Две исповеди и один гуляш

      «Витраж просто распиздатый», — думает Ваас.       И слово ещё такое, будто не отсюда. Витраж. Что только не лезет в голову под псилоцибиновым чаем из грибов Эрнхардта. Кажется, что у изображённой из окрашенного стекла и меди сцены собственная жизнь. Цветные кусочки шевелятся, крутятся, переливаются, как в калейдоскопе. Ещё полминуты Ваас смотрит на стекло в круглой рамке, а затем вваливается в крохотную церковь — хотя даже не церковь, а так, церквушку.       Внутри тихо, тесно и пыльно. Четыре деревянные скамейки, алтарь, будка покаяний, распятие. Витраж. Через окна по бокам пробивается желтоватый из-за грязи свет. Никого.       Чем чёрт не шутит. Что-то тянет его туда. Чувствуя себя весело и немного странно, Ваас заходит в исповедальню и плюхается на табуретку. Даже вздрагивает от неожиданности, услышав человеческий голос.       — Хочешь покаяться, сын мой?       Хочет ли он покаяться?       — Не отказался бы, amigo.       Из-за резной деревянной сетки вздохнули как будто с легким раздражением.       — Таинство начинается с того, что кающийся совершает крестное знамение и говорит преподобному, сколько прошло с прошлой исповеди.       Монтенегро не крестится и отвечает:       — Вечность. Не исповедовался прежде.       Для всего наступает первый раз, не так ли?       — Теперь можешь перечислить свои грехи. Сначала смертные, а потом всё остальные. Говорить следует чётко и с искренним раскаянием.       И какого-то хрена Ваас говорит. Про убийства, про торговлю людьми, про наркотики. Про кражи, поджоги и даже групповушки, от которых особо впечатлительные покраснели бы до затылка, свернув уши в трубочку. Это даётся легко, псилоцибин в крови смазывает голосовые связки даже лучше алкоголя. А потом он какого-то чёрта скатывается в лирику. Говорит о Цитре, об их неестественных отношениях («Богомерзких», — подсказывает случайная мысль и по-мартышечьи хихикает), начинает злиться, из нутра поднимается горькая тёмная волна. Священник терпеливо молчит за простенком, слушая его, и это тоже бесит. Какого хрена до сих пор не сбежал, услышав его «послужной список»? Наверняка уже понял, кто перед ним. Однако если бы попробовал сбежать, Ваас точно застрелил бы его.       Он уходит посреди предложения, отдёрнув шторку так, что та рвётся. В пизду! Чего только припёрся сюда, блять? Нашёл себе развлечение, еблан объёбанный!       Священник снится ему этой же ночью. В церкви Ваас не видел его лица, слышал только голос: молодой, мягкий и спокойный. Он предстаёт в образе самого Господа, однако прямо во сне возникает уверенность, что это именно тот безликий парнишка с соседней табуретки.       Дни нанизываются на петлю времени один за другим. Убийства, работорговля, наркотики, много наркотиков. Хойт. Тупорылые подчинённые, за которым нужен глаз да глаз, ещё более тупорылые повстанцы, которых приходится истреблять, как чумных голубей. От желтых таблеток Эрнхардта случается крепкий бедак, полный бессвязных лихорадочных видений о Цитре. В памяти, как трупы из болота, всплывают сцены из прошлой жизни: её слова, её руки, её испытания... её губы. Сестричка... Сука подколодная! Будешь гореть в аду за обман! А пока в аду Ваас — ещё часа на два.       Во второй раз церквушка возникает в поле зрения тоже нетрезво. Монтенегро долго всматривается в витраж над двойной дверью. Сегодня тот почти чёрный и не шевелится, а вот Ваас — да, даже покачивается: в нём ровно бутылка рома и три бутылки пива. Хуй знает, сколько так простоял, пару минут или пару часов. Но раз не протрезвел, то, наверное, первое.       А потом двери распахиваются.       Человек под витражом молод, одет в чёрную сутану и держит в руке керосиновую лампу. На длинной шее белый воротничок. Ваас рассматривает священнослужителя пьяными расслабленными глазами, думая, какого чёрта снова припёрся сюда. За спиной стрекочут ночные птицы и уже порядком заебавшие цикады. Свежо.       Почему не боится? Туземцы шугаются от него, как от огня.       — Желаешь покаяться, сын мой?       Забавно. Клирику лет двадцать пять на вид, ну двадцать семь самое щедрое, какой он ему сын? Ваас старше его на добрый десяток.       — А не поздновато для раскаяния?       Вряд ли белый воротничок поймёт, что речь не о времени суток.       — Господь готов выслушать раскаивающуюся душу в любое время, — отвечает он с улыбкой, слегка качнув головой.       «Раскаивающуюся душу». Так вот чего снова притащился. Да, эта причина подойдёт.       Человек отходит в сторону, пропуская пирата внутрь, и следует к исповедальной. Монтенегро на негнущихся ногах входит в церковь и снова видит распятие. Внутри очень темно, из источников света только керосиновая лампа да тусклый блеск луны, протискивающийся в узкие окна.       — Перекрестись и скажи, сколько прошло с прошлой исповеди, сын мой.       Ваас не крестится и напрягает извилины. Время на острове течёт не так, как на большой земле. Дни недели существуют довольно условно, а уж на месяца совсем плевать.       — Не помню, отец. Какая разница?       — Действительно, какая разница, — неожиданно отвечают из-за сетки со шторкой.       Он начинает, как в прошлый раз. Убийства, гордыня, много наркотиков. Торговля рабами и прелюбодеяния. На прелюбодеяниях внутри что-то шевелится, и Ваас любопытно прислушивается. Это что-то новое.       Коктейль из рома и пива до сих пор снуёт по венам, разжижая кровь и мысли. Священник ошарашенно распахивает глаза, когда пират вваливается в его отделение исповедальни с пистолетом в руке.       — Сын мой… — выдыхает он тихим голосом, подняв перед собой ладони.       Что, не предупредил тебя твой Господь, белый воротничок? Не дошло в прошлый раз, что опасно выслушивать грехи пьяных безумцев?       — Заткнись, блять! — цедит Ваас. — Какой я тебе сын? Ты ещё в школу ходил, когда я уже стал королём этого острова!       Церковнослужитель молчит и хлопает ресницами. Монтенегро хватает его за одежду и выдёргивает из конфессионала, как щенка за поводок, швыряет на ближайшую скамейку лицом вниз. Юнец перестаёт брыкаться только после щелчка предохранителя. Дуло прижимается к его шее сзади.       — А сейчас ты сам разденешься, «отец», если не желаешь встретиться со своим Господом раньше времени. Я выражаюсь ясно?       Снизу кивают.       — Тогда приступай, amigo… Не заставляй своего единственного прихожанина ждать.       Ваас предоставляет ему пространство для манёвра. Служитель переворачивается на спину, держась рукой за скамейку, секунду медлит, явно напуганный.       Да, это и впрямь что-то новое. Прежде Ваас не трахал мужчин, что уж говорить о священниках. Однако…       Для всего наступает первый раз.       Главарь пиратов суёт рукоятку пистолета в зубы и раздевается сам — ну как раздевается, расстёгивает и приспускает штаны вместе с бельём. Преподобный дрожит и кривится от боли, когда Ваас пытается войти только на слюне, но всё же впускает внутрь с жалобным стоном. Ощущения совсем не такие, как от секса с женщиной, слишком тесно, слишком горячо, даже некомфортно. Это тебе не мягкая ласковая пизда. Но раз уж начал…       — Как твоё имя, «отец»? — пыхтит пират. — Нам стоит хотя бы познакомиться, как считаешь? Я Ваас.       — Мари́сэ…       Он толкается ещё раз, выбивая из своего свежеиспеченного любовника полувскрик. Сжатые от страха мышцы пропускают его крайне неохотно. Блять, ну что за хуйня! Как вообще мужики ебутся друг с другом…       — Подожди, — Марисэ хватается за его плечи обеими руками, морщится и кивает куда-то в сторону, — в лампаде… пожалуйста… мне больно.       Ваасу и самому не слишком-то шикарно, блять. Он пробует ещё раз и матерится. Херня полная, так не пойдёт. Никакой слюны не хватит.       — Что в лампаде?       — Масло…       О как. Пойдёт.       — Попробуешь сбежать — пристрелю, — обещает пират.       И снова видит кивок.       Марисэ и впрямь не пытается сбежать. Выскальзывает из под-него, следует к лампадам возле алтаря. Потом возвращается и пару раз проводит скользкими пальцами по вздыбленному члену, вызвав у Вааса шумный вздох. Монтенегро подгребает его под себя и переворачивает на живот, тычется головкой между ягодиц. Проникает ощутимо быстрее, скольжение на четыре с плюсом. Ты смотри. На опыте священник, что ли? Наверное, правду говорят про этих католиков…       Служитель церкви вжимается лбом в скамейку, держится одной рукой за подлокотник, чтобы не упасть на пол. Вторую Ваас заламывает ему за спину, сунув пистолет в кобуру, и ускоряется. Стоны и тяжелое дыхание эхом разносятся по тёмной церкви. Ещё один грех упал на весы начальника красных — даже сразу два. Изнасилование и богохульство. У-у-у. Адского котла на него нет. И похуй.       Снизу вдруг простонали на новый манер. Ваас толкается так же само во второй раз и снова слышит нечто мелодичное, Марисэ выгнулся в пояснице, приподнимая зад.       — Тебе это нравится, «отец», не так ли? — спрашивает у него пират, наклонившись к уху. — Правду говорят про вас, католиков?       Пастырь оборачивается через плечо. Стыдливое удовольствие отображается на его лице. Блестящие глаза смотрят с гневом, будто он лично хочет на кресте распять — ну или оказаться там самому.       — Ты не можешь трахаться молча, да?       Монтенегро фыркает и больше не пиздит, только изредка стонет. Марисэ стонет тоже, причём довольно бодро, сжимается вокруг него, шумно и часто дышит и слишком очевидно балдеет. Вот уж чего Ваас не ожидал от своего исповедника, так это удовольствия от секса с мужчиной. Да и от себя, если честно, тоже. Кончить в него будет совсем по-пидорски, но он просто не успевает вынуть, — и хуй с ним. Зато успевает вонзиться зубами в напряженное плечо, да так, что священник всем телом вздрагивает от боли и вскрикивает. Даже кажется красивым в этот момент.       Проскальзывает ленивая мысль, что получилось совсем ничего так. Ваас тратит некоторое время, чтоб восстановить сбившееся дыхание, пастырь тоже пыхтит, как паровоз. Снова оборачивается и смотрит уже без ярости, только опасливо и стыдливо. Ресницы беззвучно махают вверх-вниз.       — Пожалуйста, уйди, — голос звучит глухо.       Ваас так и делает. Поднимается с него и уходит, упаковывая обмякший член в штаны уже на ходу. Пока не следует рефлексировать, как он чувствует себя по поводу этого всего. На пьяную башку всё равно хуйня выйдет. Странная ночь.       От жары хочется застрелиться. Не успеваешь вытереться после душа, как уже покрылся липким потом. Даже ночью дышать нечем, что уж говорить о полудне. Всему виной грёбаный антициклон. Однако всё равно пришлось переться в Бедтаун: Бак хочет переговорить по делу, не терпящему телефонов. Ваас курит, придерживая руль, ветер бьёт в ебало — красота. Вот когда машину остановишь, уже хуёво, но что поделать; зато у Хьюза в доме есть вентилятор… И самому надо этой шумелкой разжиться.       Монтенегро съезжает с дороги и тормозит у большого валуна. Сует новую сигарету в зубы и тащится к убогой постройке из дерева и металлической гофры. Дверь открывается, словно Хьюз выглядывал его в окно, однако на улицу выходит человек, которого Ваас ожидал увидеть тут меньше всех.       Марисэ лупоглазит с приоткрытым ртом, напрягается. На нём опять его чёрная сутана и белая колоратка, как в прошлый раз — как не сварился в этом? И что он тут делает вообще, у Хьюза-то? Хотя… тут всего два варианта. Либо парень с ним спит, либо работает. И что-то он не похож на милосердного киллера, читающего молитвы над своими жертвами после убийства.       — Что ты тут делаешь? — спрашивает священник.       У Вааса наконец появляется возможность нормально его рассмотреть. Среднего роста, смазливый, белокожий. Аж отсвечивает. Черноволосый и черноглазый, как хренова Белоснежка из диснеевского мультика. Гномы где?       — А ты? Что-то я не принял тебя за типа, любящего заказные убийства. Ты что-то скрываешь под своей рясой, Марисэ? Может, у тебя там целый арсенал припрятан, amigo?       Парень смущается, хлопает своими коровьими ресницами. Потом берёт себя в руки, напускает на лицо спокойную маску, почти такую же умиротворённую, как в церкви.       В разговор вмешивается Бак.       — Я вижу, ты познакомился с моим другом, Ваас.       Монтенегро так и думал. Два пидора пара.       — Мы были знакомы и раньше, — радушно отвечает пират.       Сразу же вспомнились обстоятельства, при которых они познакомились. Ваас в итоге так и не стал особо анализировать ту ситуацию. Ну было и было, один раз — не пидорас. «Все так говорят», — хохочет мартышка.       — Да? И при каких же это обстоятельствах вы познакомились?.. — Бак останавливается от пастыря сбоку и по-хозяйски поглаживает того по лопатке.       — Не твоё дело, — священник дёргает плечом и отстраняется. — Я пойду домой. Позвонишь.       — Как хочешь, прелесть. Пока-пока.       На прощание Хьюз демонстративно шлепает парня по заднице, тот делается очевидно разъярённым и слегка розовым, но удаляется молча. Проходит мимо Вааса, даже не удостоив того взглядом, поворачивает на главной дороге влево. Значит, не в Бедтауне живёт.       — Быстро ты, — удивляется киллер.       — Раньше сели — раньше встали, слышал? Давай в темпе, у меня ещё куча дел.       Дел у него особо никаких нет. Ерунда по мелочи: возвраты, заехать сюда, заскочить туда, — и всё на этом. Ещё интересно поймать одного звонкоголосого исповедника на обратном пути, но это как повезёт.       Подобное в такие душные дни раздражает больше всего. Делов-то — на десять минут, а катиться пришлось полчаса. Ваас с раздражением упаковывается в машину, разворачивается и едет обратно. Видит Марисэ буквально через три минуты: тот медленно шагает сбоку от дороги с сигаретой во рту.       — Подвезти тебя, «отец»?       Монтенегро думает, что пастырь откажется, однако тот, к его удивлению, согласно кивает и открывает дверь внедорожника.       — Как же меня тошнит от этой жары, — вздыхает он и принимается расстёгивать верх. — Такое ощущение, что на этом острове отделение адской франшизы.       — Чего тогда нарядился так?       Парень морщится и стряхивает пепел в окно. Молчит какое-то время, запустив руку в блестящие кудри.       — Вне богослужения это моя обычная одежда, — объясняет он. — Да и потом, у Бака, хм, фетиш на это.       Ваас прыснул и захихикал.       — Священник-проститут. Ёбнуться можно. А ещё исповеди слушаешь.       Марисэ на это ничего не ответил и выбросил окурок на дорогу.       — Здесь направо.       Пират плавно повернул направо и вскоре увидел довольно обжитое хозяйство.       — Спасибо, что подбросил… Будь здоров.       — И даже не пригласишь меня на чай в качестве благодарности?       Клирик оборачивается с непониманием на лице. Проходит несколько секунд. Скудные тучки застыли в обожжённых солнцем небесах. Жара.       — А ты собираешься вести себя, как скотина?       Ваас выходит из машины.       — В такую жару? Вряд ли.       Марисэ хмыкнул и ничего не ответил, а затем махнул рукой, подзывая за собой. Прошел на своё скромное хозяйство, состоящее из маленького участка земли, окружённого деревянным забором с калиткой. Две клети с курами, домик, вытоптанная к порогу дорожка, сарайчик с соломенной крышей. Уже лучше, чем у многих туземцев.       — Подожди, я переоденусь. — Священник скрывается за входной дверью.       Монтенегро чешет под навес, плюхается на одинокий стул и лезет за очередной сигаретой. Через пару минут служитель церкви выходит в обычной одежде — оливковой футболке и бежевых шортах по колено — и заводит инверторный генератор. Тот начинает бурчать.       — Ты реально хочешь в такую жару чай или лучше что-нибудь прохладительное?       — Конечно, прохладительное. — Ваас шкодливо лыбится. — Про чай я для красного словца сказал.       — Я так и понял. Заходи тогда, чего расселся? Угарный газ любишь?       Начальник пиратов тушит бычок носком сапога и проходит внутрь дома, с интересом осматривается. Внутри интереснее, чем снаружи: есть вентилятор. И ни одной иконы.       — Падай куда-нибудь, сейчас всё организую, — говорит Марисэ, открывая холодильник. — У тебя нет аллергии на цитрусы?       Ваас с комфортом располагается в кресле и щёлкает кнопкой на вентиляторе. Тот сразу же начинает обдувать комнату потоком воздуха, принося желанное облегчение.       — Мы же на тропическом острове, какая аллергия.       Священнослужитель пожимает плечами и достаёт из холодильника пару лаймов и бутылку чего-то градусного, а потом заглядывает в морозилку.       Монтенегро с любопытством наблюдает за приготовлением мохито. Марисэ моет руки, разрезает лаймы на четвертинки, выжимает сок в два стакана и присыпает сахаром. Срывает с растения в горшке несколько листочков — по комнате сразу же распространяется аромат мяты. Потом бросает по несколько кубиков льда и заливает это дело водой и алкоголем, перемешивает.       Ваас пробует напиток и довольно мычит.       — Откуда лаймы берёшь, «отец»?       — Буквально у тебя за спиной, «сын», — в тон отвечают ему.       Главарь красных оборачивается. Над спинкой кресла — небольшое окошко, через которое видно явно обласканный вниманием сад. Там несколько молодых деревьев, среди коих и лаймовое, а так же сельскохозяйственные культуры. И даже парочка конопель, ты смотри.       Священник, проститут и вдобавок садовод. Что за фрукт такой попал на этот остров. О том, что попал, сомневаться не приходится — из-за цвета кожи.       — Ты очень странный, — делится мнением пират и прикладывается к чудесно прохладному стакану.       После этого с улицы слышно мяуканье и скрежет по дереву. Марисэ меняется в лице и резко спрыгивает с кухонной тумбы, спешит на выход.       — Ничего себе, явилась спустя два месяца, — говорит он, открывая дверь, — я думал, тебя съели давно! Не понял, Цинтия, это что такое?..       В дом заходит чёрная кошка, а за ней настороженно ступают двое маленьких котят: чёрный, как мама, и серый, как густой дым. Священник смотрит на них большими глазами. Потом закрывает дверь, вздыхает и прикладывается к стакану. Животное заискивающе трётся о его ноги, ластится и мурчит, а детишки мяукают. Все трое явно хотят жрать.       — Ты теперь настоящий отец! — буканьер хихикает. — Правда, семейство кошачье, но это уже подробности.       В итоге Ваас становится его гостем ещё раз. И ещё. И потом снова. Марисэ не допытывается, что это такое было в церкви, никак не напоминает, ничего такого. Угощает его напитками, а иногда даже ужинами — от ужинов Монтенегро отказывается. Разговаривает с ним обо всём на свете. Слушает, когда прорывает уже пирата, никогда не перебивает. Не спрашивает и о грехах… ни словом, ни делом не показывает, что помнит о работорговле, прелюбодеяниях, инцесте и ещё бог знает о каких мерзостях. Ваас почему-то уверен, что клирик помнит.       Даже Цинтия привыкает к зачастившему гостю. Порой даже забирается к нему на плечи, топчется там, как по проспекту, и спрыгивает на колени, звонко урча. Марисэ смотрит на это со странным выражением в блестящих глазах и не очень-то старательно скрывает улыбку.       — Получается, не такой уж ты и ублюдок, каким хочешь казаться, — вдруг произносит он. — Кошки это чувствуют… Иногда приходит Бак, так все трое прячутся за чёрную тучу.       Ваас меняется в лице и смотрит на своего собеседника. Думает предупредить, чтоб был осторожнее со словами. Получается совсем другое.       — Ошибается твой шерстяной детектор. Я очень злой человек.       Священник долго молчит. Лицо у него такое, будто сошло прямиком с иконы. Кроткое и с выражением вселенского прощения.       — Нет. Ты просто очень грустный.       Ответить на это почему-то нечего. Становится некомфортно, словно сунули под линзу микроскопа. Ваас встаёт на ноги, кошка спрыгивает и убегает под стол, где лежанка с её детишками. Он поворачивается в сторону двери и собирается уйти, но Марисэ ловит его за запястье, будто не понимает, что за такое может остаться без пальцев — или безо всей руки.       — Задел за живое? — спрашивает парень и не ждёт ответа. — Прости… Я не хотел сделать тебе неприятно. Пожалуйста, не сердись на меня.       Ваас вспоминает, что пастырь простил его за насилие над собой, причём довольно давно. Каким-то образом эта мысль остужает всколыхнувшееся недовольство.       Марисэ убирает руку и больше ничего не говорит. Должен уже был отойти, но почему-то не отходит. Смотрит в глаза, потом ниже, потом опять вверх. Вдруг снова притрагивается, только уже кончиками пальцев — поверх локтя.       — Ваас… останься сегодня?       Монтенегро сначала думает, что ослышался. А потом до него доходит. Доходит, почему Марисэ каждый раз открывал ему дверь и почему разговаривал с ним. Почему слушал его и угощал коктейлями. Почему всегда выключал телефон, едва гость оказывался в поле зрения. Как только раньше не дошло.       Буканьер хватает его за грудки и встряхивает, как паршивого кота. Ласковый взгляд делается испуганным.       — Так вот в чём дело! Принял меня за такого же, как ты?! — рявкает пират сердито. — Я тебе не пидор, бля, ясно?! С этой хернёй иди к Баку!       Священник молчит, вцепившись обеими руками ему в предплечья, и не смеет рыпаться. Становится грустным. Ваас отталкивает его от себя так, что он валится на холодильник, заставив прогреметь всё содержимое, и уходит.       Через десять минут сердитой езды он притормаживает, чтоб достать сигарету, невольно начинает думать.       Ему тяжело признавать, однако Ваас дорожит визитами к священнику. По-своему. С ним легко не вспоминать, кем являешься. В его компании получается чувствовать себя просто случайным человеком с планеты Земля. Не убийцей, не работорговцем… не уродом. Почти всегда. Каким-то образом Марисэ избегал триггеров, а если Ваас задевал себя сам, то лишь молча собирал с него стыд своим кротким взглядом — и не осуждал. Не хочется этого лишаться.       Становится паршиво.       Чего так психанул-то? Против воли трахнуть его прямо посреди церкви, значит, было не по-пидорски, а остаться на ночь — так сразу радар зашкалил? На редкость тупо.       Ваас может сказать себе: я тогда был просто в задницу пьяный. И сказать: вообще-то, один раз не пидорас. И: кого это всё ебёт вообще.       Ночь тихая и прохладная. В тёмно-синем небе роскошно видно Млечный путь.       Вот гадство же, ну.       Монтенегро медлит ещё какое-то время. Обещает себе: если хотя бы посмотрит не так — пристрелю. Если хотя бы на долю секунды вскроет, что осуждает — просто отправится к своему Богу на ковёр. Эта отговорка успешно срабатывает уже в который раз. Ваас разворачивает внедорожник и едет обратно, пока небо затягивается тучами. Генератор возле навеса уже не бухтит, в окнах — чернота сна.       Ключ в скважине проворачивается, когда он приближается к двери. Значит, ещё не спит. Или услышал мотор и проснулся. Какая разница?       — Ты всегда возвращаешься.       Марисэ смотрит невероятно тепло. Веки его чуть прикрыты, а улыбкой можно осветить каждый уголок дома. Главарь пиратов принюхивается и узнаёт запах, который ни с чем не спутаешь.       — Господь отправит тебя в ад за наркотики, отец.       Священник пропускает его внутрь и зажигает керосиновую лампу. На нём только штаны для сна и шлепанцы.       — Я замолю этот грех, — говорит он, садясь за стол. — Бог любит прощать, это позволяет ему чувствовать себя великим.       Ваас молча смотрит, как Марисэ скручивает косяк. Тот справляется довольно быстро и вставляет джоинт ему между губ, поджигает спичкой. На языке появляется насыщенный землистый вкус, украшенный нотками пряностей. Пират выдыхает дым в лицо преподобного и смотрит насмешливо. Это не чета той ерунде, что растят его подопечные… Марихуана хорошо пролечена: совершенно не дерёт горло и не вызывает отупляющего тумана в голове.       — Ты тоже любишь прощать.       Клирик хмыкает и ничего на это не отвечает. Ваас вставляет самокрутку ему в рот, Марисэ с неприкрытым наслаждением курит с его руки. Выдыхает дым в сторону, смотрит прямо в глаза. А потом подходит ещё на шаг, уничтожив какое-либо расстояние между ними.       — Хочу поцеловать тебя…       Ваас разрешает.       Он прислушивается к ощущениям. Те говорят: зря кипишь поднимал, долбоёб. Всё ровно так же, как и с женщиной, а если закрыть глаза, то не различить совсем. Пастырь прикасается к нему осторожно, боится спугнуть. Смелеет только после того, как чувствует пальцы в своих блестящих кудрях, обнимает одной рукой за шею, а второй прижимает к себе за пояс. Ласковый, всепрощающий, жадный. Прекращает осторожничать и даёт себе волю, целуется и обнимает так, как будто держит что-то своё. Монтенегро гладит его по голой спине и чувствует, что внутри вслед за дымом появляется огонь.       Комочек горячего пепла прижигает пальцы, Ваас со вскриком роняет на пол истлевшую почти до фильтра самокрутку. Марисэ притаптывает её носком шлепанца и подносит руку пирата к свету, выглядит обеспокоенным, потом лезет в морозилку за льдом.       Во рту сухо от травы и волнения. Пастырь прикладывает к его пальцу ледяной кубик, горячая боль тут же стихает.       — Сейчас пройдёт, — обещает он.       Потом робко заглядывает в глаза, берёт вторую кисть Вааса в свою и подносит к губам. Марисэ целует поверх грязных пластырей, целует ладонь, целует запястье… поднимается вверх по предплечью, выдыхает на кожу теплом, добирается до плеча. Хватается губами за горло, часто дышит, обнимает обеими руками вокруг поясницы. Прикрывает глаза, целует подбородок и приходит к месту назначения. В груди горячо, словно туда тоже сыпанули пепла — сразу целую охапку. Ваас отвечает и подталкивает к постели, священнослужитель понимает и тянет за собой. Они валятся на матрас в объятиях друг друга, пират оказывается сверху. Кубик подтаял в его пальцах, стекал вниз по запястью. Монтенегро роняет остаток льда своему исповеднику на грудь — тот от неожиданности вздрагивает всем телом. Хочет убрать, однако ему не позволяют. Ваас цепляет ускользающий лёд пальцами и ведёт в сторону, проводит им по соску. Клирик ёжится и мелко дышит, адское пламя бушует в зрачках.       — Хочу тебя, — шепчет он, взяв в руки лицо своего прихожанина, и крепко прижимается ртом к его губам. — Хочу тебя с первой секунды, как увидел…       Вот это уже неожиданно.       Марисэ вытаскивает наружу края майки, пират помогает себя раздеть: расстёгивает ремень, снимает сапоги. В штанах почти что каменная эрекция. Пастырь вытряхивает себя из одежды, потом на несколько мгновений отвлекается и открывает ящик стола. Выдавливает на ладонь густую на вид смазку, та быстро тает. Обхватывает скользкими пальцами член, просто мучительно медленно проводит вниз, потом так же — вверх. Повторяет несколько раз. Монтенегро нетерпеливо стонет сквозь зубы и замечает хитрую усмешку. Чёрные глаза ярко блестят, затягивают на глубину водоворота, все мысли из башки выдувает начисто. А с виду и не скажешь, что под пыльной сутаной скрывается настоящий грешник.       Чистой рукой парень толкает его в плечо, прося опуститься на спину. Ваас прислушивается к ощущениям, те в очередной раз говорят: разрешай, хули думаешь, заебал уже. Марисэ забирается сверху и седлает бёдрами влажные от пота бока, оглядывается и снова берёт в ладонь член, направляет внутрь себя. Опускается с тяжелым вздохом, ждёт пару секунд, потом медленно приподнимается. Ваас хватает его за талию обеими руками, сжимая в пальцах горячую нежную кожу, торопливо вскидывает таз. Терпит очень плохо, буквально с десяток фрикций, а потом резко толкает своего исповедника вбок, переворачивается и оказывается сверху. Тот не перечит и обнимает ногами вокруг пояса, принимает быстрые жадные толчки, стонет совсем уж грешно и по-шлюшьи блядско. Шумно и часто дышит ртом, смотрит в глаза, проникает через них прямо в душу, хватается обеими руками за плечи и притягивает к себе, чтоб поцеловать. Становится неуклюжим и выглядит просто потрясающе красивым.       — Сильнее, пожалуйста…       Кровать скрипит — и плевать. Ваас вскидывает таз сильнее, выбивая из него стон погромче, стонет сам, пальцы ныряют в смоляные кудри и резко тянут вниз.       — Вот так?..       — Сильнее! — почти что зло требует этот бесстыдник. — Не жалей меня, блять!       Вот как, значит. Священнослужитель любит пожестче — и впервые позволяет себе мат. Монтенегро трахает его с такой силой, что тот почти кричит от боли — или от удовольствия, ещё попробуй разбери. Наверное, от всего сразу. Очень хочется пустить в ход зубы, это Ваас и делает. Марисэ вскрикивает и выгибается дугой, крепко сжавшись.       Буканьер оценил результат — а потом плюхнулся в настолько жаркий взор, что возникает впечатление, будто на самом деле провалился в кипящий котёл. Может быть, он на самом деле в аду, просто так привык к этому, что перестал замечать.       — Ещё…       Святой отец продолжает удивлять. Ваас наклоняется к беззащитной шее, сначала обманчиво нежно целует, а потом сжимает зубы на тонкой коже. Недолго любуется оставленным следом и оставляет ещё одну метку уже на ключице, отчего любовник снова выгнулся, словно от удара током. Это зрелище заставляет тугую пружину в паху скрутиться ещё сильнее. Блять, просто пиздец какой-то…       Ко стонам клирика добавляется новая тональность, почти надрывная. Ваас крайне близок к разрядке, собирается предупредить, однако Марисэ понимает по взгляду и не даёт отстраниться. Наоборот, ещё крепче обхватывает ногами. Монтенегро не выдерживает ни секунды больше и кончает внутрь него, а потом изнеможённо валится священнику на грудь, не может даже пошевелиться от усталости. Своё сердце колотится внутри ребер, чужое — под ухом.       Марисэ поглаживает его по плечам и мокрой спине, такой же разгорячённый и тяжело дышащий. Глаза у него пьяные, расслабленные. Пират приподнимается и замечает, что пастырь, вообще-то, не кончил. Немного колеблется, затем решает помочь ему рукой, однако её перехватывают за запястье.       — Не нужно, — выдыхает служитель.       Ваас свидетельствует в его глазах нечто совершенно новое: горечь.       — Почему?       — Я… — Марисэ отводит взгляд и натужно вздыхает, — я могу кончить только от насилия. Вот так вот.       О как. Услышанное сбивает с толку. Монтенегро скатывается с любовника на кровать, тот сразу же поворачивается к нему и прячет лицо на груди. Становится максимально неловко.       — Почему?       — Потому что ты не один такой, — глухо бормочут в ключицу.       Ваас не понимает, что Марисэ имеет в виду. Молчит и хмурится, заставляет того посмотреть себе в глаза. Пастырь поджимает губы и кажется жутко огорчённым.       — Мой… отец.       Ещё секунда уходит на то, чтоб врубиться. Понимание шокирует. Марисэ не только грешник — он точно такой же грешник. Ответить на услышанное нечего, как и несколькими часами ранее после массажа Цинтии. Прежде клирик никогда не рассказывал о своей семье. Теперь ясно, почему.       — Я убил его, — добавляет он чуть громче. — И мать тоже убил. Потому что она знала и смела закрывать глаза.       Нихуя себе.       Ваас продаёт людей, убивает возвраты, однако даже в самом тяжелом наркотическом бедаке не мог представить, чтобы пришлось пришить собственных родителей.       Марисэ ухмыляется чуть насмешливо — но в основном горько.       — Что, не ожидал, «сын» мой? — он очень нежно проводит длинными пальцами по лицу своего прихожанина, потом оставляет на его губах поцелуй. — Я окончательно утратил своё безгрешное очарование в твоих глазах?       — Прекращай, — не выдерживает флибустьер. — Мне всё равно.       Какая разница, что Марисэ натворил в прошлом. Ваас немного в ахуе от услышанного, однако даже не собирается судить. Ему действительно плевать. Ну убил и убил.       Поэтому их и притянуло друг к другу? Получается, нашлись два несчастья? Мысль вызывает усмешку.       — Что, правда всё равно?       — Марисэ, неужели ты забыл, с кем разговариваешь? — Ваас фыркает и закатывает глаза. — Правда. Расслабься.       Он поддаётся дурацкому порыву и ворошит пальцами густые кудри. Марисэ выглядит растроганным, его глаза начинают блестеть очень влажно. Когда пастырь снова прячет лицо, то Ваас чувствует кожей мокрую соль.       Прежде он успокаивал только свою подколодную сестру.       — Спасибо. Большое спасибо…       Марисэ благодарно целует его, а потом перекатывается на правый бок и встаёт с кровати, шлёпает босыми ногами по грязному шершавому полу.       — Пойду ополоснусь…       Монтенегро тоже встаёт на ноги, чтоб добраться до сигарет. Цинтия нагло расположилась прямо на штанах, приходится её согнать, чтобы забрать желаемое. Снаружи слышно звук воды: священник плещется под летним душем. Ваас одевается, выходит на крыльцо и курит, прикрыв дверь. Сейчас он трезвый, уже не получится откосить от рефлексии.       Есть какая-нибудь поговорка на предмет «второго раза»? Наверное, нет. Получается, надо взглянуть на это с другой стороны. Подумать фактами. Понравилось? Да. Было ли хоть каплю противно? Как ни странно, нет.       Вот и вся рефлексия. Всё остальное — по мере поступления.       Небо снова ясное. Пастырь возвращается, обёрнутый в полотенце вокруг бёдер. От подбородка до груди — ожерелье из укусов. Метки обладания. На этом острове ты либо владеешь кем-то, либо принадлежишь кому-то. Ещё бывает так, что получается совместить. Ваас как раз из третьих.       Марисэ протягивает руку за сигаретой и крадёт у Вааса последнюю затяжку.       — Твоя кошка мне все штаны шерстью угваздала, — зачем-то жалуется пират.       — Ты ей нравишься, вот и всё.       — А тебе?       Священник не кажется застигнутым врасплох.       — И мне.       Он открывает дверь, пропуская гостя внутрь, заходит следом и запирает дом на два оборота. Идёт к кровати, надевает штаны прямо на голое тело.       Тогда в церкви было слишком темно и нетрезво. Ваас впервые замечает, что вся спина Марисэ исполосована шрамами.       — Чьих рук дело? — Пират проводит пальцем по одной из полос. — Отца?       — Какой ты догадливый…       Марисэ останавливается у кровати, пропуская своего гостя к стенке. Тот мотает головой из стороны в сторону.       — Не любишь спать у стены? Я тоже не люблю. Мне надо встать рано, чтобы помолиться и кур покормить. Будет удобнее, если с краю лягу я.       Ваас поднимает в воздух зажатую в кулак руку.       — Камень-ножницы-бумага?       Пастырь пожимает плечами.       — Ну ладно… Звучит честно.       В первый раз Марисэ выкидывает бумагу, а пират — ножницы. Во второй — снова бумагу, которой бьёт камень. На решающем разе он тоже складывает ладонь в «бумагу», словно другого знака и не знает, и проигрывает Ваасу, почувствовавшему, что будет дальше.       — Ты поддаёшься, — понимает тот.       — Ага.       Они располагаются на недостаточно широкой для двоих мужиков кровати. Она больше, чем одноместная, однако священнику всё равно пришлось тесниться на боку между стеной и довольно крупным пиратом, предпочитающим засыпать на спине. Марисэ, впрочем, не выглядит недовольным.       — Затуши, пожалуйста, лампу, раз уж ты с краю.       Монтенегро встаёт ещё ненадолго и делает, как попросили. Комната погружается в темноту. Проходит немного времени, глаза привыкают. Скудного света от звёзд и луны достаточно, чтобы рассмотреть очертания предметов и второго человека в постели. Тот ёрзает, пытаясь найти более удобное положение, потом просовывает руку Ваасу под шею, а ногу закидывает поверх его ног. Затем вдруг целует в щеку как-то особенно трогательно, по-девчачьи.       — Спокойной ночи.       Через несколько минут Цинтия устраивается в ногах. Слава богу, без детишек, те предпочитают кресло. Ваас поворачивает голову, смотрит на священника. Тот уже сопит, а вот к пирату сон не идёт. На новом месте всегда хуёво засыпается, хотя постель у служителя церкви гораздо комфортабельнее, чем у начальника буканьеров.       Прежде он не замечал в себе зачатков бисексуальности. Получается, где-то в глубине они всё же присутствовали. И потребовалась комбинация из бухла, огорчения, омерзения к себе и привлекательного личика, чтобы выудить их на поверхность.       Рассказанное священником всё ещё не укладывается в голове. Бедняга. Ваас невольно сравнивает их судьбы. Его отец не насиловал. Фу, что за пиздец вообще. Какое дерьмо должно быть в голове, чтобы возникла мысль трахнуть собственного ребёнка? И мамаша недалеко ускакала, ебанашка. Знать о таком и нихуя не делать. Иногда некоторые люди заслуживают только физического уничтожения.       За размышлениями пират в конце концов и заснул.       Марисэ будит его утром — однако не так, как ожидалось. Ваас просыпается от насыщенного аромата кофе. Клирик стоит рядом с плитой, облокотившись о тумбу руками, и смотрит прямо на него с неприкрытой теплотой в глазах. Потом улыбается и всё равно не прекращает смотреть, не смущается ни капли. Проскальзывает мысль: как вообще так получилось, что до вчерашнего не заметил его симпатию?       Симпатию ли?       Лучше об этом не думать.       — Доброе утро. Кофе будешь?       — Буду.       Марисэ подливает ему молока, чтобы напиток не был горький. Ставит на стол две тарелки. От этой заботы неловко.       — Как ты умудрился не разбудить меня, когда вставал? — спрашивает пират, сделав первый глоток.       Цинтия запрыгивает сначала на колени преподобного, а оттуда — на плечи, будто во всём доме больше негде устроиться. После этого на лице Марисэ расцветает солнечная улыбка.       — Ты проснулся, а потом сразу же заснул, — объясняет он и потом молчит некоторое время. — Ты очень красивый, когда спишь.       — А когда не сплю, то что, сразу уёбище лесное?       — Отнюдь. Просто во время сна тебя не обременяют неприятные мысли. Это заметно.       Опять он заставляет грозного главаря кровожадных пиратов искать слова. Говнюк. Хотя злиться на него не получается. Наверное, это всё сонливость. «Ага, — ехидничает зверьё мыслей, — сонливость».       Священник щедро перчит и солит свою половину глазуньи, завтракает, запивает кофе с молоком. Правда, по виду напиток больше напоминает молоко с кофе. Забавный такой пастырь. Любит секс, похожий на изнасилование, а чёрный кофе — нет. Почти прелестно. Хотя в основном грустно.       После завтрака Ваас решает, что пора собирать манатки. Он и так излишне пользуется гостеприимством клирика.       — Увидимся на неделе? — спрашивают в спину, когда он направляется к двери.       Пират оборачивается через плечо, позволяет обнять себя вокруг груди. От объятий сзади ещё более странно, чем от обычных.       — Не могу ничего обещать. Возможно.       — Ну ладно… Хорошего тебе дня.       Марисэ целует его между лопаток и отпускает.       Ваас не возвращается ни на этой неделе, ни на следующей. Не возвращается и после третьего воскресенья. Вернуться будет означать, что он признаёт возникшие между ним и священником отношения.       Мысли предательски возвращаются к Марисэ. Тот моложе Вааса на десяток лет, однако явно лучше разбирается в своих чувствах. У него вообще всё как-то очень легко выходит: и прощает он легко, и признаётся, и заботится, всегда старается понять, никогда не судит. Марисэ считает, что судить предназначено мифическому бородатому мужику в небесах, и поначалу Вааса тянуло посмеяться над его искренней верой.       Ваас невольно вспоминает то пьяное изнасилование в церкви. Он догадывается, какие флэшбеки возникли у пастыря тогда. Даже чувствует себя виноватым, вспоминая слова про отца. Ваас ненавидит чувствовать себя виноватым. Лишь одно утешение: он хотя бы не чувствует себя уродом, как было с Цитрой. Это кое-что да значит.       Интересно, чем Марисэ сейчас занимается? Интересно ли ему, чем сейчас занимается Ваас?       Он всё-таки возвращается. Приезжает аж через пять недель. Ваас открывает калитку, проходит на участок. В руке у него котелок. Входная дверь незаперта, однако внутри никого нет, кроме кошек. Почувствовав крайне неприятный укол беспокойства, пират оставляет котёл в доме и следует в сарай.       — Марисэ?       — Я здесь, — доносится из-под пола.       Монтенегро обнаруживает себя вздыхающим от облегчения и даже не может рассердиться из-за этого. Прежде Марисэ всегда встречал его ещё на подходе, и Ваас к этому так привык, что подумал, будто с клириком произошла какая-то беда.       Это даже более красноречиво, чем кажется поначалу.       Буканьер заглядывает внутрь квадратной дыры в полу, опустившись на колени.       Преподобный стоит посередине погреба между двумя рядами стеллажей, на которых сложены ящики с овощами и фруктами, и очень ярко улыбается. Похож на щеночка, который встречает хозяина после длинного дня на работе, разве что хвостиком не махает. От этого зрелища по диафрагме распространяется предательское тепло.       — Я скучал, — тут же говорит Марисэ.       Ваас тоже по нему скучал. Ощутил это на одиннадцатый день, а на двадцать восьмой со скрипом признал. Для пущей точности посидел на жопе ещё неделю.       — Чем занимаешься?       — Навожу порядок.       Возле ног священника стоит корзина с подгнившими овощами и фруктами.       — Помочь? — неожиданно для себя предлагает главарь пиратов.       — Да, давай.       Марисэ подходит к лестнице с корзиной, берёт её за дно и поднимает так, чтоб Ваас мог дотянуться.       — Отнесешь в компостную яму? Просто высыпь сверху.       Монтенегро вытаскивает увесистую корзину на поверхность и относит в дальний восточный угол хозяйства священника, там зарезервировано место под компост. Куча выплёвывает рой мошкары, когда Ваас откидывает в сторону накрывающую её чёрную материю. Он быстро вытряхивает содержимое корзины, накрывает обратно и возвращается в сарай.       — Какие ещё будут указания, святой отец? — с энтузиазмом спрашивает пират, свесив голову в погреб.       — Ты сегодня на удивление добродетелен. Больше никаких, я уже закончил.       Пастырь стоит к нему спиной возле стеллажа с соленьями, однако улыбку можно услышать по голосу.       — Я сегодня не с пустыми руками.       Ваас присматривается к банкам и видит «красную» полку. Томаты в рассоле, томаты кусочками, фасоль в томатном соусе. Марисэ на редкость рукастый хозяин для столь молодого возраста.       — И что же ты привёз?       — Возьми картофеля, морковки и помидоров — и узнаешь.       Парень оборачивается, на его лице выражение любопытства.       — Ты меня интригуешь, — произносит он с отчётливым кокетством в тоне. — Какая банка на тебя смотрит?       — Пятая слева. Нет, кусочками. Ага.       Священник передаёт гостю консервацию, чтоб не разбить по пути наверх, а потом возвращается к овощам.       — А остального сколько?       — Две больших морковки и пять средних картофелин будут в самый раз. И лука тоже возьми пару штук.       Марисэ передает указанное в маленьком лукошке и поднимается по деревянной лестнице, зажав в зубах ручку от керосиновой лампы. Ваас протягивает ему руку. Поднявшись, Марисэ обнимает его, кладёт подбородок на плечо и долго стоит так, поглаживая по спине.       По пути обратно в дом пират тырит с ближайшего куста пузатый помидор и сразу же кусает, обтерев о майку. Священник смотрит на это с пушистым теплом во взгляде. Ощущение, будто ещё немного — и выудит из пространства плюшевый плед, а потом обернёт в него с ног до головы.       — Теперь дошло, — улыбчиво сообщает Марисэ, заглянув внутрь котелка. — Хочешь, чтобы я приготовил гуляш?       — Хочу, чтобы помог мне готовить.       — Не думал, что ты умеешь.       Ваас справляется с помидором и демонстрирует свой скепсис только с помощью выражения лица.       — Просто ты не похож на человека, который сам печётся о собственном ужине. — Марисэ пожимает плечами и выкладывает кусок свинины и бутылку вина из котелка на разделочную доску. — Скорее на того, кто это поручает подчинённым.       — Порежь мясо средними кусками, — даёт указание начальник пиратов, закатив глаза от иронии, — а я пока огонь разведу.       — А чем тебя плита обидела? У меня треноги нет.       — Зато у меня есть в багажнике, я всё предусмотрел.       Монтенегро самодовольно лыбится и видит ответную улыбку.       — Тогда ладно.       Можно сказать, что они готовят вместе. Марисэ подготавливает ингредиенты, а Ваас занимается котлом. Разводит огонь, ставит треногу, бросает две щедрые ложки кокосового масла на дно. Сначала поджаривает кусочки мяса с порезанным луком до золотисто-коричневой корочки, щедро перчит и солит, потом присыпает мукой. Добавляет вино, томаты, три лавровых листа и много паприки, а через тридцать минут — порезанные кусочками овощи.       Марисэ приносит две веточки розмарина из сада, срывает тонкие продолговатые листочки прямиком в котёл. Он обожает розмарин, добавляет его почти во все блюда. Ваас не против.       — Пахнет потрясающе.       — На вкус тоже будет пиздато, — уверенно заявляет Монтенегро, снимая котёл с треноги, и ставит его на землю, прикрыв крышкой, — только пусть настоится минут пятнадцать.       — Мохито хочешь?       Ваас кивает и провожает преподобного взглядом до двери. Остаётся ждать под навесом, опустившись на стул с тонкой круглой подушечкой.       В какой-то момент к одинокому сидению прибавилось второе. Он напрягает извилины и вспоминает, когда именно: после первого же его визита. Уже тогда Марисэ с готовностью предоставил ему место рядом с собой. Они нередко прохлаждались под навесом, священник отодвигал генератор подальше, ставил на его место вентилятор, и сидеть так можно было часами. Поток воздуха сдувал жару и назойливых комаров.       Вскоре Марисэ возвращается с двумя стаканами и протягивает один Ваасу. Облокотившись свободной рукой о спинку стула, наклоняется и замирает незадолго до смуглого лица.       — Можно поцеловать тебя?       Ваас притягивает его за гладкий квадратный подбородок и целует сам. Священник улыбается, это легко почувствовать губами.       — Почему ты спрашиваешь? Ведь не девчонку же на первое свидание позвал.       — Потому что уважаю твои границы.       «Потому что не уважали его», — вдруг понимает пират и чувствует себя от этого странно.       — Можешь не спрашивать, меня и так устраивает.       Во второй раз Марисэ не спрашивает. Целует его долго и нежно, обнимает вокруг шеи прямо с мохито в руке. Углубляет поцелуй, не встретив сопротивления, и забирается к буканьеру на колени. Ваас отставляет напиток на крыльцо рядом, выуживает оттуда кубик льда и притрагивается им к загривку исповедника. Тот вскрикивает и дёргается, едва не выронив стакан, видит шкодливую улыбку и напускно дуется.       — Более красноречивого способа сказать «остынь» и сложно придумать…       — Не порти аппетит, — со страшно серьёзным видом заявляет Монтенегро.       — Очень сложно удержаться, ты крайне целовательный.       Ваас едва не давится воздухом.       — То «очень красивый», то «крайне целовательный». Я начинаю думать, что тебя роняли во младенчестве, Марисэ.       Парень фыркает и не сердится, потому что сквозь растерянность слышит в голосе смущение.       — Зря ты такого плохого мнения о себе, — он ненадолго тоже становится серьёзным. — В тебе много достоинств.       Услышанное смущает, сбивает с толку — и дразнит.       — Да что ты. Например?       Марисэ не тратит на компиляцию данных и секунды.       — Ты искренний и предусмотрительный, не отказываешь в помощи. Тебе не чужды угрызения совести. Ты умеешь и слушать, и поддержать разговор… Ты очень сексуальный, здорово понимаешь язык тела. А ещё у тебя очень красивые глаза, улыбка и смех. Это из очевидного.       Нихуя себе.       Хочется взбрыкнуть. Психануть, спрятаться, что угодно. От услышанного становится некомфортно, как от попытки залезть в душу. До Вааса доходит, что сказанное священником почти не расходится с реальностью. Про внешность вкусовщина, однако почему-то нет сомнений, что Марисэ думает о нём именно это.       — Собираешься доказывать мне обратное? — клирик сузил блестящие глаза. — Не надо. Я всё равно не поверю.       Ваас поджимает губы и молчит. Ему всё ещё хочется прыгнуть в свою скорлупу и съебать в закат, однако уже меньше.       — Мохито нагреется, — напоминает Марисэ и протягивает ему стакан. — Просто… просто прими тот факт, что не бывает абсолютного зла, как и абсолютного добра, и всё.       Ваас думает, что если он захочет видеться с Марисэ дальше, то рано или поздно привыкнет к таким ситуациям. К ситуациям, когда мудрые вещи говорят будничным тоном и когда нечего сказать в ответ.       — Как такой человек, как ты, умудрился познакомиться с Баком?       Как жизнь смогла столкнуть священника и киллера?       Марисэ немного удивляется вопросу, но отвечает быстро.       — Он прямо посреди молитвы ввалился в церковь, истекая кровью, попросил помощи и отключился. Я его подлатал… А дальше и так понятно.       — Лучше бы ты оставил его умирать.       Марисэ вздохнул и выпрямился в полный рост.       — Ты же знаешь, я не такой.       Знает ли его Ваас? Считает ли Марисэ, что знает Вааса?       Они ужинают прямо на улице, разместившись под навесом. Гуляш выдался на славу, вкусно так, что хочется тарелку облизать. Воздух пахнет паприкой и вечером. Темнеет.       Марисэ пододвигается на стуле и кладёт ладонь поверх руки гостя, лениво переброшенной через поручень. Ваас позволяет, смотрит на клирика из-под ресниц. Тот благодарит за вкусный ужин, а потом некоторое время молчит, рассеянно разглядывая пространство перед собой.       — Хочу, чтобы ты приходил чаще. Мне нравятся наши встречи.       — И что из всего этого должно получиться?       Преподобный улыбается и жмёт плечами.       — А не обязательно что-то должно получиться. Просто два человека видятся, потому что в компании друг друга им легко и приятно.       Марисэ откидывается на спинку стула и со стоном потягивается, вытянув ноги. Выглядит сытым и крайне довольным жизнью, чем-то похож на большого чёрного кота. На него приятно смотреть.       — Ты быстро сменил «я не пидор» на «давай поужинаем вместе», — осторожно подмечает пастырь через пару минут.       Ваас фыркает и ничего на это не отвечает.       — Это у тебя экспромт, да?       — Так заметно?       На губах Марисэ появляется тонкая улыбка.       — Когда я тебя впервые увидел, то подумал: вот это стопроцентный натурал, мне с ним в жизни ничего не светит. Хотя это не останавливало меня от чаяний.       Марисэ флиртует с ним?       — А потом я тебя изнасиловал, — зачем-то ляпает Ваас, — так что ты перестарался с надеждами.       Сбоку слышно вздох. Ваасу очень хочется глянуть, какими же именно глазами на него смотрят, однако стыд останавливает. Потом касание ползёт вверх по предплечью, преподобный потирает его кожу по-домашнему уютно и ласково.       — Не вини себя. Я давно тебя простил.       Монтенегро поворачивается, рассматривает лицо клирика в поисках лжи. Ничего не видит, кроме неприкрытой привязанности.       — А себя когда простишь?       — Спроси что-нибудь проще. — Марисэ отводит взгляд и горько усмехается. — Только после того, как ты сделаешь то же самое.       Воцарилось молчание. Ваас некоторое время смотрит в огонь, думая о том, что же может сдохнуть в лесу, чтобы он себя простил, а потом решает проверить собеседника. Тот моментально ловит его взгляд.       — Я собираюсь помыться перед сном, упахался сегодня. Отнесешь котёл и тарелки в дом? Пожалуйста.       Пират кивает с облегчением. Конечно, отнесёт. Этот маленький разговор оказался сложнее, чем хотелось. Но ничего, ничего. Ваас привыкнет.       Марисэ возвращается в сланцах и полотенце. На его коже уже нет следов от укусов, а с мокрых кудрей на плечи капает вода. Это красиво, к этому хочется прикоснуться.       Однако Ваас тоже не прочь ополоснуться, полотенце ему предоставляют. Когда он заходит в дом, то обнаруживает пастыря домывающим стакан в раковине. Цинтия и подросшие детишки ужинают под столом. Просто ёбаная идиллия.       Через два месяца на остров высаживаются восемь скайдайверов.       Конец.