выкручивая руки.

      Хёнджин сидел в заброшенном и старом автобусе, который стоял в земле, крепко держась за неё. Краска где-то начала облазить, открывая вид на ржавчину, стёкла были давно выбиты или местными вандалами, или жестокой погодой, а колёса давно кем-то сняты и утащены для домашнего хозяйства. Из порванных сидений росли вьющиеся цветы, похожие на маленькие пуговки. Здесь было спокойно, пока солнце поднималось на небо, прогоняя луну и её темноту. Свежий и яркий луч пробежался по лицу парня, заставляя неприятно поморщиться, почесав свободной рукой нос. Он сидел на последнем заднем месте, чувствуя себя словно дома: вытянув руки на сидение спереди и уложив на них свою голову. Чёрные конверсы были сильно затянуты шнурками, пока на их белой подошве, словно фломастерами, были нарисованы: солнце, птицы, какие-то яркие цветы, почти стёртые надписи, из которых можно было разобрать лишь отдельные слова, написанные на французском. Светлые джинсы сильно потёрты на коленях, которые не были прикрыты длинной белой футболкой. Хван брал осколки с пола и швырял куда-то в тишину, убивающую любой звук.       Автобус заскрипел слишком непривычно, и в двери появился парень, который одним своим появлением заставил Хёнджина перестать швырять стёкла, желая разбить их в мелкую крошку. На лице расцвела мягкая улыбка, которая завлекала к себе, и тот подошёл. На нём были свободные чёрные брюки, которые свободно падали на его белые кеды, и свободная чёрная футболка, струящаяся по телу так красиво, что от одного вида пошли мурашки по спине. В его красивом юношеском лице было собрано всё очарование молодости. Его черты лица обрамляли круглые очки с тонкой оправой, делая вид ещё более милее, от чего появлялось желание обхватить руками его скулы и смотреть-смотреть-смотреть. Взгляд был расслаблен, пока луч солнца решил поиграть с его глазами, скользя по радужке, цвета жжёного кофе. От него пахло теплом и свежескошенной травой, свободой и долгожданным счастьем, весной и чем-то ещё, и, вероятно, разобрать этот запах невозможно, потому что Хван никогда не ощущал такого. Белые короткие волосы обрамлены венком из ипомеи – маленьких аккуратных цветов, походивших больше на разноцветные колокольчик с сильно завёрнутыми концами. Этот силуэт отпечатался на другой стороне век Хёнджина, который не пошевелился с момента появления парня, что осторожно сел на сидение перед шатеном. – Доброе утро, Феликс, – произнёс он, улыбаясь одними уголками губ. – Доброе, – Ликс сделал паузу, открывая рот, словно слова вырывались, но он сдавливал себе горло проволокой, не давая им волю. – А... ты хотел что-то сказать мне. Хван отвёл взгляд на грязно-белую стену автобуса, играясь пальцами с выбеленными прядями парня, осторожно поправляющего свои очки. – Я хочу сказать тебе об этом на другом языке, но я почти его не знаю, – словно спрашивая разрешение, которое и не нужно. – Je t'aime vraiment. Je suppose que c'est ça, même si je ne te connais pas. Je veux que ce soit vrai.       Феликс спокойно сидел полубоком, слушая, как с придыханием тараторил парень на своём ломанном и только ему известном языке. Он скрестил руки на груди, вслушиваясь в пение птиц, встречавших ранний рассвет мая. Ликс молчал, продолжая смотреть на какие-то детали и графити, нарисованные на старых и потёртых сидениях. Наступила гробовая тишина, которую прервал звук стекла, которое упало на пол, разбиваясь на две маленькие части, пока по ладони Хёнджина стекала капля крови. Ликс хотел было подскочить, но рука, осторожно упавшая ему на плечо, остановила его действия, заставляя сесть обратно, смотря в глаза, полные неясности и бездомности. – Зачем ты сказал мне то, что я в жизни не смогу понять? – Чтобы потом не лежать с поломанными рёбрами. – Ты думаешь, я способен тебя избить? – резко повернулся блондин, хватая руку, которая мягко перебирала его пряди. – Нет, чтобы я сам себе не сломал рёбра и не прокручивал в голове слова, которые сказал тебе, – пискнув от неожиданности, сказал парень. – Если бы я сказал это на русском, я бы запомнил каждый звук, букву, каждый знак препинания. А сейчас, я даже не смогу вспомнить и части того, что я сказал. – Интересная логика, – хмыкнул он, поглаживая руку большим пальцем. – Ты снова уйдёшь? – Да, потому что это лишь тень и отголоски твоего больного разума, – с грустью прошептал Феликс, почти одними губами.       Хван резко подорвался со своего места, утыкаясь носом в загривок парня, перепугавшегося слишком резких и неожиданных движений. Пальцы вцепились в руку шатена, который продолжала стоять неподвижно, вдыхая запах, который не был ему родным. Он не был ему близок, но он был слишком приятным. Хотелось льнуть ближе и ближе. Губы сами коснулись его головы, опускаясь лёгкими касаниями на бледную шею, покрывшуюся мурашками. Так нежно, словно поцелуй весны, а не человека. Очки чуть сползли с носа, пока их хозяин, повернув голову, смотрел на другого парня глазами-бусинками. Хван же, опустив голову, чувствуя, как мысли атакуют его, осторожно сел перед Ликсом на колени, смотря на полное недоумение в лице. – Ты вот-вот можешь уйти.. – и с таким же отчаянием он бросился на блондина с крепкими объятьями, пытаясь запомнить каждое мгновение этого неправдоподобного сна.       Губы в губы. Это останется позади. Поэтому слёзы смешиваются с нежными касаниям Феликса Ли, с нежными поцелуями, куда только дотянулись. Венок падает с его белых волос, оставляя разорванные лепестки.       И в ту же секунду холодная постель и очередное отсутствие воздуха в груди. Саднящая проволока всё ещё сдавливает горло Хёнджина, который мечется по кровати, не зная, что делать и куда себя деть от боли. Хочется ещё: касаться-касаться-касаться его. Руки выкручивает адское чувство одиночества. Пока кожу на шее хочется раздирать, потому что на ней ещё чувствуются его поцелуи.