As long as you stay here

Do what you want as long as you stay here. Делай, что хочешь, только оставайся здесь.

Фуджиеда не знал, осталось ли в Тове что-то… от Товы. Каждое движение, стоны-вздохи, интонации иногда дрожащего, иногда чудовищно ровного голоса – были чужими. Това, к которому он привык, которого успокаивал, гладил по спине, которому он так надеялся помочь – хотя бы ему, хотя бы – навсегда остался в особняке, из которого Фуджиеда так хотел его вытащить. Только иногда Това смотрел на него – тихо и нежно, как будто задыхаясь от боли – и Фуджиеда чувствовал, что Това еще здесь. Он не мог бросить его. Не имел права. Он обещал, что будет рядом, что бы ни случилось – и что-то случилось. Но пока Това все еще оставался Товой – его худое изможденное тело, исполосованное вдоль и поперек, растрепанные черные волосы, блестящий взгляд – он оставался где-то глубоко внутри. Фуджиеда не мог его бросить. И не бросал. С каждым днем он все глубже проваливался в безумие, поглотившее Тову. Он хотел быть для него путеводной нитью – но его самого опутала липкая паутина просьб-стонов Майи. Черное тяжелое покрывало, давящее на грудь – и только тонуть, захлебываясь свинцовой водой в легких. И снова этот голос: — Мне так одиноко без тебя. Поможешь мне? И протянутые по-женски мягкие руки. Фуджиеда надолго задержался на работе – он не планировал возвращаться так поздно, нет, но ведь ему нужно было их содержать – и нашел Тову залитым кровью. Тот сидел прямо на его – их – кровати, выводя ножом узоры на своей измучанной груди. Сердце Фуджиеды похолодело, подступило к горлу душащей паникой. Он рванулся к Тове, чтобы отобрать у него нож, но Това, чудовищно гибкий, ускользающий, текучий, увернулся и только смотрел на Фуджиеду почти стеклянными глазами. Фуджиеда не хотел его пугать, не хотел провоцировать, чтобы он не ранил себя еще сильнее – он готов был дать ему все, что нужно, лишь бы тот прекратил мучать себя. — Посмотри. Посмотри, как я это делаю. Посмотри, как мне плохо, когда тебя долго нет рядом. Змеиные изгибы тела Товы завораживали Фуджиеду, и он почувствовал, что не может сопротивляться. Он не может прекратить эту показательную пытку, закричать, убежать, вырвать нож – не может даже встать – и только тепло Товы рядом. Каждая полоса, каждая капля, набухающая, разрастающаяся в поток струи, приковывала его к Тове все сильнее и сильнее звеньями крепкой цепи. Он почти слышал звук, с которым кожа Това расходилась, выпуская кровь. Его тошнило. Больше всего на свете ему хотелось отвернуться – пусть этого не будет, пусть он сделает вид, что этого нет, хотя бы перевести дух, и – Он не мог отвести взгляд. Увлеченный своей игрой, Това почти не смотрел на Фуджиеду, но в этом и заключалась его власть. Ему не нужно было смотреть, чтобы Фуджиеда сидел рядом, не двигаясь с места. Не нужно было даже ничего говорить – на лице Товы легко мерцала улыбка, которая давно перестала принадлежать ему. — Возьми меня, дорогой. Покажи мне, как ты меня любишь… И Това протягивал руки. В голове Фуджиеды – сирены, колокола, тревожно гулкие удары сердца и острый адреналин: беги, беги, беги. Он чувствовал, будто в опасности он, будто его сейчас отравят, изрубят, уничтожат. Он взял Тову за руки и, пока еще мог об этом думать, скинул нож с кровати. Това наклонился за поцелуем – весь перемазанный собственной липкой и теплой кровью, прижимаясь к нему, капая на уже не белую рубашку. Даже целовался Това теперь не так. Он никогда не любил нежности поцелуев, но в них были – отчаяние, жадность, жажда воздуха, страсть и полная самоотдача. Когда Фуджиеда еще целовал Тову… Он скучал по этим поцелуям. Новый Това целовался иначе – настойчиво и требовательно, каждое движение его губ и языка словно было отточено, чтобы принести удовольствие, чтобы лишить Фуджиеду разума. Холодная, страшная, пьянящая безупречность. Фуджиеда попал в ловушку. Мягкое тело прижималось к нему, Това казался почти маленьким, почти хрупким, и вся кровь на руках и груди… Това разорвал поцелуй, чтобы провести окровавленными пальцами по губам Фуджиеды. И он вновь не смог отказать, не смог не обернуть влажный язык вокруг длинных тонких пальцев, чувствуя железный привкус крови. Кровь всегда была вкусом сожаления, обиды и вины. Воспоминание из далекого детства, разбитые губы и кровавая слюна. И теперь – губительное безумие Товы и застывшая на красивом лице улыбка. — Все в порядке, дорогой, все хорошо… Това толкнул Фуджиеду на кровать и сел на него сверху – он хотел сделать все сам. Това почти дрожащими пальцами стал расстегивать его рубашку – и Фуджиеда знал, что не должен ему мешать. Его ладонь опустилась ниже, накрывая возбужденный член Фуджиеды, и тот невольно выдохнул. Он чувствовал себя виноватым, возбуждаясь от такого зрелища, но один запах Товы сводил его с ума – и примешивающийся к нему оттенок крови только добавлял к этому возбуждению животную страсть. Това снял с него брюки, упиваясь этим занятием, как развлечением – и сам разделся полностью, хотя на нем не было ничего, кроме домашних штанов. Това никогда не любил долгих прелюдий. Он хотел сразу, одним рывком опуститься на член, но Фуджиеда не позволил ему причинить себе боль и этим. Он всегда был чутким любовником, он хотел сделать то немногое, что еще мог, и, облизнув пальцы, начал подготавливать Тову. Он уже знал, как именно трогать его, чтобы причинить удовольствие – ведь теперь Тове не любил прикосновений к своему члену. Това не стал сопротивляться, напротив, он не скрывал своих ставших оглушающими стонов, он просил еще, больше, говоря что-то бессвязное. Он выгибал спину, двигал бедрами, толкаясь быстрее и глубже. Фуджиеда почувствовал, что они оба не выдержат, если это продолжится. Обхватив руками бедра Товы, он притянул его ближе, усаживая на свой член, и Това почти закричал от сумасшедшей интенсивности ощущения – его чувствительность стала невероятной, почти невозможной. Това уперся руками в грудь Фуджиеды, наращивая ритм, смотря на него блестящим глазом, присутствуя-отсутствуя вместе с ним. Това взял Фуджиеду за руку и направил его ладонь к своей разорванной груди – он просил прикосновения, просил боли, и Фуджиеда легко надавил на сочащиеся раны. Этого было недостаточно, и Това сжал руку Фуджиеды, прижимаясь еще сильнее, так, чтобы грубые пальцы почти входили под разорванную кожу. Фуджиеда поклялся бы, что Това закатывал глаз от удовольствия, почти мурчал. Под ладонью Фуджиеды, всего в нескольких сантиметрах кожи, крови и ребер было бьющееся сердце Товы. Напоминание о том, что они оба еще живы, что шумное дыхание и скользящий звук кожи об кожу – это и есть их мир. Боль и безумие, разделенное на двоих. — Дорогой, тебе нравится? Тебе хорошо со мной? И Фуджиеда мог только прохрипеть «да». Това улыбался, и пот, стекающий по его лицу, Фуджиеда был бы рад принять за слезы. — Кончи для меня, дорогой. Кончи вместе со мной… Фуджиеда сам был уже на пределе: податливое теплое тело Товы, сжимающееся вокруг его члена, громкие стоны, и эта улыбка – Как будто все его существо говорило о том, как ему хорошо с ним. Как сильно он ему нужен. Предельная близость, проникновение друг в друга, слияние тел – и кровь, его кровь повсюду. Фуджиеда толкался в Тову, отвечая на ритм его бедер, впивался в чувствительные раны, держа Тову за талию, насаживая его глубже и глубже, чувствуя себя нужным, чувствуя себя на своем месте, полностью в его власти. Фуджиеда знал, что это неправильно, он не должен брать его так грубо, но не мог победить страсть, желание заклеймить, сделать его своим, вернуть его. Он смотрел на красные щеки, пальцы, лихорадочно цепляющиеся за него, как за единственный якорь, и ему казалось, что Това еще здесь. И так хотелось верить, что Това чувствует его хотя бы сейчас. Через несколько быстрых, рваных толчков они кончили вместе, и сперма, стекая по животу Товы, смешалась с кровью. Нежно-розовый цвет, как перламутровый отлив морской раковины. — Ах, дорогой, мне так хорошо с тобой. Спасибо, дорогой. Това обхватил лицо Фуджиеды ладонями, глядя прямо ему в глаза, хваля его, как ребенка, и легко поцеловал в губы. После оргазма Това становился игривым: как будто он не резал себя несколько мгновений назад, как будто его голос не срывался от крика. Дыхание Фуджиеды сбилось, у него не было сил ответить – он улыбнулся в ответ и кивнул. Ведь и ему было хорошо с ним. Това, успокоившись, опустил голову на его грудь. Фуджиеда ничего не сказал Тове: на самом деле, им больше не о чем было говорить. Товы, который делился с ним историями своего дня, Товы, который по кусочкам собирал паззл прошлого, Товы, который рвался из клетки воспоминаний, чтобы наконец-то вздохнуть, больше не было рядом. И вместо любых слов – сплетение тел, тягучие движения и долгие взгляды. Нужно было обработать раны. Получив нужное, Това уже не сопротивлялся заботе и позволял делать с собой все, что угодно. Каждый раз, когда Фуджиеда выныривал из темного океана, ему казалось, что все происходит не с ним, не с ними. Как будто не его руки застирывают кровавые пятна на простынях и перевязывают порезы, не он отчаянно пытается спрятать нож, не он в зеркале ванной видит на себе кровь другого – и разве может у одного человека быть так много крови? Как будто это – просто странная история, которую они разыгрывают по ролям. И когда Фуджиеда вернется в комнату, Това посмотрит на него, как прежде, сняв надоевшую маску. Паутина затягивалась липкой и прочной нитью. Скоро он не сможет пошевелиться совсем, только наблюдать и помнить, что когда-то все было иначе. Това ускользает, ускользает, ускользает от него. Все, что делает Фуджиеда, он делает ради слов, услышанных в тот далекий день: «Помоги мне» Он обещал, что будет рядом.