— Вы скорее захотели бы стать опять несчастным, чем подлецом?
Виргинский не может ответить внятно.
— Ну, где же у вас тут заступ или нет ли еще другого фонаря? Да не бойтесь, тут ровно нет никого, и в Скворешниках теперь, хоть из пушек отсюдова пали, не услышат, — не кланяясь и не подавая руки, торопит Шатов. Звон лопнувшей струны Кириллов услышал сразу. Мысли путаются, лишившись давно опутанного маячка, словно птица, в миг потерявшая ощущение магнитного поля земли, кружащая в тумане над морем. Мгла проникает в комнату, в ушах поднимается гул, словно под водой, невидимый груз тянет к земле. Кириллов обжигается о свечу, пытаясь вернуть ощущение пространства вокруг. "Привязывался слишком много. Странно, сколько не говорили, не смотрели в глаза, не пожимали рук, а всё осталось" Он сметает со стола чертежи.***
Верховенский заходит без стука, в самом истинном виде — злой и весёлый. — Я думал, не придёте. В такое время меня навестит адская процессия только. Они с Верховенским, по сути, одной природы. — А что же я, сударь? — Вы возглавите. — Никак в бесов уверовали, Кириллов? Ну к делу, к делу, берите бумагу.***
— Не удержите знамени вашей революции, не сможете поднять на головой. Застоялся ваш пруд, ничего со дна не протащите. Верховенский невольно вздрагивает. "И не знает, чёрт, не знает ведь" — А не вам и поднимать, сударь, вам записку только, я и диктовать буду! "Револьвер бы удержал только" Кириллов видит отражение своих оборвавшихся мыслей в блеске его чешуи и в этот момент ему хочется застрелить их обоих. Верховенский в его глазах без блеска ничего не видит, злится сильней и улыбается шире, с тихим шипением находя в кармане револьвер. — Диктуйте, пока мне смешно! Говорите взять грех за убийство Шатова, что же себе оставите? — спрашивает Кириллов. — Себе, сударь, себе самое страшное оставляю — приду и скажу людям, что они хороши, и что подлецы все! Кириллов смеётся. "Решил поменяться местами" — Только не сами вы прийти хотите, а Ставрогина в спину толкнуть. Себя считаете богом, а говорить через человека хотите, но ему наоборот сказали. Я видел Ставрогина, симметричность смерти в лице видна, не придёт он к людям. "Будто сами не видите" — Стреляйтесь! Кириллов смеётся снова. Верховенский — Змей, а привязался тоже. — До приятнейшего, Верховенский, — бросает он, запираясь в соседней комнате.***
— До приятнейшего, Кириллов, — рычит Верховенский, со звоном в ушах пытась сорвать с шеи невидимую верёвку. Рассвет в окнах светёлки застилает ему глаза.