Море волнуется три. Замри.

      Звук аппарации разрезал глухую тишину окраины Запретного леса. Испуганные птицы взлетели в небо, протяжно каркая, застилая черными крыльями созвездия ночного неба.       Лунный свет выбеливал платину развевающихся на ветру волос, пока Драко, не щадя ног, бежал к школе. Туда, где в воздухе еще витал призрачный шлейф безопасности, которым хотелось укрыться как одеялом. Спрятаться бы сейчас в домике из подушек и стульев, который он строил в детстве вместе с Нарциссой, пока отца не было дома.       Салазар. Как хотелось сделать вид, что ничего не произошло. Что он не видел мертвенные змеиные глаза, не ощущал холод бледных костлявых пальцев на коже, не чувствовал темную магию, которая до сих пор обжигала предплечье своей инородностью.       Метка.       Теперь она навсегда с ним.       Драко чешет руку сквозь плотную ткань мантии, чтобы никто не увидел. Нельзя никому рассказывать, иначе он убьет Нарциссу. Даже глазом не моргнет. Прошипит что-то на парселтанге, и его змея сама все сделает.       Шепот Волан-де-Морта теперь повсюду. Слышится из темных углов замка, завязывается петлей на шее. Он в его голове. Исследует секреты и потаенные желания, пробивая каменные стены окклюменции.       Драко рычит и трясет головой. Сознание вопит раненым зверем.       Бежать. Спрятаться.       В коридоре шумно. Сквозь высокие двустворчатые двери Большого зала доносится гул голосов. Ужин.       Желудок болезненно скручивается и делает кульбит. Едкая горечь подкатывает к горлу. Малфой проглатывает ее и бежит дальше. Перед глазами проносятся лица друзей, которых он сам отталкивал. Так лучше. Безопаснее для них. Пусть ненавидят его. Смотрят с горькой обидой, морща нос, словно он что-то мерзкое и неприятное. Бросают в него ядовитые оскорбления, как он когда-то. Все, кроме...       Нет.       Нет. Не думать. Нельзя. Он узнает. Убьет ее. Обезопасить. Она должна выжить. Должна жить дальше, когда все это закончится. Когда Поттер победит. Он должен. Обязан победить.       Силы иссякали. От страха, сковавшего легкие. От злости, застывшей в венах. От отчаяния. Черного, липкого. Обволакивающего внутренности густой смолой.       Драко перепрыгивал через ступени. Бежал так быстро, будто это могло его спасти. Мимо мелькали двери кабинетов, шепчущиеся портреты. Все сливалось в одну ничего не значащую какофонию.       Внутри буря из чувств бьет по мозгам двенадцатью баллами по шкале Бофорта. Сносит ветви ребер шквальным ветром, оставляя острые углы, и зализывает штормовыми потоками надежды. Она не отпускает его, бурлит, плюется пеной. Борется. Втоптать бы ее в каменный пол и задушить остатки того, что еще призрачно маячит перед глазами счастливым будущим.       Нет.       Теперь у него не будет «долго и счастливо». Его заклеймила Смерть. Вот она на предплечье движется и шепчет голосом Лорда смертельные приказы.       Малфой влетает в ванную старост, громко хлопая дверью. Плевать. Все равно никто не услышит.       Тугой ком в груди сильнее сворачивается кольцами, как ядовитая змея, обнажающая свои клыки. В ушах шумно от навалившейся на него ярости. С каждым вздохом злоба растет и множится. Стремительно заполняет все нутро, каждую клеточку тела, чтобы наверняка. Чтобы сжечь Малфоя к чертям.       Хочется кричать, орать. Уничтожать все вокруг. Разнести ванную старост до основания, чтобы ни камня не осталось, ни пылинки, видевшей его слабость. Предательские слезы щиплют глаза, но он с силой проглатывает тугой ком, заталкивая всю обиду обратно.       Драко знал, что скоро это должно произойти. Знал, что рано или поздно отец напомнит ему о семейном долге Волан-де-Морту, который, почему-то, именно ему необходимо выплатить. Люциус грезил об этом дне. Мог часами говорить, какой великой станет их семья, когда Драко примкнет к Пожирателям, получив темную метку.       Малфою было страшно об этом думать. Увидеть череп, пожирающий змею на своем предплечье — было одним из его детских кошмаров. Он никому об этом не говорил. Никто не знал до тех пор, пока в его жизни не появилась Грейнджер.       Она ворвалась как ураган. Одним своим взглядом снесла все предрассудки, которые вдалбливал отец с самого детства. И Драко правда пытался им следовать. Не получилось. Малфоя тянуло к ней все больше и больше с того самого момента, когда он помог ей не упасть на перроне перед поступлением в Хогвартс. Он никогда не забудет, как что-то колючее стрельнуло в самое сердце, когда старая шляпа воскликнула «Гриффиндор», подпрыгивая на копне каштановых кудрей. Понимал, что у них нет шансов. Два враждующих факультета, он — чистокровный, она — маглорожденная. Все было против них.       Но жизнь решила иначе.       Кто же мог подумать, что глупое парное задание Снейпа послужит катализатором чувствам, которые никогда не должны были родиться между ними?       Если когда-нибудь кто-нибудь скажет: «Назови самое лучшее, что случалось с тобой в жизни», он не задумываясь ответит: — Эссе по зельеварению.       Тихий голос прошелестел в тишине ванной, смешиваясь с размеренным стуком капель.       Вот она его судьба. Мрачная холодная, как эта комната. Душащая густой влажностью воздуха. Одиночество. Уничтожающее отчаяние, жрущее сознание, как сухую бумагу огонь.       Как ему с этим справиться? Как спасти всех и умудриться не умереть самому? Возможно ли это?       Вопросы, вопросы. Они жужжат и жалят. Бесит.       Вдох. Выдох. Вдох и задержать дыхание на долгие секунды. Его научила этому Гермиона. — Знаешь, когда в детстве я переживала из-за чего-то, — сказала Грейнджер, перелистывая страницу, — то всегда делала дыхательную практику. — Дыхательная практика? Что это? — спросил Малфой как можно небрежней. — Смотри, — она повернулась к нему и положила руку себе на грудь, — Море волнуется раз, — она делает глубокий вдох, — Море волнуется два, — шумно выдыхает, — Море волнуется три. Замри, — Гермиона набирает воздух и задерживает дыхание. — Что за бред? — Ничего ты не понимаешь, — Грейнджер закатывает глаза и отворачивается, — Мне это помогает до сих пор, когда я нервничаю. Не хочешь так делать — не делай. Я лишь хотела помочь.       И она помогла. Сколько раз этот детский стишок спасал его от панических атак — не сосчитать. Она бросила ему спасательный круг, и он схватился за него. За единственное, что правда спасало в моменты отчаяния. Когда ее не было рядом. Когда она не могла обнять его, зарываясь пальцами в светлые волосы и тихо шепча: «Все будет хорошо. Я с тобой».       Будь он проклят за то, что, держа за руку самое светлое, что было в его жизни, тем самым спасая себя, он тянул ее за собой во мрак. Туда, где тонкий лучик света тушился одним щелчком пальцев. Мертвенно-бледных пальцев.       Малфой скинул с себя мантию. Сквозь кипенно-белую ткань проглядывался движущийся черный силуэт. Драко медленно закатал рукав.       Змея раскрыла пасть и зашипела, дергая раздвоенным языком. Она чувствовала, что он не предан Темному Лорду, что Драко не разделяет его стремлений. — Заткнись, — бросил Малфой в воздух.       Змея закрыла пасть и, в последний раз дернувшись, замерла.       Он абсолютно точно проклят.       Снаружи забарабанил дождь. Комната на мгновение озарилась вспышкой молнии, и через секунду стекла задребезжали.       Малфой подошел к окну и провел ладонью по запотевшему стеклу. Над замком нависли черные свинцовые тучи. Ливень был такой сильный, что не видно было даже горящих окон в ближайшей башне. Непроницаемая водная стена скрывала его от чужих глаз. Или защищала других от него? Он не понимал.       Драко вообще мало, что понимал. С самого детства у него было чувство, что его жизнь ему не принадлежала. Кому угодно, но только не ему.       Хотелось курить. Зверски. Он потянулся к карману. В смятой черной пачке одиноко покоилась единственная сигарета.       Немного влажный фильтр привычно лег между губ. Кончик палочки вспыхнул, выпуская струйку серебристого дыма. Глубокий вдох до хруста в ребрах. Едкий дым лизнул нёбо и скользнул дальше, щекоча легкие.       Никотин всасывался в кровь со скоростью снитча, чтобы быстрее успокоить буйный разум и медленно травить организм ядом. Не важно. Под властью Волан-де-Морта Драко не доживет и до тридцати. Он чувствует уже сейчас, как его жизнь осыпает под ноги пеплом сигареты, лежащей между пальцев. Подуть. И ничего не останется. Даже напоминания. — Драко?       Тело мгновенно напряглось. Пальцы судорожно сжались, сминая в руке окурок. Поворачиваться не хотелось. Не хотелось видеть ее обеспокоенный взгляд и ощущать на кончиках пальцев желание прикоснуться к ней. Так происходило каждый раз, когда она была рядом.       Каждый гребаный раз. — Драко, что случилось? — Гермиона сделала неуверенный шаг и остановилась. — Ничего. Я хочу побыть один.       Тишина. Густая, со звенящим напряжением во влажном воздухе. Драко давится ей. — Пожалуйста, просто уходи, — слова лезвием по горлу проскальзывают, слетая с языка. — Я все знаю, — он резко оборачивается и видит, как она смотрит на его голое предплечье. Змея шевелится. Шипит, — Я хочу помочь.       Ярость густая, раскаленная несется по венам в голову, вышибая с размаху остатки самоконтроля.       Жжется. Болит.       Как же, блять, болит. — Уходи, Грейнджер. Ты ничем не сможешь мне помочь, — еле сдерживаясь, цедит он сквозь зубы.       Хочется кричать. Громить. Салазар, хочется плакать от собственного бессилия. Он опускает голову и с силой давит на глаза до белых вспышек.       Драко не может смотреть на то, как она уходит, запирая за собой дверь. Теперь уже навсегда. У них нет будущего. И не было никогда. Они лишь лелеяли эту надежду глубоко внутри. Так глубоко, что даже Марианская впадина покажется жалкой лужицей.       Тук. Тук.       Ее робкие шаги отзывались эхом в голове. Отскакивали от стенок черепной коробки, ранили осколками разбитого сердца. Все громче и громче.       Малфой открывает глаза.       Она стоит так близко, что можно рассмотреть вкрапления янтарных созвездий на радужке цвета горького шоколада. Ее губы что-то медленно шепчут, но он ничего не слышит. В голове шелест волн и грохот разбивающего ребра сердца. Шумно, господи, как же шумно. Он вглядывается внимательнее, читает по губам. — ...слышишь? Вместе мы со всем справимся, — Грейнджер заводит ладонь ему за шею, зарываясь в жидкую платину.       Секунду он смотрит ей в глаза. Ясные, блестящие. В них решимости больше, чем он мог себе представить. — Ну же. Помнишь, как я учила? Море волнуется раз..., — она кладет ладонь ему на грудь. Он вдыхает, — Море волнуется два, — шумно выдыхает, позволяя карим омутам затянуть его в свою пучину, — Море волнуется три. Замри, — Гермиона крадет миллилитры воздуха на вдохе, приникая к его губам.       Где-то вдалеке гремит гром.       И буря вдруг прекращается…