в случае шторма эти двери будут закрыты

      Теперь он плакал по-настоящему.       Всхлипывая, растирал глаза тыльной стороной ладони, и его влажная кожа, прорезями собравшаяся в уголках, как будто умоляла вместе с ним; вернее, умоляла бы, если бы Денджи это умел, но Денджи умолять не умел, да и не собирался. Глядя на Йошиду сверху вниз, он с вызовом задрал подбородок: лицо его, больше похожее на грушу для битья, заискрило протестом, однако в плечах — легкая скованность.       Соломенные волосы взъерошились в тех местах, где Хирофуми вел по ним рукой. Денджи наклонил голову, не сводя с него глаз. Это как будто стало вопросом жизни и смерти: не сводить с него глаз, не закрывать их, не опускать веки и смотреть, смотреть, смотреть на ублюдка, пока разогретая щель Денджиной задницы безнадежно сырела: это когда Йошида глубже проталкивал в него член. Продолжая свои гляделки, Денджи держался за его плечи, как доски, и кончиками пальцев цеплялся за ткань смятой рубашки.       Под ногтями у него — тонна негодования.       В накаленном добела свете, струящемся, как электрическое устье, кожа у Денджи розовела из-за обильно прилившей крови. Соломенные волосы взъерошились и растрепались в тех местах, где Хирофуми хватался за них, а футболка была задрана до самой груди. Вся в испарине и липкая.       Он не принимал душ почти сутки.       Он потел в ледяных руках Хирофуми.       Он седлал Хирофуми целую вечность.       Он рыдал и краснел, и снова рыдал, размазывая по губам сопли и слюни, и не сводил с долговязого хмыря глаз. И это все он, он, — а ведь Денджи всего лишь пришел посмотреть на пингвинов.              Ладно.       Свидание с той странноватой девчонкой, Асой, заранее было обречено на провал; если Денджи хронически не везло с девушками, то не повезло бы и в этот раз: такая вот аксиома. А что тут поделаешь.       Будь Денджи кем-то другим, он бы смирился, разозлился бы, ну или сетовал бы на судьбу, но Денджи — он на то и Денджи, и его имя, шесть букв и ноль смысла, неспроста рифмовалось со врожденной беспечностью да бескомпромиссным а-да-похер отношением: этот парень ни с чем не мирился и ни о чем таком не думал. Не грузился.       Не парился.       Как хотите.       Не видел дальше собственного носа.       Как вам угодно.       Денджи было насрать — вот самое точное определение. Плыть по течению не желание, а надобность, когда все вокруг заранее сплотились против него, как если бы существовал какой-нибудь глобальный заговор, чтобы сделать Денджи несчастным. Он бы думал так, напряги немного извилины.       Но Денджи было насрать.       И особой разборчивостью он никогда не отличался.              От «это мое и хер тебе» до «да забирай на здоровье» у балбеса не шаг, а его половина, а порой даже меньше: пацан меняется по щелчку пальца, и Хирофуми, шанса никогда не упускавший, не стал изменять себе и в этот раз. Взмах рукой — и он ловко выцепил костистое запястье Денджи, в то время как остальные, поддавшись массовому психозу, плавно съезжали с катушек. Пока они спорили друг с другом, превышая децибелы, Йошида, приложив палец к губам, затащил чертыхнувшегося пацана в одно из помещений океанариума.       В такую тесную, продолговатую коробку — что-то вроде комнаты отдыха для сотрудников, — где развернуться можно, но с горем пополам. Убранство — верх аскетизма: прохудившийся старый диван с потертыми подлокотниками, стопка журналов типа «Нейшнл Джиографик», задвинутая в угол, и небольшой шкаф: охра, дерево, стекло. Прекрасное место, чтобы подвесить веревку вон к тому, справа от черноволосой макушки, крючку, и вздернуться. Или передернуть напоследок — и пусть те мудаки делают, что хотят, когда найдут бездыханное тело в слюнях и сперме. Денджи читал кое-что про аутоэротическую асфиксию, и отъехать в нирване — особенно в сложившейся ситуации — не казалось ему чем-то из ряда вон.       Тряпку к морде или ремень поперек глотки — неважно. Можно даже попробовать подвешение.       Веревки под грудь — и к потолку.       Денджи смотрел Хирофуми в глаза, и мысли у него набегали одна на другую: а что если, если, если, если. По инерции он еще протестовал, когда его пальцы проскользнули по хромированной пряжке ублюдка, а ладонь бегло впечаталась в ткань школьного пиджака: черного, грубого. Всеми рецепторами Денджи попытался оценить ее в качестве, допустим, кляпа или удавки, если пиджак скрутить, но так и не понял, подойдет ли это на практике.              Чуть позже он скажет Асе, будто бы все здесь с ума посходили.       Не догадываясь, что прежде всего он имел самого себя.              — Ну?       Источник света, и без того не в избытке, застыл над ними в недосягаемой, далекой точке. Йошида заслонил его башкой, придвинув Денджи к стене: торопливо и небрежно, словно тот — старая стремянка, — и так же нетерпеливо вдавил ладони ему в плечи. Подмял их, сжал-отпустил.       Денджи собрался было повторить свое ну. Глядя на Хирофуми снизу вверх, он как-то опасливо обхватил его холодное запястье, будто отстраняя, но на деле пробуя свои фантазии: разминал от скуки подкисшие мозги. Было бы круто, зажми ему Йошида рот рукой или заклей его скотчем, окажись тот рядом, или обмотай он ремень вокруг Денджиной глотки и держи его, как на поводке, контролируя силу, с которой бы грубая кожа и металл впились бы в трахею да кости, надломать которые — плевое дело. Йошида мог бы свернуть его шею голыми руками.       Йошида мог бы набросить пиджак на голову Денджи и плотно стянуть на шее, перекрыв кислород. В конце концов, он бы мог, как девчонка, сесть ему на лицо, на его глупую рожу, и поелозить по ней, потереться промежностью, членом, яйцами о рот и нос Денджи, о его щеки и подбородок, ведь ничто не мешало ему нагнуть Денджи в школьном коридоре и рассесться у него на спине.       Так вперед.       Десять, нет, тридцать тысяч йен на базу.       Денджи держал запястье Хирофуми, не выдавая эмоций ни на грамм. Ощупывая пряжку его ремня, он ненароком задел Йошидов пах, ширинку его тщательно отглаженных школьных брюк, и фатальное тепло теперь сжигало кончики пальцев.       Свет стемнел до блекло-голубого, как выстиранная больничная наволочка; как овалы коленок на старых-старых джинсах.              У соседей тем временем назревала буря. Те конченные из клуба охотников на демонов по десятому кругу начали стенать типа нам крышка и отсюда не выбраться, и все в таком духе. Они состязались в том, кто кого переорет, и все — под люминесцентным и плотным, как масло, лучом.       В луче потертом и диковатом, — когда одна лампа лупит белым, как аспирин, а вторая не определилась — Хирофуми притянул к себе Денджи, сцапав за воротник рубашки.       — Ну эй, порвешь же!       Ухмылка.       Родинка под щелью его рта.       Черные волосы, скрывшие сощуренные глаза наполовину.       спаси меня!       эй, человек-бензопила, спаси меня!!       Пальцы Денджи, мигом упершиеся в грудь Хирофуми, пахли рыбой и безнадегой; против воли она ширилась в нем, и у Денджи тряслись колени, тряслись сраные поджилки, тряслись все никчемные клеточки его никчемного, сто-раз-собранного-заново тела, но даже при этом, надув губы, он продолжал глазеть на Хирофуми и держаться за его руки, а не хотел бы — не держался.       По стене с той стороны раздалась дробь гулких ударов. Молотили костяшками и кулаками.       э-эй!!       за нами ведь должны прийти? за нами придут?       За ударами последовали всхлип, нервный смех и крик — кутерьма голосов и шорохов, вламывающихся один за другим, — после чего все стихло до еле слышной возни. Запри несколько идиотов в одном пространстве, прокрути его через бесконечность, отрезав все ходы и выходы, поставь время на «стоп» и наслаждайся результатом.              Хирофуми ухмылялся, держа лицо Денджи, и этот его вид, как будто он все знает наперед — и знает даже больше, знает, как будто бы это он, блять, сотворил этот ебаный мир — бесил до дрожи в коленях. У Денджи они тряслись так, что чудом еще было стоять на ногах.       — И вообще, я не назвал ценник.       Хирофуми посмотрел на него, казалось, задумчиво. На мгновение Денджи парализовали его настойчивость и беспринципность, загнанные в топкие черные глаза, в ухмылку, в углы его челюсти: Денджи всегда видел ее, ее кости, первым делом, ведь разговаривать с Хирофуми приходилось, задрав голову.              А еще эта его ублюдская рожа. И высокий рост, и плечи, которых рук не хватит обхватить: Денджи бесило в нем все, и все же неминуемо притягивало; опять же, этот парень вполне мог ненавидеть то, что ему нравится.       И наоборот.       Он сам не понимал.       Было бы круто, сожми сейчас Хирофуми ладони вокруг его глотки.       Натяни он под кадыком галстук. Зажми он его локтевым сгибом и сдави, сдави покрепче. Вместо этого ему, Денджи, шепнули на ухо, сдвинув с него мягкие пряди:       — Сделаешь это потом, Денджи-кун… я никуда не денусь.       И то, как проникновенно это произнесли, как вязко вложили подспудный, томный шепот прямо в ушную раковину, оно, ну, заставило слегка попотеть. Денджи прикрыл глаза; клуб придурочных охотников-на-мать-их-демонов, выпустив пар, разбрелся по своим делам: забивать дерьмом сортир, который не спускал воду, или драться с воздухом. Или облизывать аквариумное стекло.       Или разлечься на полу. Покуда Денджи, тесно зажатый в углу, вновь и вновь пробовал на вкус колотящееся под горлом сердце.       И губы Хирофуми.       Хирофуми целовался влажно, глубоко и долго, до-высасывания-кислорода-из-легких-долго.              Его льдистые прикосновения снимали с Денджи кожу.       Его чернильные глаза пригвождали к полу.       Его дыхание сжигало нервные окончания, из-за чего Денджи, не сильно-то сопротивляясь, сдался окончательно: усевшись на втиснутое между ног бедро, он легонько царапнул позади шею Йошиды. Это место — крохотная локация белой кожи между смоляными волосами и высоким воротником гакурана — щелочью выело фаланги.       И от его, Хирофуми, пальцев, как будто коченеешь. Покусывая кончик его языка и губы, Денджи обхватил чужую шею локтями и повис, наклоняя дылду к себе. Йошида лизнул его передние зубы, просунул язык дальше, и Денджи, запрокинув голову, продел пальцы под теплые тяжелые пряди, несильно за них ухватившись. Когда расстояние между сырыми губами насчитало с десяток сантиметров, Денджи взглянул на него исподлобья — слегка затравленно и как-то остервенело — и сдвинул колени ближе.              Йошида просунул ладони ему под рубашку и футболку под ней.       — Даешь себя сегодня потрогать?       Усмехнулся, чуть наклонив голову, и запах с его одежды — пот, стиральный порошок и рыба, пожаренная на самодельном кострище — скрутил Денджи легкие.       Он оскалился:       — Да. Но только сегодня.       Йошида почти рассмеялся — не ухмыльнулся, а почти что прыснул, хохотнул, и может даже в самом деле обронил сдавленный смех, зажав его в кулаке, — и наклонился к Денджи, обхватил его подбородок, вдавил губы ему в ухо.       Опять.       Шепнул ему то, из-за чего Денджи пружинисто вытянулся, взмахнув губами по скуле Хирофуми. Через одежду он смутно ощущал шероховатый узор облупившейся кое-где на стене краски. Она терла и царапала спину, наполовину оголившуюся, и Денджи, потерянно посмотрев на мудака, зажал его лицо в ладонях. Напряг поясницу. Подтянул бедра выше по дубовой ляжке.       Почти приподнялся на носках и, прикрыв глаза, поцеловал. Снова.       Сыро, шумно, с широко раскрытыми ртами и блеском слюны на гуляющих туда-сюда языках; теряя почву под ногами, Денджи стекал куда-то вниз, и, если бы не Йошида, его держащий, он бы давно забился в угол. Поворачивая голову то вправо, то влево, Денджи вжал трясущиеся руки в горячую макушку, а Хирофуми, приподняв его, лизнул соленый подбородок и спустился к шее.       На его руках Денджи повис, ткнув затылком стену.       Йошида бегло поцеловал его горло, всосав кадык, и укусил в основание шеи.              — П-подожди-ка…       Денджи нужно было сесть. Нужно было выискать — руками или глазами, или пятками — точку опоры и ухватиться за нее, перевести дух. Нужно было выплыть на островок безопасности.       Нужно было куда-нибудь стошнить.       Нужно было.       — Что?       Денджи держался за плечи парня, которого терпеть не мог, и терпеть он не мог его потому, что из-за него, такого напористого и сходу сующего язык туда, куда не просили, у Денджи встал его чертов член. Нега внизу живота, как стекающий с ложки мед — и все из-за его сочных, продолжительных поцелуев, из-за его неотесанных ладоней, из-за его потусторонней нескладности, одновременно раздражающей и привлекающей внимание. И не то, чтобы Хирофуми делал какие-нибудь великие дела или вел себя эдак; нет, у него были его пленительная ухмылка и руки, холодные, но осторожные.       Своими бы Денджи дал сдачи, но не сегодня. И не здесь.       Пока на губах не высохла его слюна.       И пока его мозг пресыщался такой убойной дозой удовольствия, что у Денджи скрутило в желудке. Он чувствовал себя лучше всех, но выглядел изможденным.              Вцепившись в предплечья Хирофуми, он прохрипел:       — Я сейчас блевану.       — Ох, черт. — И снова этот тебе-помочь?-тон, взбесивший бы Денджи, будь он в настроении беситься. — Я могу принести воды, если хочешь.       Да, да, вода и рыбки. И огромные аквариумы: симпатичная подсветка, кораллы и всякое говно.       И свидание с девчонкой, пошедшее наперекосяк.       И первый Денджин поцелуй — без привкуса рвоты или крови, — да и тот с парнем, его постоянно преследовавшим.       Рыбки, морские звезды, ежи, демоны, клуб охотников на них — ссыкливые полудурки, — твари из ада, Йошида, Денджи, подсобка и ее хлористый свет, и все помноженное на бесконечность. Где остановилось время.       Где не было выхода.       Коридоры как лента Мебиуса.       Мрак и опустошительное отчаяние.       Денджи вспомнил, да. Ему типа надо было бы спасти тех, — ну сделай же что-нибудь! — кто захотел бы его прикончить, а ведь он просто пришел посмотреть на пингвинов.              Озарение подкосило ему ноги, и Денджи сел на корточки: по большей части, чтобы спрятать от Йошиды стояк, ну и потому что разозлился. Ему досаждало незнание того, как следует поступить, но больше — то, что он ничего и сделать-то не мог, да и не хотел, если честно.       Йошида сел напротив, коснувшись его плеча.       — Эй, ты как?       — Одна девчонка сблевнула мне в рот, пока целовала меня, — хрипнул Денджи, подняв голову. — Если ты не хочешь того же, дай мне немного времени.       Он опустил руку по шее, размазывая между пальцев холодную Йошидову слюну. Она куснула ему кожу.       Хирофуми смотрел на него: локти впаяны в бедра, кисти свисают с колен. У него колени такие, знаете, крупные и булыжные, и черная ткань, вся в натяг, так сексуально очертила его кости и уголки, что Денджи тихонечко взвыл.       — Может, все-таки воды?       — Нет, не хочу. — Денджи неопределенно махнул рукой, — не надо.       — Не надо, — повторил за ним Йошида и поднялся на ноги. Перед Денджи возникли его белые кроссовки.       Потом — снова колени.       И рука с зажатой в ней купюрой: десять тысяч, как и в прошлый раз. Стартовая цена.       Аукцион имени Денджи.       — Ты сказал, что не назвал цену, — тихо произнес Хирофуми, просовывая деньги в задний карман его джинс. — Но думаю, этого хватит. Для начала.       Денджи сгреб остатки раздражения, чтобы огрызнуться:       — Только сегодня — сказал же.       Хирофуми — вот опять! — усмехнулся и был таков: оставил Денджи, разнервничавшегося, возбужденного и получившего десять тысяч в первый день пребывания во временно-пространственной тюрьме.       

*

             Это было вчера. Или позавчера.       Когда-то там.       Одинаково унылое аспириновое освещение, лицо Денджи, как смятая простыня, и голос плотностью где-то в дюжину рыл: сегодня, как и вчера, и позавчера, и как когда-то там еще они орали, ругались, ревели, пока не разошлись кто куда. Их форменные фуражки, осиротело валявшиеся на рыжем паркете, Денджи уже оценил во … йен.       Около полтинника — пятьдесят тысяч — он наскреб, раздеваясь перед Йошидой. Неясно, откуда у хмыря вообще столько денег, и какого черта он носит их с собой, но Денджи это мало волновало; удивляло, но не более того.       А еще обнадеживало, когда он складывал купюры в видавший виды рюкзак. В его одержимости деньгами были свои причины — банальные, но весомые, — а каким способом и сколько — дело десятое.              — И вообще-то, это было грубо.       Денджина спина — туго натянутая кожа, корсет ребер и позвонки, как осколки вазы, — вытянулась, а потом снова согнулась. Он впихивал во внутренний карман свеженькие пятнадцать тысяч.       — Что?       — То, как ты меня долбишь, — он резко обернулся; Йошида, в одной рубашке, лежал на том потрепанном диване, закинув длинные бледные ноги на подлокотник. Если бы он курил, закурил бы, но Йошида не курил и даже не взглянул на Денджи. — И раз уж вздумал пользоваться моей задницей, будь добр…       Хирофуми перелистнул страничку в журнале, держа его перед собой на весу:       — Ты просто не думал, что мой член окажется больше.       Его бесцветный тон отрикошетил от стен, легонько шлепнув Денджи по щеке. Безучастность Хирофуми поражала не меньше, чем, Господи, все, что было с ним связано.       — Иди-ка ты нахер, Йошида, — буркнул он, вернувшись к упаковке своих ценностей, — я вообще не думаю о мужиках.       — О, он не думает о мужиках.       Хирофуми ухмылялся, не вытягивая губ и не смотря на Денджи. Пялился в свой ебаный журнал. Денджи пялился на него и как мог старался смотреть на подбородок, а не между ног.       — Да, я не думаю о мужиках.       Тишина вокруг нагнетала, давила и скручивала кишки. Толща комнат, сузившись, ввергала в какую-то клаустрафобную панику.       Денджи сглотнул, ощутив, как заледенели вспотевшие ладони. Йошида читал — или делал вид, что читал, — и издали выглядел как пубертат со съеденным акне лицом: по крайней мере, будь у него глубокие розовые шрамы, было бы немудрено, что он носит такую длинную челку. Однако кожа под ней была девственно-чистой, отбеленной и такой, какой у девчонок не бывает — и вот что странно. Это влекло в нем.       Заставило Денджи оторвать пятки от холодного пола, протащить худую задницу через пространство и опустить ее на горячие голые ляжки.       Колени — по обе стороны от бедер Хирофуми.       Йошида невозмутимо опустил взгляд, опустил журнал, свесив руку через спинку дивана.       — Ты же не думаешь о мужиках?       Пухлый томик свалился на пол, рыхло схлопнувшись.       Денджи приблизился, уперевшись руками в теплую грудь.       — Заткнись.       Да, это влекло в нем: его опрятность, его безупречно чистая кожа, отглаженные воротнички и манжеты, — и даже спустя, кажется, двое суток, Йошида выглядел свежо и ухожено, и как всегда. Денджи нравилась симпатичная картинка; нравилось, когда оно все аккуратное, идеально подогнанное и шикарно скроенное, и тут не поспоришь: когда он смотрел на Хирофуми, на его слаженность и инаковость, ему до одури хотелось все это разрушить. Разгрызть.       Оставить свою метку.       Впиться зубами.       Денджи раскрыл рот, вонзив клыки в бледный подбородок.       — Эй.       Он как пес, кусающий все, что ему нравится. Сдавленно простонав, Денджи с трепетом лизнул щеку Хирофуми и прикусил ее, сминая теплую молочную кожу зубами. Дрожащими пальцами он трогал черные пряди: мягкие, густые и чистые на ощупь.              Это, черт его дери, влекло в нем: нежная на пробу кожа, пальцы на макушке Денджи, плавное движение под огромной возбужденной массой, и то, как Йошида вскидывает брови, на секунду забывая, каково это — прицепить прищепками свою блядскую усмешку. Денджи смотрел, как скудно алеют его бескровные, льдистые щеки, как разоружено выглядит его лицо с откинутой назад челкой, как Хирофуми будто на миг ощутил себя уязвимым, и уязвимость эта ему вдруг понравилась.       Денджи куснул его шею. Несколько раз.       Он этого не знал, но на уровне инстинктов ему хотелось раскромсать, раскусить, распробовать то, что он любит: сочный большой бургер, свежий тост, шею Йошиды.       — … тит…       Вихры его капилляров и вен, его артерий, почти невидимые узоры на коже: и все, все, все Денджи хотелось изувечить, разворотить, разжевать как следует. Он кусал его и кусал, кусал, кусал — пока Йошида не вмазал пятерней Денджи по лбу, отодвинув от себя раскрасневшееся нечто.       — Хватит.       У Денджи легонько завибрировали челюсти. Точечные оттиски его зубов на щеках и подбородке Йошиды поплыли розовыми разводами, на шее — закровили ближе к основанию. В тех местах нещадно жгло, ведь зубы-то у Денджи острые, как наточенные копья, однако Хирофуми не выглядел раздосадованным. Злым или в гневе.       Как-то наоборот.       Просунул большой палец пацану в рот, оттянув нижнюю губу, и усмехнулся, пробуя на остроту выпирающий клык. Нижние зубы у Денджи, с виду-то ровные, все были вкось, — и Йошида, черт возьми, этот самодовольный и всезнающий ублюдок Йошида, НИ РАЗУ своего не упустивший, он смачно и с НЕРЕАЛЬНЫМ удовлетворением потер клык у самой десны, несильно вонзив в нее ноготь.              Денджи взвыл.       Всхлипнув, взял в ладонь запястье Хирофуми и сомкнул губы вокруг пальцев, указательного и среднего. Между безымянным и мизинцем он втиснул свои пальцы, полуобхватив ладонь, и протащил язык вдоль шероховатой кожи — до самых костяшек. Он протягивал губы и зубы так, как мог бы сосать член, и, вцепившись в руку Йошиды, Денджи зажмурился: только подумал об этом — и с головки его, ткнувшей в живот, рухнула пара капель смазки.       Хирофуми рывком дернул руку и обхватил ею горло Денджи.       Ну наконец-то.       — Тебе не хватило?       Денджи блаженно улыбнулся; с члена у него текло, и слюни стекали по подбородку.       — Ты первый начал.       Горячие мокрые пальцы у ключиц, тяжеловесное дыхание на шее. Пульс Хирофуми вокруг пульса Денджи: опоясал его, все сдавливая, сдавливая. Денджи улыбнулся шире; пусть и ворчал, но ему нравилось, что Йошида был с ним груб.       Куда честнее, чем эй-тебе-помочь? его лживая морда.       — Семь тысяч сверху? — Йошида сжал ладонь так крепко — до белых костяшек, — что Денджи чуть не взвизгнул от восторга. — Считай, что чаевые.       Денджи скривился.       — Десять?       — Мм-м…       просто заткнись и трахай       с этой своей красивой рожей и запахом, от которого срывает башню       Денджи глазел на него, сгорая от желания быть укушенным в ответ.       Учащенное сердцебиение уплотнялось в пальцах ублюдка.              Мир вокруг был дерьмовым, и Хирофуми такой же; всегдашний тихоня, сам себе на уме и с виду не при делах, но будьте уверены: Йошида из тех, от кого в первую очередь следовало ждать беды. Когда он стоит, сложив руки на груди, или ошивается неподалеку; когда покупает вам десерт или когда садится на вашу спину — в прямом смысле.       Когда обращается к вам и когда оказывается с вами один на один в тесном пространстве. Когда сжимает вам глотку, сдавливает трахею, сдавливает пульс на шее — и кровь приливает к лицу, гудит в висках, саднит там, будто выдавливая внутренности наружу.              Денджи дернул головой, когда импульс, расширившийся в нем, стал невыносим. Картинка перед глазами пошла рябью.       Хирофуми ослабил хватку.       — Ты выглядишь счастливым, когда я делаю это.       Да, только глаза чуть не вылезли из орбит, а так все супер. Сказал бы Денджи.       Если бы изнутри глотку не полоснуло тонкой болью.       Он хрипнул, шмыгнув носом.       — Я заметил: ты кончаешь быстрее, когда я начинаю тебя душить, — не унимался Йошида. — И если сделаю вот так…       Он легко сдавил пальцы.       — …то ты вне себя. А если…       Пальцы вдавились крепче, в горле что-то щелкнуло; кадык пошел ходуном.       — … так, то… ты кончаешь почти сразу. Тебе нравится, когда тебя душат?       Денджи, обычно-то не следивший за словами, сейчас и вовсе не соображал:       — У тебя клевые руки. И лицо.       — Лицо?       — Да, лицо. — Денджи лизнул губу, лизнул слова, которые он подготовил: горьковаты. — Ты меня бесишь, но лицо у тебя что надо, а я люблю, когда… ну, красиво.       Кровь, отлив от макушки, постепенно восстанавливала миграцию по кругу; Денджи ощутил себя оболочкой из всего, что его наполняло, и он медленно ощупал зубы кончиком языка, пока Йошида, прижав руку к подбородку, над чем-то задумался.       Денджи сидел на его бедрах.       По-прежнему.       И тут Хирофуми такой:       — Аутоасфиксиофилия.       — Че?       — Когда ловишь оргазм от того, что кислород перестает поступать в мозг, — Йошида говорил, не отнимая руки от подбородка, — и это вызывает кайф. Блаженство.       — А, ну…       Избыток углекислоты в крови.       Наслаждение.       Эйфория.              И, кстати сказать, если бы Хирофуми не ослабил хват, Денджи бы уже кончил. Член у него нетерпеливо дернулся, а сам он поерзал, закусив губу.       Йошида взглянул на свою руку, сжал-разжал кулак.       — Если я схвачу тебя двумя руками, то смогу придушить, — непринужденно сказал он, не поднимая взгляд. — Мне нужно быть осторожнее.       Денджины яйца поджались, и он потерся ими о низ живота Йошиды.       Стартер, торчащий из его груди, щекотнул грудь Хирофуми.       Это — конечная фаза спуска; свободные от преданности и любви, от взаимной привязанности и взаимоотдачи, когда ты кому-то что-то должен, потому что кто-то должен тебе, они отдавались друг другу с такой же страстью, с какой отдавались те, кто всем этим дерьмом был обременен. Чего хотел от него Хирофуми и зачем он давал ему деньги, давал ему в рот, брал у него в рот сам и дрочил ему, пока Денджи его седлает, для последнего — загадка; как и собственная мотивация. Но, сидя перед ублюдком с широко расставленными ногами, а Йошида — открытый лоб, мокрые губы и пальцы, липкие от смазки — вдруг поднимал на пацана взгляд, у Денджи вмиг отмирали всякие сомнения.       Когда его мошонка оказывалась в теплом рту, и скользкий язык растягивал тонкие складки на коже, ее посасывая, у Денджи, поджавшего пальцы на ногах, и мысли не возникало допускать новые сомнения. И то же — когда он сам, придерживая член Хирофуми, обхватывал губами мясистый мешочек под основанием и балдел, как он пульсирует у него на языке.       И ствол — в скользкой руке.              Денджи, протянув ладонь назад, бережно ощупал его: вялый, но это поправимо.       Йошида, подведя к итогу свои мыслительные процессы, вдруг приободрился: придерживая Денджи за талию, притянул к себе и чмокнул округлый подбородок. Он посмотрел на него снизу вверх и, вытянись Денджи еще чуть-чуть, его соски оказались бы на уровне губ Хирофуми. А Денджи, победоносно на него глазея, накрыл бы ладонью чуть растрепавшуюся макушку.              Но Йошида — он только смотрел.       Опустив ладони на худые Денджины бедра.       — Хочу попробовать кое-что, — сказал он, — и я накормлю тебя, чем захочешь. И сделаю все, что захочешь, когда мы выберемся отсюда. Что думаешь?       Денджи, лениво ему надрачивая — и эрекция так же лениво распухала у него в кулаке, — лучисто улыбнулся:       — Отлично.       Он, еще в себя не пришедший после недавнего Почти-Что-Удушья, — а ведь трахея действительно щелкнула, будто бы ей хана — почти не слышал собственный голос. И не чувствовал, как полыхают щеки.       Не чувствовал себя чем-то отдельным — каким-нибудь одиноким ощущением в груди или в животе, или под коленом, или в левой пятке, — а их комплексом, их набором: сплошь грани стянутого в струну вожделения. И никого не должно было волновать, по каким причинам Денджи почти коснулся райских потолков.              Не спуская с него глаз, Хирофуми скрестил пальцы. Средний поверх указательного.       Осьминог.       Сказал.       А Денджи не услышал — пока из самой материи, из воздуха, из трещины на стенах не вылезли громадные упругие щупальца, перламутрово-розовые, как сырое мясо, и с желтоватыми присосками. Если вы не знали, то всего их, на всех конечностях, около двух тысяч, и расположены они в ряд от одного до трех.       Теперь вы узнали.       Пока Денджи распял огромный монстр: развел его локти, обвив их от запястий до подмышек, от шеи до промежности; вдоль и поперек. Жирная «рука» скрутилась вокруг бедра Денджи, подобравшись к паху, и тонким кончиком коснулась его напрягшегося члена; подумать только, что это отвратительное дерьмо держало его в тонусе, и Денджи был по-прежнему возбужден.       И напуган.              Адреналин, шпаривший через край и накачивающий его демоническое сердце, нетрудно было спутать с эйфорией, — а может, это она и была, и был страх в его расширившихся глазах, в заалевших локтях и во рту, к которому Йошида приблизился.       Прежде чем пацан его о чем-нибудь спросит.       Вдавил язык в его и, протискивая его к кромке остроконечных зубов, вальяжно провел им вдоль, нависнув над Денджи, запрокинув белобрысую голову. Его ремень, подумал Денджи, идеален, чтобы обернуть им шею и придушить до легкой потери сознания.       С чем справлялось сейчас одно из щупалец, свернувшееся вокруг горла.       И поцелуй Хирофуми: долгий и глубокий, выкачивающий кислород из легких и, мать его, слишком слюнявый. Денджи дернул руками, чтобы схватиться за Йошиду, но мягкотелая тварь держала его крепко. Она слабо притиралась по его предплечьям и ляжкам, по мышцам живота, спины, груди.       По шее.       По члену.       Холодные присоски слегка прилипли к уретре, подвигавшись вдоль влажной щели, а Денджи чуть не взорвался.              — Ч-черт, черт, черт…       Кровь лихорадочно стучала у него в голове; в висках, затылке.       — Несильно сдавил?       — Н-нет, все прекрасно, черт, б-блять… блять! — Словарный запас у Денджи скуден, но точен. — Й-Йошида, пожалуйста…       Впервые сказал пожалуйста: событие, достойное того, чтобы отметить его в календаре. Хирофуми протянул руку; Денджи не нужно было произносить вслух, не нужно было разговаривать, чтобы выразить намерения, ведь даже если он лжет, — что чаще — тело у него честное и отзывчивое. То, как он вилял бедрами, слегка их подбрасывая… тут было несложно догадаться.       Хирофуми обвел большим пальцем плотную головку, а присосавшееся к ней щупальце заскользило ниже, к яичкам.       Денджи заскулил.       От обоюдного соприкосновения, скольжения.       От разницы температур — холодного мяса и горячих пальцев — его бросило в пот.       — Й-Йошида, ты ублюдок…       Чем больше оскорблений — тем он сильнее стесняется. Защитная реакция, если хотите.       Усмехнувшись, Хирофуми придвинулся ближе и, накрыв ладонями дрогнувшие ягодицы, развел их в стороны; его член, прижавшись, взлетел по члену Денджи.       — Й-Йошида, сука!!!       Опустился — и снова.       Отлично. Вот она: щедрость жизни и пота, поблескивавшего на жарких ключицах. Отслеживая путь капель, стекающих к выемке между ними, Йошида вспомнил недавнее жарковато сегодня и Денджи, растирающего влагу между позвонков позади шеи. Едва он отнял руку, как Йошида заскользил взглядом туда, куда нырнула каверзная капля; под ворот рубашки.       да, правда       Наблюдая сверху вниз, можно многое увидеть.       Проникая в него пальцами и плавно сжимая его горло монстриными «руками», можно много нового о себе узнать. Денджи ненадолго умолк; только хрипел и поскуливал, воздев глаза к потолку.              По тому, как тряслись его бедра, как обильно он тек и как импульсивно сжимался изнутри, парень явно хотел кончить: но ему как будто чего-то не доставало, чтобы покорить вершину. Один шажок вперед, наверх.       Еще немного.       Кончиками пальцев он едва касался облачной перины — и тут же его пятки примагничивало к земле.       — Мм-мгх…       Помахивая задом, он терся членом о член Хирофуми, о его живот, пока вездесущее щупальце растирало смазку у него в промежности. Йошида раздвинул фаланги глубоко внутри, прижавшись щекой к мокрой шее Денджи, и прикрыл глаза, вдыхая ее обильный соломенный запах. Лизнул его кожу.       Кислая, мягкая. Плотная.       Безукоризненно уязвимая, когда оголена.       Пальцы оказались просунуты до костяшек. Ощупывали и гладили изнутри.       Осьминожьи «руки» цепко держали Денджи, осторожно к нему присасываясь: запястья, щиколотки, соски; всюду — неторопливое скольжение, легкая притирка, пальцы Денджи, сжатые в кулак.       — Поцелуй меня. — Резко хрипнул он; воздух из легких как будто выбили битой. — Ч-ч…черт, ублюдок, поцелуй меня!       Его горло, грудь и бедра сально блестели.       Щупальце жирело у него на шее и, сдавив Денджи до того, что тот зажмурился, отпустило. Склеенный слизью, он почти разрыдался.       Всполохи цвета плясали и резали изнаночную сторону век.       Йошида поцеловал пацана, выпутав из размякших конечностей, и уложил на лопатки.              Вмиг пространство над ним и под ним, и вокруг него распахнулось, раскладываясь, как картонная фигурка на книжном развороте: Денджи не понимал, кончил он или нет, и что он чувствует, где находится, что происходит, кто он и почему. Выскальзывая из потных ладоней на своей талии, он цеплялся за Йошиду, просовывая язык ему под корень, тянул его к нёбу, а ногами обхватывал холодные бедра, вжимая в них свои. Перевозбужденный, Денджи всегда начинает кусаться: впивается в язык, губы, шею, плечи.       Два дня подряд Денджи грыз плечи и запястья, бедра и бока Хирофуми под тканью пиджака или рубашки — или без всего.       Сейчас он, разомлевший и как на иголках, куснул Йошиду под челюстью: сцапал кожу, соскочившую по разнозубой пасти, и оттянул ее. Присосался.       Ну точно пиранья.              — Д-Денджи-кун…       Схватившись за пшеничные волосы, Хирофуми простонал; каждый день с ублюдком, который тащит за волосы Денджи, ебаный праздник. Денджи ухмыльнулся.       Он хотел Хирофуми и хотел с ним драться.       Брыкаться и отталкивать локтями, когда он лезет, и притягивать к себе, загораживая им солнечный свет.       Смотреть на него, в его охерительные бездонные глаза.       На то, как слиплись их мокрые тела.       На то, как чернеют их соединенные тени, вытянувшиеся наискось.       — Смотри на меня.       Это Денджи — да, тот Денджи, который только что краснел и извивался, — и это он, на секунду осмелевший, подал тихий голос:       — Смотри на меня, когда снова мне вставишь.       Это Денджи — обычно руки в карманах и значки йен в глазах, — и это он, сейчас как грозовая туча, ошалелый и счастливый, взволнованный и весь не в себе; триплекс чувств переносится проще, когда Йошида нависает над ним, но легче ему едва ли становится.       И все же.       — Смотри.              Если ад — это здесь, то его любили в этом аду; его, из мяса, ненависти и любви, этого мелкого дикаря, эту невыносимую блондинистую дрянь; вроде бы неплохой парень, но как знать. Без ориентиров, без ничего.       Деньги ему были нужны, чтобы кормить и воспитывать девчонку-демона. Йошида знал об этом, потому что знал о Денджи чуть больше, чем вы могли представить. Или намного больше.       Как знать.       — Ну же…       Денджин парашют раскрывался по-тихому: капитулируя, он закатил глаза. Хирофуми раздвинул хилые ноги и, поводя туда-сюда стволом между ягодиц, проник в него. Ниточка стартера, торчащая над солнечным сплетением Денджи, накренилась, хлопнув его где-то поверх диафрагмы, и пятно сомнения мигом расползлось где-то там, в районе сердца, — и так же мгновенно исчезло. Тяжесть впившихся в него пальцев и ногтей лязгнула в бедрах, а Денджи, приоткрыв рот, почти засомневался, что поступает правильно, позволяя собою пользоваться.       Он почти ощутил укус совести — такой же, какой прел на левом запястье Йошиды, — только он не был совестливым. Или праведным.       Правильным.       Из-за чего быстренько обо всем забыл, как только Хирофуми начал двигаться в его хорошо растянутой, но по-девственному узкой заднице. Набухший член у Хирофуми такой же плотный и упругий, как жилки вздувшихся вен на руках Денджи: ими он уперся в плечи Йошиды, сдавил пальцы у основания шеи. Где-то здесь, в треугольнике между ним и ключицами, нужно надавить, чтобы кайфануть от аутоасфикс… как это там?              Денджи стиснул пальцы позади, на спине — вспотевшей и подтянутой, — и крепкие мышцы вдавились ему в подушечки. Сам он туго обхватил Йошиду изнутри и протянул его глубже, теряясь, когда горячая смазка текуче бежала между ног книзу, к пояснице.       Хирофуми извилисто махнул ладонью, и шею Денджи накрыло чертово щупальце, придавив его к дивану; так крепко и бесцеремонно, что Денджи в экстазе закатил глаза. Он брызнул слюной, машинально ухватившись за склизкую «руку», и раскрыл рот шире, размашисто двинув бедрами.       — Ох, — Хирофуми склонился над ним, протянув пальцы под сырым коленом Денджи, — похоже, что тебе и правда нравится.       При легком удушении возбуждение возникает из-за психологического воздействия, контроля. Гипоксии. Отключаешь подачу кислорода — и готово; головокружение, кратковременная потеря сознания, нирвана. Черт возьми.       Денджи шмыгнул носом, из которого текло, и попытался усмехнуться.       Йошида вдавил пальцы ему в бедра и двигал своими, проникая глубже, глубже, глубже в размягченную розовую дырку.       Она слегка оттягивалась назад всякий раз, когда ублюдок отстранялся, вытаскивая ствол, а смазка между бедрами растягивалась.       — Ну надо же. — Йошида смахнул челку со влажного лба Денджи; щупальце ослабило хват, позволив придурку подышать, после чего снова навалилось на трахею. Трахея очень эластичная, и, если переусердствовать, подача воздуха прекратится.       А дальше — смерть.       Денджи всхлипнул, стараясь двигать тазом, и позвонки его сдирались о жесткую, шероховатую обивку. Вторую его ногу, закинутое на плечо Йошиды, поддерживало еще одно щупальце. За щиколотку.       Все они возникали из ниоткуда, словно бы из самого Хирофуми, и когда этот ублюдок…       — Открой рот, — шепнул он. — Попробую-ка вот это.       … когда этот ублюдок, этот загадочный говнюк, этот ебаный, мать его, мистер-всезнайка и о-тебе-помочь?; и вот когда он, сука, так близко, когда он еще ближе, когда Денджи, сам того не осознавая, отрывает лопатки от дивана и тянется к нему, раскрывая пасть, обнажая свои белые зубы, свои кривые нижние, свои клыки — навстречу его рту, из которого сначала высовывается язык, а потом…       — Шире.       … и он, ох боже, блять, БОЖЕ ГОСПОДИ, его это шикарное лицо, его капли пота на щеках, его влажные губы, и когда он убирает язык, а потом…       — Я же сказал: еще шире, Денджи-кун.       … а потом вдавливает, как пресс, свои теплые мягкие губы в Денджины, и за язык пацана хватает пара мелких-мелких щупалец: присоски на них микроскопические, но ощутимо цепляются за шершавую фактуру, и Денджи, бедняга Денджи, перевозбужденный и одурелый от страсти, обильно кончает себе и Хирофуми на живот, грудь и шею, облизывая скользкие осьминожьи ножки у себя во рту — и когда он целостно осознает все это, тогда да.       Тогда его сносит одним махом, и он проваливается под землю, в преисподнюю, в адские объятия Хирофуми, ведь даже дьявол бы расплакался, пожав руку такому мудаку. Денджи плакал по-настоящему: он беззвучно рыдал, покусывая тонкие извилистые присоски, гладкие и нежные, и посасывал их, и царапал спину Йошиды, ощущая, как вся его анатомия, ужавшаяся до одного-единственного ощущения на слизистой, разломалась, изничтожая Денджи атом за атомом.       В глазах у него двоилось.       Каждое движение вглубь молотило его в труху.       Йошида молотил его в труху.       Прибивал взглядом-ухмылкой и языком, соскочившим вдоль губ, когда он отстранился.       — А-ах, черт! — Денджи вспомнил, как напрягать связки, — у-уб…ублюдок!              Слизь на щупальцах и присосках. Липкость и холод, скольжение их по голой щиколотке: как будто сырое мясо смазали маслом и пустили по ноге Денджи. Его, разбомбленного, ну точно затопило хлынувшей со всех аквариумов водой: тесное коробочное пространство распахнулось, разложилось в несоизмеримые дали, проваливаясь в трясину, а его нутро — как вспаханное поле, и месиво чувств в нем перетасовалось, пока он, всхлипывая и порыкивая, глазел на Хирофуми исподлобья.       Шею его оставили в покое: с нее уже хватит. Поперек — несколько размытых, бледных следов.       Сперма поверх них перемешивалась с потом.       Снизу Денджи был растянут достаточно, чтобы мягкий монстров кончик проскользнул внутрь, прижавшись к Йошидовой пульсации, из-за чего Денджи, закатив глаза, громко взвыл. Не нужно было пробираться дальше, если знать, под каким углом и куда давить.       Как добить этого парня, чтобы искры из глаз посыпались.       Как хотеть его еще больше, когда сам сошел с ума.       — А-аах, ч-чер…              Хирофуми прикусил его подбородок, а Денджи, горячо дыхнув ему в лицо, кончил: ниже подвздошной кости у него пустыня, нечто. Он чувствовал свои скрученные кишки, желудок и сердце; кочующую кровь по венам, хлынувший к вискам и шее пульс, жар на ладонях и в подмышках, но все, что ниже — пустота.       Ширь такая, что он разрыдался еще сильнее.       Он ревел по-настоящему, усеянный вязкими белыми разводами, весь липкий и влажный.       — Вау.       Член и сраное щупальце: одновременно в его заднице, и как он должен был отреагировать? Денджи шептал Хирофуми, чтобы тот смотрел на него — и он не отрывал от Денджи взгляд, — но теперь, закрыв лицо руками и шумно всхлипывая, Денджи возненавидел убийцу своих нервных клеток (которые ничего не возьмет, вообще-то), но больше всего — себя, ведь он хотел еще.       Еще.       — Б-блять, больше… — Денджи сглотнул сопли и раздражение вперемешку с восторгом, — больше не делай так…       Я сказал еще.       Да.              Читать по губам или ловить правду между пальцев, раздвинутых на алых щеках — то, что у Хирофуми получилось лучше всего. В этом была странная логика, но между ними все было странно: по определению.       Вообще.       Ну то есть. Лежащий на спине Денджи, ревевший себе в ладони, поглаживающий его костяшки Йошида — и никаких неведомых тварей рядом.       И то, как пост-оргазменное пламя равномерно распределялось от живота по всему телу, накачивая его ощущением невесомости. И то, как Денджи сжирали, а он хотел ещеещееще.       И то, что их заперли в бесконечности. Где коридоры как ленты Мебиуса, а еще орущие придурки по соседству.       И Йошида над ним: сегодня, вчера, позавчера.       И то, что он шепнул ему, зажав в углу, из-за чего Денджи, — я же сказал, что только сегодня! — словно загипнотизированный, расправил плечи и потянулся за поцелуем.              это мы еще посмотрим              Странно.