Жди меня, и я вернусь

София стояла у высокого окна и мяла в руках носовой платок – так же, как раньше порой делал её дядя Джон. Вообще-то, в платке она в этот миг не нуждалась, вовсе не страдая от простуды. Да и глаза у неё не слезились от яркого света: погода была пасмурная. Точнее, солнце настойчиво пробивалось сквозь ровный слой облачности, но не могло разорвать его, и небо было полностью затянуто сплошной белёсой, едва-едва золотящейся пеленой. Также София не плакала, да и не собиралась. Нынче трудно было вообразить, что у мисс Крэкрофт могут быть поводы для печали. Ведь совсем недавно произошло то, чего ждала вся страна, то, за что так болело сердце у Софии и её тёти Джейн, то, за что они вдвоём воевали, поднимая шум в Адмиралтействе, в парламенте, в прессе, да и в целом в обществе – притом даже не только английском. После долгого и многотрудного плавания вернулась экспедиция, почти четыре года назад отправленная на поиски Северо-Западного прохода. И притом вернулась с победой – проход был найден. Уже не казалось таким важным, что коммерческой ценности это навигационное открытие не представляет. Это в любом случае было торжество Британской империи, которая лишний раз засвидетельствовала, что «правит морями». И всё-таки большинство людей вернулись живыми, хотя потери были огромны: отправлялось в путешествие сто двадцать девять человек, но на родину прибыло всего девяносто восемь. София не знала всех имён и биографий и устала себя корить за это. Она переживала больше всего за двоих. Первым был её любимый дядя Джон. Её сердце уже было не на месте при отплытии кораблей, она не вполне разделяла восторги леди Джейн: ей казалось, что это неправильно, что старый и больной человек отправляется в ледяной ад только затем, чтобы что-то кому-то доказать – в том числе и своей жене. Леди Джейн была просто неспособна осознать свою невольную жестокость. Также София в определённый момент была неспособна понять и собственную, ведь её отношение полностью повторяло тётино – со своим возлюбленным мисс Крэкрофт обошлась почти так же. Сэр Джон Франклин вернулся, потеряв ногу в схватке с белым медведем, и очень переживал из-за своего увечья. Его волосы были навечно припорошены арктическим инеем, а некогда массивная величественная фигура усохла, в осанке появилась сутулость. Он очень постарел. И о Френсисе Крозье можно было сказать то же самое – когда София впервые завидела его на пристани, то ненароком у неё промелькнула мысль о том, что его будет не так приятно обнимать, и тут же она одёрнула себя: «Думаешь только о телесных утехах, развратница». Но их прежние тайные утехи сводились как раз к объятиям, поцелуям и поглаживаниям. Этого желала София многие ночи, когда представляла Френсиса. Льдистые глаза, ржаные брови, восхитительные пухлые щёки, прихотливо изогнутые губы, шикарная ямочка на подбородке, которую так и тянуло поцеловать, что она делала неоднократно – с Крозье хотелось именно нежностей. «А захочется ли ему теперь того же?» Если бы ей хватило силы характера перед отправкой экспедиции... Даже если бы Френсис погиб, то он умирал бы, зная, что любим. А теперь он был жив, но можно ли было утверждать то же о его чувстве? Всё будто встало с ног на голову: София отказала Френсису, причём повторно, под дядиным давлением, но теперь, после возвращения, сэр Джон и Крозье казались лучшими друзьями. Всё теряло смысл – либо обретало какой-то новый, тревожный и зыбкий, до сих пор ей непонятный. Френсис был любезен и мил с ней в день торжественной встречи на причале, вёл себя так, словно она до сих пор была его избранницей – но разве она раньше не поступала так же и с ним, давая ложные надежды? И теперь ей, очевидно, платили той же монетой. Крозье по-прежнему целовал ей руку при встрече, и дядя Джон уже не морщился при виде этого жеста. Но в остальном Френсис мог бы и любой даме оказывать подобные знаки внимания. А нынче он стал завидным женихом – полярный герой, да ещё и рыцарь: церемония посвящения должна была состояться буквально на днях. Теперь София не могла и представить, насколько тягостно будет ей присутствовать при сём действе, но от него она не могла быть избавлена, даже сославшись на нездоровье. И глаза всего света были прикованы к ним двоим, ведь мисс Крэкрофт вместе с леди Джейн Франклин стала иконой борьбы за справедливость. Вот только не стоило труда нынешнему герою разгадать, что её война была продиктована чувством вины. В любовь ему поверить, очевидно, станет сложнее. Он вовсе не избегал её. Но что-то в манере общения – новой, гораздо более спокойной и ровной – наводило на мысли, что он давно охладел к ней, и София кажется ему всего лишь напоминанием о прошлой жизни, которая была навсегда перечёркнута злосчастным кругосветным путешествием. И тем не менее, невозможно было оторвать взгляда от Френсиса. В его поведении появилось нечто, что даже надменным адмиралтейским чиновникам внушало невольный пиетет, не то, что ей. Он вынес столько, что теперь производил впечатление потускневшего и побледневшего, как просоленное и выцветшее корабельное дерево. Но всё-таки в каждом жесте сквозила власть – в том числе она распространялась и на сердце Софии. Мисс Крэкрофт сознавала, что и она не помолодела за время, пока Крозье был в море, но всё равно испытывала вину за свой как будто бы слишком холёный вид. Её черты стали резче, а манера одеваться строже. И всё равно её страдания и старания не шли в сравнение с тем, что выпало на долю Френсиса. Да, для того, чтобы почувствовать даже мнимую близость с ним и хоть как-то смутно вообразить испытания, которым подвергаются и он, и все его люди, зимой она стояла босая на снегу в саду и проверяла, сколько выдержит. Но теперь это казалось таким ребячеством и глупостью, такой искусственной блажью... Она даже не знала, стоит ли рассказывать об этом ему. Даже дяде Джону она не смела поведать об этом жесте, напоминающем самобичевание монаха-флагелланта. Вероятнее всего, он не стал бы ругать её и возмущаться, но обязательно сокрушённо покачал бы головой, посчитав такой поступок несусветной ересью. А уж о Крозье и говорить нечего, скорее всего, вслед за недоумением такая эксцентрика вызвала бы презрение... «Перестань, Софи, ты говоришь сама с собой, точнее, с призраком Френсиса в своей голове – но вот он, живой! Перед тобою!» - снова осаживала она себя, от досады закусывая губу. Однако, среди прочего, расстраивало то, что за всё время после возвращения Френсис ни разу не остался с ней наедине. Более того: казалось, он и не искал такой возможности. День шёл за днём, и София начинала ощущать нервный зуд и трепет в груди, еле удерживаясь от того, чтобы подойти к нему прямо посреди общего собрания и задать прямой вопрос. Она убеждала себя, что это будет нарушением приличий. «А что это ты так оробела?» - насмешливо вопрошал внутренний голос. – «Раньше ты вообще не церемонилась!» Приходилось признавать неудобные истины. София до сих пор цеплялась за самолюбие и ощущала, что такое поведение явилось бы проявлением слабости. За нерешительность и слабость её когда-то и упрекал дядя Джон. Но сейчас они с Френсисом смотрели друг на друга с братской теплотой – и сэр Джон даже сделал Софии парочку намёков, что возможный её брак с Крозье он одобряет всецело и считает желательным, признавая свои прошлые ошибки в отношении к Френсису. «Вам-то легко признать, - сжимая кулаки и краснея, в отчаянии думала София, - вам-то с ним не жениться, если что!» Прошлое сэра Джона было легче «выправить», да оно и не влияло столь сильно на настоящее и будущее – у неё на кону было гораздо больше. Нет, она решительно не знала, что делать и как поступить. София понимала, что будто бы сдирает раз за разом корочку с болезненной ранки, но не могла остановиться. Она всё прикидывала, как Френсис мог бы сейчас говорить с нею тет-а-тет, если бы вообще согласился на такой шаг. Что мог чувствовать Крозье? Может, гнев? – и тогда он выплеснет ей в лицо остатки глухого негодования. Разум снова подсовывал горькое утешение, что они будут скудны и бледны, скандала не предвидится, потому что буря отшумела, всё давным-давно выветрилось и выстудилось арктическими ветрами. Но это и стало бы самым страшным. Конечно, не Френсисом единым... София в любом случае гордилась тем, какие усилия леди Джейн и она в качестве верной помощницы приложили, чтобы направить спасательную экспедицию – и «что не смогло сделать Государство, сделала женщина». Уже не имела значения тщетность поисков: главное, оказалось, что ко времени прибытия судов, вышедших на подмогу, «Эребус» и «Террор» уже вырвались из плена льдов и проследовали дальше, а теперь сравнительно благополучно вернулись. Если не все сто двадцать девять душ спаслись, то большинство. В том числе и самые дорогие для Софии люди. И, пытаясь отпустить ситуацию, она убеждала себя, что в любом случае будет счастлива за Френсиса, если даже он решит отделить свою судьбу от её собственной, и просто будет жив и хотя бы относительно здоров... Но она всё-таки решилась и написала ему письмо, приказав доставить с нарочным. Ответ был положительным, Френсис согласился прибыть в особняк Франклинов для конфиденциального разговора. И вот теперь София ожидала его прибытия с минуты на минуту в той самой комнате, где в последний раз состоялось их объяснение – и все речи, что она репетировала мысленно эти годы с неясной целью и результатом, улетучились из головы. Она просто, застыв у подоконника, теребила платок и невидящим взглядом сверлила небо, словно надеясь проделать в облачной пелене хоть маленькое отверстие.

***

Дверь отворилась. София еле удержалась от того, чтобы резко обернуться вспугнутой птицей в тот же миг, выждала секунду, но чувствовала, что не в силах сдержать изумления во взгляде. Он был здесь. На этот раз не в сюртуке, а в мундире при эполетах и шпаге, без пяти минут рыцарь Короны. То, что он ей когда-то сулил. То, чему она противопоставляла нелепые надуманные аргументы вроде его ирландского происхождения и аскетизма в быту. Да ещё излишней преданности профессии – постоянного стремления в море. Но теперь-то уж Френсису хватило плаваний – София помнила, что он обещал выйти на пенсию, как только вернётся из экспедиции. И всё складывалось – только могло ли сложиться ли с нею? Нужна ли она ему по-прежнему? Этим вопросом задавалась София. Тогда как Френсис был нужен ей как никогда. София поняла это, до боли упоённо вглядываясь в его лицо - суровое измученное лицо, которое теперь казалось особенно красивым. И после обмена неловкими, пока что ещё слишком сдержанными приветствиями, София искала нужные слова, но парламентское красноречие изменило ей. Она не смогла произнести ничего более затейливого, чем: - Безумно рада, что ты жив, Френсис. В его взгляде мелькнуло нечто смутное и трудно читаемое, угол рта дёрнулся в усмешке – он словно бы и сам не знал, рад ли тому, что выжил. И у Софии упало сердце: ну вот, ещё один. Сэр Джон тоже производил странное впечатление – словно величайшее торжество его жизни обернулось несказанной печалью. Возможно, примерно так в той или иной степени были и у всех возвратившихся. Но София не могла – она понимала, что это попросту невозможно – принимать участие в жизни всех моряков и проникаться тоской и душевными ранами каждого. Её волновал сейчас один. Стоящий перед нею. И в ответ на его молчание она не могла сказать ничего, кроме самого простого и искреннего: - Я так ждала тебя. Крозье снова замер на долгие несколько секунд, и это снова воспринималось невыносимым. Ум мисс Крэкрофт слишком привык дописывать за ним фразы и выдал ей ответ: «Неужели?» «Да! Не верь, сколько угодно, однако...» ...Стой, Софи. Прекрати. Она заставила себя посмотреть ему в глаза. И угадала, что из этого заколдованного состояния Френсиса может вывести только прикосновение. Она подступила к нему ближе и тронула за рукав. Он чуть заметно дрогнул и тоже направил на неё взгляд, прозрачный, словно лёд. Она – возможно, чтобы сказать хоть что-то - пробормотала: - Ты, Френсис... очень изменился. А в ответ ей была новая печальная ухмылка, в которой читалось: «Конечно же, ещё больше потрёпан. И тем более тебе не пара, такой цветущей и блестящей» - и прежде, чем это могло быть произнесено, София в отчаянии, но как можно более твёрдым голосом продолжила: - Ты и раньше был хорош, но теперь выглядишь, как настоящий герой. Как ни странно, это помогло, и... О чудо, лицо Френсиса просветлело. Она сама не знала, как затронула чувствительную струну: раньше он был её верным пажом и несчастным влюблённым, ищущим внимания, умоляющим и – слабым, слабее её, пусть и она в каждую минуту была уязвима из-за своих колебаний. А теперь она признавала его силу и будто бы сама просила его. О чём, Френсис даже не задумывался, вероятно. Потому что неожиданно отозвался похожим образом: - Ты тоже очень сильно поменялась. Ты повзрослела. - Но я и не была девочкой, когда мы расставались, - смущённо произнесла София в растерянности. - Возможно, я неверно выразился. В тебе появился стержень. Ты теперь не просто женщина, но настоящий воин. София от удивления почувствовала, что нужно бы присесть – она опустилась на стоящую рядом скамеечку и тихо спросила: - Ты так правда считаешь? Ей снова показались мелкими её заботы, переживания и хлопоты, даже её усилия в общем деле с леди Джейн. А Френсис возвышался над ней, как северный утёс. Но голос его был мягок: - Правда. У тебя и лицо поменялось. В нём появилась твёрдость и воля. Ты стала ещё красивее. - И ты... – почти неслышно прошептала София, чувствуя новую неловкость от того, как она неуклюжа, какой на самом деле беспомощной она сейчас выглядит и как не может совладать с чувствами, в которых не может разобраться. Но Френсис улыбнулся шире. В нём проявилось что-то от прежнего Крозье, у которого улыбка была всё равно иногда немного грустная, но не подавленная, не из последних сил. Нет, сейчас этого не было. И он с хрипотцой проговорил: - Тогда ты сможешь ответить на мой вопрос. «Какой вопрос?» - София пребывала уже в полнейшем смятении, чувствовала, как во рту пересохло, а сердце норовит выскочить из груди. Сейчас она менее всего догадывалась, чего ожидать. И тут произошло неслыханное. Френсис отступил на пару шагов и опустился перед Софией на колени. И не на одно колено, как воин со старинных картин – Крозье пребывал словно бы в храме перед алтарём. София не могла поверить в происходящее. Между тем, удивительно исполненный собственного достоинства, несмотря на коленопреклонённую позу, капитан Крозье произнёс: - София, ты выйдешь за меня замуж? На миг у неё в глазах потемнело, но тут же вслед за этим она словно заново увидела свет - и исходил он от Френсиса. И она тотчас, повинуясь порыву, осознала, что хочет сделать и посчитала, что это будет правильно. София вскочила с места, подхватывая юбки, и также встала на колени перед Френсисом – и сказала: - Да. Вмиг они слились в объятиях всё так же стоя на коленях – ничуть не заботясь, как это может выглядеть со стороны и может ли хоть кто-то за ними наблюдать при незапертых дверях. Они тесно прильнули друг к другу и положили друг другу головы на плечо, и плотное сукно мундира прижалось к шёлку платья. Ни Френсис, ни София ничего были не способны произнести в эту секунду, да слова и не были нужны. В то же время они словно не могли понять, что именно сделали несколько мгновений назад. София почувствовала, что Френсис тяжело дышит, а тело его слегка вздрагивает, тогда как объятия становятся крепче – вместе с тем ощущалось, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не стискивать ей слишком сильно. - Френсис... ты что... плачешь? У неё у самой голос надломился, когда она произносила эту фразу. Крозье ответил ей невразумительным, неразборчивым звуком – и у Софии у самой слёзы так и хлынули ручьём из глаз. И становилось ясно, что они за всё время своего свидания говорили совсем мало, что вроде бы им предстояли долгие разговоры, что мисс Крэкрофт должна бы просить у Крозье прощения, но сейчас казалось, что основная часть этих объяснений уже произошла совсем без слов. Они, кажется, стояли так целую вечность, скрепляя немногочисленные – но главнейшие – произнесённые слова слезами, словно святой водой. А быть может, и морской – София понимала, что смысла сдерживаться нет, долой манеры, но ей невольно подумалось, что она готова наплакать целое море, в котором славный капитан может и утонуть. И она невольно засмеялась, всё ещё рыдая, и Френсис принялся гладить её по спине и чуть ощутимо покачиваться из стороны в сторону, утешительно баюкая её, как маленькую девочку – и она с шумным вздохом прижалась к нему ещё крепче. И вспомнила то, о чём он понятия не имел, хотя сделал всё правильно: когда-то давным-давно именно так укачивал маленькую Софи дядя Джон, когда она из-за чего-то расстраивалась, ревела и не могла успокоиться. Но сейчас она не могла прийти в себя не от горя, а от счастья – и, захваченная штормом чувства, даже подумать была не способна, что за ними может наблюдать тот, о ком она только что мимолётно вспомнила. На самом деле, за ними следили целых две пары глаз. Но свидетели были осторожны настолько, что боялись шелохнуться и лишний раз вздохнуть. Разумеется, это были сэр Джон и леди Джейн. На этот раз они наблюдали с безопасного расстояния, потому что переживали, как пройдёт разговор, а желали, чтобы завершился он успешно. Лицо леди Джейн ненароком вспыхнуло таким ликованием, что сэр Джон наклонился к ней и прошептал на ухо: - Тихо, дорогая. Здесь совершается священное таинство. Пойдём. Леди Джейн понимающе кивнула и беззвучно, но глубоко вздохнула. Она взяла мужа под руку, чтобы помочь ему ступать поаккуратнее, хоть и поняла уже, что к своему протезу он давно привык – и всё-таки предосторожности не помешают, думала она. Засим они удалились, потому что счастье любит тишину. Тем временем, влюблённые уже всё-таки поднялись и подошли к окну, через которое в комнату стрелами врывались солнечные лучи, словно на церковных картинах. Френсис и София с растерянными улыбками отирали друг другу слёзы с лица. Платок всё-таки пригодился...