Сон в летний день

Прикрывая глаза в сладкой истоме от жаркого июльского дня, Амала глубоко выдыхает. Дубеевская резиденция не может даже и предположить мысли о британской группировке, однако нахальство и воля ко греху сбивают всякую мысль Басу с толку. Стакан тёплой воды не уталяет жажды, даже требует большего. Амала грубо качает головой, смахивая первую и глупую ассоциацию — не может ведь быть такое, что голову настолько припекло, али дурость надуло каким-то образом. Девушка встаёт с места и, поспешив убраться из душного зала приёмов, скоро предупреждает о своём нездоровии — не извиняется перед (вообще-то) уважаемыми представителями высших каст. Подозвав Мадху, та просит лишь несколько бокалов вина и проследить за тем, чтобы выделенные для неё покои никто не тревожил. Удобное расположение, мягкие подушки и затекшая рука от бесконечного размахивания веером; даже привыкшая к местному климату, Амала всё равно переживает аномально жаркий день хуже прочих. В общем, Риши как-то рекомендовал лечь и не двигаться — в таком положении человек может даже замёрзнуть. Голову слегка кружит от выпитого красного натурального вина, девушка располагается как можно удобнее и прикрывает уставшие веки. Не думать о британской группировке невозможно. Стоическое равнодушие и сдержанность британцев не может не восхищать, не оставлять впечатление. Хладная сталь Габриэля, так и просящая к тому, чтобы его наконец приструнили, подчинили; прикрытая рабочей этикой горячность Киллиана, вопрошающая к раскрытию потенциала. Верно, капитан Лайтвуд скрывает под своей маской сдержанного военного ураган, пока руководитель Грант так и есть существенная сука без приукраски. Глубокий вдох и выдох, Амала в лёгком полудреме зажимает меж ног небольшую подушку, слабо хмурится. Воображение самостоятельно рисует потерянные поцелуи куда-то в шею: пробивающаяся щетина после совместного путешествия в Клифаграми слабо покалывает, даже щекотит, как и глубокое мужское дыхание. Она поворачивается на бок, словно подначивая мужской образ атташе к большему. Почти заваливается на живот, но готова поклясться в ощущении от реального прикосновения — кожа действительно покрывается мурашками от холодного металла грубого перстня. Щеки наливаются несмущенным румянцем — всё глубже проваливаясь в желанный сон, Басу упрямо тянет Габриэля Гранта ближе к себе, заставляя его уместиться на просторной кровати и не стесняться Киллиана Лайтвуда за её спиной. Левой ладонью подначивает всё ещё задумчивого руководителя к действию, правой аккуратно прижимает капитана ближе — неброский знак, лишь бы он не стеснялся да смел оставлять грубые засосы и следы от своей шалости. Грех, искушение, что ни одному Дубею не свести с мысли безумной Басу. Сумасшествие? Определённо. Нет ведь ничего более желанного в том, чтобы подчиниться доле абсурда, сводящего с ума желания. Опьяненный взгляд — иначе он не посмел бы и взглянуть на неё, не смел бы даже и допустить мысли о том, чтобы поддаться дьявольскому огню в глазах и невероятному желанию овладеть, подчинить. Габриэль целует жадно, целует страстно, целует ненавистно и к концу кусает её нижнюю губу — мальчишеский жест. Даже больно, вообще-то. Реактивное образование или же действительная ненависть? Действительное раздражение над её милостью к культу; действительная неприязнь; действительное неуважение к ней? Киллиан целует с большей нежностью. Стоило ему только слегка коснуться её подбородка, чтобы перехватить женские губы — контрастно, нет в этом отношении той остервенелости, Киллиан Лайтвуд действительно влюблён в неё, действительно не желает ей зла. Поцелуй сладкий, такой неожиданно мягкий и не обязывающий к поддержке того образа высокой касты, звания Басу и крепкой руки — с этим мужчиной можно расслабиться. Девушка поворачивает голову к нему и тихо выдыхает ему в губы, разрывая поцелуй лишь на короткое мгновение. Завязки с верхней части сари расслабляются, освобождая небольшую грудь. Румянец пуще прежнего полыхает на щеках, а голова действительно теряет здравый рассудок и трезвость ума. Пухлые губы руководителя группы касаются затвердевших сосков, ласкают нежно, прерываясь лишь на то, чтобы прикусить, поиграться зубами с нежной кожей. Амала дёргается всем телом, сжимая ноги вместе. Большие мужские ладони словно оставляют разгоряченные следы по телу: плечи, руки и ладони, грудь и талия, бёдра. Не стон, но глубокий выдох в его губы. Амала ладонью зарывается в его волосы, словно благодарит, словно тянет ближе к себе, словно требует ещё поцелуя. Только снова громко выдыхает от манипуляций Гранта — она опускает взгляд к нему; он поднимает к ней — одна лишь пелена желания в глазах. Ни о какой ласке и нежности не может идти и речи, только страсть. Необъяснимая по своей природе, однако именно это ведь часто и пленит: она и есть свобода и жизнь, она и есть бесконечное мучение в забвении и пленение души, она и есть неотвратимость. В глазах Басу мелькает огонёк. Ладонь его хозяйственно ложится между ее ног, оглаживает сначала аккуратно. Пальцами проходится по влажным половым губам, поднимается к клитору — не без искреннего наслаждения ловит ее громкий вздох (почти мольбу). Девушка заискивающе сгибает ноги в коленях и расставляет их шире приличного. Киллиан поднимается, почти протестующе — не знает, но подозревает, что этим двоим, откровенно говоря, рановато давать доступ к гениталиям; несильно хлопает руководителя по спине и меняется с ним местами. Нежные поцелуи по шее, медленно опускающиеся к груди, к животу — контрастно ласково и мягко, только его щетина слегка оцарапывает кожу, почти щекотит. Ладони его крупные, медвежьи аккуратно придерживают внутреннюю сторону бёдер, но глубже, будь они прокляты, не заходят; гладит, целует вокруг да около, но главное, будто ослеплённый ее телом, ее изящным станом, игнорирует. Габриэль, до сих пор еще не отошедший после Клифаграми, выглядит помятым — царапина на лбу, рассекающая бровь отчего-то только шарма добавляет его нетерпимости, его желанию. Ушлый, кусающий ухо, своим чудным британским акцентом цедит гадости, а юной девице этого только и надо. Ее громкий вздох — гад продолжает кусаться! Мочка ее уха не сильно страдает, но и у нее имеется ответная мера: ногтями цепляется за его плечо, тихо молит Киллиана продолжить поцелуи ниже. Запах хвои Киллиана удивительно смешивается с горьким запахом кофе Габриэля. Щетина Киллиана проходится по нежной коже внутренней стороны бедра — играет специально, напоминая, что за красотой и изящностью розы стоят шипы. Амала всем телом содрогается, прежде чем тихо и протяжно простонать. Бедрами льнет к его неторопливым поцелуям, сжимая в отчаянной хватке плечо бедного, игнорируемого Гранта. Ревностный, смазанный поцелуй, настойчивый и оскорбленный — Габриэль влажным языком проходится по ее опухшим губам, кусает, сразу же зализывает ранку. Глубже и настойчивее, рука его сжимает волосы на ее затылке, не дает отстраниться от себя ни на мгновение. Ловит каждый треклятый вздох, стон — все, что посвящено, вообще-то, действительному любовнику, не мужчине на одну ночь; собственник заставляет молчать, почти задыхаться от преисполняющего удовольствия. Оборвавшиеся на секунды поцелуи полнятся громкими вздохами, тонкой нитью слюны и очередным жадным напоминанием о существовании друг друга — это отношение не перерастет в полноценное, скоро забудется и не вспомнится ни одной стороной, зато как сладостен каждый поцелуй, жадный до последнего вздоха. Пальцы Киллиана сжимают ее бедра. Закинутые на его шею ноги дрожат, она продолжает приглушенно стонать, почти скулить — за треклятым Габриэлем и не слышно. Ее запах, словно медом смазанные девичьи бедра, трясущиеся, дергающиеся коленки — всё должно быть давно привычным, но отчего-то никогда не приносит чувства насыщения. Киллиан готов был бы отдать все состояние ради одного ее благополучия и счастья, готов продать душу Дьяволу и Богу, поклониться Богине и отдать на растерзание любого — лишь бы видеть ее закатанные в истоме глаза после их близости. Киллиан эти отношения пронесет на своих плечах, до старости и гроба, вспоминая до последнего ее улыбку или ее оргазм. Знает уже наверняка — за нежным поцелуем, игрой языка и половых губ последуют медленные размеренные движения одного лишь пальца. Языком давит на давно опухший клитор, продолжая играться с ней. Маневрирует на женском теле легко и просто — каждый ее сантиметр ему знаком, каждое её дергание дает ему условный знак и готовую инструкцию к эксплуатации и доведения до оргазма. Свободной рукой Киллиан проходится по задней стороне ее бедра — гладит осторожно, словно боясь спугнуть, слишком навязчиво надавить; еле касается, почти щекотно проводит по заветному, особо чувствительному месту. Амала прогибается в пояснице, отталкивая от себя Габриэля, стонет достаточно громко. Разрывающее, мозгосносящее, взрывающее чувство растворяется в разгоряченном индийском воздухе — оргазм настигает скоро, как и видение проходит быстро. Амала неохотно открывает глаза, оставаясь наедине с собой, обжигающим воздухом, воспоминаниями об ускользающем сне и дрожащими до сих пор коленями. К черту Риши и его советы. Вино распалило ее пуще прежнего — обкусанные губы отчего-то помнят вкус виски и утреннего кофе, а кожу до сих пор холодит хвойное, мятное прикосновение атташе.