зависимость

Касания невзначай за чашкой давно остывшего чая, который стоит на столе уже битый час. Видимость того, что незнакомы и не будут никогда такими, будто бы пару минут назад не пытались залезть друг другу в душу, поворошить, узнать и засунуть обратно. Запах сигарет, купленных в ларьке рядом с домом на последние деньги. Шиён чувствовала себя бычком ещё недокуренной сигареты. Хотелось, чтобы она затянулась ею, оставила след бордовой помады на фильтре, давила и тушила в пепельнице. Ли дымила бы назло. Чтобы Бора, вечно ругающаяся матом и использующая матовую помаду темно-красного оттенка, выходила из себя, но хоть как-то обращала внимание на неё. Жизнь была слишком жестока, или так казалось только Шиён, вечно наступавшей на старые, уже ржавые, грабли. Зубцы их оставляли глубокие раны с заражением, что несло за собой кучу неприятных последствий. Складывалось ощущение, что она специально искала их, натыкалась и наступала. Получала по лбу, чувствовала странную боль в ступнях и удовлетворение от полученного. Она создавала вокруг себя розовый мир, самую малость отравляя его. Но розовыми были лишь очки, которые Бора так любила разбивать. Шиён потирала глаза, избавляясь от мелких осколков, смешивая слезы с кровью, и опять собирала новые очки. В первые разы они получались хорошими, точь в точь те, что были тогда. Но с каждым разом они становились более хрупкими, кривыми самую малость и размытыми от количества прозрачного скотча на линзах. Перевязанные изолентой душки поскрипывали, будто изнывая от боли и умоляя о помощи. А из-за множества слоев клейкой ленты разглядеть что-то было невозможно. И Шиён оставалась маленьким слепым котёнком, у которого забрали маму и отдали незнакомой кошке. В ноздрях остатки белого порошка. Только он помогал справляться со всеми трудностями бытия и собственных мыслей. Бора подсадила её на это дерьмо и на себя. И Шиён была уверена, что зависимость от наркотических веществ была куда слабее, чем зависимость от чёртовой Ким Боры. Они уже отшумели свое на годы вперёд, разбили всю посуду и мечты, оставили друг на друге глубокие рубцы от давно заживших шрамов. Они стали чем-то чужим друг для друга, и лишь затуманенный разум помогал вспомнить, кто же они на самом деле. Горячие руки, бесстыдно блуждающие по всему телу, яркие отметины на внутренней части бёдер. Эмоциональные качели, ставшие таким привычным аттракционом, ломки без очередной дозы наркотиков и её. Бора осталась в ней простудой, вечной хандрой, не имеющей сезона своей деятельности, запахом старых квартир, где всегда находили пакетик с чем-то белым и таким манящим, самым нежным поступком, за которым скрывался нож, позже ударивший в спину, который не приносил физической боли, только лишь давящий груз из предательства на хрупком сердце. Шиён была готова запустить Бору в свои вены вместе с веществом в шприце. Ли желала, чтобы та змеей смыкалась на её шее, смеялась ей в глаза. Она была готова на все, лишь бы холодный взгляд окинул её, может, даже с раздражением. Или это была бы бесконечная жалость к бедной, никому, даже ей, ненужной девчонке? Они давно полюбили ненавидеть. Ненавидеть все вокруг. Им с пелёнок была предначерчена смерть, спрятаться от которой было невозможно. Найдёт ведь все равно, да будет тащить за собою, чтобы в тело вонзились тысячи иголок. Но даже эта боль не будет сравнима с той, что преследовала её, пока та была жива. Может, когда-нибудь уставшая от жизни Ли Шиён проснётся и не почувствует пульса на своём запястье. Засуетится, начнёт бить себя по лицу и ногам, как делала всегда, но будет уже поздно. Поздно волноваться о чем-то, сожалеть, думать и печалиться. Для неё был куплен билет лишь в одну сторону, второго нет и быть не должно. Она была никому не нужна, но так нуждалась во всех. Она превратила свою грудную клетку в теплицу, где выращивала любовь, данную ей самой маленькой семечкой, чтобы та выросла деревом: большим, статным и великим. Чтобы эта любовь заполнила все тело, окрасила участки кожи, когда места внутри уже не хватало. Но эта любовь никогда не была бы счастлива. Она бы плакала, сжималась, чувствовала, тряслась. Но звезды продолжали светить, несмотря на разбитое сердце, завянувшие цветы и выкопанные корни. А любовь продолжала пытаться. Пыталась цвести, распускаться и заполнять тело. Жить, чтобы потом стать подаренной кому-то другому, и цвести уже в другом месте. Ли Шиён повесила себя и свои чувства на верёвке тридцатого сентября. Освободила свою измученную душу, сделала последний вдох и, наконец, перестала существовать.