Испорченный

      Он и двое статистов как раз задерживаются у ворот школы, потому что придурки пытаются уговорить Кацуки пойти посидеть за игровыми автоматами, когда по толпе идущих домой учеников проносится ропот и все вдруг начинают останавливаться, задирать голову и смотреть куда-то вверх. Кацуки следит за их взглядами, понимая, что все почему-то смотрят наверх, и у него внезапно перехватывает дыхание.       Одинокая фигура на крыше школы выглядит до боли знакомой.       Ноги несут его вперед раньше, чем успевает настигнуть осознание.       Деку.       Деку собирается прыгнуть. Сейчас!       Этот идиот прямо сейчас стоит там, наверху, потому что именно это всего несколько десятков минут назад предложил сделать ему Кацуки.       От одной только этой мысли его сердце начинает бешено биться в груди и неведомое чувство наполняет его, полностью затмевая разум и отбрасывая всё остальное.       Единственное, что осознает Кацуки в этот самый момент: он должен — просто обязан! — добраться до задрота.       Между тем под ногами его уже мелькает школьная лестница. Сильные, быстрые ноги перепрыгивают через ступени, тело Кацуки жужжит, вибрирует от адреналина, шум вокруг кажется приглушенным…       Дверь с грохотом распахивается, когда он влетает на крышу и тут же останавливается, ругая себя — Кацуки совершенно не подумал, что резкий шум мог напугать Деку и заставить его сорваться со своего шаткого места на краю.       К счастью, Изуку по-прежнему остается наверху, только вздрагивает и испуганно оборачивается. Его глаза изумленно распахиваются, когда он осознает, в чьей компании оказался. Кацуки думает, что они похожи сейчас на глубокие озера, наполненные стоячей водой: зеленоватые и мутные, затуманенные от горя.       Чужая душевная боль вибрирует в его груди, обвивается липкими щупальцами вокруг сердца, словно его собственная, когда Кацуки полностью осознает, что застывший перед ним сломанный человек — это целиком и полностью его рук дело.       Кацуки сделал это. Кацуки разрушил его до основания, сломал по кусочкам и выпил до дна. Это он довел своего так называемого друга детства до крайней черты, лишил всякой воли к борьбе, к сопротивлению, лишил желания жить и это… «Это… прекрасно», — думает он в благоговении, почти дрожа от охватывающего его восторга и ликования.       Кацуки опьянен этим чувством — зависим от него, едва успев попробовать его на вкус. Никогда за четырнадцать лет своей жизни он не чувствовал себя настолько могущественным.       Никогда за годы своего существования он не мог представить, что может иметь над кем-то такую власть. Да, само по себе чувство превосходства не было для него новым — в этой школе ему боялись перечить даже учителя, что говорить о ничтожных одноклассниках, но разве это могло сравниться с тем, чтобы буквально держать чью-то жизнь на кончиках своих пальцев?!       Совершенно новый уровень.       И он даже не имел ничего из сказанного в виду! Просто как всегда возился с Деку, потому что тупица всё еще цеплялся за свои глупые мечты, и Кацуки, по доброте душевной, просто обязан был указать ему его место — и только поглядите, Деку стоял здесь, на крыше, приняв его слова за руководство к действию.       Кацуки почти соблазняла мысль заставить его сделать это.       Это было бы до смешного просто. Всего парочка насмешек, и Деку с радостью сделает этот последний шаг. Кацуки почти видел его лежащим внизу, на твердом бетоне — раскинув руки и ноги в нелепой позе, с разбитой головой и ярко алой кровью, заливающей всё вокруг.       Сломанная кукла — еще более бесполезная, чем прежде.       Он даже мог просчитать, что будет дальше.       Отчаянные крики ужаса внизу.       Бледная, умирающая изнутри тётушка Инко, заливающаяся слезами.       Может быть парочка неприятных встреч с полицией. «Я умолял его передумать, офицер. Блять, на коленях готов был стоять — я просто хотел, чтобы он был в безопасности и бросил эту дурацкую идею стать героем, потому что знал, что это убьёт его рано или поздно, но я никогда не думал…».       Они съедят это из его рук с потрохами, даже если не поверят. У него есть будущее в кармане с его причудой, а Деку был и останется беспричудным ничтожеством, до которого нет дела даже собственному отцу.       Всего пару слов, думает Кацуки, глядя на дрожащего на ветру Деку, на мгновения позволяя себе насладиться этим сценарием, прежде чем осторожно шагнуть к нему, надевая на лицу маску страха и вины. — Деку, — шепчет он так мягко, как только может. — Деку… Изуку, не надо.       Тусклые глаза настороженно следят за ним: тощее тело опасно покачивается. Снизу доносятся голоса, но разобрать, что они кричат, почти невозможно: может они уговаривают Деку передумать, может, что куда более вероятно, напротив, подзуживают прыгнуть — плевать.       Бакуго знает, что единственное, что имеет сейчас значение — это он сам. В данный момент он единственное, что отделяет Изуку от смерти.       Кацуки едва удается сдержать дикую ухмылку, в которую так и тянутся сложиться его губы — нельзя позволить себе выпасть из образа. — Разве ты не этого хотел… — шепчет Деку едва слышно и так растерянно, что будь у него действительно сердце, оно бы наверное сейчас кровоточило.       Вместо этого Кацуки почти хочется рассмеяться от его драматизма — как будто раньше ему вообще было дело до благополучия задрота?       Вместо этого он судорожно качает головой, подступая ближе. — Я никогда не думал, что ты послушаешься меня, — признается он, поражаясь дрожи в собственном голосе — он звучит искренне даже на свой взгляд: вероятно, потому что действительно имеет это в виду. — Ты всегда казался таким упрямым, я всего лишь хотел…       Слова свободно льются из его рта, складываясь в паутину безобразной лжи, мягко оплетающей растерянного задрота. Глаза Изуку скользят по его лицу, пытаясь определить говорит ли он правду или нет, не обращая внимания на то, как близко Кацуки подбирается к нему с каждым шагом. — Деку, пожалуйста, — шепчет Кацуки, когда оказывается почти на расстоянии протянутой руки от задрота. — Ты не можешь сделать этого. Я просто… я просто не знаю, как я потом будут жить, зная, что твоя кровь на моих руках. Я никогда не смогу быть героем после того, как собственными руками убил своего друга детства, понимаешь? Обещаю, я искуплю вину и сделаю всё правильно… Просто возьми меня за руку, хорошо? Дай мне еще один шанс!       Кацуки кажется, что мир вдруг застывает, когда Изуку тупо смотрит на его протянутую ладонь. Секунды растягиваются на вечность, и он вдруг пугается, что Деку почувствовал его фальшь — что прямо сейчас он рассмеется ему в лицо, оттолкнется и полетит вниз, решив унизить его, отвергнув, в самом конце.       Затем прохладная ладонь ложится в его собственную, и Кацуки рывком притягивает его к себе — оба падают на колени, и он стискивает дрожащего задрота в своих руках, чувствуя себя удавом, обвивающим кольца вокруг беззащитной жертвы. Тело его глупого Деку кажется таким маленьким, когда содрогается от рыданий, и Кацуки осторожно трется лицом об его волосы, гадая, достаточно ли этого для утешения.       Собственный пульс медленно приходит в норму, красные глаза задумчиво смотрят на край крыши — он немного, самую малость, жалеет о своём решении, но потом на губах Кацуки проступает жестокая улыбка.       Ничего, впереди у него будет еще не мало возможностей подвести кого-нибудь к краю. Будет еще много сломанных кукол впереди, размышляет он, собственнически поглаживая зеленые кудри, но что бы ни случилось дальше, Изуку всегда будет его первой.       Кацуки собирается сохранить его и держать при себе, чтобы всегда иметь живое напоминание об этом сладком моменте.       Кто знает, может быть он даже соберет его обратно — только для того, чтобы увидеть, сколько времени это займет и как далеко простирается его власть…