускает все на тормозах, принимая злую шутку. Это даёт его обидчикам осознание, что с ним можно так делать и на протяжении трех месяцев Киму приходится доказывать обратное. Постоянные «розыгрыши», вроде измазанного зубной пастой лица, переходят в ожесточённые стычки, сначала словесные, позже физические. Чем больше времени проходит, тем сильнее в Киме прорастает желание вырваться из этого места. Не осознавая правила игры, в первую ночь он сам загнал себя в эту ловушку, проведя её в слезах и завываниях. Местные делятся на касты, и худощавый, рыдающий Ким сразу был определён в низшую. Он быстро научился давать отпор, детство на плантации давало свои преимущества в виде неплохой физической подготовки, но вот научиться мыслить подло Ким так и не смог. Не имея поддержки и способности отомстить, он дожидался каждой ночи, не смыкая глаз часов до трёх и представляя различные варианты побега из этой дыры. За три месяца их накопилось не меньше сотни от совсем сказочных, где за ним приходят живые родители, до более реалистичных, где он крадётся по коридорам в ночи, чтобы украсть ключи у охранника. — Кимхан Вонг, опять затеял драку? — кричит женщина с другого конца коридора, Ранг с прихлебателями спешно сбегают, оставляя Кима отдуваться в одиночестве. — Моё имя Ким, — хмуро осаживает он женщину и, стирая кровь с разбитой губы, проходит мимо неё, собираясь укрыться в тишине комнаты. Остановленный мёртвой хваткой этой гарпии на своём запястье, Ким оборачивается, собираясь бросить что-нибудь колкое, но женщина оказывается быстрее. — За тобой пришли. Даю минуту, чтобы ты привёл себя в порядок, — сердце Кима пропускает пару тройку ударов, а неверие так ярко отражается на лице, что женщине приходится подтолкнуть его по направлению к собственной комнате. У местных детей не так много одежды, пара сменных футболок, джинсы да шорты. После того, как он наскоро смывает следы драки с лица, Ким выбирает самые презентабельные вещи в надежде, что сегодня предоставится шанс выйти отсюда. — Познакомьтесь, это наш Кимхан. Замечательный юноша, поступил всего три месяца назад, но уже успел завести множество друзей. Очень активный мальчик, — нахваливает его гарпия, а Ким застывает, нелепо открывая и закрывая рот. Солидный мужчина в дорогом костюме, рядом с ним такой же, но в костюме подешевле, и это бы выглядело как лучший из сценариев, если бы не навсегда запавшее в память лицо незнакомца с Пад Таем. Лицо с ехидной улыбкой, что Ким видит напротив. — Я уверен, что мы поладим, правда, Кимхан? — произносит Корн, довольствуясь шоком, который он вызвал. — Ким, — машинально поправляет он мужчину. — Меня зовут Корн. Рад нашей встрече, Ким, — соглашается с ним мужчина и протягивает ладонь для рукопожатия. Ким мнётся, не решаясь довериться, может, это злая шутка, которой Корн хочет отомстить ему за простреленную ногу? Но разве может он представить место хуже, чем то, в котором сейчас находится? — Я обещаю, что никогда не причиню тебя вреда, Ким. Ты можешь мне доверять, — словно прочитав мысли, добавляет Корн. Его собственная ладошка кажется крошечной в капкане большой грубой руки мужчины. Почему долгожданное освобождение ощущается скорее новым пленом? Дорога долгая и выматывающая, Ким ещё никогда не уезжал так далеко от дома, потому он смотрит на смену пейзажей за окном с неподдельным интересом. Привычная горная местность плантаций становится все более равнинной, деревья, раскидистые на севере, здесь встречаются крайне редко, а под конец поездки и вовсе сменяются диковинными пальмами. Разговор завести Ким даже не пытается, и, видимо, улавливая его настроение, хмурый мужчина за рулём, представленный Корном как Чан, делает радио погромче. За долгие часы пути мужчины успевают несколько раз сменить друг друга за рулём, а Ким пару часов поспать, вымотанный поездкой. Город, увиденный впервые, кажется Киму нереальным. Не может в мире существовать что-то столь большое и величественное, созданное рукой человека. Когда мама рассказывала про Бангкок, он даже вообразить себе не мог чего-то подобного. Дома великаны, сделанные из стекла, поражают так сильно, что Ким не замечает, как машина тормозит на одной из окраинных улиц. Район выглядит богатым, а сам участок, скрытый за массивными воротами, куда его ведёт Корн просто пестрит роскошью. Несмотря на это, новый дом встречает его холодом, идущим от самих стен, Кима передёргивает от мурашек, разбегающихся по телу. — Это был долгий путь, нам всем следует отдохнуть. Чан проводит тебя в новую комнату, все необходимые тебе вещи уже там. Поговорим обо всем завтра, — не терпящим возражений тоном отдаëт приказ Корн. Чан ведёт его на второй этаж, широким размашистым шагом, Киму приходится почти что бежать следом за ним, чтобы успеть. Распахнув дверь дальней от лестницы комнаты, Чан оставляет его в одиночестве. Новая комната кажется Киму безжизненной. Одноместная кровать, письменный стол и стул, шкаф в углу, серые обои, темно-синее постельное белье, ни одной детали, намекающей на то, что в комнате до него кто-то обитал. Шестнадцать часов в пути сильно измотали Кима, но он находит силы принять душ, расположенный за дверью прямо в комнате. Собственная ванная кажется чудом после жизни в приюте, где не было ни одного места, чтобы остаться наедине с собой. Наскоро обмывшись, он находит в шкафу пижаму, бегло рассматривая остальные вещи: однотонные белые и черные футболки, несколько спортивных штанов, шорты и строгий брючный костюм, висящий в отдельной секции. Не заостряя на содержимом внимания, Ким спешит наконец лечь в постель, тут же проваливаясь в очередной беспокойный сон. Утро встречает солнечным светом из не зашторенных с вечера окон, от которого Ким безуспешно пытается увернуться сквозь ускользающий сон. Осознав тщетность попыток, Ким просыпается окончательно. На утренние дела уходит минут десять и ещё примерно столько же уходит на то, чтобы решиться выйти из комнаты. Шлёпая босыми ногами по коврам, Ким выходит к лестнице, оглядывая всё вокруг. Новый дом напоминает ему старинный замок, точнее его собственные представления о старинных замках, сформированные из сказок, рассказанных мамой. Мама. Даже сейчас спустя три месяца Ким старается не допускать мыслей о родителях, от них больно так, будто прошлись раскалённым прутом или босыми ногами по острым стёклам. Идёт Ким в основном на манящий аромат выпечки. В кухне он обнаруживает пышную женщину лет пятидесяти, от которой веет уютом и домом. Чтобы не подкрадываться к крайне сосредоточенной хозяйке, Ким даёт о себе знать стуком о дверной проем. Женщина оборачивается, оглядывая его и расплываясь в радушной улыбке. От неё становится так тепло. — Ты рано встал, дорогой. Доброе утро. Садись скорее, завтрак почти готов. — Доброе утро, госпожа, — Ким мнётся у входа, ожидая подвоха, но всё же решается на ответную улыбку. — Можешь звать меня тётей Линдой, я прихожу сюда, чтобы готовить и убираться три раза в день, — представляется женщина, возвращаясь к своим делам. — Ким, приятно познакомиться, тётя Линда, — вежливо отвечает он. — Вижу все в сборе, — произносит за его спиной Корн, Ким подпрыгивает от неожиданности. — Доброе утро, господин Корн, — говорят они в один голос с домохозяйкой и так же синхронно улыбаются этому единодушию. — Доброе утро. Ким, давай оставим Линде её кухню, а сами обговорим некоторые детали, — отвечает с улыбкой, но не терпящим возражений тоном Корн. Киму не остаётся ничего, кроме как плестись за ним в кабинет в ожидании приговора. — Почему вы забрали заявление из полиции? — начинает Ким прямо и твёрдо, не размениваясь на лишний трёп. Этот вопрос не отпускает его уже целый месяц. — Я не собирался. Видишь ли, я считаю, что невзирая на обстоятельства, каждый человек должен отвечать за свои поступки. Ты удивишься, но весь отдел полиции чуть ли не умолял меня забрать это заявление. В итоге мы с ними сошлись на взаимовыгодной сделке. — Какой? — Твоё местоположение взамен на мой отказ от претензий. Как ты понимаешь, я намерен взыскать с тебя долг в любом случае. — Как? — Я оцениваю сохранность своего тела в определённую сумму. Сейчас у тебя, конечно, нет такой, чтобы отдать, но я предлагаю тебе заключить со мной договор. Я дам тебе нечто бесценное — навыки, чтобы заработать. За это ты до восемнадцати лет выполняешь все мои приказы. Пойдёт? — А разве у меня есть выбор? — Выбор есть всегда, мой юный друг. Ты так же можешь вернуться в детский дом и жить там, сам решая, как выплатить долг. Мне нужно твоё добровольное согласие. — Давайте ваш договор.2023
Веки неподъёмные, словно налитые тяжёлым свинцом, ощущаются двумя массивными булыжниками, продавливающими череп насквозь. Сознание возвращается к Че неспешно, даруя дичайшую головную боль, и первое, что он проверяет, — способность дышать. Воздух сладкий, и он наслаждается каждым вдохом, впервые осознавая всю важность этого обыденного действия так ярко. Скользя взглядом под закрытыми веками, он несколько раз пытается хотя бы приподнять их, к собственному разочарованию, безуспешно. Тело ощущается сплошным синяком, будто его пинали ногами, и сначала Че даже не различает среди боли, сковывающей грудную клетку, тяжесть чужой ладони. Осознает её только когда та пропадает, и Порче собирает все силы, приоткрывая глаза на пару миллиметров, успевая увидеть нечёткий силуэт, скрывающийся за дверь. Почему-то от него на душе становится тепло.