Одноглазый камень

- Тебя пытали? - спрашиваю я. - Чё? А! Это провод загорелся, контакт замкнуло. На левом плече Косого кожу как наизнанку вывернули. - Пиздец, - говорю. - Чё? - Трусы у тебя трэшовые! - Охуенные труселя! - Косой расплывается в придурковатой улыбке. Глаза у него в разные стороны, лохматые серые брови живут своей жизнью, шрам от угла рта до уха, как в книге про человека, который смеётся. Я оттягиваю резинку и отпускаю. Раздается глухой щелчок о кожу, Косой говорит, что я – мудофел и чтобы не коптил мозг. - Я это… поговорить хотел… - Ну говори, – он падает рядом на кровать. - Короче… Пальцем я ковыряю ткань его семейников в черепашках с факелами. Только Косой может такие трусы напялить. Хотя он мои обычные и чёрные зовёт пидорскими, прибавляя, что по ним «всё сразу понятно». Косому быстро надоедает моё молчание, он вообще тишину не выносит. Музыка у него в гараже вечно орёт так, что оглохнешь. Пальцами ног он начинает царапать мои пятки. Ногти у этого мудилы длинные и острые – землю копать можно. Однажды я ему их постриг. Косой сказал, что теперь мы истинные пидоры, осталось яйца друг другу побрить. - Отвали, - я поджимаю ноги. Косой не отваливает, его прикалывает меня щекотать. Я заряжаю в него подушкой, он вдавливает меня в пропахший псиной матрас и орёт, что я заебал. Разговора опять не получается, потому что мы начинаем целоваться, а после трахаемся как не в себя. Этим каждый раз всё заканчивается. Я и Косой – те ещё долбоящеры, только он официальный, а я скрытый. Типа латентный долбоящер. Все в нашем городе знают, что Косой - отбитый: дерётся, растит траву в парнике и продаёт грибы. Такой у него бизнес. Только ни трава, ни грибы его нихрена не вставляют, и за это он уже огребал от макаровских и ильичевских. Но Косому хоть бы хны. Собрал зубы, вправил нос и давай приезжим грибы толкать. Тем не стрёмно – не найдут. Гараж Косой ненавидит. Его батя нажирается, а Косому приходится за ним всё подправлять, иначе денег не забашляют. И тогда батя опять запьёт, и так по кругу. Правда, с получки он тоже забухает, но попозже и не будет шататься по городу, орать и нарываться на ментов. Трезвым батя Косого нормальный мужик. Рассказывает про то, как держал хозяйство с кроликами, но их придушили ласки. Ласки – настоящие садисты, душат ради удовольствия, но никого не жрут. Всех пятьдесят кроликов батя Косого ободрал, шкуры продал, а мясо выкидывать пришлось, его даже собакам нельзя, могут бешенство подцепить. Косой не любит, когда его батя приседает мне на уши и по-шустрому уводит меня к себе в комнату, врёт: нам типа уроки учить. Батя говорит что-то вроде: «ученье свет» и шаркает к телеку. Он включает новости и отрубается за пять минут. Мы с Косым его даже не проверяем уже, запираемся и трахаемся сколько влезет, пока дела не подожмут или в сортир кому-то не приспичит. Но это мы в последнее время оборзели, раньше шифровались почём зря, а теперь мне главное до Косого незаметно добежать. Дома у Косого несёт псиной, тройным одеколоном и плесенью, хотя Джек – огромная дворняга - привязан во дворе, а тройным Косой протирает всё подряд, пытаясь забить запах плесени. У Косого есть чудны́е заморочки. Он и сам одна сплошная чудна́я заморочка. Мать Косого живёт в Москве, он зовёт её шмарой и больше ничего о ней не рассказывает. - У тебя туловище как у резиновой херни, - говорит Косой. - Пупса. Мы валяемся на его кровати. Он – на мне, я пялюсь в потолок: там люстра с разбитым плафоном, на ней болтается нитка с бумажным самолётиком, я его привязал, а Косой так и не снял. Из окна торчит грязный утеплитель, когда в щели поддувает, самолётик раскачивается, словно планирует. - Пошёл ты, - отвечаю. Говорить мне лень и вообще всё лень. - Правда, на тебе ни одного волоса, - он щипает меня за ногу. - Отъебись, - я пытаюсь из-под него вывернуться, но он здоровый и хрен отпустит. Мы немного боремся, но я больше трепыхаюсь, а он держит и ржёт. Выглядит Косой надо мной, как Джокер, я бы хотел быть Бэтменом, но больше похож на Ракету из «Стражей галактики». Мои родители тоже ставят на мне эксперименты: то в музыкалку отправят, то на шахматы, то на краеведческий кружок, я уж молчу про всякие рисования и каратэ. Но я нигде не прижился, настолько бесполезный. Родители расстраивались, но не отчаивались. Забирали с одного кружка, записывали на другой. «Везде нужно себя попробовать», - повторяла мама. «Методом проб и ошибок ты найдёшь себя», - присоединялась бабушка. А отец либо молчал, либо был на работе. Однажды я сказал Косому, что нашёл себя в трахе с ним. Он меня не понял, я объяснил, он сказал, что я – дебил. Можно было развить тему, сказать, что пойду в проституты или эскорт, но я не стал его бесить. - Бля, Косой! Я смотрю на часы в виде якоря, охуеваю и начинаю одеваться. Самое нудное действо – натянуть трусы, джинсы, футболку, свитер, один носок, второй всегда теряется. Я лезу под кровать, у Косого там лежит пыль и стопка порножурналов. Он пытается передёргивать на сисястых баб и не теряет надежды стать нормальным. «И чё? Стал?» - спрашиваю я время от времени. По его молчанию ясно, что нет. Как-то Косой показал мне разворот с тощей рыжей девицей и сказал, что она похожа на меня. Я спросил, представляет ли он меня, когда на неё дрочит, он ответил: "отъебись", но потом трахал так, что все сомнения отпали. Косой тоже одевается, ему надо в гараж, там его батя, возможно, ещё вменько и не успеет сильно накосячить. - Давай ты первый, - говорит Косой. Я не возражаю, и так уже опаздываю на английский. В предбаннике стоит спёртый запах кожи и валяется куча доисторической обуви, которую никто не носит. Я спрашивал у Косого, почему они её не выбросят, он говорит, что всем впадлу. Входная дверь обита чёрным растрескавшимся дерматином, я уже хватаюсь за ручку, когда Косой вдруг со всей дури прижимает меня к косяку и целует. - Сука ты, - говорю. Со стояком по городу разгуливать - такое себе. - Пиздуй, - он шлёпает меня по заднице и пихает в спину. Я выкатываюсь на улицу, озираюсь. Через дорогу – никого, у моста тоже, соседей за забором не видно. Я перебегаю на другую сторону и припускаю через бывшее татарское кладбище. *** По субботам у нас принято бухать. Ну как принято, так уж повелось. Если ты нормальный парень, сбиваешься в шайку себе подобных, скидываешься на пиво или чего покрепче и топаешь на брёвна или на парапеты, а можно и под мост. Там сидишь, обсуждаешь всякое и несмешно шутишь, иногда махаешься. Залив глаза, можно шуровать к общаге финколледжа, где живут чиксы. Чиксам нужно свистеть, орать, швырять в окна камнями, только аккуратно, чтобы не выбить стекло, иначе – кабзда. Чиксы хихикают и ломаются, но позже обычно выползают на улицу или, если на охранке кто-то адекватный, договариваются и проводят к себе. С чиксами разговор короткий, и всех всё устраивает. Иногда у кого-то из наших появляется девушка, как у моего кореша Дрына, и к чиксам он уже не ходит, а гуляет за руку у фонтана, или у дома детского творчества, или у культурного центра. Дрын хотел свести меня с подругой своей Любки, но я наврал, что времени нет из-за учёбы. У меня на всё теперь ответ один: «готовлюсь поступать», хотя на самом деле я хожу к Косому трахаться. Если бы мне кто сказал пару месяцев назад, что мы замутим, не поверил бы. Косой - непредсказуемый и агрессивный. Однажды он залез на водонапорную башню и оттуда поссал на мопед Кабана. А тот ему даже ничего не сказал. Мне Косой потом объяснил, что Кабан наколол его батю с деньгами, когда тот поменял на мопеде привод. Все стрёмные поступки Косого имеют подоплёку, но никто об этом не догадывается, а потому его боятся. Некоторые наши ровесники в субботу не бухают, но те – ушлёпки и маменькины сынки, это из парней. Девчонки же красят глаза синим, розовым и зелёным и идут на дискотеку. Ближе к концу, когда начинают пускать бесплатно, подваливаем и мы, но не всегда, а под настроение. В одну из суббот мы зависали у Жуков на чердаке. Жуков – три брата, два нормальных, один – поехавший. Поехавший тусит с Жирным и Козлом на карьере и скоро точно сядет, старший – Лёха - торгует шмотками, младший – Гарик - наш одноклассник, подрабатывает у брата в магазе и всегда на стиле. На чердаке мы накидались сивухи Жекиной бабки и включили телек. В мишуре и блёстках по сцене скакал Джаред Лето. Жук сказал, что он - пидор, Кабан заспорил, Жека с Коляном всрато заржали, Косой сидел в углу и источал опасность – так я тогда думал. Слово за слово, разговор переметнулся на пидоров. Жук сказал, что смотрел гейскую порнуху и там есть фу, но есть и норм. Кабан обозвал Жука гомосеком, тот ответил, что в жопу никому не даст. Все разорались, молчали только я и Косой. Но он вообще не особо разговорчивый, а я хотел что-нибудь сказать, потому что боялся спалиться, но не знал, что, и мозги у меня от бухла сделались толще и липче мармеладных медведей. Я прилёг на оттоманку и притворился, что задремал. Стояла ранняя весна, на улице шумел снегодождь, он стучал по крыше. На чердаке херачил электрообогреватель, мать Жука боялась, что он заболеет и заставила включить. Нам стало жарко, Кабан и Жека разделись до пояса, я только расстегнулся. «Сдохнем тут, пошли к общаге! Бухла возьмём в перике», - сказал Колян. Он вытер рукавом взмокший лоб и влез в куртку, остальные зашевелились. Я продолжал лежать, на чердаке было хорошо: можно кемарить под телек, и никто тебя не трогает. «Ру, вставай! – Жук потряс меня за плечо. – Ру!» «Да хуй с ним. Проспится, домой поебашит или выпиздишь его, как вернёшься» - сказал Жека. Ступеньки заскрипели, один за другим они полезли вниз. Лестница спускалась к сараю, за ним можно отодвинуть доску в заборе и выбраться к проезжей части, а от неё до общаги через старый рынок рукой подать. Как только они свалили, я сел, скинул ботинки и пощёлкал пультом. Ничего интересного не показывали, я оставил MTV и снова собирался лечь, но обнаружил, что не один. Под чердачным окном стоял облезлый садовый гном, опершись на него спиной спал Косой. Я хотел смыться по-тихому, начал обувать ботинок, но Косой открыл глаз и меня засёк. Я занервничал. Мы тусили в одной компании, но почти не общались. Я его боялся и боялся, что он просечёт про меня. В седьмом классе мы попиздились из-за какой-то херни, после девятого Косого перевели в класс для тупых. Там учились те, кто остался в школе на горе учителям. Косому я завидовал: к нему одному чиксы подкатывали сами и уговаривали пойти к ним, а он даже отказывался иногда. Мне такая роскошь не светила. Я – рыжий, костлявый и в веснушках, а когда мне как-то подфартило, у меня не вставал, хотя девчонка была вроде ничего. Я убежал в туалет и подрочил, представляя всех кому не лень. После этого у меня получилось, но было больно и блевотно. Больше я не хотел. Никогда. Косой сказал, чтобы я включил боевик или порнуху, я ответил, что нихрена нет. «Не пизди», - он ухватился за гнома, поднялся и тяжело плюхнулся рядом на оттоманку. Я молча передал ему пульт. Он пробежался по каналам, ничего не нашёл, открыл в телефоне ролики, где собакам вправляют позвонки, и начал мне их показывать. Я подумал, что тупее ничего не видел, но залип. Он сказал, что хотел бы научиться также, но у него руки кривые. От Косого несло перегаром и сигами, но и от меня, наверное, разило не меньше. Он спросил, почему я не пошёл в общагу, я ответил, что уснул. «Я тоже нихуя не выспался», - сказал Косой и зевнул. «Пойдём туда?» - предложил я, надеясь, что он откажется. Он отказался и включил видео про то, как из джинсов делают подушки и рассказал, что сделал лавку из стола, я рассмеялся и мне захотелось его поцеловать. Но пизды получать не хотелось. Целый час мы смотрели тупорылые видео и ржали, и я почти не притворялся и был собой. Глядя, как пингвины друг на друге катаются с ледяной горки, Косой сказал, что пингвины – педики. Они часто бывают, да, согласился я. И забыл, что нельзя говорить об этом доброжелательно. «Интересно, как они друг другу отсасывают», - Косой почесал бровь. Я отобрал его телефон и полез искать, но таких видео не нашлось, только какая-то лютая трешатина. Зато я наткнулся на ролик про сношающихся броненосцев. «Да ну нахуй, - сказал Косой. – Лучше ебаться, чем это». Я кивнул и решил, что он теперь свалит к чиксам, но он смотрел на меня. Я тоже смотрел на него, а по спине у меня текло, будто я стою под проливным дождём. Не помню, кто кого поцеловал. Косой говорит, что я, но вряд ли я бы так сделал, слишком сильно его боялся. Мы целовались и дрочили друг другу на чужом чердаке, и это было стрёмно, но одновременно кайфово и точно не больно, как тогда в общаге. Потом Косой вытер мою руку своей футболкой, свою тоже. Дождь перестал, у меня болела башка, но чувствовал я себя охуенно, как какой-то порноактёр. «Я в говно», - сказал Косой. Он откинулся на спину и закрыл глаза, веки у него подрагивали, как края плавающей в море медузы. «Я тоже», - сказал я и пошёл домой. Я всё понял, и так было лучше, но на душе сделалось дерьмово. Он – в говно, я – в говно, завтра никто ничего не вспомнит, да и вспоминать нечего. *** Целую неделю я доставал старые классные фотки и дрочил на Косого. Раньше этой чести удостаивался только мой прежний репетитор по алгебре, который уехал преподавать в московскую гимназию. Мне не нравилось воображать конкретных людей, я придумывал в голове собирательные образы: плечи Брэда Питта, ноги Райана Гослинга, торс Скалы и так далее. Можно сказать, я передёргивал на сборную вип-солянку. На переменах в школе Косого я не встречал, но он часто прогуливал из-за работы в гараже. В следующую субботу я очковал и хотел прикинуться больным. Но Дрын праздновал ДР, так что хер соскочишь. Мы пришли к пенсу жарить шашлык, правда шашлык был сардельками и сосисками, мясо дорогое и заморачиваться с ним муторно. Из пенса нас выпроводил охранник, объяснил, что нужно арендовать беседку за 500 рублей в час или идти нахуй. Колян с Жуком затеяли с охранником разборки, но Дрын их отговорил, и мы пошли к реке. Там было сыро и местами лежали сугробы, но нас это не остановило. Воткнули металлическую шнягу от стола, на неё шампура положили, снег разгребли, накидали более-менее сухих веток, вылили бутылку розжига, загорелось. Дрын включил мафон, ему родаки подарили - новый, белый и круглый типа бумбокса. Любка со своими подругами начали танцевать, как змеи - красиво и довольно по-блядски. Жека привёл троих чикс, на которых приличные девчонки зыркали злобно. Кабан надеялся на бабский файтинг в грязном снегу. Половину сосисок сожрали сырыми – нужна была закусь под бухло. Я заметил, что Косой пил меньше остальных. Ещё я заметил, что он вроде на меня смотрит. Но это трудно определить, так как правый глаз у него косит в сторону. Косой благодаря этому выглядит очень хитро и выделяется. Все быстро накачались, еды было мало, бухла много. Любка увела куда-то Дрына, исчезли её подруги и Колян. Чиксы равномерно распределились: Жеке, Кабану и Жуку. Я впервые не психовал, что в пролёте. Я пошёл отлить. Ходили мы либо к реке, либо дальше, в рощу, но всем туда переться было вломак. Играла песня про мечты, которые накроют меня своими крыльями. Я подумал, что надо забрать мафон, иначе Дрыну ввалят... В роще я расстегнулся и не смог. Постоял, шатаясь и мысленно уговаривая, потом же захочу в самый неподходящий момент. Победа! Я поливал рыжеватую кору, под ногами вязко пружинили оттаявшие иголки. - Нахуя ты постригся? Я обернулся, сзади стоял Косой, совсем не пьяный. Хотя, может, это просто я был в слюни. - Заебали длинные волосы, - ответил я. И ещё длинные волосы по-пидорски, мне не хотелось так выглядеть. Но этого я говорить не стал. Косой шагнул ко мне, меня затрясло. Подумалось, вдруг он убьёт меня, как свидетеля. Я сразу вспомнил фильм «Семь» и представил, как мою башку найдут в роще под сосной, где я только что поссал. Его кадык оказался на уровне моего носа, я зажмурился. Косой снял с меня бейсболку и обхватил ладонью голову. Я вообразил, что он сейчас надавит пальцами, и мой череп лопнет как арбуз или воздушный шар. - Два миллиметра от корня? – спросил он. Я открыл глаза и шмыгнул носом, подбирая сопли. - Шесть. - У меня нет такой насадки. - Отец новый тример заказал на озоне. Косой почесал бровь, убрал руку и водрузил бейсболку обратно, я выдохнул. До ушей долетали звуки типа туц-туц-туц, я такое не люблю вообще… - Пойдём отсюда. Косой зашагал к косогору, когда он оттаивал, под снегом открывалась каменистая насыпь, с неё мы в детстве сигали вниз головой, не боясь ни ссадин, ни сотрясения, это называлось игрой в головастиков. Я собирался спросить: куда и какого хрена? Но молча пошёл следом. На заднем дворе музыкалки возле мусорки стояла заброшенная таврия, в ней мы как-то накурились до усрачки, а потом Жека потерял сознание. Таврия принадлежала мужу директрисы школы, но тот отчалил в неизвестном направлении, а машина догнивала свой век. Почему её не продали, я до сих пор не знаю. Заднее сиденье было влажным и драным, из прорех выглядывали куски жёлтого поролона, спереди валялись пустые бутылки и мятые железные банки. Воняло там как в залитой водой пепельнице. - Блять, - сказал Косой. - Да похуй, - я забрался внутрь. Мне было всё равно, я хотел трахаться. Мы снова друг другу подрочили. После я спросил, есть ли у него гондоны. - Ты дебил, что ли? – удивился Косой. – Ебаться в этой помойке. Я пожал плечами, стыда я не испытывал. В общаге, по-моему, не сильно лучше. Я полапал Косого за ляжки, сунул руку под свитер. - Отъебись, ты бухой, - он разозлился, распахнул дверь, она просела. - А ты типа нет? – я разозлился в ответ. Чего он пристал тогда? Я думал, что единственный такой во всём городе. Вот, думал, уеду учиться, начнётся другая жизнь. А тут Косой… Он, конечно, поехавший, но и я недалеко ушёл. - Отъебись, - повторил он и свалил. Посыпал мелкий снег, снежинки окружали его удаляющуюся фигуру как мерцающий плащ. *** Я решил забить, но в воскресенье он припёрся на концерт в наш культурный центр, где работает моя мать. Я умирал от похмелья, но пообещал перетаскать стулья и переворачивать ноты приезжей пианистке. Мать устраивает мне периодически такую веселуху с перепоя. Подозреваю, что так родаки отыгрываются за то, как они ко мне лояльны. Мне и впрямь грех жаловаться. Подруга матери утверждает, что меня воспитывают по японской системе, но родители не знают, что это такое. Они просто мне доверяют, и довести их сложно. Я сидел на бархатной банкетке у рояля, а девушка, похожая на Джаббу Хатта, кивала мне, когда нужно перевернуть страницу. Я проучился в музыкалке два года, но плохо помню ноты. Думаю, мой мозг выжег эту ненужную информацию. С бодуна чёрные закорючки напоминали пиявок, меня мутило. Пианистка – Джабба была молодая, но как будто старая. Я боялся превратиться в такого молодого старика. Я старался не смотреть в зал, там собирается старичьё и какие-нибудь возвышенные зазнайки, а ещё отдыхающие, которых привозят группами из домов отдыха. Пианистка играла «Из края в край» Танеева. Танеев – ученик Чайковского. Чайковский был геем, и про Танеева так тоже думают. Я по крайней мере. Он не женился, растолстел и учил музыке молодёжь. Я случайно увидел Косого на заднем ряду, зал маленький и весь проглядывается. Я вспотел и разозлился. И вообще Косой на классическом концерте – это какая-то хуйня, как если бы Курт Кобейн записался на кружок кройки и шитья. - Чё пришёл? – спросил я. Объявили антракт, я отпивался холодной водой в фойе и подошёл к Косому, подавляя желание засадить ему стаканом в лобешник. - Хуёво? – он ухмыльнулся, полез во внутренний карман. Я оглянулся, матери не понравится, если услышит матершину, хоть и не от меня. При родителях ни я, ни мои друзья не ругаются. Но Косой мне не друг. - Держи, отпустит, - он протянул мне пакетик томатного «Доброго». Я молча забрал сок, продырявил трубочкой, высосал одним махом и чуть не сблевал. - Надо было глотками, - сказал Косой. - Ну спасибо, - я схватился за живот, но вроде отпустило. Вокруг нас сновали люди, бурлили, как водоворот, мы с Косым здесь были не в кассу. Я ещё ладно: светлую рубашку мать выгладила, туфли начистил, а он так и пришёл в облепленных грязью ботинках и пилоте на меху. - Руслик, пора, - мать задела меня шёлковым развевающимся рукавом, приветливо кивнула Косому. Она привечала всех моих друзей, запрещала отцу вмешиваться в мои отношения, твердила, что это «жизненный опыт». Говорю же, мне охуенно повезло с родаками. Косой ощерился, типа улыбнулся. Я подумал, что его глаз выскочит и повиснет на тонкой верёвочке. Мне захотелось рассказать матери, как вчера он кончил мне в ладонь, а я - ему. Кончать в чужую руку по ощущениям совсем не то, что в свою. - Пойдёшь, когда закончится? – спросил Косой. Я хотел спросить, куда, но просто кивнул. После концерта мы пришли к нему. Косой живёт в старом деревянном доме на окраине города. С задней стороны дома - тёмный глубокий овраг, спереди - бывшее татарское кладбище, вокруг - соседи-долгожители. У Косого было бедно и уныло, но чисто. Батя его работал в гараже. Он предложил мне ещё сока, я отказался, боясь обдристаться и желая поскорее с этим покончить. Он спросил, было ли у меня, я рассказал про общагу, промолчав про больно. - А с мужиками? - уточнил Косой. Я мотнул головой. Он привёл меня в комнату, на стене висел плакат с Цоем, на кровати спал Джек. Отец пустил его по пьяни в дом. Пёс зарычал, мы его выгнали на улицу. - Вчера вправил ему позвонки, - похвастался Косой. – Бегает теперь как гепард. Я ухмыльнулся, обстановка немного разрядилась. Я вспомнил, что не узнал у Косого, трахался ли он с парнями, но это казалось глупостью. Как полный дебил, я спросил, что мне делать, он пожал плечами и достал из тумбочки гондоны. Мне полегчало, я боялся заразиться неведомой хернёй, а особенно СПИДом. Когда он стал меня раздевать, мне сделалось не по себе, руки у Косого дрожали, как у конченого алкаша, но я решил, это от того, что он так сильно меня хочет. Мне хотелось так думать. - У тебя смешной член, - сказал он, когда всё закончилось. - Как ракушка. Я расхохотался и не обиделся. Мне было спокойно, Косой совал пальцы ног между моими пальцами. Я сказал, что он будто ебёт мои ноги, он заржал и сказал, что охота похавать. Мы умяли по пачке сухого Ролтона, Косой всыпал себе в рот приправу и полез целоваться. Рот его стал остро-солёным, и я чуть не откусил ему губу. А после он мне отсосал. Мне это понравилось даже больше, чем секс, хотя и секс с ним я очень быстро полюбил. *** Мы встречались почти каждый день, с Косым было весело и безбашенно. Как-то я увидел на глазах Цоя жёлтые стикеры. За день до того мы рассуждали о музыке. Косой сказал, что ему похуй что слушать, лишь бы не попсу. Из «Кино» он включал постоянно только две песни «Муравейник» и «Белые дни» и мог слушать их по кругу. Я тупо пошутил, что Цой наблюдает, как мы трахаемся, Косого накрыло. Он начал соскребать плакат со стены, что было непросто, он приклеил его на "Момент". Я еле его отговорил, но он потом видно вспомнил. Мы ходили по лесу искать глючные грибы, от которых не глючит. Косой научил меня есть молодые иголки на маленьких ёлках, горько-кислые, но мягкие. Под деревьями росло много цветной крапивы, розовой, белой и жёлтой, и каких-то синих лёгких цветочков, похожих на дымку. Я вспомнил, как бабушка жарила побеги молодого папоротника, Косой сказал: когда потеплеет, мы разведём костёр и будем готовить папоротник в специальном котелке, у него такой есть. - Нахуй грибы, - сказал я. – Продавай подножный корм! Придумаем слоган, заведём страницу в ВК. - Чего? – не понял Косой. – Какой слоган? - Без разницы, - сказал я. – Главное, вставить ЭКО и написать, что не содержит ГМО, пальмового масла и парабенов. - Шаришь, - хмыкнул Косой. Так и не найдя ни одного гриба, мы целовались на мшистом пне, а потом кожа зудела от муравьев, которые наверняка заползли нам во все щели. Вдобавок меня искусали комары. Косой вдавливал ноготь большого пальца в красные волдыри и делал кресты, «чтобы не чесалось». Я больше не бухал. Косой показал, как изображать, что бухаю, а на самом деле не пить. Он так и делал. - Почему? Тебя же боятся все, - спросил я. Он пожал плечами. Как и я, он уважал правила, какие бы отмороженные они ни были в нашем городе. Мне никогда не нравились пиво и водка, любил я только сладкие тёлочьи коктейли, от которых сжимался желудок и болела башка. Косой презирал алкашку из-за бати, говорил, что рано или поздно сопьётся и оттягивает срок. Обнаружилось, что Косой немало знает. В гараже он рассказывал мне про карбюратор и ремень ГРМ, в лесу – как найти дорогу по ветру, на реке – какая снасть годится для какой рыбы. Я ничего не понимал, но мне нравилось его слушать. Мы смотрели тупые видосы, ржали, прятались ото всех, целовались и трахались везде, где могли. Однажды Косой устроил короткое замыкание с вывеской игрушечного. Его ударило током, но несильно. Он залез на крышу, меня усадил на скамейку напротив. Надпись «Храбрый слоник» замигала и начала разбрасывать искры как салют, только снопы сыпали вниз, и разило палёной проводкой. - Ты зачем? – я положил голову ему на плечо, когда он прибежал и сел рядом. Было за полночь, нас окутывали темнота и тишина, трещали и хлопали сиреневые огни. - Фейерверк проебали, - ответил Косой. Мы действительно пропустили фейерверк на 9 мая. Заперлись в гараже и залезли в полуразобранную нексию. Но я ни о чём не жалел, а у Косого всё было схвачено. Так же пролетели и выпускные. Получив аттестаты, мы с Косым для вида покрутились в кафе «Парус», где праздновали оба наших класса и свалили по очереди. Я бежал через пустырь и удивлялся, какие на выпускном все другие - важные и ненастоящие. Или, наоборот, настоящие, а я просто никого не знаю. Я прожил в нашем городе всю жизнь и учился всё время в одном классе, но лучшего друга, кому я мог бы открыться, у меня почему-то не было. Мы с Косым встретились на окраине старого рынка и принялись целоваться, как будто сто лет не виделись. Меня заводил элемент театральности, а Косой мне подыгрывал. *** Косого забирали в ментовку. Кто-то настучал на его теплицу, хотя всем ясно, что трава там – пустышка и только по виду напоминает каннабис. Косой рассказал, что отросток ему подарил один московский студент, которому они с батей чинили рено. Этот студент барыжил и накуривал Косого. Я заревновал, но спросить, было ли у них, постеснялся. Вместо этого я спросил, зачем ему заросли, если толку в них нет, он сказал, что жаль вырывать, пусть себе растёт как растёт. Я испугался за него и психовал, но делал вид, что мне похуй. Мы сидели на брёвнах у старого рынка, Жук с Коляном, Жекой и Кабаном спорили, посадят Косого или нет. Дрын гулял с Любкой. Мне было хреново. Накануне мы с Косым бросали в реку плоские камни. Такие валялись только с одного края берега, где желтел песок и зависали часами рыбаки с палатками. Косой пускал по воде плюхи, у меня не выходило, сколько он меня ни учил. Он показал мне один большой овальный голыш и ухмыльнулся. - На тебя похож, - он вложил мне его в ладонь. Камень был тёплый и гладкий. - На меня? Косой часто придумывал какую-то чепуху. Он кивнул, но ничего не объяснил. Он никогда ничего не объяснял. Этот тупой камень я носил в кармане на удачу. Однажды он вывалился, когда Косой снимал с меня джинсы. После того, как мы потрахались, Косой нарисовал на нём чёрным маркером глаза и рот. - Теперь вылитый ты, - сказал он. Я ответил, что он кретин, а камень забрал и снова носил везде с собой. Из ментовки Косого отпустили только вечером. Я подкараулил его у забора, он сказал, что всё нормально, и чтобы я шёл домой. - У тебя же завтра экзамен? - спросил он, будто беспокойно. - Днём, - отмахнулся я. – И я давно всё отправил, а собеседование – хрень. Он поозирался и обнял меня. Только тогда я понял, что трясусь, как какая-то ветошь или тряпка. Мне стало противно, что мы вечно врём и прячемся, и это вроде как нормально, а не прятаться – ненормально. Следующим вечером мы валялись в его кровати, и Косой говорил, что, если бы его закрыли, он на зоне научился бы шить и вязать. Я разозлился, обозвал его мудаком, оделся и ушёл. Меня бесило, что он реально уверен, что сопьётся и останется в нашем городе навсегда. Его убеждённость отбивала у меня желание поговорить о том, о чём я давно собирался. А времени оставалось всё меньше. Ещё бесило, что он телефоном пользуется через жопу, забывает его везде, не отвечает на сообщения и звонки. Мне хотелось, чтобы у нас завязалась прикольная переписка только для двоих, но он писал «ок», или «ага», или ничего не писал. Траву из парника мы всю срезали на всякий случай. Косой её высушил, и мы развели прощально-погребальный костёр на пустыре, надышались и ошалели. Мы прыгали, орали, свистели и толкались, как полоумные. Косой предложил искупаться, но река обмелела, и говорили, что в неё спускают канализацию. Поэтому я уговорил его идти смотреть звездопад. Мы сидели на бывшем татарском кладбище, и небо казалось огромным и глубоким. Косой придумывал дебильные названия звёзд: карлик-нос, глаз змеи, анус осла. Это было по-идиотски, но я ржал. Я вспомнил, как мелким начертил в атласе новое созвездие и назвал его "котёнок", а после переименовал в "серый хвост". Но на небе я не мог его также нарисовать, поэтому поводил пальцем наугад. Косой тоже поводил и сказал, что это улитка. Я ответил, что улитки мерзкие. В тот год в огородах развелось много гигантских виноградных улиток, их травили, но они не дохли и объедали кусты. Бабки сплетничали, что улиток специально завезли откуда-то и они типа биологического оружия. Косой переплёл наши указательные пальцы и начертил какую-то хуёмболу по звёздам и небу. - Что за хрень? - спросил я. Позвоночник покалывали мурашки, хотелось целоваться и никуда не уходить. - Так просто, - сказал Косой. Дома я попытался воспроизвести хуёмболу в блокноте. Возможно, это было сердце, но с таким же успехом это мог быть спасательный круг. *** Колян поступил в МАИ, Жук – в правовую академию, Жека - в местную шарагу, Кабан повторил за Дрыном и пошёл в наш финколледж. Я тоже поступил, но существовал один хреновый аспект. Когда меня спрашивали, собираюсь ли я снимать квартиру, или заселюсь в общагу, или буду ездить, я отмазывался и отвечал, что не знаю. Но город у нас маленький, и наши родители общались между собой, хоть и не близко. - Ру, а ты чё не сказал, что в Питер валишь?! – заорал мне как-то Кабан. Мы сидели за вечным огнём с пивом. Дрын отжимался от земли на спор, Жук поставил на него ногу, Колян с Любкой и двумя Чиксами вели счёт, Жека повторял: "щас наебнёшься". Подвалили Хрящ и Труба, они снимали на телефон. Косой трогал шов на подбородке, он слетел с велика, когда съехал по корням с горы в лесу. У нас наступила чреда споров. Когда-то были периоды шалашей, тарзанок, армрестлинга и плевков в длину. Я смотрел то на часы, то на Косого и прикидывал, через сколько уже можно свалить. Он обычно уходил первым, я – вторым, но все уже бывали пьяные, весёлые, обрастали чиксами и друзьями и не замечали наших манёвров. - В Питер?! – Дрын повернул ко мне красное лицо. Пот у него висел даже на бровях и ресницах. Дрын не особенно спортивный, просто выпендривается. - В Питере прикольно, - сказала Любка. - Да ну! Дожди и переулки тёмные, - Жук сплюнул и прикурил. - Зимой пиздец там холодно, - встрял Колян. - А чё ты туда? – удивился Дрын, поднимаясь и вытирая ладони о штаны. - Переезжают! – опередил меня Кабан. - Моя мать с тёть-Верой щас говорила, и квартиру уже на ЦИАНе выставили, а этот молчит! - Я, может, не поеду, - огрызнулся я, глядя себе под ноги. - Не поедешь, ага! Так тебе предки и разрешат! – загоготал Кабан. Я бы ему втащил, и пусть бы меня потом по частям собирали, но нужно было срочно поговорить с Косым. Когда я думал, что уеду в Питер, наши с ним встречи почему-то переставали казаться тупыми поебушками. И в Питер я не хотел. Я хотел на журфак МГУ. Я поступил в РГГУ, но уже выяснил, как перевестись после первого курса. От Москвы до нашего города два часа на элке, а от Питера не поездишь часто, и Косой вряд ли приедет ко мне. Мы трахались с ним около пяти месяцев, и мне не хотелось это заканчивать. Все разговоры свернули к Питеру, который я уже реально ненавидел. Я ездил туда дважды: в пятом классе с матерью и в девятом - с классом. С матерью мы ходили в Эрмитаж, музей-квартиру Пушкина и Мариинский театр на «Севильского цирюльника». С классом тоже чесали по музеям, но я ничего не запомнил, кроме того, что в первый вечер мы собрались в чьём-то номере, набухались и спустились в бар на первый этаж гостиницы, а там я сосался с Орловой, и она поставила мне засос на шее, которым можно было погордиться, но я его прятал под водолазкой. - Я не хочу в Питер, - сказал я Косому. Все ушли на дискотеку, и мы отправились в гараж. Я боялся, что Косой не пойдёт со мной, хотя мы друг другу ничего не обещали, но всё же. В гараже мы забрались в шевроле. У неё не было морды, но сзади всё стояло на своих местах. Батя Косого жёстко бухал в последний месяц, к нему домой мы не ходили. - Я поеду в Москву, - сказал я, когда он не ответил. Он достал сигарету, начал крошить табак на бетонный пол, высунув руку в окно. На меня Косой не смотрел. Он был похож на героя вестерна, усталого, потрёпанного ковбоя. Мне вспомнилась «Горбатая гора», я хмыкнул. - У тебя веснушки как вспышки, - сказал Косой. Шрам от губы до уха напоминал рыбью сомкнутую пасть. Мне захотелось врезать ему и зареветь, как в детстве, когда я упал с тарзанки и расхерачил полноги. - Едем вместе, - наконец выговорил я. Я приготовился к его возражениям. Я даже список написал, потом порвал и написал новый. Я спорил с воображаемым Косым по ночам и даже прочитал несколько статей о том, как убедить собеседника в своей правоте. Я всё продумал. После ЕГЭ я начал подрабатывать в материном культурном центре, все деньги отложу, найду нам комнату подешевле, скажу, что мы – братья или друзья-студенты, ещё я найду какую-нибудь халтуру и себе и Косому, я уже наделал закладок на хэд хантере. - В Москве в автосервисах раз в пять больше платят! – распинался я. – Хлебозавод рядом не стоял. Помимо гаража Косой с начала лета устроился на хлебозавод. Со смены он таскал для меня слойки с сыром. Сначала он приносил и с повидлом, но я не люблю варенье, и он это быстро просёк. От слоек я боялся потолстеть, а потому начал бегать по утрам, хоть и терпеть этого не мог. Как-то я побежал мимо гаража, Косой там оказался один, и мы потрахались под саундтрек из Брата-2, такой спорт мне по душе гораздо больше. Но это случилось только раз, в другие дни он был либо с батей, либо на хлебозаводе, либо сильно занят с какой-нибудь машиной. - Мы сможем всё время быть вместе… - я вдруг понял, что говорю, не затыкаясь, минут двадцать, а Косой молчит. Ещё я понял, что это я хочу с ним жить, а не он со мной и что я-то к нему привязался, а он ко мне - нет, и что я его, может, даже и люблю, но не он меня… Я дёрнул ручку на двери и чуть не оторвал. Хотелось выскочить из машины и сбежать нахер из гаража и от Косого, и из этого города, и ото всего и всех. Косой схватил меня за ветровку, я попытался из нее высвободиться, оставить как кожу от ящерицы или змеи, но он сгрёб меня в охапку и придавил к себе. - Пусти, Косой, щас въебу, - я барахтался в его руках, он не пускал. Я устал, но не собирался проигрывать. Я куснул его в щеку, он повалил меня на сиденье, лёг сверху и держал, пока я не успокоился. - Ты как Джокер, - сказал я. – Настоящий ёбарь-террорист. Мы заржали, он отпустил мои руки, потрогал отросшую чёлку. У него явно был фетиш на мои волосы, хотя, наверное, он этого не понимал. - Я не хочу от тебя уезжать, - сказал я, когда мы трахались. Косой был во мне, а я использовал запрещённый приём. Я надеялся, что он поплывёт и на всё согласится. Я очень постарался быть лучше, чем обычно, но неизвестно, заметил ли Косой. - Пожалуйста, поехали со мной, - попросил я. Это было уже за гранью, потому что мы оба почти кончали, но я гнул своё. Моё упрямство всегда выходило мне боком. Косой что-то ответил, но точно не сказал «нет», и я вгрызся в эту фразу зубами, хоть дословно её и не запомнил. И она же и омрачила конец того сумасшедшего лета. *** Я превратился в зацикленного параноика и говорил только о нашем отъезде. Мы с Косым даже трахаться стали меньше. Но он и уставал сильно, брал двойные смены, а деньги отдавал мне. Я отказывался, он твердил, что это на жильё и остальное, и в Москве дорогая жизнь. Родители ходили хмурые и озабоченные. В нашей квартире почти не осталось вещей, но меня это не заботило. Я ошивался в культурном центре: что-то таскал, составлял таблицы мероприятий, общался с материными знакомыми музыкантами и детскими театрами, подбивая их на выступления. Родители радовались, что я не скандалю по поводу переезда. Мать уговаривала поступать в Питере на какие-то курсы, советовала подумать на счёт вуза на новом месте после первой сессии. Я на всё кивал, мне было насрать. По-моему, родители создавали слишком много суеты. Контракт у отца на три года, продлит ли он его, неизвестно. Квартиру мы сдаём, и вполне вероятно, что мать с отцом сюда вернутся. Я мог бы лицом к лицу сообщить о своём нежелании ехать, но испугался открытого конфликта. Мне всегда было проще соврать, чем доказывать свою правоту. По той же причине я долго не решался на разговор с Косым. Я знал, что не прав, меня это раздражало, как и своя неуверенность, что в Москве в одиночку я справлюсь. Я собирался поставить мать с отцом перед фактом, сказать, что нашёл квартиру и буду жить в Москве. У меня понимающие родители, поэтому никакой драмы я в этом не видел. Я размышлял, смогу ли рассказать про Косого, и не знал. Я жил как в каком-то сериале с одной сюжетной линией, главными героями которого были я и Косой. Денег я заработал немного, но нашёл жильё на Молодёжке. Район хороший и недешёвый, но квартира – клоповник, почти без мебели. Я ездил её смотреть, Косой работал. Я звонил ему, он не подходил. В результате, я договорился с хозяином, сказал, что снимать хотим с двоюродным братом и что он учится на инженера. Хозяин попросил предоплату, я пообещал привезти на следующей неделе. Вечером я поругался с Косым. Он сидел с пивом на парапетах, мы почти перестали шифроваться и часто ходили вместе. Все наши были слишком заняты: кто работал, кто собирал шмотки в общагу, кто искал жильё. Меня периодически подмывало засосать Косого у всех на виду. Чтобы как в кино про девчонок-лесбиянок, которые вышли за руку из туалета, на нас все смотрели и поражались нашей смелости. Только нас бы, наверное, отпиздили. Меня бесило, что Косой безынициативный и всё чаще бухает. Он пил немного, по паре пива, но как будто мне назло, типа показывал: он как его батя, чтобы я от него отъебался. - Ты позвонил по той объяве? – допытывался я. Он неопределённо кивнул. Было ясно, что он никуда не звонил. На нас падали листья и крапал дождь. - Пошли в гараж, - Косой встал. Лицо его было серым и печальным, как у покойника. Я выхватил у него пиво, швырнул мимо урны и заорал, что он мудак и сдохнет в этом городе. Город просто удушит его, как ласка кролика. Я вёл себя, как псих и всё время, пока орал, думал, что Косой меня пошлёт и что мимо могут пройти знакомые и заподозрить про нас. Косой выслушал меня и сказал, что ему надо закончить с пассатом. В этом фольце нам накануне было очень клёво, почти как раньше – беззаботно, смешно и немного стрёмно. Мы заляпали сиденье и потолок, и Косой оттирал их ванишем для ковров, а я ему мешал. Я не пошёл с ним, вернулся в свою полупустую комнату с обрывками постеров на обоях, лёг на кровать и не знал, что делать. И не знал, чего я хочу. Но точно знал, что не хочу в Питер. Возможно, это был мой подростковый бунт. И ещё я считал, что на журфаке круто и там я тоже стану крутым, буду ходить в модных шмотках, найду новых друзей. Косой в этих мечтах маячил где-то на фоне, как моя подстраховка от провала. Родители уезжали на десять дней раньше, я должен был утрясти всё в универе, передать ключи риэлтору и прилететь к ним. Мы с Косым потрахались на моей кровати, и в большой комнате перед зеркалом, и на поломанном письменном столе. - Напоследок, - сказал я. Он оставался у меня, хотя мы и шифровались от соседей. Мы смотрели "Сынов Анархии" и Футураму, жарили котлеты, купленные в перике по акции, они прилипали к сковородке, приходилось отковыривать их ножом, пили пиво и томатный сок. Я старался экономить, хотя Косой на какой-то тачке прилично заработал. Он опять всё всучил мне, сказав, что растеряет, или батя отнимет и спустит на бухло. Он съездил со мной в Москву передать предоплату, но с хозяином знакомиться не пошёл, стоял на остановке и курил. Когда я вернулся, он сказал, что район чёткий, я обрадовался, что он оживел. В институт я сгонял один, там всё прошло нормально, занятия начинались в конце сентября. Я не стал особо осматриваться, планируя перевестись на журфак сразу, как получится. Мы ходили прощаться с городом, гуляли по искусственным холмам, которые наши предки соорудили для защиты от врагов. Раньше в чаше из холмов стоял кремль, с его каменных стен пускали стрелы и лили горячую смолу, но до нас ни одна древняя постройка не дожила. Всё это я узнал на краеведческом кружке. - Жаль, у них не было бластеров и пушек с автонаведением, - сказал Косой. От моего рассказа он почему-то расстроился. Я любил, когда он такой: задумчивый и не притворяется, что ему всё похуй. Мне хотелось сидеть на пригорке и целоваться с Косым в лучах заходящего солнца, но было сыро, ветрено и облачно, осень всегда кидает подставы. Интернет в нашей квартире не работал, мы смотрели в телефоне видео про рыбалку и кричащих опоссумов. Еда закончилась, мы заварили несквик – по восемь ложек на чашку. Косой сказал, что у нас слипнется, но всё выдул. Вокруг рта у него появился коричневый ободок, я слизал его языком. Я почти уснул, когда Косой собрался уходить. - Останься, - сонно попросил я. С ним было жарко и уютно. Моя грудь прилипла к его, и когда мы разъединились, кожа влажно чавкнула. Волосы у меня отросли, и Косой постоянно их мацал, и пропускал сквозь пальцы, и перебирал по-всякому. Это умиротворяло. Я решил, что зря дёргался. Жить в Москве будет круто, мы сможем засыпать и просыпаться вместе, много трахаться и не стрематься соседей. Неделю без родителей мы старались не частить и всегда соблюдали предосторожности, когда Косой уходил и приходил. Я даже приготовил легенду, что он будет чинить замок, но она не пригодилась. - Мне Джека покормить надо, и в гараж рано, - сказал Косой. Он оделся, я следил за ним одним глазом, а вторым спал, как будто я - картофельная голова из "Истории игрушек", и мой глаз лежит в другом месте. Я хотел посмеяться над этим с Косым, но язык не ворочался. - Захлопни дверь, - промычал я. Он потеребил мне чёлку, во сне я перехватил его руку, уронил на себя и уговорил остаться. Но ничего из этого я в реальности не сделал, ведь спал и знал, что завтра мы снова встретимся, а через три дня уедем. *** Утром мне позвонила мама, напомнила поздравить бабушку с Днём рождения, сказала, что соскучилась и ждёт. Ещё сказала, чтобы я надевал шапку, так как на улице похолодало. Это она говорила мне с детства. Я на всё ответил «ок» и опять вырубился. Мне приснились каменные стены, но лилась с них не смола, а кровь. Потом появился Косой и сказал, что это томатный сок, и я проснулся. Я сварил три яйца, съел с хлебом, запил растворимым кофе, но не наелся. Я сидел за столом, залипал в телефон и настраивался на дела. Нужно было проверить ящики и полки, отдать диван знакомым отца, выставить на авито старый монитор от компа... Я сдал билет на самолёт до Питера, решив поехать, как только всё уладится. Я ждал Косого к семи, но он не пришёл. За день я замудохался: мать попросила разобраться с долгом за коммуналку, я ходил в водоканал и теплосеть, торчал в очередях. Я ненавидел взрослые заботы и чувствовал себя постаревшим лет на пятьдесят. Вместе с диваном я отдал и свою тумбочку, из неё что-то выпало и ударилось о плитку в коридоре. Я подобрал плоский камень: один глаз на нём стёрся, но второй и улыбка остались. Камень стал похож на коварного пирата, я решил рассказать Косому. Я набрал ему, телефон не отвечал. Я сбросил сообщение, пощёлкал телеком и лёг спать. Перед сном я опять позвонил Косому, он не взял. Я подумал, что он забыл телефон в гараже, накануне он тоже приходил без него «Мудофел», - отправил я и уснул. *** Косой не пришёл и на следующий день. Я звонил, писал и злился. Днём я забежал в гараж, его батя ругался с каким-то мужиком, меня они не заметили, я ушёл. Я дорабатывал последний день в культурном центре, мне не давало покоя, что Косой за эти месяцы денег выручил гораздо больше меня, я звал его с собой не для того, чтобы он меня содержал. Я нашёл копеечную подработку в арт-пространстве неподалеку от универа. Косой так никуда и не устроился, но я не сомневался, что мы разберёмся, Москва - город возможностей. Во дворе я встретил Дрына с Жекой, мы перетёрли за жизнь. Они рассказали, что Жуку сняли крутую хату «почти в центре» Москвы, но где точно они не знали. Я раскололся, что не еду в Питер и нашёл квартиру. Про Косого я не сказал ни слова. - Приедем к тебе тусить, - сказал Жека, я не возражал. К тому времени я надеялся разрулить все проблемы. Я опять говорил по телефону, что-то передавал, отправлял, ждал сантехника, который объявился в последний момент, хотя матери обещал прийти ещё неделю назад. Часы показывали полдесятого, от Косого не было ни слуху ни духу. Я снова пошёл в гараж, но наткнулся на замок. Я побродил у хлебозавода, спросил на охранке про Косого, меня послали. Охранник то ли не знал его фамилию, то ли включил быдло. Дверь не открывали, я стучался во все окна, барабанил в стены, Джек лаял как бешеный, я чуть не оглох. Свет не горел нигде. В щель между синтетическими занавесками в комнате Косого видно было, как покачивается самолётик на нитке. Я погладил Джека, он успокоился. Начался дождь. Я сел рядом с псом на утрамбованную лапами грязь, обхватил колени руками и заплакал. И чувствовал себя, будто мой кремль разрушен, а меня предали и обманули. *** Когда на следующий день батя Косого сказал, что он по собственной воле ушёл в армию, я даже не удивился. - Как же его взяли? С косоглазием… - спросил я. За ночь я трансформировался в матрёшку, из которой вытащили остальных матрёшек, и теперь она абсолютно пуста. Я не ощущал ничего, кроме досады, что так унижался: умолял его, планы строил. А он соглашался на отъебись, трахал меня, а когда я ему надоел, свинтил. Во всём этом была одна нестыковка – деньги, которые он упрямо и регулярно мне отдавал. И теперь я не знал, как с ними поступить. - А хуй его знает, - батя Косого покачнулся, шея его покраснела, глаза налились кровью, он ухватился за косяк. От него несло перегаром, потом, псиной и плесенью – всем тем, что Косой заглушал тройным одеколоном. Не знаю, кто уж его надоумил. - Сын называется… Не свой вообще! Съебался, отца бросил, собаку бросил… В мать свою, шалаву… Дальше я слушать не стал и деньги ему не отдал. Косой не для того горбатился, чтобы он всё пробухал в пять минут. Для чего тогда? Я не знал. Я позвонил матери и сказал, что не прилечу, она расплакалась. Потом я говорил с отцом, мы сильно поругались. Я знал, что будет проще извиниться, пообещать перевестись на заочку, приехать в Питер. Или вообще рвануть сейчас и избежать головной боли. Но я не хотел извиняться, а хотел самостоятельности и, назло Косому, сделать то, что мы планировали вместе, точнее я планировал, а он только притворялся. Я впервые остался один, без поддержки. Я боялся новой жизни, но к ней и стремился. Позже в универе я травил байки о том, что однажды так достал своего парня, что он сбежал от меня в армию. Над этой историей смеялись все и всегда. Иногда я даже использовал её для подката. Но весь первый курс из ночи в ночь мне снится, как я обшариваю карманы, перебираю толстовки, джинсы, футболки и рубашки, перетряхиваю трусы и носки и наконец нахожу то, что искал - камень с одним глазом и ртом. Я долго изучаю его на своей ладони, потом распахиваю окно и швыряю далеко-далеко, через детскую площадку, кусты и деревья. Камень улетает прочь, я облегчённо вздыхаю и просыпаюсь.