Поцелуй меня, Ева.

Тихий стук каблуков по паркету нарушает уютную тишину квартиры. Вилланель не спешит проходить в кухню, внимательно изучая безвкусный интерьер дома Поластри. Кто бы мог подумать, что именно так выглядит эта убогая нора? Ева достойна большего. Это Вилланель знает наверняка, но почему-то из раза в раз эта несносная брюнетка выбирает своего омерзительного Нико. Убогого. Вот верное слово, которое в полной мере описывает мужчину. Убогий муж. Убогая квартирка. Убогая одежда. Все это окружает Еву только потому, что она делает неправильный выбор. Из раза в раз. Их взгляды пересекаются. И губы Вилланель трогает какая-то извращенно-теплая улыбка, от которой стаи мурашек невольно пробегают по спине. Так не должно быть. Ее. Здесь. Не. Должно. Быть. Ева судорожно хватает ртом воздух, пока блондинка ласково усаживает ее на кухонный стол. Почему-то не получается сопротивляться, хоть и нужно оттолкнуть от себя эту ненормальную и уносить ноги из дома. Но Ева лишь прикрывает глаза, чувствуя, как ледяная сталь уже скользит по ее обнажённой коже. — Поцелуй меня, Ева. — Вилланель просит, будто от действий Поластри зависит все. Но брюнетка лишь скользит недоверчивым взглядом по белоснежной коже женщины, которая прижимается к ней непозволительно сильно. Она сошла с ума, раз позволила этому случиться. Точнее и не скажешь. — Поцелуй меня, — она вновь повторяет свою просьбу, но уже надрывно, практически умоляя. Нет, ни за что. Выполнив то, о чем Вилланель просит, Ева сделает лишь хуже. Все зайдет слишком далеко. Но она не знает, что дальше заходить уже некуда и это тупик, в котором обе они обречены были застрять с самого начала. Острое лезвие все еще нагло скользит по ее коже. И это возбуждает. Заставляет кровь кипеть, хоть брюнетка отчаянно сопротивляется одной только мысли о подобном. Поддаваться нельзя. Неправильно. Хотя бы по отношению к Нико. — Поцелуй меня, черт возьми, — голос Вилланель дрожит, когда холодная сталь входит под нежную кожу, заставляя вскрикнуть от боли. Но крик этот кажется самой Еве каким-то сдавленным и приглушенным. Кажется, что это кричит кто-то другой, совсем далекий. — Поцелуй, пока еще можешь, Ева — жгучая боль разливается где-то в области живота и поднимается выше. Ткань домашней майки становится неожиданно влажной и неприятно липнет к телу, пока осознание приходит на смену страху. — Да почему ты такая упрямая? — голос Вилланель практически срывается на крик. Сейчас она напоминает капризного ребенка, которому так и не купили игрушку. Никому не нужного капризного ребенка. — Твою мать, Ева, — Вилланель злится. И это единственное чувство, доступное ей. Даже сейчас, когда ее собственные руки в крови женщины, которую она так долго желала. Которую заполучить было не суждено. Двенадцать победили. Снова. Лезвие ползет вверх, вспарывая податливую кожу, а губы Астанковой легко касаются виска брюнетки. — Ты такая глупая, Ева. — она тихо шепчет, практически убаюкивая. — Я всегда пыталась спасти тебя, но ты только и делала, что отвергала меня. — ей хочется спать. Первый раз за долгое время, Ева просто хочет провалиться в сон. Беспокойство уходит, оставляя после себя тягучее чувство усталости. Боль тоже исчезает. Остается лишь темнота. Одежда все еще неприятно липнет к телу, но все это кажется пустым, в особенности, когда Вилланель отстраняется. Тихий стук каблуков дорогих Лабутенов затихает где-то вдали. Вокруг ничего не остается. Как и смысла бороться дальше. Входная дверь тихо закрывается, когда последний вздох слетает с губ Евы Поластри.