Wait A Minute!

В этом году май выдался солнечным, но холоднее, чем обычно. Джона это ужасно бесило — холодно курить в форточку, продувает. Он щурится от слишком яркого луча заходящего солнца, дрожит от противного ветра, ежится, вдавливает окурок холодными пальцами в оконную раму. Ветер врывается в комнату и колышет шторы, проходится по повешенным кое-как на стену плакатам с Элвисом и Бриджит Бардо, особенно достается бедному Бадди Холли, который умудряется висеть на одном гвозде и держаться исключительно на честном слове. А еще шелестит страницами толстой тетради, лежащей тут же, на подоконнике, подле Джона. Тетради, которая заставила Леннона так непредусмотрительно закурить еще до того, как Мими смотается в свой чертов театр. Джон тяжелым взглядом смотрит на эту роковую тетрадь с надписью поперек обложки, грозно гласящей о том, что «оригинальные произведения Леннона/Маккартни. ПОСТОРОННИМ — РУКИ ПРОЧЬ!!!». Роковой она стала буквально полчаса назад, когда Леннон обнаружил, что Пол забыл ее у него дома после трехчасового сеанса сосредоточенного любительского терзания многострадальных гитар. И нет бы отложить тетрадь, нет бы вернуть ее Полу лично в руки завтра, нет — Джон полез в нее, чтобы заново перечитать свеженаписанные строки, подправить втихую несколько не понравившихся ему слов и нарисовать пару-тройку детородных органов на полях с изощренной художественной точностью. Он корит себя за свое любопытство и одновременно находится в убийственной эйфории. Потому что в середине тетрадки Леннон обнаружил целый разворот, посвященный ему. И черт возьми, насколько же Джону было бы проще, если б там Пол его нахуй слал всеми возможными способами, известными среднестатистическому британскому подданному Ее Величества. Джон бы скривил губы, пару раз хихикнул и еще две недели назидательно подъебывал бы Маккартни, мол, обзываться нехорошо, ай-яй-яй. Но нет. Тот разворот был наполнен явно романтическими строчками, неловкими мальчишескими комплиментами, граничащими со слепым восхищением и простыми, но невероятными, невероятными фразами: «Он мне нравится. Мне нравится Джон Леннон». — Джон, я ухожу в театр, буду после восьми, не забудь поужинать! — голос тети доносится до него словно сквозь толстый слой ваты. Джон на автомате что-то громко отвечает Мими. Выныривает из рассуждений, с треском захлопывает форточку и снова берет в руки тетрадь. Читает шепотом: «Я влюбился в него так, как раньше влюблялся в девчонок». Блядь… Чего душой кривить, чувства к Полу были. Появились, может, и не сразу, но довольно основательно и ощутимо, ближе к прошлой осени они окончательно разбили лагерь в душе Джона. Удушливо краснеть от случайно замеченной улыбки — говно вопрос. Долго пялиться в его незаконно, очевидно незаконно глубокие глаза пока тот что-то увлеченно рассказывает, тихо охреневать от такого количества тактильности от парня (и обнимет долго, и за руку схватит, и на ухо что-нибудь шепнет, задев мочку губами, бесстыдник) — тоже за милую душу. Еще и эти сеансы групповой дрочки, черт бы побрал неутолимое либидо Леннона, который подло пользуется подростковым недотрахом своих товарищей по группе, чтобы под прикрытием удовлетворить свое желание послушать мужские стоны и насладиться этой атмосферой секретности и, прости господи, интимности происходящего. Он привык скрываться. Это было нормально. Никто никогда не отвечал искренностью. И че? Чего еще ожидать? Это норма — с девчонками можно, с парнями нельзя. С девчонками всегда получится, с парнями — никогда, хотя очень хочется. Ну и что, все и так хорошо, жить можно. Это Леннон еще лет с двенадцати понял. Ну да, волновало слегка, слегка грустно иногда становилось, да, ну и что, блин, с этого, его извращенные фантазии о поцелуях с мальчиками — неправильно, но нужно с этим жить, раз уж таким уродился. Он привык быть одним во всем мире. Привык считать, что в мозгу просто произошла неполадочка, ну, долбанули его, видимо, пару раз головой об пол в детстве, ну, с кем не бывает? Он никогда не ждал ответа на свои чувства. А тут такое. Мечта, вроде как, сбывается. А он так испуган, хотя он даже под страхом порванных струн на гитаре не признается в своей панике. Он чует нутром — будут проблемы. Мно-ого проблем. Очень. Ну и нафиг надо? Даже если Пол такой… такой… Звонок в дверь. Ух, черт побери, отрезвляюще. Должно быть, Мими забыла театральный бинокль. Или ключи. Наверное, их. Леннон захлопывает тетрадь, спрыгивает с подоконника, отправляется открывать. — Мими, я честно не знаю, где ле… У входа стоит запыхавшийся и красный как рак Пол. Леннон в очередной раз убеждается, что бога либо нет, либо он его вообще не слушает. — Джон, я забыл у тебя… э-э, тетрадь нашу, принеси, пожалуйста, — все по традиции: глазки в пол, губы сжаты в ниточку, руки заведены за спину. Леннон чувствует в своей груди импульс волнения, сковывающий возможность в привычной манере дружески поглумиться над Полом, отпустить пару-тройку шуточек и всучить злополучную тетрадь, сделав вид, что ничего никогда там и не было крамольного написано, а если и было, то Джон это успешно проигнорировал. Нет, вместо этого Леннон застывает перед дверным проемом и ничего не говорит добрых несколько секунд. Черт бы побрал эти ненужные эмоции. — Джон?.. — аккуратно возвращает друга в реальность Маккартни. — Какая тетрадь? Ниче ты у меня не оставлял, поищи у себя получше! — тараторит Джон, тут же мысленно ругая себя на чем свет стоит за глупую и ненужную ложь. Он ненавидит признавать, что ему просто страшно. — Но я точно… Оу. Ну… ладно, ладно, я поищу у себя, наверное я действительно невнимательно… смотрел, — нерешительно бормочет Пол, вздрогнув и нахмурившись. — Пока, Джон. — разворачивается и собирается уходить. Внутри Леннона раскидистым деревом вырастает сильное разочарование. Он кусает губу, мнется, резко выдыхает, и… — Подожди! — он и сам не знает, что делает, четкого плана у него нет. Он просто чувствует, что ему жизненно необходимо окликнуть Пола. Не врать Полу. Опозориться, поставить жирный крест на своем образе мачо и непоколебимого натурала, но не врать ему. Маккартни оборачивается и смотрит. Просто смотрит и совершенно ничего не говорит. Сказал бы лучше. Хоть что-нибудь, хоть одно слово. Молчание разуверивает в себе Леннона, он не может собрать в себе смелость и наконец признаться… но в чем ему признаваться? Наверное, в этом странном щекотном чувстве где-то между легкими и, наверное, печенкой когда он смотрит на Пола в кожаной куртке или с сигаретой во рту или, еще лучше, еще лучше, сосредоточенного на новом гитарном риффе, а еще, может быть, восхищенного его, Леннона, рисунками (Джон еще не разобрался, взаправду или из вежливости, но из собственного громадного самолюбия склоняется к первому). — Подожди, — твердо повторяет Джон, словно принимая окончательное решение. — я прочитал то, что ты написал в середине. Ты… ты, пожалуйста, зайди ко мне сейчас. Я не могу это обсуждать так, — ему кажется, будто он находится в какой-то глупой романтической драме, и он в очередной раз клянет мир за то, что он так сложно устроен и за то, что матушка-природа не вложила в людей способность передавать друг другу мысли на расстоянии. Пол бледнеет и Джону кажется, что его большие болотные глаза наполняются страхом. Сильный ветер треплет его волосы, склоняющееся к закату солнце придает им рыжеватый оттенок. И Джон всем телом чувствует, что это очень красиво, отчего сердце стремительно проваливается куда-то туда, где ему совсем не место. — Пол. Зайди, пожалуйста. Я не обижен на тебя и не собираюсь бить тебя, или что-то такое. Просто хочу поговорить. Честно, — очень мягко говорит Леннон, стараясь унять свой подрагивающий голос. Маккартни стоит неподвижно несколько мгновений, но потом медленно кивает и неуверенно идет в дом. И вот, они оба стоят в прихожей, Леннон умирает от растерянности и совершенно не представляет, что теперь делать. — Может… может, хочешь чаю? — тетя Мими всегда говорила Джону, что чай — лучшее средство для сглаживания неловких разговоров. Поэтому, наверное, она никогда не говорит с Джулией без чашечки чая под рукой. — Чай? Давай, но в нашей ситуации надо бы чего покрепче, — нервно улыбается Пол. Джон смеется, Маккартни тоже фыркает от смеха, и ситуация словно на миг отпускает их обоих, и Леннон чувствует себя несколько свободнее. — Хорошо, сейчас сделаю чай, ты иди в комнату, у меня там сигареты лежат в ящике вместе со спичками, мне кажется, они нам тоже не помешают. — Согласен, — тоже куда свободнее улыбается Пол, заглядывая своими добрыми глазами прямо в глаза Джону, и у того внутри зарождается какое-то глупое желание послать к чертовой бабушке все предрассудки и поцеловать Пола прямо в искусанные губы, прямо так, как он целовал с десяток девочек до этого, прямо так, как мечтал целовать мальчиков с двенадцати лет. Леннон заходит на кухню с сильно бьющимся сердцем, все его мысли о Поле. Он осознает, что слишком долго стоит с чайной ложкой над чашкой с кипятком. Это все как-то не укладывается в голове. Теперь ведь все поменяется. Забавно, что какая-то мелочь может так запросто перевернуть мир и перетрясти сознание. Вообще, мир — бесконечно глупо-непредсказуемая и одновременно интересная штука, думает Джон, держа в руках две чашки с горячим чаем. Хмыкает, вспомнив кое-что, ставит чашки обратно, тянется к шкафчику над столешницей, достает оттуда бутылку ирландского виски (ее кто-то подарил Мими на прошлое Рождество, и Джон иногда втихаря прихлебывал из этой бутылки), наливает в чашки примерно по шоту вместо разбавки. Повышение градуса не навредит предстоящему разговору. Неясному и все еще пугающему до чертиков. Собравшись с силами (он совсем не понимает, когда стал таким трусом), Джон открывает дверь. На затертом ковре, откинув голову на кровать, сидит Пол, вертя сигарету в пальцах. Мгновенно поворачивает голову и улыбается. Не так искренне, как, Джон знает, он умеет, но его улыбку просто сковывают смущение и общая взволнованность. А у Леннона даже нет слов и сил чтобы уверить его в том, что все нормально. Потому что он сам не знает, нормально ли. Лицо Пола опять тонет в светло-розовых лучах закатного солнца. Сердце Джона снова болезненно екает. Ну почему все именно так?.. Джон садится рядом, аккуратно ставит кружки на паркет, чтобы виски-чай случайно не разлился по ковру. Пол тут же тянется к кружке, отпивает немного, Леннон видит, как его глаза округляются и он смешно застывает, набрав чай в рот. — Ты серьезно что-то туда подлил? — удивляется Маккартни, тихо смеясь. — Ты ж просил покрепче, — хитро улыбается Джон, радуясь тому, что неловкость в воздухе потихоньку рассеивается. — От меня будет нести перегаром, отец убьет, — качает головой Пол, роняя ее на колени. — Ты можешь остаться у меня, — автоматически предлагает Джон, даже не задумываясь о том, что они сейчас собираются обсуждать, и что этот разговор с большой вероятностью может стать в принципе их последним, удача, если они смогут сохранить хоть какой-то контакт после… после такого. Пол быстро улыбается себе под нос и молчит, сжимая кружку в руках. Джон смотрит на его сбитые костяшки (ох уж эта школота со своей абсолютно варварской игрой в «монетку»!). Неловкость снова зависает в воздухе. — Закурим? — голос Джона звучит очень хрипло, но так хотя бы не слышно, что он дрожит. — Еще спрашиваешь. Джон чиркает спичкой, поджигая свою сигарету и прикуривает Полу. Раньше этот жест казался им обоим абсолютно нормальным и вполне дружеским, но сейчас Джон чувствует, что дыхание у Пола прерывистое, а сам он ощущает внутри себя то странное чувство копошения в легких. Сейчас все иначе. — Почему ты это написал, Пол? — выдыхает сизый дым Джон, резко нарушая тишину. Он чувствует, что Маккартни рядом с ним напрягается, но молчит. — Нет, правда, почему? Почему я? Не Джордж, не какой-то другой парень, а я? Леннон сидит очень близко к Полу и все еще чувствует, что он сильно напряжен. — Макка. Я же сказал, что не буду ни бить, ни унижать тебя, — Джон смягчает голос и поворачивается к Полу. Тот смотрит в свою кружку, сжимая сигарету между губ. — Это очень глупый вопрос, Джон. Снова тишина и сигаретный дым. — Вот этому, — Пол прижимает свободную от сигареты руку к черной ткани футболки где-то на уровне сердца. — не прикажешь, — и смотрит прямо в глаза. Немного затравленно, с некоторым отчаянием. — Если это все тебя оскорбляет, я прошу прощения за то, что я написал, можешь забыть это, я вообще могу больше не заявляться к тебе, я оставлю тебя в покое, обещаю, я… — Маккартни, — говорит Джон, прерывая его. — Маккартни, черт побери, если это все такая большая шутка, дурацкий розыгрыш, то скажи это прямо сейчас. Пол пару секунд непонимающе моргает. — Скажи, просто скажи мне, что ты шутишь и мы забудем об этом всем. — Я не шучу, Джон, — сглотнул Пол, допив свой чай. — к сожалению, нет, прости меня. — Бля, да прекрати ты извиняться, — Леннон тоже делает последний глоток и тушит окурок в кружке. Пол следует его примеру. — В смысле?.. — Да в прямом, Маккартни! И хорош вздрагивать, я не собираюсь тут тебя убивать! — чуть не кричит Джон. Пол совершенно непонимающе смотрит на него. Джон опускает взгляд. — Я как будто… чувствую что-то такое же. — Это ты, наверное, шутишь… — говорит Маккартни с тихим укором, закусывая губу и хмурясь. Джон глубоко вздыхает. Они оба сейчас ведут себя как форменные идиоты, но как же иначе, если ни один из них до этого не попадал в подобную ситуацию. И ни один не был настолько смел, чтобы признаться себе в том, что все происходящее — действительность, с которой придется жить. Поэтому они все ходят вокруг да около, не вступая на скользкую дорожку этого разговора. Но для чего действительно нужна смелость — так это для искренности. Поэтому Джон набирает побольше воздуха в легкие и начинает говорить. — Ты въелся в мое сознание с самой первой встречи. Сначала раздражал жутко — хотелось прямо по лицу тебе вмазать. Через какое-то время захотелось уже не вмазать, а прижать, блин, к стенке и… — Джон не смог произнести это предательское «поцеловать», чувствуя, что смущение накатило на него удушливой волной. — Так что ты уже давно мне… ну, нравишься, да. — Это просто… просто невероятно, черт возьми, — выдыхает Пол, обхватив руками свои горящие щеки. — Сам в полнейшем ахуе, — серьезно признается Леннон. Пол внезапно прыскает от смеха и просто хохочет над этой фразой, прислонившись лбом к плечу Джона. Тот тоже несколько секунд спустя начинает смеяться и чувствует себя намного легче. Но в душе все еще есть некоторые сомнения, очень неприятные и тяжелые. — Слушай… — говорит Леннон. — Не думаю, что я — самый подходящий тебе вариант. Ну, типа… Сам понимаешь, я не эталон красоты, вежливости, прочей этой хуйни. Да блин, я даже не самый талантливый. Есть куча парней — не говоря уж о девушках — лучше меня, и если хочешь попробовать с парнем… я абсолютно тебя понимаю! Но мне ты рад не будешь. Я же просто… ну, просто придурок полнейший. Горло сдавливает это отвратительное чувство подступающих слез. Как же это все тупо. Хочется умереть, хотя нет, не умереть, а убежать от всех, спрятаться… Просто уснуть, увидеть Пола во сне в последний раз и надеяться на то, что больше он, Джон, не проснется никогда. — Джон, — слышит Леннон, чувствуя руку Пола на своей. — Не говори так, слышишь? Кто бы тебя ни заставил в это поверить, это не так! — горячо уверяет Маккартни, глядя Джону в глаза и крепче сжимая его руку. — ты… просто поразительный. Ты добрый. Справедливый. С тобой всегда… всегда хорошо находиться рядом. В тебе столько идей, и ты большинство из них воплощаешь в жизнь. Я восхищаюсь тем, что ты и рисуешь, и песни пишешь. Я всегда думал, что по-настоящему хорошо у человека получается делать какую-то одну вещь — а тут ты, и у тебя все получается. Ты замечательный, Джон, — негромко заканчивает Пол, несмело проводя своими пальцами по руке Леннона. — поверь мне. Я никогда, никогда не думал иначе. Леннон продолжает смотреть на этого мальчика с душой нараспашку и ему стыдно за ненависть к себе. — Пол… Если бы я только мог увидеть себя хотя бы наполовину таким же хорошим, каким видишь меня ты, я бы… я бы стал лучше, — Джон смотрит в ласковые глаза напротив и чувствует, как его сердце, скованное льдом воспитания Мими и подростковых издевок, начинает чуть оттаивать. — Я… я всегда думал, что я по сравнению с тобой никуда не гожусь, я просто был уверен в этом, да даже сейчас так думаю. Потому что ты такой хороший, отзывчивый… милый. А я совсем не то, — он вздыхает, но не отводит взгляда от Пола. — Только посмотри на себя! Я просто… очарован тобой, понимаешь? Я не представляю, что заставляет тебя считать меня таким особенным… Маккартни мягко улыбнулся и снова легонько сжал его пальцы. — Ты так дорог мне, Джон. Ты особенный, потому что я могу сделать вот так, — и тут Пол просто взял и прилег на согнутые колени Джона. — и ты меня не прогонишь. «Господи боже, я даже под дулом пистолета не прогоню тебя, Маккартни, если будешь делать так как можно чаще!» — молнией пронеслось в мозгу Леннона. Джон осторожно касается его волос. Гладит его по голове. Губы Пола как будто сами собой расплываются в улыбке, его глаза закрыты. — То есть, если я тебя сейчас поцелую… — нерешительно произносит Джон. — То я не буду против, — шепчет Пол, приоткрыв один глаз. — Только у меня губы совсем сухие. — Это не важно. Джон наклоняется к лежащему на его коленях Полу, обхватывает его лицо ладонями, прижимается губами к его губам. Внутри как будто детонируют тысячи бомб. В голову ударяет кровь и пару секунд Джон на полном серьезе боится, что опрокинется в обморок прямо посреди самого, пожалуй, желанного поцелуя за всю его короткую мальчишескую жизнь. Они целуются еще в несколько заходов, ровно до тех пор, пока не привыкают к ощущению губ друг друга. — Если это все сон, то разбудите меня, кто-нибудь… — хватает ртом воздух Джон после очередного глубокого поцелуя. Пол усмехается и щипает его за бедро. — Ауч! Нет, похоже, не сплю. — А что, лучше если бы этого всего не было? — интересуется Пол, улыбаясь. — Нет, нет. Просто не верится. Мы, оказывается, столького друг о друге не знали. — Ну… всегда полезно узнать что-то новое, — уже откровенно ржет Маккартни. Джон как будто облегченно выдыхает. Пол все такой же, каким и был. Он не превратился в принцессу на горошине, не стал вести себя как капризная барышня после поцелуя. Он просто остался… Полом. Таким, каким был в день их встречи. Таким, в которого Леннон, похоже, еще давно влюбился. Вот же угораздило вляпаться. — И что мы теперь с этим всем делать будем? — спрашивает Джон. — А надо что-то делать? — наклоняет голову Пол. — Действительно, — против воли улыбается Леннон. — Но у тебя сейчас нет подружки? — тут улыбка мгновенно сходит с лица. — Не-а. Ревнуешь что ли, Леннон? — скалится Пол. — Нет, нет, я просто… просто чтобы быть в курсе дела. Ты же понимаешь, что если мы хотим это продолжать, то нам придется скрываться и вообще, быть очень осторожными? — Джон понимает сам, что звучит крайне непривычно-серьезно, особенно для Пола, привыкшего слышать от него только шутки и дурацкие истории, но раз уж тут такая ситуация… — Ты же хочешь продолжать?.. — Конечно хочу, — Пол берет Джона за предплечья и почти (Леннону кажется, что его вот-вот хватит сердечный приступ) садится к нему на колени. — вот скажи мне, какая ливерпульская девушка из тех, которых мы с тобой знаем, напишет песню для меня? — Он улыбается, смотрит на него, их лица близко-близко, и Джон наслаждается теплым взглядом зеленых глаз и просто каким-то волшебством, исходящим от Маккартни. Снова поцелуи. Сплетенные языки. Припухшие губы и острая необходимость обняться крепче, прижаться ближе, слиться в единое целое и создать собственную вселенную, где никто их не найдет и не потревожит. Где они никогда не останутся в одиночестве, ведь они будут друг у друга. — Я так рад, что мы с тобой встретились. — А я-то как рад, Поли. Теперь им предстоит узнать друг друга еще лучше.