Отец

Личные записи Локи, сделанные во время пребывания в плену у великанов. Дорогая Сигюн! Стоило только этим ужасным существам бросить меня в эту наводящую тоску темницу, я осознал, что пребывание здесь будет невыносимым для моей души, а разум мой вскоре откажется мне служить. Чтобы избежать этого невыносимого, поверь, для человека истинно влюбленного в науки состояния, я велел принести мне пергамент и чернила, чтобы письма заменили мне собеседника (письма, которые ты никогда не должна прочесть, ибо я чувствую, что руки мои помимо моей воли напишут здесь то, чего не следует знать тебе). Просто удивительно, до чего умны греки, ты не находишь? За одно только изобретение пергамента и чернил их можно и должно почитать! Впрочем, я помню, что ты лучше многих знаешь сочинения греков. Мне вспоминаются строки, что читал я у одного из них, имя его такое дивное, что я боюсь ошибиться, нанося его на бумагу. Строки, однако, я помню превосходно, и привожу их здесь для тебя: «С величайшей легкостью принять я должен жребий свой. Ведь знаю же, что нет сильнее силы, чем всевластный рок». Их произносит герой по имени Прометеус, если верить римским авторам, и, знаешь, я чувствую какую-то близость с этим несчастным созданием. Впрочем, я не хочу лишать тебя удовольствия, которое испытаешь ты, прочитав сочинения этого грека. Я совсем отвлекся с этими греками и их сочинениями! Ты должна извинить меня. Здесь совсем нечего делать, и мысли в моей голове роятся, подобно мошкаре над болотом, и совсем не желают угомониться. Как, бывало, хорошо думалось в Асгардском саду ранней осенью! Но ведь я начал это письмо совсем не для того, чтобы рассуждать о греках и прелести нашего дома. О, Сигюн, приведется ли мне еще когда-нибудь увидеть Асград? Вернуться, как говорят греки, к родным пенатам… Я опишу тебе, как выглядит мое убогое пристанище. Здесь нет окон, но это не страшно - дневной свет опасен моей коже. Вспомни, как напоминал я простолюдина, вернувшись в Асград этим летом! Помнишь ли ты этот день? Вернусь, однако, к описанию моего чертога. От стены до стены здесь – ровно пять моих шагов, а потолок – примерно два моих роста (впрочем, я не могу сказать тебе точно). У меня есть кровать – если можно назвать кроватью деревянную лавку. Кроме того, я располагаю ночным горшком с отколотой ручкой, прости меня за такие подробности. Как видишь, я теперь живу довольно скромно. Сейчас идет первая ночь моего заключения. Я дал сам себе слово писать тебе по письму каждую ночь. Ты спросишь, как пойму я, что наступила новая ночь? Дело в том, ровно два раза в день мои мучители будут приносить мне кушанья – если можно назвать простую похлебку и чашку воды кушаньем! О, я вспоминаю пиры Вальхаллы, сочное мясо Сэхримнира и сладкую медовуху Хеймдалля, и я словно чувствую их запах и вкус… Кстати, я совсем забыл: они ведь отпустили Хеймдалля. Я узнал это от одного из двух своих стражников. Ты ведь знаешь, я немного понимаю йотунхеймское наречие, хоть оно и режет мне ухо, словно острый клинок. Право, я уже готов говорить сам с собою, чтобы убедиться, что еще существует на свете асгардский говор, благозвучный и ласкающий слух, но я еще не до того спятил. Ты спросишь, почему всего один день заточения сломил мой дух настолько, что я бросился писать тебе? Мой друг, меня выбивает из колеи не мое заточение, о нет! Я лишь боюсь, что оно было напрасным, ибо Слейпнир по-прежнему в руках этих тварей! Что делают они с моим сыном? Сыт ли он, в тепле ли? О, я готов выносить и голод, и темноту, и сырость этих стен, что так вредны моему здоровью, лишь бы Слейпнир был в безопасности! Я чувствую, что они обманули меня, подобно тому, как я обманул Тора. Мне вспоминаются строки любимого мною Феогнида: «Самое трудное в мире, о Кирн мой, узнать человека лживого». Воистину это так! Я обязательно попрошу прощения у Тора, но позволь мне отложить описание моих сердечных мук до следующего письма. Сейчас я слишком взволнован судьбою моего милого Слейпнира. Прости, я вынужден заканчивать – огарок свечи, который я выпросил у стражников, скоро догорит, и я хочу уснуть до того, как здесь станет совсем темно. О, хоть бы это удалось мне! Любящий тебя, Локи *** Милый друг! Лишь мысль о том, что этой ночью я буду иметь возможность снова писать тебе и словно говорить с тобою, как, бывало, долгими ночами говорили мы, сопровождая разговоры добрым вином, позволила мне пережить этот день. Мое прошлое письмо вышло несколько сумбурным, и ты должна простить меня, ибо я пребывал в смешанных и расстроенных чувствах. Сегодня же я собрался с мыслями. Кроме того, у меня есть свеча, которая выглядит обнадеживающе – думаю, ее хватит, чтобы я успел описать тебе прошлую ночь и сегодняшний день, а также рассказать немного о своих мыслях и чувствах. В ту ночь я долго колдовал, я совершенно выбился из сил, пытаясь волшебством и упорством разорвать волшебный пояс, и я уже пришел в отчаянье, как меня посетила подлейшая из моих мыслей. Друг мой, вспоминая о ней сейчас, я ощущаю стыд. Вообрази себе! Много ли припоминаешь ты случаев, когда я, Локи, испытывал стыд?! Так или иначе, я сумел обаять Тора и заставить его разорвать пояс. Но как удалось мне это? Ведь магия моя тогда не была со мною. Я много бился над этой загадкой, но не могу придумать этому чуду объяснения. Ведь не мог же Тор, в самом деле, действительно желать быть обманутым? Неужели мог он вожделеть меня? Неужели мог поверить, неужели один только поцелуй моих гнусных, предательских губ мог заставить его ослушаться отца?! Сигюн, сестра моя, друг мой, я мечусь здесь, как попавший в заточение зверь, я схожу с ума, я ликую, но и ломаю руки, думая о том, что догадки мои могут быть правдивы! Неужели может он разделять эту страсть, корень моего стыда и моей величайшей слабости, но в то же время и моей силы? Неужели я зря бросил Тора, сам отрекся от него и слабой надежды на расположение, желая защитить его? Его и Слейпнира, ибо дороже их и тебя, любимый друг, нет никого для меня. Один, которого звал я братом, не дал мне защитить сына, и не брат он мне более. Сигюн, ты могла бы помочь мне, твой дружеский совет успокоил бы меня, но тебя нет рядом. Тебе известно, что только тебе позволено видеть мои слезы, и, будь ты здесь, я готов бы уже пролить их, положить голову на твои колени и рыдать, постыдно и долго, как ребенок, и слушать твои мудрые и ласковые речи… Однако, чтобы не поддаться этому желанию, не позволить ублюдкам видеть мою слабость, я отвлекусь и продолжу описывать свои злоключения. Попав в Йотунхейм (я разглядел, где логово тех великанов, когда Тор катал меня, желая отвлечь от тягостных мыслей, на своей колеснице), я заявил, что желаю говорить с Хросстьовом. Меня заковали в кандалы и приволокли к нему – пленника, но не посла. Он, этот грязный бастард, напоминал бородавчатую жабу, рассевшуюся в убогом и грубо выточенном каменном троне, он ел и пил, разговаривая со мной, и я видел, как падают из мерзостного рта куски непрожеванной пищи. Он спросил, чего я желаю, и я ответил, что, коли я явился к нему сам, ему следует поступить по чести и отпустить Слейпнира и остальных, оставить в покое Асгард, а взамен я останусь у него пленником. Он же ничего не ответил и лишь загоготал, и я так мечтал, чтобы он подавился своими гадкими яствами (тебе не хуже моего известно, чем угощаются великаны). Но он отсмеялся, и велел заточить меня в темницу, не сказав мне более ни слова. Так томился я, отвлекаясь написанием письма тебе. Этим утром меня, едва забывшегося тяжелым сном, растолкали и, вновь заковав в кандалы, притащили все в тот же тронный зал - настолько убогий по сравнению и Асградским, что язык (рука) не поворачивается назвать его так. Хвосстьов заговорил. Я попробую передать тебе диалог, состоявшийся между нами, опустив, по возможности, грубые ругательства. - Доброго утра, Локи из Асгарда! Паршиво поспал? Поди, не чертоги золоченые! Я порешил, что с тобой делать. Родишь нам коняшек взамен своего отпрыска – отпустим его. А покуда будешь носить, он у нас побудет – это, чтоб ты не выкинул чего, сукин сын, а то знаем мы вашего брата! Не думай, что обдуришь Хвосстьова! Стража-то я вашего отпустил, пусть катится ко всем демонам, а вот ты останешься. - Где Слейпнир? Где мой сын?! Покажи мне его! - Поглядишь на сынка, не вопи ты, вот же визжишь, будто свинья! И до чего мерзкие у Асов голоса! - Я не Ас. - Да Хель вас разберет! Ты все уяснил, рыжий? Теперь возвращайся в свои покои, жди, завтра приведем тебе муженька. Дальше, Сигюн, он говорил такую гнусную похабщину, что я не могу позволить себе приводить ее здесь, ибо я слишком уважаю тебя. Впрочем, он дал мне увидеться со Слейпниром (несколько минут, но какими же радостными были они для отцовского сердца!) и снова бросил сюда. Мне принесли еду, но кусок не идет в горло. Я испуган, я расстроен, я в отчаянии, я почти уверен, что не переживу завтрашний день. Друг мой, неужели во всем Асгарде не осталось никого, кто мог бы спасти меня, как пытался я спасти вас?! Я не могу больше писать, рука дрожит слишком сильно, видишь, каким неровным стал мой почерк? P.S. Боли в руке перестали беспокоить меня, но, боюсь, в этой сырости они снова вернутся. Твой друг, Локи