Отголоски

Маленькая девочка Ви глотает кровь, текущую из носа прямо в горло, и отплевывает сложносочиненные матерные пируэты в лицо обидчикам в пару раз крупнее ее самой. Она машет своими крохотными кулачками с побитыми костяшками и хрупкими запястьями и где-то между этими приключениями забывает познакомиться со страхом. В ее жизни так много смертей, что она пока что не понимает, что этого можно сторониться и бояться. Она думает, что схватки с костлявой старухой — единственное стоящее в этом городе и даже за его пределами. Маленькая девочка Ви знает: на улицах Найт-Сити все решает сила и наглость, потому дерзит всем подряд и неизменно получает за это по зубам. Маленькая девочка Ви еще не выучила всех правил улиц, но уже твердо убеждена, что однажды этот город будет у ее ног. Когда девчонка Ви — бойкая и резвая — берет свои первые заказы у местных клиентов, которым надо вытрясти последние деньги с полуживого обколотого должника, она думает, что это ненадолго. Что еще немного, и мир, горящий неоновыми барами и большими нулями эдди, накроет ее с головой. Но время идет. Девчонка Ви, рассекающая размытые улочки на стареньком байке, узнает, что город устроен совершенно не так. Но все равно вгрызается в его правила и отпускать не спешит. Когда в ее жизни появляется Уэллс, Ви уже знает, как устроен Найт-Сити. Знает, где достать паленый анестетик и как не мелькать в розыске полиции. Знает, что город перемалывает и выплевывает обратно любого, кто пытается его обыграть. Ви не может с этим смириться, но все равно соблюдает неизменную верность улицам и обходит корпоратов десятой дорогой. Где-то между пьянством и зачисткой сборищ мусорщиков, в ее неравномерное существование прокрадывается Виктор, по всем немалочисленным параметрам находящийся примерно на противоположной стороне от ее бешеного темпа жизни. Точнее, если быть правдивым, то все происходит наоборот — она вваливается в узкий проем по ступенькам и ненормально быстро заполняет собой все пустое пространство до каждого отдаленного уголка. Джеки поддерживает ее, едва передвигающую ноги и заливающую пол хлещущей кровью. Даже в таком состоянии она умудряется ляпнуть что-то из списка коронных фраз и бесстыдно хлопнуть по нехилой заднице риппердока, прежде чем отключиться на его плечах. Наутро их знакомство начинается более приемлемо для Виктора. Он тычет в нос наемницы чашку с химикатным кофе и глядит исподлобья на ее порядком помятый и ювелирно залатанный им вид. Спрашивает у сонного Джеки одними глазами: «Всегда с ней так?», и читает ответ в мимолетно прищуренной насмешке. Во взгляде Виктора мольба к Уэллсу: «Не тащи ее больше ко мне». Он шестым чувством знает, что где-то на этом моменте его жизнь начинает идти под откос, потому что наемница резво вскакивает с кресла и с неподдельным восхищением глазеет на его боксерские награды. Док догадывается, что внимать ему никто не станет, потому почти не удивляется, когда Джеки все-таки волочит ее в Уотсон. Снова и снова. С утра и среди ночи. Под пыльную бурю, проливные дожди и перестрелки полиции за окном. И Виктор сшивает ее заново каждый раз. Прокручивает новенькие импланты в очередной долг, добавляет авторских изюминок, подтачивает лезвия, аккуратно сложенные в ее руках. По большей мере, ему плевать, но совсем немного хочется, чтобы Ви могла за себя постоять. Чтобы все, что он для нее делает, повышало шанс на одну десятую процента, что эта девица вновь вернется живой. И на этот раз желательно не к нему, а к какому-нибудь другому сумасбродному риппердоку. Виктор знает, что с Ви всегда «так», оттого старается сводить точки пересечения с ней на минимум. Закрывается раньше, на звонки отвечает дольше. Скрывает всего себя за тонированными очками. Потому что «так» — не для него. Не для его относительно размеренного уголка Найт-Сити. Но Ви, будто насмехаясь над его жалкими попытками, чаще подставляется под пули, становясь постоянным клиентом. По-королевски восседает на рипперском кресле, раскинув колени, и всегда смотрит из-под свисающей на глаза челки, будто видит его насквозь. Будто может сканировать своими дешевыми глазными имплантами то, что у Виктора под кожей и глубже. С ее приходом он начинает чувствовать себя в собственном кабинете лишним. Виктор не замечает, когда именно пропадает. Когда рассматривает ее вытатуированные узоры шрамов и царапин. Когда она с неприсущей щенячьей радостью сообщает, что ее начинают узнавать уважаемые фиксеры. Или когда Джеки в очередной раз притаскивает обглоданный кусок мяса, в котором Виктор с трудом признает Ви. Он нарушает много своих обещаний, но безнравственная наемница — главная оговорка собственных клятв не работать с безбашенными мясниками вроде нее. Венец всего, от чего он так рьяно пытался убежать и спрятаться в темных стенах маленькой клиники. У Виктора достаточно сожалений — столько, что хватит на пару жизней с лихвой, но привязанность к человеку без шансов на выживание возглавляет этот список. Ви втирается в его жизнь с хирургической точностью. Наносит удары в солнечное сплетение, челюсть, висок, а Виктор не успевает ни контратаковать, ни хотя бы поставить блок. Она приносит его любимое пиво и закидывает ноги на его стол, и это окончательно отправляет Виктора в нокаут. Ви неизменно заваливается в маленький эзотерический магазинчик по пятницам, прихватив с собой Джеки-неразлучника. Они как сросшиеся близнецы, которые успевают подумать о пуле напарника быстрее, чем о своей. Как тени друг друга, совершенно непривыкшие работать и существовать поодиночке. Ви проводит в беспробудном пьянстве и не шибко разборчивых связях все выходные, прежде чем ей поступит новый звонок от очередного фиксера. Иногда они пытаются уломать замкнутого дока присоединиться к ним во время гулянок по заведениям с полуголыми девицами, но тот лишь супит брови и сетует на то, что ему слишком поздно посещать такие места. Изредка эта ненормальная парочка празднует особо удачные заказы. Удачные исключительно по их мнению, потому что Виктора их работа с Декстером напрягает. Он знает: когда растет количество прибыли, уровень опасности увеличивается с геометрической прогрессией. И на замену криворуким мальстремовцам приходят корпораты, которые могут раскрошить выходца улиц по щелчку чьих-то позолоченных пальцев. Мисти смотрит украдкой на Джеки с неописуемой тоской во взгляде, будто о чем-то ведает. Она и впрямь много чего знает. Говорит, что таро умеют предсказывать будущее, и вытаскивает карту «Смерти». Ви с Джеки лишь смеются на это: «Пушки и хорошие скрипты — вот, что предсказывает наше будущее, детка, а не какие-то бумажки». Виктор не суеверен. Но знает, что Мисти ошибается редко, потому хватает Ви за рукав, когда остальные спешно покидают его мастерскую. — Брось это дело, малыш, — она впервые видит в его глазах обычную человеческую тревогу, и это вселяет так много головокружительно опьяняющей уверенности, что тормоза на задворках сносит подчистую. Ви бесится. Бесится так, что хочется поджать коленки и обессилено расплакаться прямо здесь. Как в детстве, когда какой-то урод с улиц вытряхивает последние жвачки и билет в кино из кармана, не забывая хорошенько пнуть в живот напоследок. Она — гордость улиц. Она работает с фиксером из высшей лиги. Она, к черту, не «малыш», который ничего не может поделать со своей жалкой жизнью. Тревога Виктора поднимает внутри опасный градус. «Я не дам заднюю, старик, — хочется выплюнуть ей. — Я всему блядскому городу докажу, что я чего-то стою». Ей много чего хочется сказать, но на каждое из обвинений она уже слышит его ответ. Ви знает, что Виктору никогда и ничего доказывать не нужно. Виктору не нужно от нее вообще ни черта, лишь бы она убралась из его жизни. Желательно живой и здоровой. Именно поэтому он приходит к ней на финальный бой в Пасифике, и Ви хочется проиграть. Хочется, чтобы он наконец понял, почему ей нужно продемонстрировать всю себя Найт-Сити, каждый достойный клочок ее поганого нутра. Хочется, чтобы Виктор хоть раз зло встряхнул ее за плечи с разочарованием во взгляде. Но когда она отправляет «Бритву» в нокаут, приходит понимание: это не сработает. С Виктором никогда не работает так, как она привыкла. Ей много чего хочется сказать вслух, но говорит лишь: — Брошу, если позовешь на свидание, — в ее взгляде вызов. С ней так почти всегда: как пропитанная чужой кровью и пóтом куртка, так и ощутимой опасностью прошита ее кожа. Ви нагло подкатывает к любому, кто выглядит так, будто трахается на твердую четверку. Но с Виктором так не выходит. Вик всегда лишь сумрачно улыбается на ее шутки и едва заметно качает головой. С достоинством и легким подыгрыванием ее глупому фарсу принимает громкий девичий смех. Будто так и надо. Будто он не видит, как в ее глазах вдруг проскальзывает перманентная обида, которую она ни за что не покажет. Ведь Ви сильная, он знает. Ви сильная, и именно потому она справится с его очередным шутливым отказом. — Поищи кого-то из своей лиги, малыш, — мягко улыбается он. Виктор всегда делает все слишком мягко. Слишком размеренно. Будто она — хрупкий фарфор, который расколется на части от лишнего движения. Но внутри у Ви хромированные кости, вшитые клинки в руки и умение отплясывать со снайперкой такие смертельные танцы, какие не умеет никто в Найт-Сити. — Значит, я недостаточно хороша для тебя? — она догадывается, что Виктор так не думает, но все равно задает провокационные вопросы без разбора, лишь бы найти брешь в его ощутимо мощном защитном барьере. — Ты же знаешь, что дело не в этом, — Виктор, словно читая ее мысли, недовольно качает головой на детские уловки. — Меня нельзя прокинуть по собственной кровати в быстром марафоне и выкинуть из квартиры за шкирку, как ненужного кота. Это у тебя вся жизнь впереди, не у меня. Ви больше его слов и не надо — она боится, что он прав. Еще больше Ви пугает догадка: в ее жизни не бывает чего-то, длящегося чуть больше одной ночи. И даже Виктор с хриплым смехом и вечно снисходительным взглядом не возглавит список исключений. Она хочет себе что-то доказать, что-то важное, что она — не среднестатистический кусок дерьма из трущоб Найт-Сити. И этого желания хватает ровно на один билет в никуда. На крохотный импульс, который либо сработает, либо за шкирку выкинут уже ее. Ви вжимается размазанной помадой в его тонкие уста, чтобы отстраниться быстрее, чем он сообразит. Дышит загнанно и как-то по-детски счастливо, будто совершила хитрейшую шалость и не отхватила за это. Будто только что выполнила очередной заказ и не сдохла, хотя шансы на это были чуть больше ста процентов. — Свидание, Вектор, — предупредительно щурится она на сотни отрицаний, почти срывающихся с его языка. Кажется, брешь в его стенах она все же нашла. — Что мне для этого нужно? Он долго смотрит в ее переливающиеся неоном глаза. В дерзкие, торчащие по сторонам пряди на голове. Она идеальное олицетворение этого города, всех семи грехов и еще чего-то, о чем Виктор будет неизменно сожалеть. — Вернись живой, — он, кажется, выдыхает это одним нераздельным шепотом. Будто тоже боится не меньше ее. Будто боится того, что сам произносит. — Для начала этого хватит. Он знает, что лукавит — знает, что этого не хватит, потому что скромная персона Виктора крайне далека от ее ненормально высоких целей. Знает: даже если он бросит абсолютно все, даже если будет посвящать ей каждую минуту своего времени — его все равно будет недостаточно. Потому что в сутках Ви всегда больше двадцати четырех часов. Потому что Ви живет на другой, недосягаемой для него орбите. Ей нужно больше, чем может предложить город и его окрестности, оттого в ее глазах всегда нездоровый блеск, как у адреналинозависимых, и хищный голод, который пугает самого Виктора. И как в доказательство его сожалений и страхов, живой Ви не возвращается. В этом, по крайней мере, убеждает себя Виктор. С подобным раскладом мириться на удивление легче, чем с тем, что злобное отражение прежней Ви — и есть она сама. Город проглатывает ее и выдает обратно совершенно другую, искаженную и обозленную версию. Где-то на самом дне, поджав коленки, сидит маленькая девочка Ви с мечтами о том, что идеальный Найт-Сити будет ее верным соратником. Но она узнает, что у города совершенно другие планы и расценки, когда получает пулю в лоб от того, кто должен быть неизменной частью экосистемы Найт-Cити. Город спустил курок рукой ДеШона — Ви четко это понимает, когда просыпается на продавленном и впервые неудобном кресле риппера. Вместе с ней просыпается и ее двойник, медленно размыкает глаза, прочищает горло, и Ви знает — лучше остальных знает, откуда и почему он взялся. Виктор все твердит, что это — не она. Это конструкт того самого Сильверхенда. Но Ви смотрит в зеркало на растягивающую губы злобную усмешку и выкидывает таблетки дока в окно. Хоть Santa María, ей плевать. Она знает, что плюющуюся ядом и пеной у рта ненависть, пробудившуюся внутри, разжег сам Найт-Сити. Она знает, что у города, отобравшего ее мечты вместе с Джеки, нет шансов. Еще Ви уверена, что никакого Джонни не существует, это просто копившееся годами бессилие выплескивается неравномерными потоками — так, что сама Ви не успевает глотать воздух и задыхается от городского смрада. Это же бессилие принимает образ циничного рок-гитариста из давно затертого и всеми забытого прошлого. Сквозь ее плотно сжатые зубы доносится дьявольский хищный хохот, будто утробный вой, которому она никогда не давала свободы. Ви становится тесно и неуютно в собственном теле: второе «я» упирается в ребра изнутри, оборачивается гремучей змеей вокруг позвоночника и врастает в нее так крепко, что самой Ви уже не хочется бороться. Она почти не замечает, как из-за ее действий город обрастает нервными сплетнями: неизвестная террористка зачищает каждый клоповник на пути, протягивая свои острые коготки к «Арасаке». Жертвы множатся под ее уверенными шагами: она уже не знает, движет ли ею желание выжить, или поскорее нарваться на смертельную схватку. Город, в котором она выросла, город, которым грезила, медленно идет ко дну, и Ви привязывается к нему камнем, думая, что ей наконец-то полегчает. Но ей не легчает. К собственному огорчению, она оказывается живучей тварью. Над Найт-Сити сгущаются тучи, и Ви жадно глотает царапающий глотку дым, наблюдая за медленно пожирающим город паразитом с крыши очередной покоренной высотки. Сильверхенд появляется все чаще. В отражении натертых до блеска полицейских значков и пистолетов. Мелькает насмешливыми искорками в глазах, когда она, не задумываясь, подставляет влиятельного заказчика ради пары тысяч лишних эдди. Прежняя преданность и верность стираются в пепел, перемалываются костями новой жизни. Джонни язвит ее устами и выдает похабные шутки вслед полуголым девицам, продающим собственное тело на улице. Ви чувствует, как ее личная злость покалывает на языке, как врастает в ее мысли смертельным ядом, и получает от этой безысходности странное удовольствие. Может, это не город тянет ее ко дну, а она — город. Ви смотрит в зеркало и почему-то больше не видит в нем наемницу, прорывающуюся к высшей лиге. Она видит чужие очки, сигарету в зубах и военные жетоны, затянутые удавкой на шее. Она видит, как прежняя Ви откалывается от нее по маленьким незаметным частям, осыпается порохом, и даже не останавливает это. Не потому, что не может, а потому, что не хочет. Потому что не видит смысла. Потому что у нее впервые не дрожит рука, когда она наставляет дуло в лицо незнакомого корпората, которого заказал очередной фиксер. Впервые сознание не режут сомнения о том, есть ли у него жена, любовница или дети, ждущие его этим паскудным вечером. Ей впервые плевать. И это плавится в мозгах долгожданной свободой ото всех моральных дыр, которыми она першила ранее. Сильверхенд появляется каждый день. Закидывает ее ноги на стол, щипает за задницу напичканную имплантами девицу, хамит кому-то в «Посмертии» и получает за это по морде. Точнее, по морде получает Ви, но в конечном счете, разницы не остается. Джонни хохочет, сплевывая кровь с обратной стороны зеркала, и глядит в ее озлобленные глаза. — Мы сожжем этот город вместе, — он бьет холодными пальцами по стеклу, и Ви смотрит на собственные побитые костяшки. — И лучшего человека, чем ты, мне для этого не сыскать. Как же мне блядски повезло оказаться в твоей голове, крошка. Ви разъяренно кидает полупустую банку из-под пива в его сторону. Громит квартиру. Выбрасывает зеркало в окно, лишь бы не встречаться с его самодовольной рожей. Джонни не существует. Он тут не при чем. Это она. Ее жизнь. И ее выбор. Эти самовнушенные убеждения преследуют ее до тех пор, пока она в очередной раз не заваливается — покромсанная и вывернутая почти наизнанку — в эзотерический магазинчик. Припадает на стойку Мисти, хватая ее за шиворот и что-то хрипя на ухо. Та дотаскивает ее до подвала и ничего не говорит. Она даже не говорит, что Джеки был бы разочарован — Ви и так видит в ее глазах неозвученные мысли, и от этого на душе становится в край паршиво. Она время от времени подбадривает себя пощечинами и глядит из-под опущенных ресниц, как риппер доламывает очередного пациента. Отточенными движениями монтирует новую хромированную часть в его почти нечеловеческое тело. Ви смотрит и думает, что она похожа на него, только наоборот. Ее человеческая часть медленно оцифровывалась, мысли состояли из нулей и единиц, сквозь которые они видела Найт-Сити. Что толку в человеческих теплых пальцах и коже, если она не касалась ими ничего, кроме бесконечного количества сменяющихся пушек? Вместо объятий — снайперки. Острые ножи и длинные клинки вместо мягких рокочущих поцелуев в висок. Как в былые дни — в далекой прошлой жизни — когда Виктор мягко тормошил ее волосы, словно напутствие перед очередным заказом. Сейчас же он закрывает дверь за пациентом. Пристраивается в углу своего подвального логова и, кажется, готов отдать все, лишь бы сбежать отсюда и самому. Он больше не смотрит на Ви. Он глядит только на ее показатели и импланты, по старой привычке, или все еще оставшейся жалости отказывается от эдди за осмотр. И никогда не поднимает на нее глаз. Никогда. Ви накручивает бесконечные круги по городу, подчиняя себе каждую отдаленную помойку, вваливаясь в забытую Богом Пасифику. Отстреливает китайцев и позволяет «Тигриным когтям» набить себе морду. Ви вертится вокруг корпораций, как дурной светлячок, летящий на свет. Ви хочет весь мир. Виктор пытается удержать хотя бы свой на отшибе, лишь не позволить трещинам, появившимся с приходом наемницы, развалить его окончательно. Ви знает свое будущее и расписывает его на годы вперед, в ее жизни нет места сомнениям или несмазанным тормозам. В ее жизни нет места грузу и сожалениям. Виктор не вписывается ни в одну из ее категорий, да он и не хочет. Риппердок старой закалки достиг всего, чего хотел. Ви — он уверен — не достигнет своих целей никогда. Не потому, что слаба, а потому, что стоит ей подняться на желаемую планку, как она загоняет ее еще выше: опасные банды, сомнительные фиксеры, высшая лига. Когда она добралась до заказов в «Посмертии», дальше можно было не прыгать. Можно было остановиться. Джеки бы остановился. Но Ви идет дальше. Виктор знает: он уже совершенно лишний в такой ненормально быстрой жизни, а дальше его существование затеряется насовсем. Он и рад. Теперь рад, потому что отголоски прежней Ви окончательно растворяются в чужой походке, чужой ухмылке и совершенно чужом взгляде. Ви видит в глазах Виктора осколки облегчения. Будто когда Ви была прежней, то тупить взгляд в пол ему было куда сложнее. Будто мягко придерживать ее за плечи, останавливать упрямый напор было больнее. Говорить: «Ви, я не поспеваю за тобой. Ви, я всегда на пару миль дальше. Ви, почти легенда Найт-Сити и старый риппердок из Уотсона находятся на разных концах вселенной. Мне нет места, даже маленькой заметки в списке твоих бесконечных заказов и дел». Ви не нужно стабильности. Постоянные скачки: больше, сильнее, дороже, опаснее — единственный допинг, который все еще вставляет ее. Виктор даже рад, что вместо этого ему остается лишь смотреть на нее холодно и почти беспристрастно. Рад, что ему не приходится извиняться за свою непригодность. Ви, как бешеный механический зверь, выходящий на охоту за неугодными. Неугодными не ей — Джонни, но в это она упрямо не верит. Виктор благодарен, что ему не нужно отыгрывать презрение и отстраненность, потому что он кипит злостью каждый раз, стоит незнакомцу в шкуре Ви завалиться в его подвал. Подрагивает сжавшимися кулаками, но ведь Виктор не такой, он — олицетворение спокойствия и сдержанности. Он не может набить морду Сильверхенду, может только смотреть, как он разъедает изнутри коррозией ту, кого давно следовало пустить в свою жизнь дальше рипперского кресла. Пока это была Ви. Пока было еще не поздно. Виктор так и не смирился с собственным бессилием. Это как награда за тщеславие — лучший риппердок Уотсона не смог вручную вырезать Сильверхенда из головы наемницы. Уж проще было вырезать Ви из собственных воспоминаний. Ви хочется улыбнуться, раздирая в край подсохшую кровь у губ — Виктор всегда сдается, всегда пускает ее, когда она приходит. Раньше это приносило неизгладимую радость, сейчас же только злит и перетряхивает ее мысли вверх дном. Лучше бы он ее не пускал. Лучше бы позволил ей подохнуть в одном из переулков. Быть может, тогда злобные мысли в голове наконец оставили бы ее. Быть может, тогда она стала бы чуть больше свободной от сковывающей ненависти к городу. Ви хочется услышать сочувствие или испуг, но в глазах Виктора отвращение, когда он с неприязнью откидывает ее голову на рабочее кресло, рассматривая застрявшие в имплантах пули, чужую кровь и чьи-то характерные укусы на шее. Она дергает его за воротник, в озлобленном отчаянии встряхивая Виктора из последних сил. — Что, старик? Скажешь, что убитая шваль из всех этих мерзких банд того не стоила? Думаешь, корпораты из «Милитеха» не заслужили подохнуть в луже собственной крови? Порицаешь меня?! — собственная грубость режет глотку изнутри. Ви надеется, что хотя бы это хамское отношение вызовет у Виктора прежние эмоции. Да хоть какие-нибудь эмоции. Ви приходит к нему снова и снова после очередных перестрелок, и Виктор молчит. Всегда молчит и ничего не говорит, даже если фоном по радио рассказывают о новых жертвах неизвестной наемницы. Будто бы ему плевать, кем она стала. Но Ви не хочется, чтобы ему было плевать. Она не знает, чего ей хочется на самом деле. Она больше вообще ничего не знает. Виктор без слов укладывает ее обратно, поворачиваясь к инструментам. Ви удается рассмотреть в его взгляде тишину. Он не боится. Кажется, он больше не боится ее потерять, и это заставляет Ви размякнуть, распластаться по всему креслу. Появляется тугое желание свернуться клубком и заснуть, но внутренние раны и побитые порты не ждут. Ви дрожит губой и смотрит на него злобными глазами-бусинами, когда он разворачивается. — Кто я такой, чтобы порицать тебя? — почти устало и почти искренне выдыхает Виктор. Где-то в беззвучном шевелении его губ она считывает: «Ви, которую я знал, уже нет». — Это ты создал меня, — зло шипит Ви, и ее голос с обидой двоится в уме у Виктора. — Ты собрал из меня машину-убийцу. Кироси за бесплатно? Клинки за «спасибо»? Иди, блядь, вырежи из Найт-Сити всех Вудуистов за мой счет. Я всегда была недостаточно идеальным твоим экспонатом, киборгом-экспериментом, которого можно выпустить в свет, чтобы похвастаться своей ювелирной работой! Ви точно знает, что Виктор делал это для нее. Делал, чтобы Ви снова и снова заходила к нему в клинику с виноватым видом или хотя бы маячила где-то вдали, живая. Но другая Ви — та, которая брызжет пеной у рта от ненависти к городу, видит совсем иное. Ее голос — голос Джонни — нашептывает изнутри, что Ви просто была недостаточно хороша. Недостаточно хромирована для города. Недостаточно жестока. Ее просто всегда было недостаточно для Виктора. Ви хочется врезать себе по лицу за эти гадкие мысли и слова, но Виктор — хладнокровный сдержанный Виктор — успевает быстрее нее. Его пощечина ощутимо покалывает у губ, а хлесткий звон долго отдается эхом в барабанных перепонках. Совсем немного отрезвляет. Но больше — затмевает чистой яростью. В конце концов, она заслужила. Ей хочется выколотить из него всю злость. Выжать до последней капли, но она не знает, что безбожно опоздала с этим. Виктору не нужно еще ненависти, он переполнен фантомной болью не первый месяц. Даже не первый год. Ему не нужно много времени, чтобы бешеная машина перед его лицом сдернула последние предохранители. Не нужно вообще ничего, чтобы сжать ее горло так сильно, что еще немного — и уплотненные кости хрустнут под его давлением. И чтобы звякнуть застежкой ремня и хорошенько отыметь ее — скрюченную на кресле, царапающую его руки и лицо — ему тоже многого не надо. Ви уже превысила все лимиты и границы, уже раздробила его ребра в пыль. Ему терять нечего. Ему хочется — до боли в деснах хочется, чтобы она ощутила каждый из ножей в спину, которые загнала ему за последние посещения. Виктор почти смиренно ожидает знакомого звучания клинков, щелканья имплантов, но Ви не шевелится. В какой-то момент она замирает, плотно сжав губы, и только смотрит на него припухшими, чужими глазами. Виктору тошно от ее смирения. Ему тошно, что сильная девчонка Ви перестала бороться сразу же, будто давно искала повод дать слабину. Ему тошно, что даже его грубые толчки она воспринимает, как надлежащее наказание, как отработку за все дерьмо, которое она принесла в его жизнь. Ви колотит. От обиды, злости и знания: она раздробила Виктора на части, а в его глазах все еще мелькает приторный отголосок сожаления и тепла. Даже сейчас, когда шов на боку болезненно тянет и заляпывает рипперское кресло свежей кровью, когда сам Виктор срывается с цепи, и его член выбивает из нее последний рассудок до боли и давно забытой жалости к себе. Она не заслуживает ничего. Но Виктор все равно смотрит так, будто она — все. Будто она стоит того, чтобы спалить весь Найт-Сити ради нее. Она ненавидит Виктора за то, что он единственный цепкий осколок воспоминания, за который она цепляется среди мутной новой реальности. Ви пытается схватить клочок воздуха краешками уст и громко хохочет, выстанывая его имя сквозь режущую по животу боль — так, будто ей совсем не обидно, так, будто она сейчас не хочет выплюнуть собственный позвоночник. В ее глазах вросший под оптику вызов. Виктора клинит от ее звуков и напускных подстегивающих стонов, выбивающих из него последнее святое. Он трахает Ви, чтобы унять собственную боль, но она никогда не играет так, как надо. Она всегда изламывает реальность и извращает все на свой лад. Виктор похож на слетевшего с катушек зверя, осоловелый взгляд раздирает ее грудную клетку и сшивать заново на этот раз не спешит. Он вытаскивает из нее все, что она старалась запрятать глубже, потрошит ее насквозь, чтобы выбить из нее чужие мысли. Чужую себя. И в какой-то момент Ви теряется. То ли от хрипов Виктора, то ли от его дрожащих над ней зрачков. А, может, оттого, что по щекам впервые текут слезы чистого отвращения к себе. Найт-Сити забрал у нее все, о чем она мечтала. Что, если она поступила так же и с Виктором? Ви погрязла в безнравственных спорах с самой собой, в желании отомстить, и совершенно не подумала о тех, кто оставался у нее из прошлой жизни. Этого бы хотел Джеки? Ви думает, что он хотел жить. Но даже это уже не помогает, и Ви начинает чувствовать, что простить себя не получается. Ни тогда, ни сейчас. Она хрипит и смеется. Смеется и хрипит. Где-то на фоне слышится потрескивание помех, мир перед Ви расплывается, и ее ведет от хаотичных толчков и внезапно всплывающей в груди боли. Она забыла, как сильно там может болеть. Забыла, когда вообще в последний раз между ребер ныло так, будто там еще осталось что-то живое. Ви глядит в темные глаза Джонни и на усмешку, которая приклеилась теперь к ее лицу. Чужую усмешку. Джонни смеется. Он всегда смеется так, будто уже победил. — Проваливай, Джонни, — хрипит она, с натяжкой глядя куда-то вбок. Почти осекается. Ви впервые признает его, как отдельную часть себя, как собственную слепоту и ошибки, которые неизменно совершала. Впервые называет его по имени, и Джонни это, кажется, не нравится. Он скалится, и Ви отчего-то чувствует тягучее удовлетворение. — Проваливай, ублюдок. Виктор отстраняется резко. Понимание до него доходит редкими вспышками на задворках сознания. Он сжимает виски между пальцев, за пару коротких охлаждающих вздохов приходит в себя ровно настолько, чтобы натянуть штаны и кинуть в Ви таблетками от «голосов в голове» — как просьбу, последнюю баррикаду ее вменяемости. Он смотрит на то, как сжимается до крохотных размеров полуголая Ви с его следами на теле, как мотает головой и зажмуривает глаза. И как она глотает таблетки с такой жадностью, будто это живая вода, — он тоже непрерывно смотрит. С ней редко бывало просто. И никогда — по-человечески. Вик молчит. Ви снова тихо смеется. Виктор ожидает чего угодно: ее обвинений, молчаливого презрения или дурных шуток. Он ожидает, что Ви набьет ему лицо до мяса или отрежет своими чудо-клинками недавно приставленные к ней конечности. И будет совершенно права. Но она просто смеется. И добивающим ударом ерошит волосы — давно забытым, непривычным и почти уютным жестом. Ему становится больно смотреть — настолько, что перед глазами идут круги, и он обессиленно зажмуривается. Больно, потому что Виктор знает: скоро она снова исчезнет, и появится Сильверхенд, которого вытрахивать каждый раз из Ви он не намерен. Ему хватило одного раза. Одного-единственного. Чтобы все, что он старался удержать, треснуло и развалилось к чертовой матери. Виктор зарывается рукой в короткие волосы и готов упасть на колени: молить Ви оставить его. Не приходить. Исчезнуть из его жизни раз и навсегда, потому что больше он не сможет. Ви не умеет обращаться со своими поломанными игрушками, Джонни — и подавно. Виктор сломан давным-давно. И любое прикосновение, любой намек на Ви раскрошит последние остатки его существования. Как только у него проскальзывают такие мысли, Виктор резко прикусывает щеку изнутри. Вдруг она и вправду возьмет да и исчезнет из его жизни? Он вскидывает испуганный взгляд, но кресло уже пустует. На его счет перечисляются немалые цифры эдди, которые Ви задолжала за каждый имплант. Ви исчезает из его клиники и жизни, и появляется лишь в отдаленных сплетнях и обрывках ежедневных новостей. В последний раз ее имя першит жирным шрифтом на всех первых страницах и важных каналах рядом с сочными картинками Арасака-тауэр, Микоси и поникшими серыми лицами представителей корпорации. Каждый, кому не лень, говорит о ней на любой, даже самой забытой Богом улочке в Уотсоне. И Виктору хочется закрыть уши руками и не слышать. Не думать, что последний раз, когда он ее касался, был пропитан его отвратительной слабостью. Следы на ее теле, как отметены, как клейма того, с чем он сам не справился. Спустя месяц новостям удается немного отдышаться от таких горячих сенсаций, и пестрящие заголовки возвращаются к рутинным грабежам. «Арасака» уходит на дно, лишившись главного проекта. Виктор тоже уходит на дно вместе с городом, который медленно топит его в своих вязких водах. И в момент, когда он сталкивается с неминуемой гранью смирения, Мисти спускается к нему со странным взглядом. Вертит колоду карт в руках и неуверенно косится на риппердока. — Мир, — говорит она так, будто для Виктора это может что-то значить. — Это последняя карта Ви. Я думала, она ее не нашла, а тут решила разложить и... — Ви больше нет, — Виктор перебивает ее со сдержанным раздражением, ведь сам больше не скрывается за этим страхом. Он наконец принимает его со всеми вытекающими. Потому что знает: Ви была единственной, кто мог войти в Арасака-тауэр с парой гранат на поясе и винтовкой наперевес и разнести всю многолетнюю систему к чертовой матери. Но даже ее нечеловеческого упорства на пару с удачей было недостаточно, чтобы выйти оттуда живой. Вместе с этим осознанием, он смиряется с еще одним: ему всегда было ее достаточно. Ему было достаточно даже тогда, когда она заглядывала с банками пива и закидывала ноги на рабочий стол. И, возможно, самой Ви тоже хватало крохотного клочка его клиники, просто она об этом не говорила. А может и говорила, но Виктор ее не слышал. Вполне вероятно ему следовало остановить ее хоть раз и обнять так, как хотелось — до удивленного вздоха из груди и едва слышного: «отцепись, Вик, все кости мне переломаешь». И смущенно-дерзкой улыбки, которая удивительно лаконично блестела на ее лице. Возможно, ему стоило хотя бы раз сказать вслух, что он ею гордился. Гордился любой: с имплантами и без, побитой, выигравшей в финальном бою Пасифики, или проигравшей всему городу. Он гордился ею любой, потому что это была просто Ви, и этого ему всегда хватало. Быть может, хватило бы и ей, если бы он просто это сказал вслух. Теперь Виктор работает и почти не спит. Почти не спит и работает. Мисти заботливо вливает в него кофе и незаметно засовывает карту «Мира» за рабочий монитор, чтобы та приветливо торчала из-за угла. Виктора это злит, потому что он догадывается — мира Ви так и не достигла. Это злит даже тогда, когда бой, который он смотрит на повторе, в очередной раз заканчивается одним и тем же. И тогда, когда на карте в одно из дождливых утр появляется размазанный, написанный наспех номер телефона. Виктор допытывается у сдержанно улыбающейся Мисти, кто входил в его кабинет. Та загадочно молчит и хитро буксует его мягким взглядом. — Новая владелица «Посмертия», — невзначай бросает она. Виктор думает о том, что для подобных розыгрышей Мисти он слишком стар. И, плюнув, набирает незнакомый номер. Телефон подмигивает иконкой блядских «Самураев». Его кости и органы внутри перетряхиваются и срастаются воедино, когда с обратной стороны звонка слышится знакомый голос. — Свидание, Виктор, — выдает с въевшимся в голос вызовом. Не вопрос и не предложение, а сразу констатация факта. — Я выжила для этого дважды, так что не вздумай косить снова. Где-то на задворках его сознания, вдруг перемигивается вся жизнь. Он рефлекторно пялится на экран входящего звонка. На новый шрам у глаза и ухмылку — неуверенную, добрую, почти родную. Самое главное — ее. И молчит как-то совсем неумело. У него с полсотни аргументов «против» растекаются на языке. Он набирает в легкие побольше воздуха, чтобы озвучить хотя бы часть, но где-то на полувздохе замирает. Почему-то прокрадывается внезапная мысль, впервые такая очевидная и по-своему обидная: может, в ее ненормальной спешке нет ничего плохого? Может, стоит хоть раз позволить ее бурлящему потоку вскользнуть в поломанное сердце и дать утянуть себя в неизвестном направлении? Виктор молчит. Смотрит с глупым выражением лица на любопытно выглядывающую из-за угла Мисти. — Малыш, — в его голосе наивно и почти отчаянно продирается прежний Вик, к которому только что привели едва живую незнакомую наемницу. Ему хочется спросить много о чем. Хочется спросить о чипе. Об «Арасаке». Хочется спросить о том, правда ли она всегда считала, что он ставит ей импланты для собственных амбиций и повышения эго. Ви смотрит внимательно и как-то через чур вдумчиво. И совершенно не спешит. Ждет, будто у нее теперь есть все время мира. И немаленькая кучка вопросов замирает под подолом языка, почти исчезает, потому что становится внезапно неважной. — Я горжусь тобой, ты знаешь? Ви молчит и прищуривается правым глазом — знает. Теперь знает. «С ней всегда так», — вспоминаются слова Джеки. И Виктор впервые этому рад. Рад, что с ней «так», а не как-то иначе.