Косы Мефалы

      «Ты не знаешь, что это такое — жить под землёй. Никогда не видеть солнечного света, не слышать, как поют птицы…»       Французский к/ф «Маленький вампир».

      Действующие лица: Мирак, Незнакомка.       Все дни были одинаковыми.       Нет, даже ещё хуже — их просто не было.       Но Мирак предпочитал думать о некоторых вещах, как раньше, — и прежний подсчёт времени был среди таких вещей. Так, благдаря ему в Обливионе появились дни и ночи, воспоминания и чувства, пусть даже и основными среди них были зависть к кому-то отсутствующему, злость из-за собственного поражения — и чувство страха, от которого он так и не смог избавиться и которое предпочитал прятать подальше. У него не было ни семьи, ни любви, ни детей, — всё было отдано взамен этому плану Обливиона, Чёрным книгам и великому, бесконечному знанию, к которому он не так уж и стремился, но в которое просто заигрался. И теперь, когда игра уже давным-двно закончилась, было непонятно, что именно осталось вместо неё.       Эти остатки, не пригодные ни для чего и даже незаметные внешне, ни обычным взглядом, ни вооружённым, словно поддерживали его на плаву, — но отделяли незримой стеной ото всех остальных. Ни луркеры, ни искатели не думали ни о чём таком. Да и не факт, что они могли испытывать такую уж гамму чувств; по крайней мере, по их… мордам нельзя было прочитать ровным счётом ничего. Их нельзя было даже назвать книжными червями, хотя они жили среди книг, потому что ни разу Мирак не застал их не то, чтобы за чтением, но даже за простым листанием древних фолиантов.       Мирак следил за ними, узнал, что они ровным счётом ничем не интересуется — и разочаровался в них, как в друзьях, которые отвернулись в момент не то, что опасности, а просто чего-то рутинного и скучного. Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с этим поделать: как ни крути, несмотря ни на что он оставался единственным живым в этом плане Апокрифа, а по сравнению с прочими обитателями — и самым живым тоже. Конечно, они все подчинялись ему, но вот радости от этого было совсем немного. Если не сказать, что её не было вообще, — и ни от чего.       Что происходит после того, как заиграешься во что-то, не заметив, как игра уже давно закончена, а ты всё ещё стоишь на том же месте?       То ли дело — играть с детьми. Хотя Мирак помнил, что дети были глупыми и жестокими… по крайней мере, в его мире. С ним. Или ему это просто казалось, — в те стародавние времена, когда он ещё хотел выйти к людям. Если ты остановишься посреди игры и словно выпадешь из реальности и окружающего тебя мира, тебя засмеют — и больше не будут принимать в игру. И ничего страшного больше не произойдёт. Хотя, скорее всего, это будет очень страшно, пока ты ещё ребёнок. Другие игры — для взрослых; и каждый раз, когда ты понимешь, что и как нужно было сделать в прошлом, ты понимаешь, что этот прошлый и наконец-то понятый опыт уже не имеет никакого значения и смысла.       Будучи взрослым, он заигрался тоже — и остался в апокрифе. И толку-то от того, что он понял и осознал все свои ошибки: возмоножности исправить их всё равно не будет.       Неправда, когда говорят, что нам всем нужно время, уединение и прочий вздор для того, чтобы усовершенствоваться и понять. Совершенствоваться нужно для чего-то и для кого-то, хотя бы для самого себя. Понимать, зная, что рано или поздно оно всё принесёт плоды. Жаль только, что в Апокрифе не было ни зеркал, ни каких-либо других отражающих поверхностей, а понимание приходило так поздно, что превращало в острый обработанный бриллиант. В одну из тех безделушек, которые по сути ни для чего не нужны, если их некому отдать, не на что обменять, — и когда их слишком много.       «Я понял, как нужно было вести себя с детьми, пока я сам был маленьким, но теперь оно мне больше не нужно и не сгодится ни для чего. — думал Мирак, как обычно, лёжа ночью без сна. Может, поместить это знание в одну из книг? Отдать Херме-Море, раз уж он так жаждет знаний? Я могу рассказать ему много чего, путь избавит меня от этих знаний. Я хочу только этого, потому что мне больше не о чем думать по ночам.       Ночью, по своему обычаю, Мирак лежал без сна, вспоминая всё наиболее гадкое и наименее приятное, что когда-либо происходило с ним при жизни. Раскаиваться в чём бы то ни было не получалось, жалеть себя — тоже, но зато можно было подумать в свободное время. Как будто его и без этого было мало; но днём предположительно все люди заняты каким-то делом и им не до размышлений. А он-то чем тогда хуже? Нет как ни крути, а хуже быть или казаться не хотелось, — ни перед луркерами, ни перед чёрно-зелёной атмосферой, ни перед самим собой. Как ни крути, а после стольких лет заключения в Апокрифе поневоле станешь для себя и примером, и лучшим другом и советчиком, и сторонним наблюдателем тоже.       Таких воспоминаний было много.       Под конец он уже окончательно запутался и перестал понимать, что было позже, а что было раньше, и что из этого всего казалось ему на момент его жизни наиболее ужасным, потому что времени в бессмертии было больше, чем чего бы то ни было. Ночей, когда невозможно спать — тоже. И все эти ночи были его.       Лежи без сна — и вспоминай. И думай обо всём, чего ты всё равно не поймёшь и что тебе всё равно уже не пригодится.       «Повелитель, я могу отдать тебе свои знания. — сказал однажды Мирак Хермеусу Море — Я знаю, ты собираешь все знания, которые когда-либо были в Мундусе, и я хочу отдать тебе свои. Я… я знаю и помню слишком много, и тебе эти знания пригодятся больше, чем мне.»       Мужчина почувствовал, что его тон, кажущийся безэмоциональным, как-то сбился и если поначалу он пытался говорить со своим прежним спасителем на равных, то под конец получилось что-то вроде мольбы, просьбы облегчить его участь и сделать его существование хоть немного легче. Выходит, он всё-таки унизился и попросил о чём-то, хотя пообещал сам себе никогда не делать ни того, ни другого.       «Он сам может унизить тебя и уничтожить, если захочет. — мелькнула мысль — Убивать он тебя не будет, потому что ты для него просто игрушка. Не настолько важная и интересная, чтобы испытывать к тебе хоть какие-то эмоции и чтобы уважать твои. Помнишь, что он с тобой уже один раз сделал?»       Стало страшно, неуютно и неприятно.       Делать вид, что вы совершенно забыли о прошлом наказании, и о его смысле, и даже о самом факте, только чтобы сохранить хоть крупицы собственного достоинства… А-а-ах… И снова Мирак позавидовал искателям и луркерам, у которых таких проблем и мыслей нет, да и не было и не будет никогда. Они никогда не знали другой жизни и даже не поняли бы, о чём идёт речь.       Избавиться бы от того, что мешает если не жить, то хотя бы сохранять спокойствие, что будоражит душу, которой, как Мираку казалось, у него уже нет. Сравняться с чёрно-зелёной гладью местных вод, стать таким же, как и остальные обитатели Апокрифа… чего только не сделаешь, чтобы избавиться от ненужных воспоминаний, тяжёлых, бесполезных и ранящих! Или он не заслужил даже этого?       Огромный шар, казалось, уставился на него всеми своими бесчисленными глазами, смотрящщими одновременно и в душу, и мимо неё, и Мирак с трудом подавил давно забытую эмоцию, коотрая вспомнилась сама по себе и совершенно ему не понравилась. Это было что-то, напоминающее тёмный клубок из чувства страха, ужаса, отчаяния и ощущения собственного бессилия. Это было в тот раз, когда даэдрический принц решил наказать его и вынудил признать его правоту, а заодно и силу.        — Ты прав, смертный. — ответил странный голос с двойным тембром, и впервые Мирак почувствовал, что он не только каким-то образом живой, но ещё и уязвимый, как любой обычный смертный. Ощущение, которое ему, мягко говоря, совершенно не понравилось — У тебя есть много знаний…       Щупальца придвинулись поближе, словно щелая прикоснуться к Мираку, и он сделал усилие, чтобы не отойти подальше. Во-первых, он здесь всё равно в плане Хермеуса Моры. Во-вторых — он уже на собственном опыте знал, что это не поможет. И спастись здесь негде.       — Ты знаешь, что я забираю знания вместе с душой, чтобы забрать всё, что меня интересует и что принадлежит мне по праву… Но ты и так уже принадлежишь мне вместе со всеми своими знаниями. Я знаю, что ты всегда относился ко мне неуважительно, и даже сейчас ты ещё не до конца признал мою силу.       Мирак ощутил уже подзабытое, но всё равно ужасное чувство, смешанное из страха, боли, ужаса, ярости и отчаяния. И чёткое предчувствие того, что сейчас его сломают; потому что как ещё можно наказать его иначе? Принц Знаний всё равно заставит его склонить голову и признать его власть, хоть признавай его правду, хоть нет. А как ещё можно заставить признать своё поражение побеждённого врага?       В глубине своей, возможно, уже давно отсутствующей души он порадовался тому, что за всё прошедшее время он теперь, наверное, уже достаточно мёртв для того, чтобы эти разрушительные и унизительные чувства не были такими сильными.       Поэтому здесь, в этом плане Апокрифа, наполненном только двумя или полтора цветами и непонятными чудовищами, хоть что-то было хорошо.       Хоть что-то было ещё хорошим.       Хорошо то, что ты не можешь почувствовать в полной мере горечь поражения и бессильную ярость, горькое и ничем не утоляемое отчаяние от своей беспомощности, потому что ты мёртв. Причём уже давно, не так ли? Окончательно и бесповоротно, и это тоже входило в ту самую защиту, которую Мирак когда-то искал — и нашёл. А теперь он вынужден оставаться здесь вечно. Потому что сбылась мечта идиота договоры с даэдра невозможно расторгнуть или нарушить.       А их однажды принятые дары невозможно отвергнуть. Они накладывают свою печать, даже если вы бросите их на дно океана или в недра Красной горы.       Всё началось с прочтения одной Чёрной книги — и всё закончилось здесь, в Апокрифе. Надо было быть полным глупцом, чтобы сказать, будто всё, что случилось, было исключительно по вине Хермеуса Моры — и только из-за прочтения книги.       И не драконы были виноваты.       Не надоедливые и предсказуемые драконьи жрецы.       И даже не сам Хермеус Мора, хотя никто из них, — кроме драконов, разумеется, — не сказал Мираку вовремя, что он ошибается на их счёт. И что даже если ошибки и прощаются, исправить их уже нельзя. Так что оставайся там, где ты сейчас — и тем, чем ты стал… и верь в то, что ты был прав. Потому что ставший бессмертным не сможет умереть просто так.       … Он так долго ждал появления хоть кого-нибудь, что теперь, когда кто-то наконец пришёл, радости это уже не доставило.       «Кто бы там ни был, другом его нельзя назвать. — подумал Мирак, по-детски прячась за колонной. — Интересно, кто же это мог быть?»       Какая-то девчонка. Живая. Интересно, что она здесь забыла — и кто её пустил? Про то, что искательница приключений пустила себя сама, он как-то не подумал. Но учитывая её странное поведение, предположить можно было всё, что угодно. Жаль только, что после вечности, проведённой в Апокрифе, Мирак разучился любопытствовать, угадывать и предугадывать. Теперь же, наблюдая за какими-то хаотичными и нескоординированными движениями незнакомки, он почувствовал что-то вроде зуда, с каким, наверное, пробуждаются давно отмершие за ненадобностью эмоции или проходит оцепенение.       Память услужливо показала какую-то странную картинку.       Вот он сам, молодой и одетый в какую-то странную броню, в лесу и прячется за деревом, подкарауливая оленя. Светит… Солнце, и приходится всё время прищуриваться, — маски-то тогда ещё не было. Интересно, как он вообще мог столько лет жить без маски? Сожаления почему-то не было. Не было вообще ничего, — только ощущение, что кто-то показал ему странную движущуюся картинку, на которой он должен был узнать самого себя.       Потом стало досадно. Досада, как мелкий хищник, оценив его нынешние габариты и новые способности, поджала хвост и бросилась в заросли, светотенью мелькающие на периферии взгляда и сознания, чтобы вернуться в компании других таких же мелких хищников, как и она сама. И один из новопришедших стала злость. На девку, — за то, что она была живая, что у неё за спиной топорщился и оттопыривался рюкзак, за то, что она была расхитительницей Апокрифа, странно даже подумать, не говоря уже о том, чтобы сказать.       «А я вот так не смог бы. — промелькнула мысль — Интересно, что она вообще себе позволяет — и зачем ей это нужно?»        — А это на растопку камина разве что. — послышалось из одного из плавучих коридоров, из-за чернеющей в серо-чёрно-зелёном стопки монолитных книг — Интересно, где здесь вообще топят? А то я с ними уже запарилась, пока… работала.       Последнее слово было произнесено не то с юмором, не то с насмешкой, от которой Мираку почему-то стало не по себе. Неужели и он сам когда-то тоже был таким? Тогда неудивительно, что он всех потерял, всех предал — а он него все отвернулись.        — Посмотрим, что там у тебя будет дальше… — мстительно прошептал победитель драконов, меняя место дислокации — Думаешь, ты самая умная, да? Я тоже когда-то был таким, и вот, что из этого получилось. Интересно, как ты будешь выбираться отсюда в свой мир.       А когда-то «свой мир» был у них для двоих один и тот же. Мысль прозвучала почти что как флирт, — ненамеренный и невольный. И потом, как можно флиртовать с тем, кого тебе потом придётся, возможно, убить, — пусть и даже только в мыслях? Да ещё и луркеры эти, Обливион их побери! Жаль только, что эти низшие существа плохо понимают взгляды, особенно скрытые маской. А когда-то, давным-давно, маски не было. И всё было совсем иначе. Зато сейчас сила Мирака заключена не только в маске.        — Так, это я уже собрала, это тоже есть… — новоприбывшая не нашла ничего лучше, кроме как снять рюкзак и перебирать то, что в нём лежало. Со стороны выглядело странно — и непонятно, все ли живые так делают или только она. Временно живая, что с неё взять. С этими Чёрными книгами сюда хоть каждый день приходи, без подарков никогда не останешься. Интересно, почему это Хермеус Мора такой добрый?       Добрый? Мираку показалось, что он ослышался. Херма-Мора, если он был где-то поблизости, наверняка подумал то же самое. Его считали и называли каким угодно, но только не добрым. Сам-то Мирак точно ни за что бы не согласился, — и в особенности с его добротой Сейчас же, больше не прячась и готовясь к бою, он считал себя лично уязвлённым. Какая-то… чужачка, проходимка, мошенница и. и. неизвестно кто, так обесценила и его прошлое, и всё то, что с ним случилось, найдя Принца знаний добрым. Уму непостижимо. Что ж, он, Мирак, любезно и по-доброму поможет ей остаться здесь навсегда, раз уж ей здесь так нравится.       Нашарившись и отсортировав что-то в своём рюкзаке, незнакомка наконец закинула его обратно за спину. У неё в руках поблёскивал лук и какая-то бутылочка с зельем, которую она тут же использовала по назначению. Огляделась вокруг хозяйским взглядом, словно тем самым открывая Мираку глаза на возможность смотреть на это всё под дргим углом, нашла несколько нормальных, неиспорченных книг и положила их в сумку не читая.       А здесь ведь и правда много разнообразных знаний… Найдтся на любой вкус, дажу на самый изощрённый или извращённый. Жаль, что девчонка или слишком глупа, или вообще ни то и ни другое, — или просто не интересуется знаниями. А что? Глупость, наверное, самый лучший способ избежать горя от ума или поддаться на уговоры. Легко должно быть глупцам, — они или мастерски делают вид, что не понимают козней даэдра, или действительно не понимают их.       Как показал последующий бой, вернее, то странное что-то, что должно было им быть, глупцы и правда не понимают. И даже видят этот мир да и все остальные, должно быть, иначе. Но вот только от этого не легче. Впоследствие Мирак так и не понял, что это вообще такое было, — например, почему его заклинание, хоть и попавшее в цель, не нанесло должного урона, да и вообще не произвело особого впечатления, — разве что чужачка резко обернулась, словно удивлённая его присутствием. Нет, ну какая наглость, а? Или все живые такие?       «А что, если и я сам был когда-то таким?» — подумал он, падая на каменный пол. Удивительно, но на него как-то подействовало заклинание паралича. Жаль, желания, как и возможности спросить об этом не было.       А ещё — как вообще его заклинание растеклось по её броне, после чего рассыпалось красивыми искрами? Хорошее было зрелище, только любоваться им не было ни времени, ни желания.       Когда леишь на полу, все вокруг кажутся непривычно и неожиданно огромными. И теперь на него не только Хермеус Мора может смотреть свысока. А, нет, подошла и села рядом. Сво-олочь! Ненавижу.       «Интересно, а убив меня, она сможет заполнить камень душ или нет? — промелькнула мысль — Раньше мне казалось, что это невозможно…но теперь, похоже, всё невозможное стало возможным до неузнаваемости.»        — Ой. — констатировала факт приблудная ценительница чужой сомнительной доброты — Плохо вышло. Или, как говорит один мой друг — нехорошо. Я вообще-то хотела с тобой поговорить. Правда, с заклинанием паралича это не получится… Значит, подождём немного.       Большое всего Мирак жалел тогда о том, что неизвестная не поймёт, что он не ответил ей потому, что не хотел разговаривать, а не потому, что не мог. А разница между этими двумя молчаниями была, причём колоссальная. Теперь у него хотя бы появился смысл… жизни, и время хоть и не начло двигаться, как раньше, но хотя бы было чётко расписано. Раз уж она не собирается убивать его, по крайней мере, сразу, значит, время или то, что его здесь заменяет, есть. А значит — надо дождаться, пока этот всеми дреморами клятый паралич пройдёт, и можно будет как-то проявить себя. Особенно если девчонка никуда не уйдёт и будет совсем близко, как сейчас, можно будет притвориться полностью беспомощным, а потом… что потом — видно будет.       Ожидание, нетерпение, жажда жить и действовать, месть и любопытство, азарт и интерес — как же много, оказывается, давным-давно казалось бы, забытых эмоций может вызывать одно-единственное заклинание паралича.