★★★
Когда-то дружили с тем, на кого у вас стоит? Келвин — нет. Зачастую такие люди подпадали под пункт: держаться подальше от тех, кто может сделать больно. Но Даниэль… Ох уж этот Даниэль. Сосед с радостью пользуется предложением показать новенькому, где у них тут продуктовый, долларовый центр, ремонтная мастерская, рыбацкая лавка с самыми лучшими снастями и свежим уловом. И совершенно не пытается воспользоваться самим Келвином. Дэни охотно ходит в гости, на завтраки и ужины, пока не обустраивает свою кухню, но отказывается от помощи Кела с мебелью и покраской стен. Ортега ломится во двор соседа за инструментом, солью, шлангом для поливки газона. И возвращает все буквально через час-день, притаскивая какие-то адово-острые вкусности, ослепительные улыбки, чувство поддержки, понимания, непрерывной заинтересованности. Но, конечно, не в том плане, в котором хочется Келвину. Спустя два месяца Кэрролл готов назвать Ортегу другом. Спустя три — искать в Тиндере парней на него хоть чем-то похожих. Спустя пять — прятаться в кустах и подглядывать, как Даниэль тренируется у бассейна, на установленных совсем недавно турниках-снарядах-странных штуках. Спустя шесть — приходит вызов в суд.★★★
Даниэль. Странное имя. Странное, потому что не его. Но нужно привыкнуть. Пора бы уже. Вот новая фамилия Мигелю-Даниэлю нравится. Ортега. У бабушки была такая, до замужества еще. Он выбрал специально. Раз федеральные агенты, создававшие новую личность, не проследили связь, значит и остатки недобитого картеля не должны. Там и остались-то одни пешки. Полгода в захолустном городишке сделали его спокойнее. Беспечнее и счастливее. К безопасности, видимо, быстро привыкаешь. Хотя ладно. Кому он пиздит? Всё дело в Келвине. В голубоглазом, улыбчивом Келвине Кэрролле, в которого Мигель влип, едва увидел. Сосед был… нереальным. Словно из другой вселенной. Той, где не нужно переживать, что твои младшие братья подсядут на наркоту в девять, а сестёр выкрадут прямо на улице и продадут в бордель. От него веяло миром, уютом и уверенной, скрытой глубоко внутри силой. Келвин — мальчик из сказки. Прекрасный принц, волшебный и чистый. Мигель делал всё, чтобы обеспечить своей семье безопасность и достойную жизнь. Он ведь был самым старшим. Он за них отвечал. Пошёл в армию, потом на контракт, потом, вслед за командованием своего элитного отряда — на службу картелю. А потом продал всех правительству и федералам за остатки своей совести, за обещание новой жизни, когда понял — боссы, туши и бизнес которых Мигель защищал, торгуют не только наркотой, но ещё и людьми. Детьми, вроде его младшеньких. Женщинами. Рабами. Крошить в кашу таких же бывших военных, как сам и других подручных конкурирующих организаций он мог спокойно. Это казалось логичным. Привычным. Почти правильным. Этому его учили. Но клетки с детьми? Нет, спасибо! Мария встала бы из могилы и удушила любимого старшего внука собственными седыми волосами до пола, если бы увидела краем глаза с того света, как Мигель покрывает подобное. Ортега был везучим. И умным. И в армии его хорошо натаскали планировать операции и работать с данными. Командный состав всё-таки. Не просто выдрессированный пёс, который кидается на врага по команде. Не продавшегося копа из отдела по борьбе с организованной преступностью Мигель нашёл сам. Точнее, коп-то может и продался, но точно не их картелю. Потому что команда этого офицера года два под них безуспешно копала. Данные новоиспечённый предатель передал через детей офицера. Подстерег возле школы. Всучил малышкам коробочку для папы. И безопаснее, и сразу дало понять — Мигель знает о своём контакте всё. В какую школу ходят дочурки, как они выглядят, где живёт интересующее предателя лицо. Ортеге всегда везло. Неприлично и непозволительно. Бабушка была права. Бабушка всегда права. Черноглазая бруха, родившаяся с полным набором зубов. Она не ошибалась. Выбранный Мигелем коп не только ухватился за материал, но и передал его федералам. Они давно пытались выловить людей картеля на своей стороне границы. Им информатор был нужен вдвойне. И вот Даниэль здесь. С новым именем, в новом доме. Зная, что вся семья далеко и в безопасности. В стране без экстрадиции и влияния его бывших боссов. А самое главное, за забором его всегда ждёт Келвин. Потому что ждёт. В этом Ортега уверен. Слишком хорошо успел изучить соседа. Тактичного, чуткого, милого. До той степени милого, что парня хочется временами встряхнуть и наорать, чтобы не был таким идеальным. А временами хочется… ну да, сложно дружить с тем, на кого у тебя стоит. И то, что калитка между их задними дворами всегда открыта — лишнее подтверждение правоты Ортеги. Его в белом доме с колоннами всё так же ждут. Нет, Дэни без проблем перемахнул бы эту преграду. И не только эту. Но ведь важен сам факт, что преград ему не выставляют. По крайней мере, пока Ортега не начинает тонко намекать на что-то большее. Насколько он вообще умеет в тонкость. Как-то раньше не приходилось бывшему военному, бывшему наёмнику, бывшему Мигелю, быть НАСТОЛЬКО с кем-то осторожным и аккуратным. Иногда ему кажется, сосед точно так же давно и крепко влип. Келвин может зависнуть, глядя на губы Даниэля, полминуты пялиться на его плечи или замирать от «случайного» прикосновения к талии. Но стоит Ортеге решить, что вот сейчас именно ТОТ САМЫЙ момент, как парень смаргивает наваждение, улыбается совершенно без подтекста и продолжает их болтовню. Поди угадай, происходит всё это потому, что Даниэль ему нравится, или мистер Кэрролл просто сам по себе такой мечтательный и периодически витает в облаках? А взять и открыться — рискованно. В этом вопросе Ортега не согласен довериться даже своему везению. Если окажется, что Даниэль ошибся и голубоглазый, благовоспитанный сосед совершенно не в теме. Тогда всё. Тогда конец. Он потеряет их дружбу, возможность приходить без предупреждения, видеть, разговаривать, прикасаться, вытаскивать на рыбалку и в единственный пристойный бар в округе. Быть частью его жизни. И надеяться. На что-то… Впервые Даниэль не готов рисковать. И не верит в свою заговоренную колдуньей удачу. Слишком высоки ставки. Ему и так уже повезло, сверх всякой меры, ткнуть пальцем именно в эту точку на карте. Выбрать именно этот дом. Оказаться рядом с Келом. Келом, который стоит сейчас на коленях посреди своей светлой гостиной. С телефоном, прижатым к уху. И то ли плачет, то ли задыхается. Вздрагивает крупно, так что замершему на веранде Дэни, видно сквозь ткань синей тенниски и забликованные стекла панорамных окон. Парень к нему спиной и Даниэль не видит его лица. Ничего не видит, кроме ссутуленных плеч и вихрастого затылка. Даже преграду в виде двери замечает только в последний момент. Скорее по привычке, чем осознанно распахивает, бежит, по кратчайшей траектории, перемахивая обеденный стол и кресло, оказывается напротив Келвина. Уже на коленях. Тянется к посеревшему лицу. Из динамика визжит кто-то: — Лучше бы ты сдох ещё в моём животе! Сгнил там, и вытек кусками! Мы тебя уничтожим! Мы отнимем всё! Адвокаты моих мальчиков отсудят у тебя последний цент! Ты труп, Келвин! Я найму людей, и они тебя живьём закопают! Грязное отребье! Урод! Ублюдок! Ты больше мне не сын. Слышишь? Я сделаю всё, чтобы ты сдох в канаве, где тебе и место… У Келвина невероятно голубые глаза. У них безумно чистый, яркий цвет. Смотреть-не насмотреться. Сейчас они на порядок темнее, и выражение такое, что Дэни почти рычит, отнимая у соседа телефон с орущей на том конце женщиной. — Кто бы ты ни была, перра не звони сюда больше! Иначе я найду тебя, твоих сучьих мальчиков и мы поговорим. Поверь, тебе не понравится этот разговор. Обещаю! И подарки, которые я принесу с собой. Забудь этот номер и имя Келвина! Отключить и выбросить потухший кусок пластика — быстро, на автомате, не думая, как пересобрать и смазать свой любимый М16. Потому что Келвин вдруг вплотную. В нём. Он рывком вперёд, влипает в грудь, цепляется за клетчатую рубашку, беззвучно в неё орёт, вздрагивая всем телом. Хватает ртом воздух и с присвистом дышит. Такое Даниэль видел только у парней, выживших после знатной мясорубки. Когда вроде очухались, справились, а потом через месяц-два-семь слышат хлопушку или вспышки фейерверков, и накрывает так, что приходиться скручивать по ногам и рукам, чтобы сами себе не навредили. Видеть Келвина таким — жутко, страшно и непонятно что делать. Его нельзя примотать к кровати скотчем и отпаивать текилой из горла, пока не отпустит. К нему и прикасаться-то страшно. Приходится себя заставлять. Почти уговаривать. Вот так: ладони на напряжённые, твёрже камня, плечи. Гладить их — неторопливо ласково и молча. Слушать как парень хрипит, вжимаясь лбом в грудь Ортеги. — Она подала в суд… — шепчет спустя сотню, с присвистом втянутых в глотку вздохов Келвин, и поднимает лицо. — Это была моя мать, Даниэль. Моя мать и мои старшие братья. Они всё это время собирали материалы, а сейчас оспаривают завещание. Ответить Ортеге нечего. Ситуация вне его компетенции. Его бабушка в наследство оставила только глаза чернее полуночи и дьявольское везение. Этого фамильного достояния хватило на всех. — Я знаю хорошего адвоката. Кел? Посмотри на меня? — голос — сама уверенность. Ни капли сомнения или возможности прекословить. Таким он обычно читал инструктаж перед боевой операцией, или отчитывался в штабе, когда ещё отчитываться приходилось перед вышестоящими офицерами, а не главами картеля. — Не важно, что они собирали, хоть камни бесконечности. Ты прав! И с хорошей защитой порвешь их в суде! Разве какая-то кричащая женщина сможет отменить последнюю волю Евы? Твоя бабушка лучше знала, что делать со своим имуществом и кому его передавать. Ты сделаешь их! Мы справимся, ведь так? Никакого адвоката он не знал. Но знал тех, у кого он есть. И знал, что им предложить за помощь в этом деле. В конечном итоге хороший информатор всегда знает чуточку больше, чем кажется всем его покровителям и нанимателям вместе взятым. Келвин смотрит на него, распахнутым синим хрусталем, чистым и сияющим, голубым, как укромные лагуны на побережье. Поцелуй его — шепчет что-то внутри. Какой-то спятивший, поехавший от неразделённых чувств и полугодичного воздержания псих. Психу всё равно, что сейчас совершенно не то время и ситуация, чтобы демонстрировать свои чувства. Даниэль ведь тут помощь предлагает. А если подкрепить её настолько несвоевременным проявлением отнюдь не дружеского интереса, Кел воспримет всё неправильно. Очень неправильно. Он же не должен выбирать: отвечать на поцелуй и получить поддержку, участие и защиту, или потерять друга, оттолкнув. Даниэль и сам не готов делать такой выбор. Но как же хочется прикоснуться к новорождённой улыбке на губах Келвина языком. Попробовать её на вкус, проникнуть внутрь. Раздвинуть уголки чуть в стороны, чтобы стала шире. — Спасибо, Дэни… — Кел приходит в себя и отстраняется. Выпускает из хватки его рубашку. Руки Ортеги с широкой спины соседа переползают на плечи. Было бы так удобно сейчас притянуть Кэрролла к себе опять, уложив одну ладонь на затылок, и… — Хочу напиться. Компанию составишь? Дэни смеётся, перекатывая под татуированным кадыком махровые переливы. — С радостью! Только ты ведь пить не умеешь. Вспомни, тогда на середине Стейнхатчи, тебя стоило привязать к борту, чтобы не потерялся по пути домой, русалочка. На ту совместную рыбалку Даниэль возлагал большие надежды. Яхта, солнце, мшистые воды реки, впадающие в мексиканский залив. И только они двое. Кто ж знал, что Келвина вынесет с двух бутылок пива и он будет норовить то свалиться за борт, то упасть Ортеге под ноги. Хотя лучше, конечно же, в объятия. Вот только домогаться невменяемого друга он оказался не готов. Слишком солнечно-идеально-прекрасен Келвин, чтобы вот так. По-пьяни и с риском на утро узнать, что он не хотел. И слишком много тепла рождалось в груди Даниэля, чтобы променять это всё на сиюминутную слабость. От того, как доверчиво сосед хватался за его руки и плечи, ища поддержки, сражаясь с минимальной качкой, словно за бортом десятибалльный шторм, Кэрролла хотелось уложить в шезлонг и убаюкать куда сильнее, чем на том же шезлонге отыметь. После этого Ортега старался всегда сопровождать Келвина в бар, или на другие мероприятия, где фигурировал алкоголь. Оставлять парня на произвол судьбы и попечение посторонних он напрочь не желал. Люди в большинстве своём — суки. А Келвин слишком прекрасен, чтобы его патологической неспособностью пить никто не попытался воспользоваться. Сейчас вот парень сам напрашивается. На сеанс возлияния в уютной домашней атмосфере. И всё, что будет после. — Не умею, — честно признает поражение Кел. — Но это не мешает мне пытаться. Даниэль улыбается в ответ почти грустно. Он тоже тут пытается. Шесть месяцев и это далеко не предел, потому что за этот полный надежды и доверия взгляд Ортега готов на всё. Даже подохнуть от воздержания. Если от этого, конечно, мрут. Они встают, продолжая держаться друг за друга. Почти скатываются в объятия, которые можно с большой натяжкой считать дружескими. Идут к бару, где Дэни будет вспоминать всё своё искусство смешивания коктейлей, жонглирования стаканами и ножами. Рассказывать охуительные истории из своего детства в доме бабушки. Лишь бы отвлечь Кэрролла от хмурых мыслей, а себя — от влажных фантазий о нём. Всё заканчивается ожидаемо: Келвин виснет на плечах Даниэля, и бормочет что-то про Еву. Тащить парня в спальню — предел мечтаний. Вот только не так и не для того, чтобы целомудренно уложить в постель одного. Пьяного и размякшего, как ванильная нуга на солнце. Даниэль стаскивает с Кела брюки, и загнанно дышит. У мистера Кэрролла тело — нужно занести в реестр ООН, как оружие массового поражения. Ничего лишнего: мышцы, гармония линий, бледная кожа. Тренирован, но не перекачан. В пропорциях читается та врождённая красота, которую не вылепишь ни в одной качалке. А может Дэни просто слишком втрескан, чтобы адекватно оценивать. Да и какая адекватность? Он стоит над полуголым парнем, по которому сохнет полгода, с эрекцией, на которой можно повесить связку противопехотных гранат и не опустится. Смотрит и уговаривает сам себя. Нет, он не станет лезть в трусы к пьяному, спящему, застрессованному по самые уши парню. Нет, он не будет его целовать. Даже если шанс того, что на утро Келвин ничего не вспомнит, очень велик. Именно поэтому — нет. Их первый раз, если он когда-то случится, должен быть не таким. Не украденным насильно у пьяно спящей красавицы. Да и принц тут — вот тот, с кудрями, что на лотосовом шёлке раскинул руки, словно ждёт объятий. Ортеге роль сказочного героя в плечах жмёт, отдаётся привкусом театральной фальши. Он больше по суровой прозе жизни и тошнотворному реализму. Только недавно отмылся от крови всех своих бывших подельников Даже просто улечься рядом и уснуть — не вариант. Хотя очень хочется. Просто полежать рядом. Словно вернулся в наивное детство, когда спать в одной постели с красивым, непривычно светлоглазым мальчиком из католической гимназии хотелось не для того, чтобы залезть ему в трусы, а просто чтобы быть с ним. Делиться теплом, чувствовать, как по-юношески нескладное тело жмётся поближе, обволакивая руками-ногами под жаркой эгидой одного на двоих покрывала. С утра будет сложно объяснить Келвину, что он делает в его постели. И собственную эрекцию на парня. Которая уже сейчас пульсирует нарастающим жаром и тяжестью. Всё, на что решается Даниэль, как откуп собственному спятившему сердцу — погладить Келвина по голове, и невзначай словно, бегло так, прорисовать очертания его тела под тонким покрывалом, которым накрыл уложенного в постель любимого «друга». Ладони горят потом долго еще, словно он гладил раскалённый вольфрамовый стержень, а не упруго-гладкое, атлетически скроенное тело. И волосы у Келвина — непокорные, корично-русые завитки. Сколько ни гладь, всё равно выворачиваются из-под пальцев и свиваются в блестящие букли. В свете ещё не погашенных ламп отливают золотом и деревенским мёдом. Ортега оставляет на тумбочке возле кровати воду с лаймом, упаковку аспирина и своё сердце. Кажется, там ему спокойнее и лучше, чем в опоясанной татуировками груди. Пусть горит вместо ночника и греет, пока перенервничавшая пьянь смотрит свои непонятные сны. Агент на предложение обменять информацию про конкурирующий картель на помощь с какой-то смешной тяжбой о наследстве приходит в восторг. Соглашается слишком радостно и быстро. Даниэль знает, что вроде бы продешевил. Что координаты баз и плантаций стоят гораздо больше. Но ему настолько плевать, что это замечает даже федерал и кидает несколько фраз, бесящих и подкупающих одновременно. Ориентацию свою от агентов Даниэль не прятал. Ориентация эта объясняла у него наличие информации про конкурентов. Года два назад Ортега время от времени трахался с бойцом среднего звена из другой группировки. Особо серьёзных данных они друг другу не сливали. Так, по-мелочи, чтобы не оказаться в одном замесе по разные стороны прицела. Но в отличие от Габриэля, Дэни умел с этой информацией работать и вытягивать из крох максимум. Когда Гейб погиб в перестрелке с копами, Ортега и вовсе не стесняясь начал копать под бывших соратников бывшего любовника. Планировал позже использовать данные для продвижения по иерархии. В итоге купил за них спокойствие и помощь для Келвина. Когда суды закончились, толком не начавшись, в рекордных три недели, потому что семья Митчеллов пыталась сфабриковать дело и подкупила свидетелей, (Даниэль долго не понимал, почему Кел на другой фамилии, пока тот не рассказал — после очередного скандала с матерью он просто решил действительно не быть частью её семьи и перешёл на фамилию бабушки) у них с Келом случился очередной диалог из разряда: и смешно и грустно. Праздновали победу вдвоём, на террасе, возвышающейся над садом словно вымощенный камнем пьедестал. Келвин смаковал шампанское, Дэни планомерно набирался текилой. — Я не знаю, кому продал душу твой адвокат, но он просто монстр! Я рассчитывал на год тяжб и миллионные убытки. А всё закончилось так быстро… фантастика! Даниэль посмотрел на парня по ту сторону мозаичного столика, опрокинул в себя пойло из бутылки с заспиртованным скорпионом, сожрал посыпанный солью лайм. Пожал плечами в очередной раз ловя на себе взгляд Келвина, скользящий с лица на плечи и грудь, словно Ортега тут с голым торсом сидел, а не в белой рубашке от какого-то там Витона. Может раздеться? — Главное, что закончилось. И теперь ты мой должник, линдо. Сказал, прежде чем подумал. Слишком занятый мыслями о том, что отлично знает, кому продал свой зад и душу адвокат, а ещё о том, что семейка Кела, даже будучи всем составом святой, всё равно бы проиграла. Но они, на удивление, действительно пытались дело внаглую фабриковать. Федералы, поди, им дохуя благодарны. О том, что опрометчиво брошенную фразу Кэрролл расценит как-то по-своему, Дэни не подумал. А надо бы. — Должник? — овальное лицо, с влажными от шампанского губами, сменило несколько выражений. Замешательство, растерянность. Стыд? Смущение? Что это? Почему на бледной коже соседа такой яркий румянец, и он опускает взгляд, пялится на свой полупустой бокал: — Да… ты прав. И ч-что я мог бы сделать для тебя? Чем отплатить? Может ты чего-то хочешь? Не озвучить в ответ что-то очень пошлое, где фигурируют: вот этот стол, обнажённый Келвин и шампанское, которым его можно поливать и слизывать сладко-кислую шипучку с самых интересных мест — стоит Даниэлю самообладания гораздо большего, чем половина боевых операций. Улыбнуться добродушно вместо жадно-звериного оскала — ещё один подвиг, за который медаль никто не даст. — Конечно, хочу. Помнишь лазанью, которой ты меня угощал в день знакомства? Невероятно вкусная. Вот она будет отличной платой за столь неоценимую помощь. Как раз то, что нужно! Кел поднимает на него глаза и улыбается с искренней благодарностью. И толика сожаления, которая чудится на дне того неба, которым на него смотрит парень, Даниэлю, само собой, просто мерещится.★★★
Ему притаскивают лазанью прямо домой, и в тот вечер Келвин напивается настолько, что остаётся ночевать у соседа. На диване. В гостиной. Ведь на попытки перенести экономически выгодную пьянь в гостевую спальню, мистер Кэрролл машет руками, что-то невнятно гундит, почти ссорится с собственными сонными галлюцинациями, вынуждая Дэни сдаться. Махнуть рукой и оставить где упал. Раздеть, укрыть, снабдить средствами первой помощи на утро. Ортега сам себе начинает напоминать несчастливую домохозяйку: постоянно раздевает начинающего алкоголика, которого безумно любит, но который на неё не обращает внимания и даже не трахает. Весь такой забота-терпение-понимание. И даже не требует отдать супружеские долги. Ведь сосед ему ничего не должен. А ноющий в штанах член — проблема только его, личная. Нерастраченную энергию Даниэль просаживает на тренажерах и турниках. Площадку на улице Ортега обустроил так, чтобы хорошо просматривалась с террасы Келвина. Он всё-таки стратегически мыслящий спец, а не влюблённая школьница. Хотя разница всё больше стирается, и воровать бельё/рубашки/фотографии своего избранника Ортега уже готов. Исправно дрочит, представляя, как Келвин под ним выстанывает просьбы не останавливаться, вперемешку с извинениями за время, которое не давался в руки. И, конечно же, просит никогда-никогда его не бросать и быть рядом. Мечты-мечты. Реальный Келвин вежлив, отзывчив и добродушен. Кормит, ходит в гости, сдержанно восторгается успехами Даниэля в скакании по турникам, отработке приёмов на подвижной платформе, призванной тренировать вестибулярку и устойчивость. И ни одной тебе просьбы выебать его раком возле бассейна. Даже намёка ни единого, на счёт того, что у Ортеги задница — встанет даже у мужика. Нейтральная же фраза. Можно списать на неудачную попытку пошутить. Но нет. Келвин — либо слишком тактичен для подобного. Либо просто Дэни со своими задавленными пиздостраданиями тупо мимо.★★★
Всё меняется, в одночасье, когда Ортега устанавливает систему наблюдения параллельно той, что натыкали вокруг дома федералы. Камеры агентов дом и террасу Кэрролла захватывают только краем, концентрируясь на подступах к территории подзащитной особы. Даниэля, естественно, интересует Келвин, и возможность видеть его почаще. Нет, он не стал бы вторгаться в частную жизнь, и устанавливать камеры в самом доме. Хотя сказать, что мысль подобная Ортегу не посещала, было бы ложью. Он даже оправдание себе придумал. Мол, на случай, если семейка любимого не успокоится, и кто-то из братьев заявится в гости несмотря на запрет суда. Но подобная отмазка была слишком гнилой, её хватило только для отбеливания собственной совести за камеры, которые с территории Ортеги палили в сторону соседа. Обзор был неплохой. Дорожки вокруг, лестница на террасу, сама терраса. Центральный вход в дом и боковые тоже. Всё под контролем. Отпахав положенные подходы со штангой, Дэни полез в свой смарт, чтобы посмотреть, чем занят Келвин. Обычно его на наружных камерах видно было не часто, и это напоминало забавную игру. Даниэлю нравилось прощёлкивать разные камеры, в надежде увидеть любимого Кела. В этот раз он застопорился на первой же и рывком сел. Закреплённая на дереве оптика, направленная на террасу Кэрролла немного под углом, продемонстрировала Даниэлю картинку, от который он стиснул челюсти до опасного скрипа эмали. Келвин стоял за каменным перестенком, защищающим окна гостиной от любопытных взглядов соседей, и вдохновенно себе дрочил. Едва приспустив штаны, облокотившись на серую кладку, полуприкрыв глаза. Словно желание настигло его внезапно, и парень просто не смог противиться. Резко двигал кулаком, пропуская сквозь него бледный, внушительных размеров член. Розовая, глянцево-поблескивающая головка, то выныривала, то пряталась между ласкающих пальцев. Временами Келвин поглядывал за границу своего укрытия на него. На Даниэля. Закусывал губы, запрокидывая голову, стукаясь затылком о камни, плотно жмурясь, и дрочил ещё яростнее и быстрее, словно сам с собой боролся и сам себя наказывал. Ощущение, что очнулся в эпицентре свежей воронки от взрыва совершенно целым-невредимым, и не можешь прийти в себя до конца, никак не отпускало. Ортега не мог пошевелиться, вдохнуть, поверить. Сопоставить действия Кела и вполне очевидные выводы. Отмереть и что-то сделать, пока в голову не стукнула ужасная мысль: он же сейчас кончит! Келвин выглядел как парень, который вот-вот выплеснет всё своё нетерпеливое желание в собственный кулак, и сама эта мысль ужасала. Ведь как можно, без его, Дэниного, прямого участия и помощи? Совсем охуел, драгоценный? Убедившись, что парень полностью погряз в своём греховном деле, Ортега бросил телефон, перемахнул забор и взбежал по ступеням почти до середины, когда здравый рассудок завопил на него матом, голосом покойной бабки-ведьмы. Даниэль осел на ступени, как подкошенный, заговорив из укрытия, словно они тут перестрелку решили устроить. — Кел? Ты только не пугайся, линдо. Я случайно увидел, — ну, в некотором роде это было правдой. Случайно поставил камеры, случайно привык следить за подступами к дому любимого, случайно заметил, как тот вдохновенно онанирует на террасе. Сплошные счастливые случайности. Дэни ж везучий. — И если ты не просто решил заняться этим на свежем воздухе, не добежав до ванны, а к твоему состоянию имею какое-то отношения я, то знай, что я тоже. Вышло как-то криво и непонятно. Наверное, потому что собственная эрекция урезала способность к красноречию до набора очень пошлых и прямолинейных предложений. А вести самые важные в его жизни переговоры фразами: давай наконец-то потрахаемся, а то я скоро сделаю твою ростовую фотографию и буду ебсти её — не самое разумное решение. Дэни сглатывает привкус собственного пота. Отстранённо сожалеет, что не успел сходить в душ, и весь липкий после убойных нагрузок. Но не настолько сильно сожалеет, чтобы покинуть свою засаду на лестнице, и обожаемого соседа со спущенными штанами. — Имею в виду, что тоже мастурбирую, представляя тебя. И давно уже, ещё с первой нашей встречи, — на признание в любви не тянет, но Ортеге кажется и это слишком категорично. Съехать потом на временное помешательство от того, что головой о штангу ударился, будет сложно. — Если ты нет, то ничего страшного. Просто сделай вид что не слышал сейчас ничего из только что сказанного. Но если все-таки… мы могли бы попробовать… Вместе… Я хотел бы… С тобой… Ты мне очень нравишься, Кел! А ведь он был неплохим переговорщиком. Мастерски заговаривал зубы, давил на нужные точки, вселял сомнения или веру, в зависимости от ситуации. Сейчас же всё красноречие залезло куда-то в жопу, и очень хотелось туда же затолкать то, что Келвин сжимает в своих руках. Или уже не сжимает? Спрятал? Даниэль почти решается встать и посмотреть, когда за спиной раздаются шаги.★★★
Ещё секунду тому назад он видел Даниэля. Лежащего на эргономичной лавке, под стойкой для штанги, методично выдыхающего в такт рывкам, которыми мужчина поднимал над собой нагруженный металлом снаряд. Было так постыдно-сладко представлять себя не вжатым лопатками в шершавый камень, а там. Рядом с ним. Над ним. Между разведённых в стороны, напряжённых ног. И что тяжело дышит, покрывается стекающим по груди потом, Дэни вовсе не от тренировки. Запрокинув голову, и прикрыв глаза, Кел позволил фантазии увлечь себя. Погрузился в нее, всё быстрее двигая рукой по пульсирующему от нетерпения члену. Полное помешательство. Последняя стадия. Он так устал от всё нарастающей и крепнущей жажды. Она вынуждала раз за разом искать общества Ортеги под любым предлогом, а потом загибаться без него, в одиночестве, катаясь по огромной пустой постели, и вытрахивать себя пальцами до состояния полного отупения. Потому что ничего больше не оставалось. Желание сводило с ума. А страх оказаться отвергнутым держал в жёстком ошейнике, норовя удушить, при малейшем неосторожном движении. Вот и сейчас, Келвин просто сломался. Он потерял последние крохи самообладания, с тех пор как Даниэл установил свою тренировочную площадку прямо у забора, открывая соседу обзор, словно в цирке, но не в том, где клоуны, а древнеримском, где гладиаторы и удовольствие на грани запретного ужаса и бесчеловечности. Потому что вынуждать безответно влюбленного Келвина смотреть день за днём на потрясающе скроенное, тренированное тело мужчины, до которого не дотянуться, было бесчеловечно. Келвин в итоге сорвался. И теперь вот стоит как последний вуайерист, яростно себе надрачивает, временами прихватывая в кулак мошонку, прокатывает по разгоряченной, чувствительной кожице и захлебываясь собственным дыханием и задавленным недотрахом, смотрит на свой воплощённый приговор. Хочет его. Но толку-то. Всё, что светит Кэрроллу — дрочка украдкой. Потому что парни из тиндера похожи на богоподобного Дэни только на фото. Вживую они даже близко не. Все мимо и совсем не то. Вживую ни с одним из них Келвин так и не смог. Продинамил каждого, извиняясь потом сообщениями и слушая о себе не самое лестное и вполне заслуженное. Где «кидала» было наиболее мягким. Кончить хотелось до подгибающихся на ногах пальцев. И казалось, что уже вот-вот. Когда совсем рядом раздался знакомый до боли голос, Келвин еле сдержал крик, в последний момент зажав рот свободной рукой. Даниэль говорит. Даниэль близко. Даниэль тоже. Что именно «тоже» до Келвина доходит не сразу. Сбивчивая, непривычно неуверенная речь соседу совершенно не свойственна, но он видимо также нервничает до обморока. Когда Кел берёт яйца в кулак, и выпускает из него собственный хуй, проходит минуты две гробового молчания. Даниэль обнаруживается на ступенях. Сидит там, воткнув локти в колени, напряжённый, словно перед расстрелом. Смолисто-черный затылок отливает как пластины вулканического стекла. Сбежать…. Келвин успевает сбежать. Сбежать по ступеням и усесться за спиной соседа, обхватив его руками поперёк груди, ногами прижавшись к широко разведённым ногам Ортеги. Весь в него вжался и не сдерживая силы сжал. — Боже, Даниэль! Как же я боялся, что ты меня возненавидишь и начнёшь презирать, если догадаешься, что я влюблен в тебя! Признание вперемешку с облегчением, с чувством рассыпавшихся в пыль оков, из-под которых наконец-то удалось вырваться и дышать-дышать-дышать. Влипнув щекой в горячий, шелково-атласный затылок. Зачесанные назад волосы пахнут сандалом и табаком, перечной мятой, горько-соленым потом и солнцем. В них хочется зарыться носом и вести кончиком линию до самого виска, чтобы там целовать смуглую, напоенную мексиканским жаром кожу. Но пошевелиться Келвин не может. Его контузило близостью, даже собственная эрекция, на грани пытки чувствительная и жаждущая внимания, не тревожит. Зато она явно тревожит Ортегу. Даниэль прижимается спиной к груди Келвина сильнее, едва заметно перекатывает под кожей мышцы, когда сосед лезет под распахнутую на груди клетчатую рубашку пытливыми руками. Гладит-ощупывает-изучает. Дэни оборачивается, едва дослушав полное нерастраченной нежности признание. Наотмашь хлещет антрацитово-черным взглядом. Выворачивается в объятиях Кела гибкой змеёй и влипает губами в губы. Лучший в мире ответ на всё только что сказанное. Губы у Даниэля жёсткие и горячие. Суховатые. С привкусом соли и изотонического пойла, которым мексиканец заливался во время тренировки. Они целуются торопливо и жадно, как подростки, сбежавшие с уроков для того, чтобы заниматься где-то по заброшкам восхитительными непотребствами. Или не по заброшкам, а на руинах древнего храма. Келвину кажется, юный Даниэль смотрелся бы на ацтекских руинах воскрешёнными божеством. Божество тянет Келвина на свои колени вместо алтаря. Обхватывает одной рукой, увлекает и перетаскивает. Так удобнее. Лицом к лицу со своей мечтой. Можно гладить рельефный торс, и перекатывать под пальцами проколотые соски. Жаль, что надписи и узоры на Ортеге не чувствуются на ощупь. Но он и без того сногсшибательно фактурный. Даниэль не остаётся в долгу и не оставляет усаженного на себя парня в покое. Его руки всюду. Под футболкой, на ягодицах, на животе, на затылке. Словно он тут решил поебаться с Шивой. Потому что да, Ортега божественно хорош. И да, они точно будут трахаться. Келвин в этом не сомневается. Келвин и так ждал слишком долго. Он не согласен больше терпеть и соседа за его заебавший каменный забор не отпустит, пока не наверстает всё упущенное. Вот прямо всё-всё за шесть с половиной месяцев. — Дэни? — зовет-мычит в поцелуй, требуя внимания. Даниэль слишком занят попытками переманить-переселить язык Келвина в свой рот, чтобы вот так сходу ответить. Приходится отстраниться и посмотреть в запрокинутое к нему лицо с мужественно-рублеными чертами и чёрными полосами густых бровей. — Да, линдо, — голос у него сейчас глубже Гранд Каньона и жаркий, как Атаками в зной. — А что значит линдо? — спрашивает, хотя собирался поинтересоваться, как именно хочет Ортега. Но привычное словечко, которое Кэрролл так и не сподобился погуглить, отвлекает. — О, милый. Линдо — это милый. И Келвин готов заржать в голосину. Потому что более прозрачного намёка сложно придумать, и его тыкали в нос просто с первого дня знакомства, но Келвин слишком уверен был в обратном, в том, что знойно-огненный сосед не может к нему что-то чувствовать. Ведь в отличие от Ортеги за собой Кел никакого особенного везения не замечал. — Отпа-ад! — восхищённо выдыхает Келвин, чувствуя, как жёсткие губы Дэни скользят по шее, а руки тянут вверх светлую, домашнюю футболку. С колен соседа он встаёт, чтобы протянуть тому руку и увести в дом. Вот только недооценивает темперамент Ортеги. Отбросив снятую с Кэрролла тряпку, латинос тянется к его бёдрам. Трётся лицом о вздувшуюся ширинку. Смотрит снизу-вверх с таким выражением, что колени Кела наливаются свинцом и каменеют. Никуда он не пойдёт отсюда — понимает Келвин, расстегивая штаны перед носом у Даниэля. Если бы взглядом можно было выебать, Кел вот сейчас бы кончил. На него смотрят так, словно в мире не существует ничего прекраснее, желаннее и лучше. Даниэль открывает рот, высовывает язык и сходу нанизывается на предложенный член, пропуская сразу в глотку. Келвин привстаёт на цыпочки, хватается одной рукой за каменную стену рядом, второй за волосы на затылке партнера и проваливается в огненную бездну. Шипит-кричит-стонет. Проваливается в этот невероятный, жадный, влажный рот. Головкой по языку, давит-скользит, проминая его и вталкивая набухшую плоть в ребристое горло. — Ох еба-ать… — хрипит, замирая натянутой стрелой, по которой бегут статические разряды. Кажется, вот-вот хрустнет позвоночник от напряжения. Даниэль сосёт так, словно всю жизнь только этим и занимался, без перерывов на пожрать и что-то еще. Спросить бы у него, замечательного, где и как научился, но Келвину главное, чтобы это мексиканское божество просто не останавливалось. Брало поглубже, двигало языком активнее, стараясь облизать то, что во рту у него еле помещается и все время норовит удушить. Келвин вытаскивает и даёт отдышаться, придерживая черноволосую голову любовника за затылок. Гладит пальцами гладкие, лоснящиеся тьмой прядки. Любуется. Смотреть на вот такого Даниэля, с блестящим от слюны ртом и поплывшим от возбуждения взглядом — лучшее, что случалось с Келвином за очень-очень долгое время. Ортега, пока его с оттягом трахал в глотку обманчиво-невинный с виду сосед, успел расстегнуть ширинку на своих шортах и сейчас лениво поглаживает вставший и медно-золотистый. Член у Даниэля значительно темнее остальной кожи, как и соски. Этот контраст притягивает взгляд и заставляет сглатывать набежавшую слюну. Келвин уверен, анус у Даниэля тоже с тёмным ореолом, цвета крепкого потемневшего от времени золота. Ушедшими в глухую синь глазами Кэрролл смотрит на то, как мужчина его мечты ласкает себя у его ног, широко разведя в стороны колени. Рассеянно, почти небрежно гладит, словно уговаривает истосковавшийся хуй: он все своё получит, но сейчас нужно попридержать пыл. Дэни сидит, послушно распахнув улыбчивый рот, и позволяя себя в него трахать. На всю длину. Сразу и до упора. Вгонять по самые яйца, так что резко прорисованный профиль мужчины прижимается к низу живота Келвина и шумное, конвульсивное дыхание окутывает нежную кожу жаром. Это охуенно! Непередаваемо хорошо! Этого мало. Так мало, что в голове кипит и булькает тот вишнёвый сироп, в который превратились мозги Кела. И он вытаскивает из глотки любимого массивную, светло-розовую головку, позволяет тому стереть тыльной стороной ладони вязкую нитку слюны, что тянется от нижней губы к блестяще-влажному члену, и склонившись, целует припухшие, тёмные губы. Даниэль податливый и послушный. Даниэль — один сплошной зелёный свет. Он готов и вмазан. Взгляд поехавшего от передоза нейромедиаторов психа разрешает творить с собой всё что вздумается. Дэни по умолчанию за. И Келвин благодарен. Всем неизвестным силам, которые послали ему это невероятное совершенство. Терпеливое настолько, что они могли бы ещё год ходить кругами вокруг друг друга. И при этом возбуждающе-развязное, как портовая шлюха, истово любящая свою работу. Разорвав поцелуй, мистер Кэрролл стаскивает с Ортеги шорты, опускается перед ним на колени и сползает идеальным римским профилем по рельефной груди, прихватывая зубами проколотые соски походя и совсем невзначай. Взять в рот сразу весь, как это делал Даниэль, у правильного мальчика Келли не получается. Он помогает себе рукой. Облизывает, сосёт и резко двигает головой, старательно показывая, как сильно он благодарен, возбужден и жаждет большего. Когда Келвин сползает еще ниже, проходится языком по мошонке обводит по кругу нервно поджавшееся отверстие, Даниэль только согласно разводит ноги шире, приподнимается и подаётся навстречу. Он не против. Он путается пальцами в курчавых волосах на затылке Кела, когда тот надавливает на отверстие тщательно смоченным слюной пальцем и медленно проталкивает его внутрь. Медно-палевое, с чёрными орнаментами на руках и груди, тело Ортеги выгибается и напряженно вздрагивает. Как большое, разомлевшее от ласки животное, перекатывающее под гладкой шкурой звериную силу и дьявольский азарт. Слышать придушенные хрипы из распахнутого рта — лучше любой музыки. Келвин тянется к лицу Ортеги, притягивает к себе ухватив за шею, целует, перед тем как добавить ещё один палец внутрь него и спросить. — Всё хорошо? Ты в порядке? Можно? Трахаться по слюне, так себе затея. Голой задницей на ступенях точно не сильно удобно. Над ними возвышается огромный дом с колоннадой, пялится отражающими солнце окнами на нетерпеливых идиотов. Молча порицает. Ведь в доме этом и кровать, и душ. И бесконечность времени, которое можно потратить друг на друга. Но Келвин хочет. Келвину нужно. Здесь и сейчас. Вот прямо уже! Словно мгновение помедлит и все, Дэни у него отнимут и никогда уже не вернут. Те самые высшие силы, которые свели их вместе. — Да, давай. Я готов, — хрипит на выдохе сеньор Ортега, и нервно облизывает губы. Нихера он, конечно же, не готов. Потому что не с чего быть готовым, пошарить пару минут пальцами, не тянет даже на толковую прелюдию, не то что на полноценную подготовку. Но кого это сейчас волнует? Келвин прижимается головкой, надавливает, плавно двигает бедрами вперед. От полноты ощущений Даниэля под ним выкручивает, словно пойманную за треугольник ядовитой морды змею. Ортега вскрикивает и замирает, сжимает внутри так, что Кэрролл сам тоже задыхается, замирает, хватаясь за плечи партнёра. — Ох ты ж господи… — шепчет, едва ли способный к более содержательным фразам. Дэни тут же откликнется. Отзывчивый, словно оголенный нерв. Тянется за поцелуем. Сам себе надрачивает, чтобы сбить неприятные ощущения и расслабиться. — Да, линдо. Это нечто, правда? Ортега не отрываясь в него смотрит, почти не мигая. Глаза в глаза, словно по заветам бабушки пытается заколдовать. Хотя Келвин и так уже околдован. Первые движения продирают раскалённой гребенкой по позвоночнику. Внутри Даниэля по-прежнему тесно и жарко-липко-горячо. Толкнувшись несколько раз поглубже на пробу, Келли уже не может остановиться. Накатывает лавиной. Размазывает удовольствием. Словно стоило сорваться первому камушку, и вся скала раскололась камнепадом, норовя раздавить пару тесно свитых воедино тел, похоронить их под собой. А они этого даже не заметят. Ничего не заметят. Ничего просто не существует. Кроме рук друг друга и сорванного дыхания. Кроме выдохов-вдохов-толчков друг другу навстречу. До хлестких шлепков кожи о кожу и безжалостно-громких стонов. Даниэль хватается свободной рукой за нависшего над ним парня. Кусает губы. Свои-его. Без разницы. Главное, чтобы почувствовать всё. Всего. От макушки до кончиков бледных пальцев на ногах. Показать, насколько его ждали и как сильно рады тому, что взаимно. Келвин его трахает теперь размашисто и больше не сдерживаясь. Проходится жадными пальцами по груди и животу. Задевает проткнутые штангами соски, прихватывает за горло, толкая всем поджарым жилистым телом себе навстречу. И вдалбливается в подставленную задницу, словно завтра апокалипсис, и они должны успеть всё сделать и прочувствовать сейчас. Член у мистера Кэрролла из разряда: куда мне одному столько? Впервые увидев вблизи, чем природа наградила тихого, воспитанного янки, Ортега возможно, попробовал бы закомплексовать, но был слишком занят, глотая слюну и нецензурные восторги. Это было так, словно обыскивая церковного служку из собора Святого Марка нашёл под рясой не молитвенник, а дробовик АА-12. И сейчас этим убойным калибром его накачивают, как помпой, чистым пламенем и удовольствием на грани застилающей глаза пелены. Когда Кел останавливается и вытаскивает свой член, на мгновение сгорбившись над его пахом, чтобы взять в рот, и пошло причмокнув, облизать до самых яиц, Даниэль не сразу понимает, что происходит. Келвин встаёт, тянет его за собой, подталкивает вверх по ступеням. — Пошли в дом. На кровати удобнее будет. Я переживаю, что ты себе задницу о камень ссаднишь. Это так мило. Даниэль бы проникся-умилился-на поводу пошёл. Но сейчас у него стоит колом и в растраханном анусе преступно пусто. Сейчас он настроен только на продолжение здесь и сейчас, словно совместный оргазм свяжет их по рукам и ногам, подводя какой-то итог под месяцами бестолковых плясок в дружбу. — Поздновато переживать о моей заднице, после того как сам ее почти уничтожил, — широко улыбается и втягивает не к месту благоразумного парня в поцелуй. Вылизывает, шарит внутри желанного рта языком. Всячески сбивает с пути истинного. Спустя минуту такой диверсионной деятельности Келвин уже не помнит, что он там молол и предлагал, куда хотел. Он поднимается на ту же ступеньку, на которой ему преградил путь Ортега, и хочет в него, а не в какой-то там дом, упорно старается подстроиться, вновь воткнуться, приподнимая одну мускулистую ногу партнера и при этом не разрывая поцелуй. Удобно, когда одинаковый рост. Ещё удобнее, когда тебя лет с тринадцати гоняли по турникам-спортзалам-спортивным площадкам. Дэни опирается руками о каменную стену, поднимается на нужный уровень, найдя в кладке напротив хорошую опору для ног. Распятый между двух стен, с ладонями Келвина на заднице и его членом в ней, Ортега запрокидывает голову до хруста и блаженно стонет. Вряд ли тренер по капоэйре догадывался, к чему именно применит его науку держать баланс и быть гибким его лучший ученик, но вот сейчас Даниэль очень рад возможности порадовать крошку Келли интересными новшествами. А у них ещё и тренировочная площадка на заднем дворе… нужно только заманить туда голубоглазое чудо и предложить использовать некоторые снаряды и приспособы не по прямому их назначению. Келвин вколачивается в растянутое на весу тело, вторит гортанным стонам Ортеги, накрывает чуткими пальцами его член, прокатывая бархатную кожицу по стволу. Надрачивает в такт своим размашистым движениям. Вторая ладонь, сжимающая напряжённую ягодицу, сползает ещё ниже, ощупывает пальцами точку их соединения. Гладит, исследует, норовит пробраться пальцами внутрь. От этой возни и убойного коктейля ощущений Даниэль срывается в восторженный крик и тут же срывается с члена, разошедшегося на полную Келвина. — Давай сзади. Хочу кончить вместе, — доверительно шепчет Ортега и разворачивается к парню спиной, опираясь рукой о стену. Надо бы ещё потрахаться возле забора, где они познакомились, или прямо на нём. Сентиментально-пристукнутую мысль из идущей кругом головы Даниэля прогоняет ощущение нового вторжения в подрагивающее от нетерпения нутро. Так удобнее. Можно закрыть глаза и чувствовать. Келвин ловит смуглое тело за массивную тазовую кость, впивается в неё пальцами до багровых отметин, тянет на себя и начинает двигаться с удвоенным рвением. Так что частые толчки отдаются куда-то в диафрагму, в затылок, по позвоночнику прямо в мозг. Продержаться удаётся совсем недолго. Его с таким энтузиазмом трахают, что кулаком на члене почти не приходится двигать. Достаточно просто сжать и потом вслушиваться, как пульсирует-коротит-вспыхивает светошумовыми сполохами, ослепляя и выключая из реальности на бесконечную горсть мгновений, обжигает брызгами собственные стопы, захлебываясь загустевшим воздухом. Кел за его спиной, ударяется лбом между сведённых судорогой лопаток, хрипит-кричит и конвульсивно изливается внутрь, засадив до упора и обхватив Даниэля под грудью. — Кончить вместе… — мурлычет сорванным голосом ему в шею Кэрролл. — Звучит как отличный план на обозримое будущее. Стоять, привалившись к неровной стене из натурального камня теперь ощутимо тяжело и лениво. Посткоитальная нега наполняет тело тяжестью и блаженным бессилием. Хочется плакать. Глупо и счастливо. От облегчения, что всё случилось, сложилось, что его долгожданный мистер Кэрролл с глазами из драгоценной лазури всё это время тоже думал о нём. Очень активно думал, если закончил дрочкой за стеночкой, подглядывая за другом, словно пубертатный подросток. Ортега запрокидывает голову, чтобы прижаться затылком к плечу Кела. Шепчет в ответ почти обиженно. — Только обозримое? В ответ спину щекочет тихий смех. Келвин гладит липкую от пота грудь и живот Даниэля. Кусает, размякшего от прилива эндорфинов. Шепчет. — Конечно не только. Но в ближайшее время тебе просто ничего другого вообще не светит. Я, знаешь ли, намерен наверстать упущенное. Сколько там у нас? Бессмысленный трёп с членом в заднице — явно новое для Даниэля развлечение. Ему нравится. Ему всё до помутнения нравится. Он с готовностью поддерживает светскую беседу, пока Келвин добирается ладонью до его члена и размазывает последние капельки семени по полуобмякшему стволу, нарочно задевая подушечками чувствительную до искр головку. — Шшшесть месяцев и три недели, — проговаривает таким голосом, словно это лично его вина. — Ну вот. Нужно натрахаться за полгода. Так что в спальню, линдо! Там тебе самое место. Даниэль смеётся, чувствуя, как из него медленно вытаскивают всё ещё внушительных размеров орган. — Я б поспорил… — успевает шепнуть, когда головка выскальзывает из припухшего ануса и оттуда течёт вязким и горячим как расплавленный воск. Сука-Келли тут же втыкается обратно, заталкивая всё потерянное семя внутрь растянутого его стараниями кольца мышц. — С чем бы ты там поспорил, линдо? Как-то слишком быстро этот милый джентльмен перенял у Дэни словечко и пальму первенства. И массивная головка, которая уздечкой елозит там, где всё раскрыто и чувствительно, размазывая по внутренностям сперму — это точно запрещённый прием. — Со спальней, — честно сознаётся Ортега. — Я собираюсь трахнуть тебя ещё на яхте, возле бассейна и в куче интересных мест. Спальню оставим на потом. В ответ его плечо опять с аппетитом прикусывают. Потом влажные, горячие губы тянутся к уху, обхватывают продырявленную тоннелем мочку. Шепчут, едва выпустив чувствительный завиток из плена. — А если я скажу, что не против повторить всё ещё разок вот прямо сейчас, только поменявшись ролями, когда мы всё-таки доберемся до кровати? Из Келвина тоже получился бы отличный переговорщик. Мотивировать он умел замечательно. Ортега пьяно стонет, дёргает бёдрами, на миг насаживаясь на член партнёра почти до половины не желающей опадать длины и тут же снимается, выскальзывая из объятий. — Скажу: так точно, сэр! Разрешите приступить к исполнению? Подниматься по ступеням приходится быстро, пока не догнали. Задница на такую активность отвечает вспышками жжения и влажно-жарким ручьем между ягодиц и по внутренней стороне бёдер. Непривычным ощущениям Даниэль ухмыляется до ушей, почти мечтательно. За что тут же и приходится поплатиться. Келвин-солнышко, тактичный, радушный и хорошо воспитанный, без одежды и стопоров оказывается той ещё кусачей ненасытной тварюшкой. Ловит Даниэля на подступах к спальне, прижимается к спине, окутывая собой и перекатываясь твёрдым, мокрым после их недавнего раза членом между многострадальными ягодицами. — Я давно спросить хотел, а ты точно строительством в Тампе занимался? Запертые двери спальни, выходящие на террасу точно так же, как и в гостиной, отражают их, обнажённых и улыбающихся. Руки Келвина на груди Даниэля светлее парного молока. Чутко находят тёмные соски. Тянут за пронзающие их штанги с парой серебряных бусин на концах, вынуждая откинуть разом отяжелевшую голову на плечо, и сипло стонать. — Нет. Это легенда. И семья моя не в Мексике. Их вывезли в безопасное место. Стыдно ему должно быть! Стыдно и совестно сливать прикрытие вот так. Но Даниэль в своём возлюбленном соседе паранормально уверен. Если Келвин предаст, тогда уже не важно, кто из врагов доберётся к нему первым, уцелевшая мелюзга из картеля, или конкуренты, которых с его подачи взяли за жабры. — Что-то я такое и думал, — на удивление легкомысленно вторит ему Кел, и толкает свою добычу. Нет, не вперёд толкает. Толкает между его ягодиц член, загоняя щедро отвешенное генетикой орудие в залитое семенем нутро. То ли наказывает за ложь, то ли поощряет за доверие. Дэни сейчас слишком не в себе, чтобы анализировать. И хочется быть не в себе ещё больше. Не в себе, а в нём. В этом тонко чувствующем чего хочет партнёр засранце, выцеловывающем плечи и шею Ортеги, пока они, склеившись, семенят к двери, и за стеклянное полотно, внутрь. В спальню, где Даниэль был так часто, и ни разу так, как хотелось. Как сейчас. Келвин усаживается на край кровати, не выпуская из цепких объятий добротно вытраханного соседа. Шарит ладонями по его телу, проверяет боевую готовность орудия, которым ему угрожали на лестнице. — Продолжим? — спрашивает и опять грызёт. На расписанных цветами-нотами-завитками плечах от этого кусачего засранца точно останутся отметины. Отпускает Даниэля, позволяя всё-таки сняться со своего члена и встать, Кел почти сразу. Знал бы Ортега, что сосед так любит точить о чужие мышцы зубы, предложил бы себя в качестве десерта на пару месяцев раньше. Знал бы мистер Кэрролл, сколько раз, глядя на эту кровать, Дэни рисовал в уме их вместе во всех вообразимых позах, давно поставил бы на окна решетки. Ну или Ортегу раком поставил, что вероятнее и приятнее в сто раз. Теперь вот Даниэлю хотелось воплотить свои фантазии в жизнь. Посмотреть на распластанного по простыням соседа, вжатого своим правильным профилем в подушку, подставляющего зад под его шлепки, поцелуи, напряжённый член. Только дотащить голубоглазое солнце до этой подушки — задача почти невыполнимая. Едва поднявшись на ноги, и оценив, как живописно сидит на краю кровати Кел, Даниэль плюнул на все потаённые планы, и притянув того за курчавую макушку поближе к своему паху, толкнулся членом в предвкушающе улыбающийся рот. Сосал Кэрролл, как вчерашний семинарист. Старательно, с небывалым рвением и совершенно неумело. Словно делал это впервые. Ортегу такая неопытность подкупала и безумно плавила. Хотя, будем реалистами, если бы Келвин сказал, что трахается только в любимом платье и парике своей покойной бабушки, Даниэль рассыпался бы в восторгах по поводу кроя первого и пушистости второго. Недосягаемо-прекрасного голубоглазого соседа он слишком любил, чтобы какие-то мелочи могли омрачить это бездонное, как космос чувство. Внутри подставленного под осторожные покачивания бёдер рта хорошо до помутнения остатков рассудка. Которого у Даниэля сейчас и так не сильно много. Он стаскивает Келвина с края кровати на пол, запрокидывает его голову на мягкую поверхность и пошире расставив ноги берётся за дело уже всерьёз. Движется, проталкивает глубже, входит на всю длину и быстро вытаскивает, давая продышаться, так что только головка остаётся на ласкающем языке. А дыхание холодит влажный член, вплетая в нарастающее удовольствие яркие контрасты. Держать послушно уложенную как нравится голову парня, пока он обнимает напряжённые ноги Дэни, оглушительно сладко. Келвин доверчиво жмурится, старается, сопит. Размазывает по ягодицам Даниэля и полусогнутым ногам всё то, что из него течёт и липко мажется по коже белым перламутром. В конечном итоге пытка эта почти доводит. Ортега подхватывает с пола Келвина, опрокидывает на кровать, наваливается сверху. Грудью в грудь. Чувствуя, как оттуда стучит сорвавшееся в безумный ритм сердце. Глядя в тропический океан зрачков, с расширенным от предвкушения провалом зеницы. Пальцы находят нужную точку между разведённых в стороны ног. Надавливают и проникают внутрь. Даниэль предметно мстит за ублюдочную растяжку по слюне и пальцами. Потому что взаимность — это важно. Особенно для них. Ну и потому что сейчас не важно как. Главное сейчас. — Если передумал или хочешь сказать, где у тебя смазка лежит, лучше сделать это сейчас, — всё-таки врубает заботу Ортега, добротно смочив слюной вход, ствол и медленно размазывая всё это добро по анусу партнёра головкой. — Давай уже! Сделай это! У нас план, кончить вместе. Забыл? Потом найдём смазку и всё повторим. Келвин смотрит, шало ухмыляется и, закинув ногу на плечо Даниэля, тянет его на себя. Полоумный хороший мальчик из ситкома. Почти что сам насаживается. Предлагает себя с таким рвением, что не взять невозможно. Даниэль перехватывает ногу на своём плече, сгибает, отводит в сторону и прижав к матрасу вдавливает внутрь раскрытого перед ним тела эрегированный член. Келвин светлокожий и правильный. Русые завитки в паху сейчас прикрыты гордо торчащей эрекцией, достающей этому красавчику головкой почти до пупка. Можно поймать второй рукой за шею Кела, загнуть его дугой и смотреть, как эта влажная от секрета головка елозит по гладкой коже, вырисовывая блестящее пятно. — Келвин! Мой мальчик… Какой же ты… Дэни бормочет что-то ещё, про свои влажные сны и постоянную жажду. О том, что никогда никого не хотел так сильно. Про сахарную задницу и невероятные глаза, за которые готов продать душу, все картели Мексики и печень своего агента. Келвин только вскрикивает в такт толчкам. Просит ещё. Шепчет смазанные, как дыхание паралитика, признания. — Дэни! Милый! Ещё! Вот так! Люблю тебя. Сорванный, шагреневый шёпот. Опухшими губами, которые так правильно растягивались вокруг его члена. Закатывая лазурь глаз под пудровую вуаль век. Келвин умудряется подмахивать даже со своего распластанного положения и требовательно хватать Даниэля за напряжённые бёдра. Ему всё мало и нужно чуточку больше. Ему всё мало и развязное чудо не стесняется это показывать. Напрашивается. Стонет. Кричит. Перекатывается по кровати в руках Даниэля. То седлает его бёдра, самостоятельно нанизываясь на член, то уже лежит, уткнутое лицом в матрас. А Ортега над ним — вцепившись в шею, скрутив и удерживая ногу так, чтобы было удобнее вколачиваться в пульсирующее всё чаще и чаще нутро, сходит с ума. Даниэль кончает, только почувствовав, как Келвин под ним скулит и сжимается весь, вздрагивает до самой макушки, покрываясь испариной. Оргазм превращает внутренности любимого в коллапсирующий живой пожар. Он буквально выдаивает, вытягивает силы и сорванные застревающие под кадыком крики. Ортега изливается, прогнувшись в позвоночнике. Вытаскивает ещё не успевший опасть член, чтобы увидеть, как течёт по промежности вязко-белое, пряно пахнущее, постыдное и необходимое подтверждение того, что они друг другу не только друзья. Улыбаясь полубезумно, сыто и восторженно, Даниэль водит по покрасневшей от шлепков и трения коже членом. Собирает головкой своё же семя, потом заталкивает обратно. Медленно опадающей эрекцией, пальцами, выбивая из тела любимого нервную дрожь. Чувствует кончиками пальцев, как внутри него мягко, липко, жарко как в печке. Хочется сразу же обратно. Ещё на один заход. Но усталость накатывает и давит. А неподвижно распластавшийся по кровати Келвин тонко намекает — передышка нужна не только ему, но и этой кусачей красоте. Зато они всё-таки добираются до подушек. Куда Даниэль своего возлюбленного так и не дотащил в процессе. Валяются на них в обнимку. Кел облепляет собой, как детеныш коалы понравившийся эвкалипт. Теряет добрую долю своей развязности, заменяя ее на подкупающую нежность. Целует, куда дотянется и тянет на себя, притирается поближе и покрепче, полной грудью дышит. — На всякий случай, чтобы мы ещё шесть лет не ходили вокруг важных вопросов так и не решаясь спросить прямо: мой агент сказал, что смена фамилии пойдёт на пользу легенде. Это не запрещается. И я с тобой настроен серьёзно. Так что мы можем не только ходить друг к другу в гости и трахаться. Хотя это само по себе уже охуеть, как круто. Но попробовать жить вместе? Что-то большее? Всё, что захочешь, Келли. Всё, что тебе будет нужно. Осоловевшая, лагуновая голубизна в глазах Келвина говорит куда больше слов. На Даниэля так никто никогда не смотрел. Даже тот его первый, так и не поцелованный мальчик из церковно-приходской школы. В этих глазах чистый восторг и принятие. Доверие-счастье-обещание большего. — М… звучит как предложение века. Я подумаю, — улыбается не так губами, сколько глазами, которые все смотрят, моргая медленно и благостно-устало. — А что за агент? Ну да, конечно же Келвин спросил именно про это. — Старый, некрасивый, но очень компетентный. Говорит, его зовут Смит, но я уверен, это просто пиздеж полный. Я раньше на картель работал. Потом под программу защиты свидетелей попал. Это всё в прошлом. Теперь у меня новая жизнь и я твёрдо намерен прожить её счастливо. Почти перебравшись на разомлевшего после их игрищ Даниэля, умостившись удобно и так, словно здесь и был всегда, Кел шепчет в его шею, почти уже собравшись провалиться в сон. — Спасибо, конечно, что сказал, но больше об этом не трепись, а то агент Смит наругает! А насчёт счастья, так уж и быть, помогу! Кажется, я приблизительно понимаю, что нам для этого нужно… Наблюдая за тем, как Келвин засыпает на его плече, идеально сочетаясь бледным, римским профилем с витиеватым фоном татуировок, Даниэль успевает решить, что счастье на самом деле проще, чем о нём принято думать. Но спорить с задремавшим Келли не пытается даже. В конечном итоге он ведь и правда причастен к счастью. Он — его неотъемлемая составляющая.