Осознаёт, но не меняет

Теплая спина мерзко контрастирует с холодной плиткой, вызывая табун мурашек на теле. Он лежит на полу, закрыв глаза и не совершая ни единого движения уже какое-то время. Антон ушёл. Просто ушёл, закрыв за собой дверь. Как обычно. Остается только приподняться на локтях, устало обвести взглядом комнату, и начать жить в тягучем, противном ожидании, что скребет ежедневно. Жить в ожидании того, что в его квартиру вновь ступит пара ног в берцах, таких до боли знакомых. Вновь нужно будет помочь. Он начинает тонуть в этих мыслях, по-прежнему бросив себя на полу; тревога усиливается, отдаваясь белым, тошным шумом в ушах. Уже кажется подозрительным отсутствие еще одной пары ботинок, и Олегсей, каждый раз не обнаруживая их, с непониманием промаргивается. Вглядываясь туда повторно, он в который раз убеждается, что заветных берцев там нет. Вот и сегодня, как и всегда, он задерживается в парадной и, глядя звенящим пустотой взглядом в полумраке, промаргивается. Увидь его сейчас любой нормальный человек, сказал бы, что он идиот. Душнов бы не стал отрицать справедливость этого суждения. Олежа встает на месте, как вкопанный. Цепенеет. словно ноги его кто-то пригвоздил к полу. Он как-то болезненно, избито хмыкает. Это плавно переходит в излом губ, который с натяжкой назовешь ухмылкой: слишком уж неправильно. А мгновение спустя это и вовсе переходит в безудержный смех. Звонкий, не прекращающийся. Отчаянный. Заставляющий его взяться за косяк двери. Лучше опереться на что-то, в ином случае, его лицо вскоре гостеприимно встретит коврик в парадной. Олежа осознает, что каждый раз, впуская за порог фигуру в черном плаще, каждый раз, поправляя в ворде злосчастную революционную речь, что уже осточертела и стоит поперек горла; каждый раз, когда он оседает на пол тенью, бесшумно, и молится, чтобы всё прошло хорошо и «народного героя» не закрыли. Каждый чертов раз. Он отдает частичку своего «я» , безвозвратно дарит её Антону ни за что, по сути. Осознает, но не меняет ничего. Олегсей стал переживать: не лопнут ли стекла окон от этого жалкого скрежета, называемого обычно смехом. «Театр одного бездарного актёришки, ей богу.», подумал про себя Душнов. Прекратив смеяться, юноша услышал стук в дверь. Первый, предупреждающий. На него Олежа никогда не реагирует, ведь знает, что Дипломатор стучится два раза, с перерывом в 10 секунд. Ровно. Даже тут Антон всё до мелочей просчитывает. Забавно. Олежа стоит в парадной, поправляя одной рукой свои кудри, а второй убирая едва успевшие выступить солёные капли из уголков глаз. Сейчас волнует Душнова только одно - чтобы Дипломатор не услышал и не увидел, как он тут плачется и впадает в истерику. Посмел же позволить себе такую роскошь. Олегсей старается привести себя в порядок. «Ох уж этот Антон. Даже пострадать нормально не дает. Несусветная благодарность, чего уж там» буквы неспешно, лениво складываются в эту болезненно ироничную фразу где-то на периферии сознания Душнова. Он начинает отсчитывать выверенные секунды. Олежа считает до десяти, однако, продолжив счёт, не слышит второго стука. С математикой у Олежи всё лучше некуда. Он не верит сам себе. Система дала сбой..? Да быть не может, нет. Подходит на негнущихся двух к двери, заглядывает в глазок с опаской, дрожью в теле. По ту сторону двери, напротив Олежи, стоит сотрудник полиции, лукаво стреляющий глазами, улыбающийся и деловито поправляющий фуражку. Машет рукой. Олегсей подходит к двери не дыша почти, еле слышно. В этой гробовой тишине щелчок двери особенно звонко отдаётся эхом и бьет по ушам. «На актерское же поступать хотел. Действуй.» проносится в мыслях Душнова, пробуждая от бездействия, возвращая в реальность. Олегсей, деланно-невинно хлопая глазами, уверяет, что они с Антоном только лишь хорошие товарищи, однокурсники, а ни о каком Дипломаторе и речи не было в их общении со Звездочкиным. И полицейский ничего не может сделать, ведь доказательств никаких нет. Провести сотрудника полиции вокруг пальца вновь вышло, и Олежа жалеет, что в актёрское не вышло - столько тренировок насмарку. Обидно же.