Плечи в веснушках

Очередной грубый толчок выбивает из Скарамуччи беззвучный стон, и он прогибается в спине, запрокидывая голову. Волосы растрёпаны, лезут в лицо и раздражают, но сил убрать мешающие пряди не находится совсем. У него неумолимо дрожат бёдра, тонкие, изящные пальцы с облупленным чёрным лаком на ногтях сжимают чужие сильные плечи, царапают порой так неконтролируемо сильно, что он был готов поклясться, что у золотого мальчика останутся хорошие царапины, которые ещё долго будет жечь даже от банального касания гладкой ткани выглаженной белой рубашки, которую он непременно наденет, когда придётся возвращаться в ненавидимое ими обоими учебное заведение. Спрячет, не покажет никому эти синяки, ссадины, укусы и засосы — следы их неудержимой страсти, но Скарамучча будет знать. Будет единственным, кто видит ученика из Снежной таким: растрёпанным, разгорячённым и безумно сладким до боли в зубах. Скарамучча ненавидел приторные сладости, отдавая предпочтение чайной горечи. Но для этого человека он всегда делал исключение. –Блять... – шипит брюнет, кусая свою и без того истерзанную нижнюю губу до крови. Чувствует на своём языке такой резкий, но такой приятный металлический привкус. Вся комната наполняется сдавленными стонами, вскриками, шипением, какими-то неразборчивыми разговорами, звоном множества браслетов на руках гитариста, скрипом кровати, пошлыми шлепками бёдер о покрасневшие ягодицы, и заглушает их только громко включенная музыка в небольшой колонке. Gorillaz, кажется. Но чёрт, как же было похуй в этот момент. Ему жарко, невыносимо жарко, его ведёт от чужого шёпота и сильных рук, которые крепко держат его за бёдра, заставляя оставаться на месте, чтобы Скарамучча не смел отползти назад в жалкой попытке получить передышку. Роман наклоняется к нему снова, и Скарамучча цепляется за него, как за спасательный круг, обнимает стройными ногами чужие бёдра, прижимая ближе. А Роман, подлец, продолжает двигаться, порой так идеально попадая в такт музыке. Скарамучче просто крышу сносит... Впрочем, её снесло ещё в тот момент, когда Роман, схватив его за руку, заставил отвлечься от алкоголя и потащил за собой в ближайшую свободную комнату, не встречая и намёка на сопротивление. Скарамучча уже не помнит ничего, ни того, кому эта чёртова квартира принадлежит, ни того, в какой момент они пришли сюда, ни того, в какой момент его парень потерял голову... Скарамучча погибал в его руках, стонал так громко, что, возможно, его могли бы услышать в зале даже сквозь орущую музыку. Но как же было плевать. Для них была редкостью возможность отпустить себя, вести себя друг с другом так развязно и громко, как только это возможно, так был ли смысл упускать шанс? Не Скарамучче уж точно потом ругаться и решать проблемы с соседями, и он откровенно этим фактом пользовался. –Куни, – срывается с губ Ромы, когда тот приподнимается, чтобы глянуть на гитариста, посмотреть в его чарующие синие глаза. –Заткнись, – шикает в ответ Куникудзуси и сжимает пальцами гриву тёмно-рыжих растрёпанных волос, притягивая парня к себе, впиваясь в его губы жарким поцелуем. Куникудзуси ненавидел своё настоящее имя, и не желал слышать его из уст своего парня. Особенно с этим тупым сокращением — от Чайльда он узнал, что это значит на языке Снежной. Рома всегда трахался просто охуенно, но в этот раз что-то было иначе. То, как сильно он сжимал пальцы на худых бёдрах, то, каким нетерпеливым был и какие пошлые вещи он шептал на ухо, украшенное несколькими чёрными кольцами-серёжками. Обычно он был весьма нежен: был любителем оттянуть момент, смаковать, как сладкий, тягучий мёд и медленно, методично доводить Скарамуччу до пика наслаждения. И, что самое забавное, у него всегда получалось. Раньше Скарамучче казалось, что Роман даже на мокрый поцелуй по пьяни не решится — настолько сильны его принципы. Он и подумать не мог, что такой правильный мальчик может возлечь с мужчиной, тем более таким, как он. В этот же раз Роман был нетерпелив: не стянул его чёрный топ и сетку. Даже сам не разделся до конца, оставшись в помятой футболке. Жаль. Не было видно того, что Скарамучче так сильно нравилось. Он никогда не признается, но, блять, как же он любит эти острые ключицы, так хорошо видные синие линии вен и плечи в веснушках. Он знает, что на груди у него есть один небольшой шрам, знает, что ближе к предплечью у него находится маленькая родинка и знает, что Роман очаровательно кусает губы, когда его белую шею одаривают грубыми ласками. Скарамучча ничего не может с собой поделать. Ему хочется, хочется ещё больше, ещё ближе, ещё сильнее, ещё слаще, ещё, ещё, ещё... Он опомнился лишь тогда, когда его руки уже потянули футболку парня вверх, оставляя его совершенно обнажённым. Так Роман не сможет от него прятаться. И хоть лишать человека единственной и самой верной защиты жестоко, Скарамучче больше всего хотелось, чтобы Рома был открыт с ним. Только с ним. Он хотел продолжать быть единственным, кому позволено видеть его таким грязным, распутным, открытым, несчастным, печальным и безумно, безумно, блять, любимым. Скарамучча издаёт особенно громкий стон, когда чувствует, что член внутри задевает самое чувствительное место. Перед глазами всё плывёт, темнеет, голова кружится от алкоголя, и это, чёрт возьми, так охуенно, что Скарамучча готов кончить и отключиться прямо сейчас, сдавшись в объятия Ромы. Он никогда не боялся оставаться с ним. Никогда не боялся напиваться до потери сознания и быть уязвимым, если он был рядом, потому что доверял ему. Ох, Рома просто бесчисленное количество раз вызывал ему такси, под ручку доводил до самого дома, где ждёт холодная мать, которая, как и всегда, сделает вид, что ничего не было, много раз приезжал сам по первому же едва разборчивому из-за не попадающих по буквам пальцев сообщению или звонку, когда Скарамучча, чуть ли не захлёбываясь слезами от накатившей из-за алкоголя истерики, сидит непонятно где, непонятно с кем и пытается вылить свои чувства хотя бы куда-то. Но получается только позвонить человеку, который всегда слушает его, неважно, несёт ли от него дешманскими сигаретами или духами, красные ли у него от слёз глаза или же, как и почти всегда, насмешливый синий взгляд. Скарамучча ругался, отталкивал, пару раз безумно сильно хотел заехать кулаком по украшенному глупыми веснушками любимому лицу, но каждый раз оказывался в тёплых, доверительных объятиях, из которых Роман выпускал только тогда, когда он чувствовал, что Скарамучча успокоился. И какого хрена этот мальчишка из богатой семьи вообще с ним повёлся?.. Скарамучча до сих пор не разгадал всех его мотивов, потому что Рома не был тем человеком, что часто говорит о своих чувствах и о ситуации в своей семье, хоть он и прекрасно знал о том, что происходит в семье Райдэн. Одно Куникудзуси знал точно: они с Ромой безумно похожи. –Ох, блять, Рома! – Скарамучча прогибается в спине и снова царапает спину партнёра, закатывая глаза. Этот ублюдок не оставлял его юношескую грудь в покое даже сейчас, наклонившись и, легко задрав топ, начав ласкать горячим и до ужаса умелым языком один из твёрдых сосков. Скарамучче было невдомёк, что Рому так привлекало в самой обычной, плоской груди, но, что же, он никогда не был против. –Куни, я сейчас... – тяжело дыша, едва произносит Роман, смотря на Куникудзуси из под своих пушистых ресниц. –Кончай, – облизнув пересохшие губы, Скарамучча скользнул своей тёплой ладонью по покрасневшей щеке любовника. Он тоже чувствовал, насколько близка разрядка. Внизу живота завязался крепкий узел, который Роман вот-вот поможет ему развязать, и Скарамучча снова беспомощно роняет голову на мягкую подушку. Он только и может, что поддаваться бёдрами навстречу грубым толчкам и стонать, как самая настоящая шлюха. Именно её он напоминает сам себе, когда так отчаянно отдаётся своему парню. Но он знает, что Роман не согласился бы с этим. Роман никогда бы не назвал его чем-то подобным, даже если бы Скарамучча совершил что-то, что оправдало бы такое оскорбление. Потому что Рома слишком нежный с ним. Потому что Рома слишком сильно к нему привязан. Потому что любит. Скарамучче не хочется верить в это, не хочется верить, что он тоже чувствует нечто подобное, но как, чёрт возьми, он теперь сможет отпустить этого парня, когда он всегда смотрит на него с таким обожанием в глазах и говорит совершенно искренне такие вещи, о которых, наверное, пишут только в сопливых романах. Но там всегда чувствуется тупая фальш. Рома же никогда не смел врать Скарамучче, и он сам не был уверен, жалеть ли ему Ко́валя или же радоваться, что все его комплименты, признания, глупые, но милые записки, подложенные в сумку — это чистейшая правда. Куникудзуси издаёт последний сдавленный стон, когда чувствует, как на подтянутый живот брызгает тёплая сперма — его собственная и Романа. В этот раз ни у кого из них двоих не оказалось презервативов, но их это не остановило. Они смогут подумать обо всём этом потом, потом, всё потом. Юноша обмяк, обессиленно распластавшись на небольшой постели. Энергии хватило только на то, чтобы аккуратно обнять Рому за плечи, пальцами перебирая его отросшие тёмные волосы. Скарамучча утыкается носом в стык шеи и плеча, опускает веки, щекочет чужую кожу длинными ресницами и вдыхает его запах. От Ромы пахнет сигаретами, дешёвым алкоголем, который пили все на этой вписке, сексом и, совсем немного — мужским парфюмом, которым, наверное, уже пропахла ставшая такой не нужной футболка. Ну и плевать. Гораздо больше Скарамучче нравится такой Ко́валь: с совершенно ничего не выражающим после головокружительного оргазма взглядом, прядями, прилипшими к мокрому лбу и искусанными в кровь им самим, Скарамуччей, губами. Прекрасная картина. Он прижимает Рому к себе, старается отдышаться, а тот всё шепчет какие-то признания, слова любви, целует мокрый висок, заботливо убирает спадающие на лицо волосы и выцеловывает щёки, нос, губы... Кажется, даже извиняется за свою несдержанность. Его эта тупая привычка за всё извиняться... У Скарамуччи нет сил ругать его. Он может только усмехнуться и прикрыть глаза, постепенно восстанавливая дыхание. Скарамучча был бы и рад вспомнить, как уже через пару минут оказался на чужих бёдрах, потираясь промежностью о вновь возбуждённый член, но алкоголь полностью стёр эти воспоминания. Он помнит только обрывки фраз и этот тёмный взгляд, похожий на так любимый Скарамуччей горький чёрный чай. –Ещё раз? – шепчет Куникудзуси, нависая над своим партнёром. Тот дышит прерывисто, кидает мимолётный взгляд на чёрную колонку. Началась новая песня, печальная, но такая подходящая и располагающая... Роман был бы рад вспомнить название группы, потому что точно знал этот голос исполнителя, но в голове его только Скарамучча, ожидающий его ответа, смотрящий ему в глаза. Наконец-то повернув голову, Рома аккуратно скользнул тёплыми ладонями по бёдрам гитариста выше, к талии, и, улыбнувшись уголками губ, с лёгким кивком прошептал: –Ага.