Воспоминания о тебе в словах и строках

      — Если бы я заранее знал, чем именно всё это для меня обернётся, — сердито ворчал себе под нос Кавех, битый час ползая на четвереньках по всему кабинету аль-Хайтама, старательно вымывая самые тёмные и грязные его углы, не забывая проходиться тряпкой по запылённым поверхностям, — никогда бы не согласился жить с ним под одной крышей! Лучше бы остался у Ламбада!       На самом деле, хозяин дома никогда не требовал от него особенно тщательной уборки. Даже в первые недели после переезда, когда Кавех, воодушевлённый добротой своего благодетеля, отчаянно пытался угодить его стремящейся к перфекционизму натуре, аль-Хайтам едва ли одаривал труды архитектора должным количеством внимания. Мог оценивающе провести рукой по полке шкафа, с удовлетворением отмечая абсолютную чистоту подставленной под лучи света ладони, произнести короткое «неплохо», рассматривая своё отражение в начищенной до блеска плитке, но в благодарностях особо не рассыпался. Если уж говорить совсем начистоту, то даже в дни, когда Кавех убирался намеренно плохо, стремясь позлить соседа лишний раз, тот просто требовал в свойственной ему грубоватой манере отнестись повнимательнее к своим обязанностям.       Работу архитектора по дому вообще с трудом можно было назвать «обязанностью». Убирался он по настроению, готовить ленился, поэтому ответственность за все их приёмы пищи целиком ложилась на плечи аль-Хайтама. О том, что, придя на кухню, Кавех всегда находил порцию для себя, вне зависимости от настроения секретаря или уровня напряжённости их отношений после привычной ссоры, оба предпочитали предусмотрительно умалчивать. Кавех не мог не признать, что аль-Хайтам в некоторой степени даже о нём заботился. Конечно, в свойственной ему странноватой манере. Он всегда забирал его, до невменяемости пьяного, из таверн и даже покрывал все расходы на выпивку, которые Кавех, в текущем своём финансовом положении, позволить себе просто не мог. Аль-Хайтам не скрывал своего недовольства от поставленного архитектором условия сохранения тайны его банкротства и совместного проживания с другим человеком, и всё же покорно ему следовал, не распространяясь о жизненных дилеммах бывшего лучшего друга.       — Неужели я успел благодарностью к нему проникнуться? — вслух вопрошает Кавех, останавливая поток мыслей. — Вот уж дудки! Придёт домой, и я выскажу ему все свои мысли по поводу сохранения порядка в доме! В прошлый раз он ругался, что книги я расставил по цвету и размеру, а не в алфавитном порядке. Что ж, теперь я исполнил его пожелание, пусть попробует только ещё какую-то претензию мне высказать!       В последний раз отжав тряпку, Кавех поднимается с коленей. С явным удовлетворением от проделанной работы он осматривает аккуратно убранные по полкам книги, разминая затёкшую поясницу, когда краем глаза замечает интересную вещицу на рабочем столе. Это записная книжка, совсем простая и, если судить по степени потёртости обложки, долго используемая своим владельцем.       Кавех покидает комнату, выливая ведро с грязной водой и снимая резиновые перчатки, которые надевал, чтобы не портить чувствительную кожу едкими химическими средствами, а после возвращается обратно, не в силах справиться с любопытством. Эту книгу он намеренно пропустил, когда сортировал все другие, поскольку никаких буквенных обозначений на обложке не было. Всё же интересно узнать, что именно она забыла здесь, в кабинете секретаря, никогда не оставляющего важные документы на видном месте.       — Зная его, это наверняка планер какой-нибудь или ежедневник, — со смешком отмечает Кавех, осматривая предмет со всех сторон. — Ладно, я взгляну всего одним глазком.       Записную книжку он открывает с первой страницы, сразу же натыкаясь на выведенную убористым почерком надпись:       «Прошлый дневник я потерял, когда группа наглых старшекурсниц выкинула все вещи из моей сумки. С этого дня начну вести новый. Причина та же: хочу оставить воспоминания о важных моментах. Главный смысл первой записи заключается в следующем: старший Кавех приходил ко мне сегодня. Он хороший художник, но отвратительный учёный. Языки ему не даются. Я вынужден заниматься с ним, чтобы он мог по крайней мере выпуститься в ближайшие пару лет. Мы немного болтали. Завистливые старшекурсницы меня напрягают: они следуют за ним по пятам и мстительно на меня поглядывают. Они могут пытаться сколько хотят, но я не прекращу общаться с Кавехом».       — Как это похоже на него, — невесело усмехается Кавех. В годы юношества аль-Хайтама действительно задирали, и не всегда из-за его отличности от других. В период студенчества Кавех был особенно популярен, и многие искали с ним знакомства, пытаясь заполучить побольше внимания будущего архитектора в том числе не самыми гуманными способами.       Повинуясь внутреннему зову, Кавех пролистывает ещё пару страниц и удивляется написанному. В начале книжки аль-Хайтам ставит чёткую цель запечатления всех ценных воспоминаний, но в основном речь в ней идёт о нём:       «Видел старшего Кавеха. Обычно он заплетает волосы в косу или собирает их в пучок, но сегодня пришёл с распущенными. Ему идёт. Он помахал мне и улыбнулся, а потом ушёл на занятие. Не зря приходил».       «Обедал сегодня со старшим Кавехом. Кажется, он любит супы. Нужно будет взять рецепт мятно-фасолевого супа у бабушки. Кавех рассказывал мне о своей семье. Я мало помню о своих родителях, но слушать о семье Кавеха было интересно. Надеюсь, они хорошо позаботятся о нём».       «Попросил у бабушки разрешение на посещение лекций других даршанов. У Кавеха было сильное похмелье, но на занятия он пришёл. Половину лекции проспал на моём плече. У него приятное тёплое дыхание. Хочу прийти на ещё одно занятие Кшахревара. Может быть, если я буду больше знать об архитектуре, он станет проводить больше времени со мной?»       «Мне не стыдно признать, что сегодня я подслушал разговор старших. Кавех сказал, что мужчины и женщины интересуют его в равной степени. Есть шанс? Ему нравятся мускулистые, высокие парни. Если судить по миниатюре, сохранившейся у бабушки, отец был высоким. Сейчас мы одного роста, но в ближайшие годы я должен его перегнать. С этого дня буду заниматься спортом. Начну с пробежек по утрам. Завтра встану в пять: лекция Кшахревара первая в расписании».       Щёки Кавеха смущённо вспыхнули, ладони резко вспотели, заставив его покрепче вцепиться в записную книжку. К подобным откровениям он был отнюдь не готов. Его праздный интерес стремительно превращался в острую потребность докопаться до всей истины. Неужели в студенческие годы симпатия аль-Хайтама к нему была нечто большим, чем простое уважение к старшему товарищу? Если нет, то зачем бы ему интересоваться предпочтениями Кавеха в выборе партнёра?       Каждая запись имела свою дату, однако периоды отсутствия заметок могли насчитывать несколько недель. В эти дни они, судя по всему, не виделись, потому что почти что каждая запись начиналась с того, что аль-Хайтам где-то сталкивался со «старшим Кавехом». В редких случаях появлялись заметки о процессе набора им мышечной массы, рассказы бабушки о родителях будущего секретаря или каких-то сложных научных вопросах и названия книг с пометками «нравится Кавеху», «по архитектуре», «мой даршан».       Одна из записей целиком окунула Кавеха в воспоминания собственные:       «Те наглые старшекурсницы совсем распоясались. Обычно они вредили моим личным вещам, и я молча сносил эти выходки. Сегодня одна подкараулила меня после занятий и влепила пощёчину. Сказала, чтобы я не смел больше приближаться к Кавеху. Я ответил, что всё равно продолжу общение с ним. Подтянулись её подпевалы. Они готовились накинуться на меня всем скопом, а я подумывал, как мне выбраться из этой ситуации. У меня без того не лучшая репутация среди преподавателей. Если бы я открыто вступил в драку, то у них появился бы достойный аргумент, чтобы наконец меня отчислить. Кавех пришёл. Он отругал их и заявил, что очень дорожит мной и не потерпит издевательств над младшими. Кавех защищал меня своим телом. Он прижал меня к себе. Тёплый. Мягкий. Приятно пахнет. Я не могу в полной мере описать это чувство. Я не заметил, как вся группа убралась. Кавех всё ещё обнимал меня и гладил по волосам. Я до сих пор ощущаю фантомные прикосновения его рук. Мне мало. Мне всегда будет мало Кавеха».       Чуть ниже, зачёркнутая несколькими линиями и написанная настолько мелко, что едва слова разобрать можно, была приписка:       «Я готов пережить тысячу унижений, если Кавех снова обнимет меня ещё хоть раз».       Кавех вжал лицо в открытый разворот, пытаясь справится с учащённым сердцебиением.       Ох, всемогущие Архонты, аль-Хайтам действительно был в него влюблён!       Даже после всех пережитых издевательств он не отказался от своего чувства к нему. Кавех сам хорошо помнил тот день. Он отогнал группу задир от аль-Хайтама, сказав, что с этого момента не желает видеть ни одного из них, а потом действительно обнял бедного юношу. Тогда он почти не обратил внимание на то, как подозрительно тот притих, едва ли не дыхание своё замедлив, и списал всё на сильный испуг. Оказывается, в тот миг аль-Хайтам не боялся, а с жадностью впитывал в себя каждое ощущение от тесного контакта с тайным возлюбленным, искренне полагая, что подобная ситуация едва ли случится с ним когда-либо ещё.       «Я готов пережить тысячу унижений, если Кавех снова обнимет меня ещё хоть раз».       Эта фраза прозвучала в его голове, произнесённая в точности тем голосом, который был у аль-Хайтама в более юные годы. Ещё не приобрётший мужественной хрипотцы, доверчивый и тихий, он смущённо бормотал слова о тех чувствах, которых избегал и боялся. В воображении сам собой нарисовался образ вдохновлённо корпящего над записями в дневнике студента, окрылённого мимолётным вниманием от любимого старшего товарища.       Через пару минут Кавеху удалось взять себя в руки. Он твёрдо решил, что поговорит с аль-Хайтамом обо всех его записях, предварительно сердечно извинившись за то, что из вредности посягнул на его личное пространство.       Любопытство вновь пересилило его внутренние устои, и он продолжил с прежней внимательностью вчитываться в следующие строки:       «Сегодня в Порт-Ормос прибыл корабль, нагружённый фейерверками Инадзумы. Весть об этом быстро распространилась по всей округе, и скоро был назначен день их запуска. Я всю неделю решался пригласить Кавеха посмотреть на них. Сегодня сделал это. Он согласился. Завтра его родители отвезут нас в Порт-Ормос и оставят наедине. Кажется, отец Кавеха всё знает. Он грустно смотрит на меня и постоянно извиняется за невнимательность своего сына».       Кавех грустно улыбнулся. Да, его папа всегда был человеком большого сердца. Чувствительность Кавеха, на которую часто жаловался аль-Хайтам, даже рядом не стояла с эмпатичностью натуры его отца. Он наверняка заметил глубокую любовь юноши к своему сыну, когда впервые его увидел, и только Кавех не обращал внимания на очевидные мелочи, принимая несчастного аль-Хайтама исключительно за младшего, которому остро нужна поддержка старшего товарища.       «Я почти не спал прошлой ночью, а сегодняшней были фейерверки. Мы с Кавехом нашли место подальше от шумной толпы и смотрели на небо, высоко задрав головы. Когда отгремели первые два взрыва, я обернулся к Кавеху, и увидел то, на фоне чего красота фейерверка казалась совсем незначительной. Кавех красивый. Я не возвышенная натура вроде него, поэтому в моём сухом научном лексиконе не найдётся слов, чтобы правильно описать привлекательность Кавеха. Он смотрел в небо, а я — на него, и всё никак не мог оторваться. Когда последние взрывы отшумели, он спросил, что я думаю обо всём этом шоу. Я промычал что-то невразумительное, а Кавех улыбнулся мне. Просто молча улыбнулся».       Рядом была ещё одна зачёркнутая приписка:       «Ни одно богатство этого мира не сделало бы меня счастливее, чем возможность любоваться его улыбкой каждый день. Я люблю Кавеха».       Кавех ещё несколько минут рассматривал эту страницу, уже зная о том, что ждёт его дальше. Это была последняя неделя его беззаботной счастливой жизни.       Память и интуиция его не обманули:       «Сегодня пришло известие, что отец Кавеха погиб. Он не приходил на учёбу всю неделю, пока шли поиски, и рассказал мне об этом первому, когда я заглянул к нему вечером. Его глаза совсем опухли от слёз, но ради меня он старался улыбаться. Бессмысленная жертвенность. Если бы можно было, я забрал всю боль Кавеха себе».       «Кавех вернулся на учёбу после последних проводов. Я не узнаю в нём прежнего Кавеха. Сейчас он будто на несколько лет постаревшее, совсем робкое и неуверенное отражение себя прошлого. Он извиняется за каждый свой шаг и вздох и смотрит на меня постоянно виновато. Это раздражает. Почему он просто не может быть прежним собой? Бабушка говорит, что ничто не может оставаться неизменным. Впервые меня что-то настолько расстраивает».       «P.S. Если ничто не вечно, то мои чувства к Кавеху тоже?»       «P.P.S. Вычитал в книге фразу: одни бесконечности больше других бесконечностей. Возможно, эта самая большая среди них всех».       «Сегодня Кавех предложил мне поучаствовать в совместной исследовательской работе. Я согласился. Изучение выбранной им темы требует владения минимум четырьмя древними языками. Я сам ещё не слишком хорошо в них разбираюсь. Нужно помочь Кавеху. Без меня он точно не справится. Кавех всегда готов протянуть руку помощи другим, но стесняется просить поддержки для себя. Это то, что раздражает меня в его характере больше всего».       «Мы поругались. Опять. Мы совершенно не слышим друг друга. Кавех берёт на себя слишком много работы, а когда я пытаюсь поговорить с ним об этом, он огрызается и называет меня чёрствым. Это правда? Я просто беспокоюсь о нём. Он всегда уставший, и с каждым днём будто бы выглядит ещё хуже. Когда ты уже придёшь в себя, Кавех?»       «Я сглупил. Знал же, насколько он хрупок, и всё равно был слишком строг и прямолинеен. Я сказал ему правду, которой он боялся, и довёл до слёз. Почему я не могу быть мягче, особенно с Кавехом? Он до сих пор у меня перед глазами: обнявший себя руками и прячущий заплаканные глаза под длинной чёлкой. Мне не хватило смелости попытаться утешить его. Я просто ушёл. Это конец. Он никогда больше не заговорит со мной снова».       Глаза неприятно защипало. Воспоминания проносились перед ним калейдоскопом ярких картинок, немилосердно бередя затянувшиеся с годами, казалось бы, раны. Кавех представил себе аль-Хайтама, не менее потерянного после резкого разрыва их дружбы, чем он сам, вынужденного мириться с потерей товарища и первой тайной любви. Он мало знал о том, что происходило с секретарём во время их разлуки, но очень надеялся найти среди последующих записей хотя бы одну о человеке, который смог уделить чувствам аль-Хайтама больше внимания, чем сам Кавех.       Аль-Хайтам не прикасался к своему дневнику больше двух месяцев, если судить по дате, но первая оставленная по прошествии этого периода запись была совсем короткой:       «Сегодня приходил на прежнее место понаблюдать за ним. Кажется, он сошёлся с какими-то новыми людьми. Это хорошо. Кавеху нужны надёжные люди рядом».       — А что насчёт тебя? — задал Кавех вопрос в пустоту, задерживаясь взглядом на нескольких сухих предложениях, в которых, однако, он мог почувствовать глубокую тоску и одиночество. — Нет, — легко качнул мужчина головой, — Тебе не нужны были «новые люди». Тебе нужен был я.       Следующая запись его слова лишь подтверждала:       «Бабушки не стало. Она ушла во сне и боли не ощутила. Уже за это я готов единственный раз в жизни поблагодарить Архонтов. В последние месяцы её здоровье сильно ухудшилось. Я думал, что готов к её уходу, и всё же ощутил острую боль, когда это действительно случилось. Почувствовал ли Кавех то же, когда узнал о судьбе своего отца? Если бы мы были близки, как раньше, то смогли бы разделить это чувство на двоих. Хочу, чтобы он обнял меня, совсем как тогда, но этого уже не случится. Я скучаю по бабушке. Скучаю по Кавеху. Скучаю по родителям, пусть уже почти ничего о них не помню. Всё же человек — существо биосоциальное, и от своей «социальной» стороны я отказаться не могу, даже если мне этого очень хочется. Я скучаю по прошлому. Вот бы ещё хоть раз сходить на занятия студентом, поболтать с Кавехом в библиотеке и вернуться домой, чтобы обсудить с бабушкой книги. Я слишком сентиментален сегодня. Наверное, потому что не сплю уже третий день. Жители Сумеру не видят сны, но мне хочется наивно верить, что я смогу попасть в один. Я бы увиделся в нём с Кавехом».       Кавех провёл кончиками пальцев по небольшим аккуратным буквам, будто бы пытаясь поймать остаточное прикосновение владельца дневника к страницам. Не давая себе слишком много времени на раздумья, он схватил со стола перьевую ручку, обмакнул её в чернила и вывел свой комментарий рядом с чужой отповедью:       «В следующий раз просто выскажись мне, дурачина! Я всегда рядом».       После он решительно перевернул страницу, сразу же натыкаясь на вложенную в разворот заколку. Она очень походила на одну из тех, что мама подарила ему ещё много лет назад, но Кавех по невнимательности растерял весь набор.       «Кавех на стройке. Я слышал о проекте Алькасар-сарая, но, насколько мне было известно, его закрыли из-за того происшествия с распространением Увядания. Кавех продолжает работать над ним? Разве возвращение принесённых убытков не должно было обойтись ему в целое состояние? Я навёл некоторые справки и узнал, что старый дом родителей Кавеха был продан. Ох, Архонты, не мог же он?..»       «Нет, мог. Если уж хорошо подумать, то только он мог вытворить что-то подобное. Мои догадки подтвердились: Кавех продал всё своё имущество и ещё долгов сверху набрал, чтобы выстроить дворец. Я совсем не понимаю, что творится у него в голове. Я всё ещё прихожу к нему на стройку и наблюдаю за работой издалека. Он подошёл к делу со всей ответственностью: гоняет немногочисленных рабочих до седьмого пота, сам усердно вкладывается в проектировку и строительство. Он едва ли покидает строительную площадку. Я подобрал эту заколку в тот редкий день, когда он позволил себе отдых. Понимаю, что должен вернуть её, но просто физически не могу этого сделать. Она служит мне напоминанием о нём. Хочу оставить её при себе».       Кавех тепло улыбнулся. Он представил себе аль-Хайтама, по-воровски бродящего по территории ещё строящегося Алькасар-сарая в поисках любых следов архитектора, легкомысленно оставленных им позади за ненадобностью, чтобы напомнить себе о его существовании, и этот образ приятно согрел сердце Кавеха. Мужчина снял со своих волос невидимку, тем самым заставив несколько прядей выпасть из причёски, и вложил её рядом с первой заколкой.       «Захочешь ещё чего-нибудь моего — обращайся в любое время».       Только сейчас Кавех отметил для себя, насколько же редко в записной книжке появлялись заметки с тех пор, как они окончательно разругались, и содержание их было во многом тем же, что в начале дневника: «видел Кавеха в Доме даэны», «Кавех сегодня был в Академии», «слышал о Кавехе, что…»       — Он всегда незаметно приглядывал за мной, — пришёл к неожиданному для себя выводу архитектор. Он сам нередко задумывался об аль-Хайтаме в те времена, однако его интерес и беспокойство задерживались на уровне самых простых мыслей. Кавех никогда не искал встречи с ним, не проводил целые расследования ради того, чтобы убедиться в его благополучии и безопасности.       — Самые тихие люди чувствуют глубже всех, — невольно вспомнились ему слова отца. — Он действительно любил меня как никто другой. Даже жалею, что не заметил этого раньше.       В том, что аль-Хайтам уже не чувствует к нему того же чувства, Кавех ничуть не сомневался. По сравнению с прошлыми годами секретарь стал намного холоднее к нему, не пытаясь проявить хотя бы каплю прежнего терпеливого ко всем особенностям его характера отношения. Не получив взаимности, он наверняка отказался от своей любви к бывшему старшему товарищу.       Однако последующие записи суждения Кавеха решительно опровергали:       «Сегодня я официально вступил в должность главного секретаря Академии. Платят хорошо, а работы самый минимум. Как раз то, что нужно. Тем более, я смогу помогать Кавеху с проектами. Он уже не студент и давно открыл собственное дело, но всё ещё считается одним из учёных Академии. Если мне попадётся неплохое предложение, подходящее талантам и профессиональным навыкам Кавеха, то я порекомендую составителю на кандидатуру ведущего архитектора именно его».       «Я не понимаю, что со мной происходит. Мне казалось, что прежнюю эмоциональность в присутствии Кавеха я давно растерял, но сегодня я принял решение, не задумываясь даже об ожидающих меня последствиях. Я кружил около таверны Ламбада, где сейчас живёт Кавех, когда он всё-таки заметил меня. Он был сильно пьян, поэтому болтал без умолку. Рассказал мне всё, что приключилось с ним за последнее время. Он плакал. Слишком часто он делает это в моём присутствии. Я подумать не успел, как выпалил ему предложение пожить со мной. Кавех замолчал на несколько секунд, и я возненавидел себя за то, какое оскорбление ему, должно быть, нанёс. А потом он начал смеяться. Плакать тоже. Смеяться и плакать одновременно. Кавех обнял меня. Он говорил, что сильно ошибался на мой счёт и очень признателен за проявленную заботу. Я знаю, что мне нельзя было этого делать, особенно когда он в подобном состоянии, но я воспользовался слабостью Кавеха и прижался к нему со всей силы. Запах его волос совсем не изменился. Его любимый кондиционер для белья совсем не изменился. Его руки стали сильнее, но их мягкость совсем не изменилась. Я едва удержался от того, чтобы его поцеловать. Мне хотелось. Очень хотелось. У него самые красивые губы из всех, что я когда-либо видел. Не то что бы я вообще когда-либо обращал внимание на чужие губы, но у Кавеха они точно особенные. Он заснул прямо в моих руках, и я отнёс его домой. В наш дом. Свои вещи он может забрать завтра, а сегодня мне совсем не хочется его отпускать. Сейчас я сижу в гостевой комнате около его кровати, и наблюдаю за ним спящим. Кавех красив всегда: зевающий на ходу после бессонной ночи, вялый и угрюмый с похмелья, весь обвешенный дорогими цацками в преддверии получения очередной награды за свой проект. Я бы хотел увидеть ещё больше разных его сторон».       Сердце Кавеха забилось в учащенном ритме. Этой записи не больше полугода, но в каждой её строчке читается чувство, от которого аль-Хайтам, как думал Кавех, давно отказался. Неужели он любит его до сих пор? Даже после всех капризов Кавеха, устраиваемых им же скандалов и новых трудностей для секретаря, ставящего приоритетом всей своей жизни спокойствие?       С момента, как они съехались, количество записей вновь начало стремительно расти. Среди них были те, которые открыто выражали недовольство аль-Хайтама поведением сожителя:       «Он снова пришёл домой пьяным. Клянусь, когда-нибудь я просто перепишу все его счета на своё имя и начну распоряжаться финансами Кавеха самостоятельно. Конечно, в текущем положении дел есть свои плюсы: чем дольше он задерживает выплату аренды, тем дольше остаётся со мной. Пожалуй, припишу к общей сумме его долга ещё пару нолей».       «Опять скандал. В этот раз я недостаточно доброжелательно пожелал ему хорошего дня, и теперь он «точно знает, что я хочу побыстрее изжить его из дома». Это издевательство какое-то. Я сам не заметил, как в очередной раз вступил с ним в бессмысленную полемику. Он очаровательно злится: похож на нахохлившуюся певчую птичку».       «Я сверну этой певчей птичке шею. Если тратишь мои деньги на бесполезные вульгарные тряпки, то будь добр расхаживать в них исключительно в пределах моего дома. Эти его вырезы на рубашках и обтягивающие бриджи… Я слишком слаб к ним. Не хочу, чтобы кто-то ещё видел Кавеха в подобной одежде».       «P.S. Он точно обладатель самых стройных ног во всём Тейвате. Опять же, я не особо присматривался, но абсолютно в этом уверен».       Не меньше было тех, в которых говорилось о его нежных чувствах к Кавеху:       «Он понимает меня. Я заперся в кабинете, чтобы немного передохнуть, когда Кавех неожиданно заявился ко мне. Я думал, что он начнёт очередной спор, и старался морально подготовиться к нему, хотя сил грубить совсем не было, когда Кавех молча замер в проходе на пару секунд, а потом внезапно закрыл дверь и ушёл куда-то. Вернулся уже с двумя порциями кофе и засахаренных орехов. Мы сидели в тишине: я создавал вид бурной рабочей деятельности, он жевал свою порцию и делал последние правки в чертежах. Кавех приносит хаос в мою жизнь, однако только с ним я чувствую себя комфортно».       «С сегодняшнего дня официально стартует кампания по спасению Архонта. У меня уже есть несколько соображений касательно плана действий, но они всё ещё требуют обсуждения с другими участниками. Я поднял весь архив и нашёл давно откладываемый проект по восстановлению нескольких гробниц времён Царя Дешрета. Я отправил в пустыню Кавеха в качестве одного из руководящих процессом лиц. Знаю, что он не любит территорию песков, но сейчас там в разы безопаснее, чем в Сумеру. Если кампания раскроется, то Академия точно решит избавиться от всех мятежников. Я не нашёл записей об отмене публичной казни за измену государству. Кавех попадёт в число первых подозреваемых в соучастии. Я желаю спокойной жизни для нас двоих, но цена ошибки слишком высока. Я выложусь на полную, и всё же не могу предугадывать всё со стопроцентной точностью. Будет лучше, если он окажется как можно дальше от всего этого, хотя я уже скучаю. Поскорее бы всё это закончилось, и он снова смог вернуться домой».       «Власть в городе вернулась к настоящему Архонту. Теперь ритм жизни в Сумеру вернулся к прежнему размеренному, без государственных переворотов, захватов власти и попыток создать искусственного Архонта. Это радует. Кавех возвращается завтра. Я купил несколько бутылок его любимого вина и уже оставил их в его комнате. Нужно будет приготовить сливочный суп для приветственного ужина. Он не участвовал в самой миссии, однако уже его существование облегчило её выполнение, по крайней мере для меня. Чтобы правдоподобно сымитировать влияние запретной капсулы знаний, мне всё же пришлось принять галлюциноген. Было сложно сохранять ясность сознания и фокусироваться на задаче, когда в голове творился полный бардак. Мысли о Кавехе помогали мне держаться. Если бы текущее руководство Академии пришло к власти, то всё искусство оказалось бы под запретом. Он бы подобного точно не перенёс. Я рисовал в голове его сияющие глаза, мягкую улыбку, вспоминал его взволнованный лепет от очередной придумки, и мысли сами собой упорядочивались и избавлялись от навязчивых идей. Всех, кроме одной: увидеться с ним поскорее».       Оказывается, именно это было причиной, по которой аль-Хайтам предпочитал не распространятся о событиях их рискованного плана. Он влез во все эти неприятности, которые так недолюбливал, не только ради себя, но и Кавеха, потому что беспокоился о его счастье и благополучии.       — Разве умеют люди настолько сильно любить? — невольно задавался вопросом архитектор, и приходил к тому, что аль-Хайтам — действительно исключение из всех существующих во Вселенной правил.       Содержание последних исписанных страниц не слишком отличалось от предыдущих: смесь явного негодования и пылкой любви, словно бы то, насколько они противоположны друг другу в любых мелочах или более крупных вопросах, было главной причиной для возникновения у аль-Хайтама чувств к некогда лучшему другу. Кавех пролистал их все. Навязчивый голосок совести шептал мужчине о невежественности его поведения, но он старательно заглушал его, оправдываясь тем, что сам сожитель не слишком уважал личные границы архитектора. Например, мог нагло ворваться в ванную комнату в самой середине принятия Кавехом водных процедур с очередной за уши притянутой претензией, без стука ввалиться в его спальню и беспардонно начать следить за всеми действиями мужчины.       — Своевольный котяра, — недовольно отметил архитектор вслух. — Бродит, где ему вздумается, а я тут со стыда помирать должен, потому что подглядел его влюблённые записочки. Ещё чего.       Намеренно шумно он захлопнул чужой дневник, возвращая тот на прежнее место, однако руки его неосознанно задержались на поверхности предмета, мягко поглаживая выцветшую обложку.       — Обычно намеренно его избегал, а теперь сам очень хочу его увидеть. Вот странности, — уныло вздохнул Кавех. Мысленно он всё ещё перебирал информацию из чужих записей.       Вспомнишь солнце — вот и лучик.       Аль-Хайтам, прошедшийся уже по всем комнатам в поисках Кавеха, обычно приветствующего его, высунувшись из-за угла наполовину, совершенно бесшумно оказался в кабинете. Брови его неприязненно нахмурились, секретарь приоткрыл рот, собираясь высказать недовольство от присутствия архитектора в чужой половине дома, когда заметил записную книжку, которую Кавех никак не мог выпустить из рук. Аль-Хайтам настороженно замер. Архитектор поднял на него робкий взгляд, в котором секретарь прочитал всё, что хотел узнать, за секунды. Аль-Хайтам тут же совсем притих, испуганно побледнев. Впервые на памяти Кавеха он реагировал подобным образом на что-то.       — Я всё прочитал. Прости, — честно признался архитектор без лишних приветствий.       — Вот, значит, как… — неуверенно ответил секретарь. Он стремительно отвёл взгляд в сторону, не решаясь смотреть в глаза Кавеха. — Я не знаю, что мне стоит сказать.       — Зато знаю я.       Аль-Хайтам заметно вздрогнул. Он низко опустил голову, пряча выражение лица за длинной чёлкой. Чувствуя острый укол вины за то состояние, в которое привели секретаря его туманные фразы, Кавех торопливо поднялся со своего места, чтобы попробовать прояснить возникшее недоразумение. Видимо, приняв какое-то окончательное для себя решение, уже через мгновение аль-Хайтам вновь вытянулся во весь рост, шумно набрав побольше воздуха в лёгкие и выдавив из себя всего одно слово:       — Давай.       — «Давай?» — озадаченно переспросил Кавех.       — Давай. Я готов к твоему отказу.       — «Отказу?» — опять удивлённо повторил архитектор. — С чего ты решил, что я обязательно тебе откажу?       Аль-Хайтам озадаченно захлопал ресницами, на секунду позабыв о страхе перед жесточайшим для себя приговором и уперев взгляд прямо в глаза сожителя.       — Разве твой ответ может быть другим?       — Вообще, да. Есть две опции: «да» и «нет», а ты сейчас немилосердно пытаешься лишить меня одной из них.       — Зачем ты снова начинаешь это? Ужасно сильно хочется поспорить со мной? Зачем эти лишние разглагольствования, если ответ уже определён! — неожиданно даже для себя вспылил мужчина. — Просто скажи мне это. Чтобы я точно знал, что вся твоя забота является не больше чем проявлением мягкости характера. Чтобы не позволял себе больше ни на что надеяться или представлять сюжеты, которые никогда не сбудутся. Я не хочу, чтобы сейчас ты жалел меня и намеренно тянул время. Здесь и сейчас откажи мне, и мы навсегда проясним эту ситуацию.       — Я этого не сделаю, — твёрдо ответил Кавех.       — Не сделаешь?..       — Нет, потому что, когда люди отказывают, это значит, что они никогда не думали о другом человеке в романтическом ключе и не хотят этого делать. А я, — Кавех смущённо отвел взгляд в сторону, на щеках его выступил лёгкий румянец, — думал. Прости, ты нравишься мне, аль-Хайтам, но я не могу сравнить это чувство с твоим. Оно ещё не настолько укрепилось, но я уверен в своём влечении к тебе. Мне нравится твоя внешность, голос, даже характер, хотя он временами абсолютно невыносим. Возможно, сейчас я не могу сказать «люблю», но это не значит, что мне не удастся признаться тебе в будущем.       — Ясно. Ты просто меня жалеешь, хотя я чётко просил тебя этого не делать, — устало выдохнул секретарь, уже было развернувшись, чтобы покинуть комнату, когда Кавех железной хваткой вцепился в его руку.       — Послушай же ты меня! Я бы никогда не сказал тебе подобного, если бы просто жалел! Думаешь, ты первый, кто признаётся мне? Однако я отказывал десяткам людей до тебя, и многие из них были внимательнее ко мне даже больше, чем ты. Да, я сочувствовал им, но это не заставило бы меня быть рядом с ними, не испытывай я ничего ответного. Это было бы крайне жестоко по отношению к ним и себе. Мне не хотелось бы терзать твои чувства лишний раз, но я правда не хочу тебя отпускать. Я хочу быть с тобой рядом. Я хочу тебя полюбить.       Аль-Хайтам покорно замер, позволив Кавеху высказаться. Он всё ещё стоял боком к сожителю, и архитектор со своего ракурса не мог увидеть всего его лица. В комнате воцарилась напряжённая тишина. Кавех, не имея возможности самому взглянуть в глаза секретаря, невольно забеспокоился, что аль-Хайтам не сможет правильно понять его слова или вовсе их отвергнет.       Однако мужчина этого не сделал. Архитектор успел заметить, как стремительно начали краснеть уши секретаря и скулы, когда послышался его тихий вопрос:       — Что мне нужно для этого сделать? Как должен я себя вести, чтобы ты смог меня полюбить?       Кавех вздохнул с облегчением. Он доверчиво прижался к тёплому боку, и совсем скоро почувствовал, как рука секретаря аккуратно коснулась голой кожи в вырезе его рубашки, успокаивающе погладив.       — Просто будь собой и оставайся рядом, хорошо? Ты удивительный человек, аль-Хайтам, одновременно в самом негативном и положительном смысле этого слова. Я уверен, что смогу полюбить тебя со временем, если узнаю получше.       — Я готов ждать ровно столько, сколько тебе нужно. Только не затягивай с этим, ладно?       Кавех тихо хохотнул, отпуская все оставшиеся тревоги и сомнения, а после, поддавшись внезапному порыву, игриво прижался губами к чужому плечу, оставив на нём целомудренный поцелуй.       — Договорились.

***

      «Дорогой дневник,       Я знаю, что ты даже не мой, но это не помешает мне писать здесь всё, что вздумается. Итак, сегодня ровно три месяца с того дня, как я и аль-Хайтам официально начали встречаться. Если бы я давал отзыв этим отношениям, то выглядел бы он следующим образом:       1) Поцелуи: 10 из 10 (Целуется он для полного нуля в отношениях действительно потрясно, этого я отрицать не могу. У меня ещё никогда такого не было, чтобы дыхание сбивалось и коленки начинали трястись от простых поцелуев).       2) Касания: 8 из 10 (Щипает меня за филейные части. Больно, но терпимо. Даже мило. Одно «но»: он вытворяет подобное за пределами дома. Его шаловливая улыбка прекрасна, но я не могу смотреть в глаза младшим учащимся).       3) Разговоры: 6 из 10 (Мы всё ещё часто ругаемся, но прогресс явно наблюдается. Он больше прислушивается к моему мнению, а я стараюсь терпеливее относиться к его точке зрения. Мы много болтаем перед сном: он читает мне книги, а я расчёсываю пальцами его волосы. Он очень красив, когда расслаблен. Правда, обычно это не длится долго: он сгребает меня в охапку и долго и сладко целует, пока мы оба не заснём).       4) Совместное проживание: 9 из 10 (Я теперь не просто его сосед, а парень, с которым «по настоятельному требованию, в конце концов, все пары так делают» делю дом и даже постель. На самом деле, он просто хочет получить больше возможностей для щипания бедного меня. Ещё одно «но», на это раз ему в плюс: он готовит мне завтраки. Также обеды и ужины, когда дома. Ещё перестал покупать уродливую мебель и по всем интерьерным вопросам обращается ко мне. Это огромный плюс. Огромный минус: он таскается за мной из угла в угол и даёт поработать нормально, только если я сажусь к нему на колени. Аль-Хайтам — самый прилипчивый домашний, но на вид дикий, котяра, какого я могу себе представить).       Общая оценка: 100 из 10. Я слишком сильно его люблю и потому незаслуженно балую».