… потому что нехорошо человеку быть одному. А. Варламов «Душа моя Павел»
Вагон резко дернулся и зашипел, остановившись напротив входа в центральное здание Брестского вокзала. Женя выглянул из купе и увидел плотно выстроившуюся очередь из пассажиров. Каждый человек с огромной поклажей, у каждого по несколько доверху набитых сумок, которые, казалось, разрывались от содержимого. Женя оставил дверь открытой и продолжил сидеть, придерживая свою дорожную сумку и наблюдая, как толпа снаружи, хотя и крайне медленно, но все же мало-помалу продвигается к выходу. Когда проход более или менее освободился, он поднялся и, подхватив сумку, присоединился к обмельчавшей очереди. Старушка перед ним тряслась всем телом, переставляя одну за другой две тяжелые торбы, и Женя, не в силах наблюдать эту душераздирающую картину, легонько тронул ее за плечо. – Женщина, – осторожно начал он, – давайте я вам помогу? Запыхавшаяся старушка повернулась в его сторону. Красная и взмокшая от невыносимой августовской жары, она облегченно вздохнула. – Спасибо, сынок, – чуть ли не плача сказала старушка, глядя Жене в глаза. – Нехай Бог тебя хранит, дороже́ньки. Перекинув свою сумку на локоть, Женя в обе руки взял чужой багаж и медленно двинулся вперед, следуя за практически рассосавшейся толпой. Когда старушка освободила выход, он соскочил на перрон и поставил перед ней ее поклажу, потянулся, размяв плечи, и спросил: – Вам куда сейчас? – Ой, сыночек, мне на варшавскую. Поможи бабке сумки донесть, я ж на мост-то не подниму. – Я тоже на дизель пересаживаюсь, – бросил Женя, вновь подхватывая бабушкины вещи с земли. – Пойдемте. Старушка, пыхтя, медленно поднималась по ступенькам. Женя тоже не спешил. По мере продвижения ему открывался все более и более впечатляющий вид. Брестский железнодорожный узел связывал множество политически важных путей. В начале Великой Отечественной войны это сыграло с городом злую шутку, и тем не менее самоотверженная борьба железнодорожных подпольщиков в сорок первом стала серьезной мотивацией для советской армии годы спустя, когда об их подвиге стало известно на всех фронтах. Брестский вокзал уже не был прежним, но Женя и не помнил его другим. Он впервые побывал в Бресте, когда все здесь уже было восстановлено после разрухи, оставленной военными снарядами в ходе войны. Он отчетливо помнил, как в пятьдесят шестом они с мамой приехали в гости к родственникам, жившим на Киевке. Тогда его восхищало все, что попадалось на глаза: высокие светлые стены, густая рельсовая паутина… Но еще прочнее в его памяти засело, как он, одиннадцатилетний мальчишка, стоял здесь на следующий день в толпе незнакомцев под чьим-то зонтом, укрывающим его от дождя, и, затаив дыхание, пытался высмотреть, как герои обороны Брестской крепости выходят из поезда под приветственные аплодисменты и искренние выкрики благодарности в честь их подвига. Женя улыбнулся, вспоминая, как сокрушался тогда, что ему не дали посмотреть на Гаврилова, Матевосяна, Абакумова... Это очень позабавило маму, тетю Таню и дядю Гришу. А Женя несколько дней ходил и дулся, ведь никто не мог понять весь масштаб его внутренней детской драмы. Сейчас, спустя четырнадцать лет, он запросто мог оценить всю потешность той его обиды, но на тот момент это казалось самым большим несчастьем. Поднявшись на мост, старушка начала двигаться быстрее, поэтому Женя тоже слегка ускорил шаг, придерживаясь ее темпа. Сумки, которыми он обвесил себя, позвякивали в такт ходьбе. Очевидно, там была какая-то посуда. Бабушка перешла чуть ли не на бег, когда на варшавской стороне вокзала показалась голова прибывшего дизеля. – Давай, дороже́ньки мой, хучэй. Уедет же сейчас, – вздыхала она, перебирая полными ногами, пока Женя следовал за ней. – Не переживайте, – слегка приподняв запястье затекшей от тяжести багажа руки, чтобы посмотреть на наручные часы, ответил Женя. – Через десять минут отправление. Успеем. Под аккомпанемент взволнованных вздохов эти двое все-таки добрались до поезда. Поставив сумки в вагон, Женя помог бабушке подняться и запрыгнул следом. Пока он разбирался с вещами, его попутчица уже уселась на последнюю свободную скамью в вагоне. Женя, придерживая дверь плечом, переставил сумки ближе к ней и уселся рядом. Приводя дыхание в порядок, выдохнул и поставил свою сумку на колени. – Как тебя хоть звать-то, сынок? – спросила старушка. – Женя, – ответил он, доброжелательно улыбнувшись. – А я баба Маня, – представилась она. Женя кивнул в ответ. – Докуда сейчас едешь, Женечка? – На Восточный. Баба Маня поникла и печально вздохнула. – Эх, жалко, – протянула она. – Я до Жабинки. Ну, донька меня встретит, она и поможет клунки дотащить. А тебе дай Бог здоровьица. Золотой хлопец. – Спасибо, – кивнул в ответ Женя. – Вам тоже не хворать. – Ты брестский или приезжий будешь? – Приезжий, – ответил Женя и уточнил: – Из Львова. – В гости, наверное? – По работе. – Понятно. А кем ты работаешь? – Учитель. – Ой, а я вот сразу по́няла, что ты ученого вида какого-то. Умные глаза, – баба Маня хлопнула Женю по плечу и продолжила говорить: – У меня, ось, унучка в институте тут, в Бресте. Такая умная девка! Красавица, рукодельница. Математику учит… Пока Женина попутчица нахваливала свою внучку, поезд тронулся и начал постепенно набирать скорость. Баба Маня все продолжала говорить, но Женя, отвлекшись на удаляющуюся из вида пятигранную звезду, украшавшую крышу вокзала, совершенно перестал ее слушать. Впрочем, старушке по всей видимости, и не нужно было, чтобы ее рассказ выслушивали со всем вниманием. Она просто хотела выговориться, как и многие старые люди. Женя же, зацепившись взглядом за пейзаж в окне, размышлял о своем: о матери, о будущем и всем том, что он пообещал себе оставить в прошлом, начав здесь, в Бресте, новую жизнь, без надежд и разочарований. Лето намеревалось преобразиться в тягучую осеннюю хандру, и, вероятно, весь этот зной был своего рода сезонной маниакальной вспышкой природы, вот-вот готовой впасть в затяжное уныние. Женя ощутил его раньше окружающего мира. Он никогда не любил конец лета. В детстве, потому что заканчивались свободные тёплые дни, а потом… Да черт бы побрал это «потом»! Говорить не хотелось. Вообще. Ни сейчас, ни позже. Хотелось только созерцать и думать. Думать. Думать, думать, думать… Женя не противился этому желанию – он самозабвенно топил себя в навязчивых мыслях, переходящих в привычное любому тревожному человеку самокопание. Подумать только! Ведь еще несколько месяцев назад у него были абсолютно другие планы. Но как много в жизни человека может измениться из-за банального случая. Из-за вечного эгоистического желания убежать от последствий своих поступков. И чужих, впрочем, тоже. Женя грустно усмехнулся. Увидев, что поезд приближается к станции, вернулся в реальность, намеренно отводя мысли о прошлом на второй план. – Счастливого пути, – протараторил он, поднявшись со скамьи. – И тебе здоровьюшка, сынок, – добродушно пролепетала баба Маня. У выхода Женя слегка пошатнулся, когда локомотив затормозил. Дверь с хлопком распахнулась, и он шагнул вперед. Станция была практически пустой, лишь несколько человек, которые, как и он, сошли здесь, направлялись к железнодорожному мосту. Он последовал за ними. Поднявшись, Женя взялся руками за перила и окинул взглядом открывшийся вид. Застройка. После войны города активно расширялись, и Брест не стал исключением. Теперь он был одной из важнейших промышленных точек всего Союза. Неудивительно, что появилась необходимость в присоединении к городу ближайших населенных пунктов, как Киевка, где Женя сейчас и находился. Недостроенные бетонные многоэтажки, освещенные лучами заходящего солнца, казались желтыми. Эта желтизна вызывала в Жене какое-то смятение. Хотя, вероятно, дело было вовсе не в ней. Скорее всего ему было не по себе от резкой смены обстановки. В последний раз Женя был здесь еще до армии, когда только получил диплом. Приехал всего-то на неделю, чтобы навестить тетю. А сейчас ему предстояло влиться в повседневную жизнь этого города, стать его частью. От этого, наверное, и появилось такое странное чувство отстраненности. Женя еще раз огляделся, прежде чем неспешно спуститься с моста. Шел вдоль рельс, вдыхая запах жженого угля, и продолжал копаться в себе. Умом он понимал, что так правильно. Но было что-то еще. Щемящая боль в сердце. Он бы и не думал о переезде, сложись все иначе. Если бы он только мог повернуть время вспять и не совершать тех ошибок, о которых жалел больше всего на свете. О том человеке, которого полюбил, невзирая на прежнее неверие в любовь. Сейчас, правда, казалось, что и не было любви никакой. Одно только наваждение – не более того. Хотя нет, что-то большее было: осознание себя и своих пороков. Женя как никогда хорошо понимал, что сам и был источником своих и чужих проблем. Никто не сделает тебе хуже, чем ты сам… или как там говорят? В размышлениях он дошел до поворота. Оглядевшись и не обнаружив машин на проезжей части, нагло перебежал дорогу. Женя отыскал глазами нужный дом и, подойдя к нему, зашел в приоткрытую калитку. Заскочив на порог, постучал в дверь. Тетя Таня, худощавая женщина лет пятидесяти с морщинками вокруг глаз, растрепанная, в растянутом халате, появилась на пороге и явно растерялась. – Женька! Что ж ты не предупредил даже? – воскликнула она, поправляя неуложенные волосы. Она обхватила лицо Жени и принялась расцеловывать, Женя же параллельно извинялся за свой неожиданный визит. Закончив с приветствиями, тетя отошла чуть в сторону, пропуская племянника внутрь тесной прихожей, переходящей в длинный коридор, в который из открытых комнат пробивался желтый закатный свет. Невзирая на то, что Женя бывал здесь нечасто, атмосфера все равно была домашней и умиротворяющей. Это немного сбавило степень его экзистенциальной тоски. – Я ж думала, ты на следующей неделе приедешь, – продолжала причитать Таня, пока Женя снимал обувь. – Сижу целый день в ус себе не дую – груши околачиваю. Не приготовила ничего нормального даже... Капусту пожарила. Будешь? Женя утвердительно кивнул и тут же начал говорить, подняв указательный палец: – Но! Сначала гостинцы! Он пошевелил сумкой перед лицом тети и прошел вглубь коридора, завернув в гостиную. Усевшись на устеленный жестким покрывалом диван, открыл сумку и достал из-под своих немногочисленных вещей перевязанный узлом мешок. Таня зашла следом и уселась рядом. – Поел бы сначала... С дороги ведь. – Успеется, – ответил Женя, развязывая узел. Он вытащил бутылку белого вермута и протянул тете. – Вот. Это для дяди Гриши. – Ну, ты совсем дурак что ли? Зачем этого алкаша еще сильнее спаивать? – возмутилась она, рассматривая этикетку. – Можешь сохранить от него в секрете, – подмигнул Женя. – Сохраню, конечно. Таня встала с дивана и подошла к деревянной стенке. Открыв антресоль, запихала вино под толстую стопку полотенец и осуждающе посмотрела на племянника. – Я все понял, – засмеялся тот, – больше не повторится, панi Таню. Следующий лот – для вас. Женя вытащил флакончик импортных духов и протянул ей. Таня подошла к нему и, рассмотрев подарок, легонько стукнула Женю по лбу. – Зачем такое дорогущее покупать! Достал же где-то. – Для самой прекрасной тети в мире ничего не жалко, – игриво ответил он. Таня цокнула языком и снова плюхнулась рядом. – Умеешь женщине польстить, негодник, – шутливо возмутилась она. – Удивительно что не женился все еще. Как там Аня поживает, кстати? – Не знаю, – ответил Женя, избегая тетиного взгляда. – Мы разошлись, как я из армии вернулся. – Почему это? Из-за переезда что ли? Так взял бы с собой её. У нас места хватит. Аленка редко приезжает, Гриша постоянно в командировках... Женя проигнорировал слова тети и достал из мешка красивую цветастую блузочку из шифона. – А это как раз для Алены. Она же не уехала еще на учебу? – Ой, ты знаешь, уехала, – ответил Таня, аккуратно забирая у племянника подарок для своей младшей дочери. – Так рано? – Их ансамбль пригласили на конкурс какой-то. В Чехословакию. Она и рванула в Минск пораньше. Репетируют перед поездкой. – Ого, здорово, наверное! Никогда не был заграницей. – Это да. Они со своими песнями-танцами разъезжают и у нас, и у вас. В прошлом году в Германию ездила, так такие джинсы нам с Гришей привезла! Не то, что наш этот текстиль... – Таня больно ткнула Женю в плечо. – Вот, кстати, дуришь мне голову, а на вопрос так и не ответил. С Аней почему разошлись? Женя утомленно выдохнул и посмотрел в сторону. – Я понял, что не люблю ее, и семьи у нас быть не может, – таки выдал он. – Да как так. Надя говорила, что такая девочка хорошая. Вы ж с начала учебы все вместе были… – Так бывает, теть Тань, – отрезал Женя. – Давай закроем тему. Не хочу об этом говорить. Таня посмотрела на него выжидающе, но, видя, как сильно племянник напрягся, не стала продолжать расспросы. Женя сидел, слегка ссутулившись, сведя брови, и нервно перекатывал в пальцах какую-то монетку. Он действительно чувствовал себя некомфортно, ведь испытывал глубокое чувство вины: Аня любила его – это правда, но он не смог ответить на ее чувства спустя годы пустых надежд, потому что полюбил другого человека и понял, что к Ане и близко не испытывал чего-то подобного. – Ну как хочешь, – растерянно хмыкнула она и, сделав небольшую паузу, воскликнула: – Так! Все! На кухню пойдем. Поешь хоть. Женя молча встал и проследовал за выдвинувшейся из комнаты Таней. Начинало темнеть, поэтому она включила свет. Женя же сел за стол и наблюдал, как тетя, включив газ, начала разогревать капусту в сковороде. Таня была совершенно не похожа на маму, хоть они и были родными сестрами. Причем разными они были и внешне, и внутренне: Таня миниатюрная взрывная женщина, мама – высокая, спокойная… Но и та, и другая были очень трепетными в отношении своей семьи, поэтому что дома, что здесь Женя вполне мог ощутить себя в полном покое и безопасности. Хотя его все еще немного тяготило чувство необъяснимой тоски, разговор с Таней придал ему сил для того, чтобы начать проще принимать перемены, с которыми он был вынужден столкнуться. – Как Надя себя чувствует, кстати? – спросила тетя, самозабвенно помешивая еду в сковороде. – Давно ее не видела. Надо будет съездить как-нибудь. – Мама – хорошо. Практически не болеет сейчас. – Ну, благо Виктор у нее – нормальный мужик. Не то, что Гриша мой. Женя засмеялся. – Ну, живешь же с ним столько лет. Любишь, значит. – Ой Женька! Любовь зла – полюбишь и Гришку-алкаша. – Не преувеличивай, – улыбаясь ответил Женя, пока Таня накладывала ему порцию. – Если бы он прямо-таки пропойцей был, его бы с железной дороги выставили бы только в путь. Там же строго с этим делом. Таня поставила перед племянником тарелку и, вытерев мытую вилку полотенцем, протянула ему и ее. – Я того и боюсь, Женя, что он, когда на пенсию выйдет, вообще просыхать не будет. У него ж каждый выходной – пьянка-гулянка. Сил уже нет! Таня плюхнулась на табуретку напротив Жени и замолчала, несколько секунд понаблюдав за тем, как он уплетает ужин. – Нормально получилось? – спросила она с какой-то неожиданно возникшей грустью в голосе. – Вкусно. – Ну и хорошо, – заключила Таня, вновь поднимаясь со стула. – Не ожидала, что ты сегодня приедешь. Комнату даже не подготовила. Ты ешь пока, а я тебе в Викиной комнате постелю. Там никто не живет, как она с Лешкой в Оршу уехала, так что будет твоя личная комната. – Спасибо, теть Таня. Женщина вышла из кухни, оставив племянника наедине с собой. Он понял, насколько был голоден только сейчас. В последний раз ел часов в десять утра, когда временный попутчик, какой-то студент, угостил его беляшом. Может быть, Танина капуста на самом деле и не была такой уж прекрасной, но сейчас Женя как будто вкусил амброзию. Прикончив ужин, он сполоснул тарелку и направился на звуки взбивания подушек. Таня стояла посреди тесной комнатки, плотно заставленной мебелью, и встряхивала одеяло. Женя молча схватил его за два противоположных угла и помог завершить начатое. – Вот так, – заключила тетя, разглаживая руками постель. Она указала рукой на сумку Жени, которая уже стояла на столике у окна. – Располагайся и чувствуй себя как дома. Женя кивнул и начал раскладывать вещи, попутно разговаривая с Таней, усевшейся на стул в углу комнаты, о своем внезапном приезде. Он действительно планировал, что приедет чуть позже, но несколько дней назад ему сообщили о том, что директор школы, где ему помогли подыскать место, Павел Петрович Янцевич, был бы очень признателен, если бы Женя приехал пораньше. К сожалению, в доме тети Тани не было телефона, поэтому он не мог оперативно предупредить ее об изменениях в планах. Женя знал, что тетя в любом случае ждала его, поэтому не переживал о том, что это могло создать какие-то неудобства. Таня и в самом деле не была против. Просто она была немного застигнута врасплох. Сейчас у нее только начался отпуск, муж уехал в рейс, поэтому она слишком сильно расслабилась, и приезд племянника несколько взбодрил ее размякшую тушу. Они проговорили еще какое-то время, и Женя понял, что неимоверно устал. Тетя тоже заметила, что он начинает клевать носом, поэтому прекратила беседу и, пожелав доброй ночи, оставила отдыхать уставшего после поездки племянника, скрывшись в темноте коридора. Оставшись наедине с собой, Женя слушал едва ли различимый голос диктора новостей, доносящийся из телевизора в гостиной. Под этот умиротворяющий шум он стал медленно проваливаться в сон и в конце концов окончательно уснул.***
Невзирая на вчерашний зной, утро выдалось на удивление свежим. Видимо, ночной дождь чуть охладил нагревшуюся землю. Женя в новенькой белой рубашке и с толстым кожаным портфелем в руке шел по улице, переступая мелкие лужицы, и выискивал глазами нужное здание. И вот, одно, по всем признакам подходящее под описание любой среднеобразовательной школы, явилось его взору. Стандартная серая постройка высотой в три этажа. Видно, что новая: опрятный внешний вид, чистота и – среди всего этого порядка – огромная куча строительного песка под самыми окнами учебного заведения, как символ непрекращающегося труда во имя благородного вида участка. Да без всяких сомнений эта куча здесь во славу партии лежит! Так и что уж! Закроем глаза на нюансы. Труд из обезьяны человека сделал! Гордиться нужно. Потянув на себя тяжелую деревянную дверь, Женя вошел внутрь. В нос тут же ударил запах свежей краски и лака. У Жени слегка закружилась голова, но это быстро прошло. Он осмотрелся и пошел вглубь коридора, читая надписи на табличках, прибитых к дверям, и ища кабинет директора. На первом этаже не нашел, поэтому решил подняться выше. Женя подошел к двери, выходящей на лестничную площадку. Она отличалась от остальных тем, что не была полностью деревянной: значительную ее часть занимал пестрый витраж, изображающий пионера, гордо трубящего в горн. Только Женя оказался в проеме, как со стороны главного входа послышался хлопок. В школу кто-то зашел. Женя решил спросить у вошедшего о местоположении директорского кабинета, чтобы не наворачивать лишних кругов, поэтому стал молча наблюдать, как тонкая длинная фигура, приближаясь к нему, становится все более и более различимой. Мужчина с зализанными волосами и густыми усами заинтересованно смотрел на Женю, медленно приближаясь, и, когда подошел на достаточное расстояние, заговорил: – Здравствуйте. Вы что-то ищете? – Добрый день, – ответил Женя. – Можете подсказать, где я могу найти кабинет директора? – А по какому вопросу вы к Павлу Петровичу? – Трудоустройство. – Понял, – ответил мужчина и махнул Жене рукой, выходя на лестницу. – Я тоже к нему. Пойдемте. Женя двинулся за ним. Выйдя в холл второго этажа, они повернули вправо и через несколько дверей оказались у нужной. Усатый развязно стукнул по ней дважды и дернул за ручку. Из кабинета хлынул утренний яркий свет. – Здравствуйте, Павел Петрович, – сразу же начал Женин компаньон. – Я квитанции принес за окно в кабинете музыки. Низенький полноватый мужчина с проплешиной на голове – очевидно, директор – набрав воздуха в легкие, накидывал пиджак на плечи. Закончив с этим действом, он ответил: – Да, спасибо. Положите на стол. После этого Павел Петрович поднял глаза на дверь и столкнулся взглядом со стоящим в проходе Женей. Тот кивнул и начал говорить: – Здравствуйте. Я от Николая Родионовича… Женя хотел продолжить, но директор перебил его: – О, Евгений Андреевич? – воскликнул он, подходя ближе и протягивая ладонь для рукопожатия. – Рад, что вы приехали раньше. Есть несколько моментов, которые я хотел бы с вами обговорить. Но у меня сейчас возникла кое-какая проблема – нужно срочно решить. Подождите часик, пожалуйста. Женя, бросив лаконичное «конечно», кивнул на просьбу Павла Петровича, а тот, испытавший озарение, направил взгляд на копошащегося у его стола мужчину с пышными усами. – Точно! Пока меня нет, Александр Петрович, проведите товарищу Василенко экскурс по школе, – попросил он, обращаясь к коллеге. Александр Петрович подошел к директору и Жене, протянув руку последнему. – Это наш трудовик, – представил его начальник. – Александр Петрович Сачковский. С самого открытия школы работает с нами, так что можете к нему обращаться, Евгений Андреевич. Женя пожал руку новоиспеченному коллеге, после чего отступил назад, выходя за порог спиной вперед. Когда все трое оказались снаружи, Павел Петрович, машинально махнув рукой, поручил Сачковскому представить новому учителю все в самом лучшем свете. А сам уверенно побрел к лестнице и вскоре исчез из вида. Женю восхитило, как самодостаточно ведет себя этот неказистый на первый взгляд мужичок. Он не первый раз попадал в ситуацию, когда внешний вид человека в корне не соответствовал тому, какую энергию он источал во время разговора. Да, Женя перекинулся с Янцевичем всего несколькими фразами, но даже так успел ощутить уважение к этому человеку. Взаимное, очевидно. О Сачковским он не мог сказать того же. Но глупо доверять предчувствиям. Сразу вспоминается небезызвестное высказывание о книге и обложке. Женя всегда старался исполнять его главный посыл, поэтому на корню пресекал любые импульсивные суждения о незнакомцах. Но чего уж греха таить – так или иначе они все-таки проскальзывали. – Что ж, – хлопнув руками, начал Сачковский. – Товарищ Янцевич у нас формальности любит. Я не такой. Поэтому давайте, Евгений, сразу на «ты». Саша, – представился он более фамильярно. Женя был не против, поэтому тоже представился заново: – Женя. – Ну, Женя, пойдем смотреть на нашу обитель знаний. И они двинулись по коридору. Сачковский показывал кабинеты, указывал на их назначение, параллельно расспрашивая Женю о том, кто он, откуда и почему приехал именно сюда. Женя же отвечал честно, но сдержанно. А вот Сачковский, который решил не только о школе рассказать, но и о ее обитателях, казалось, совершенно не сдерживался. Когда узнал, что Женя – преподаватель русского языка и литературы, стал восторженно трепаться об учительнице, на место которой его взяли. – Люська-то наша такого жару дала, что все в шоке были! – взмахнул руками он. – Она к нам после института пришла, красотка юная. Так у нее, оказывается, роман был с ее учеником. Был у нас такой, Романов. Так они в прошлом году поженились. А сейчас – вот – декретный отпуск, видите ли. Не то что бы Жене было интересно знать местные сплетни, но из вежливости он слушал, сопровождая рассказ Сачковского кивками и короткими репликами. Когда они подошли к концу коридора Сачковский, со всей страстью махнув рукой в сторону кабинета биологии, воскликнул не менее эмоционально: – О! А тут Томка обитает, завуч наша, – он перешел на шепот и прислонился чуть ближе к Жене. – Баба – огонь. Не скажешь даже, что полтинник скоро стукнет. Но мегера страшная. Немудрено, что без мужика всю жизнь. С такой через день кони двинешь. Женя неловко усмехнулся и немного отошел в сторону. Сачковский как ни в чем не бывало продолжил свою тираду о стервозной учительнице биологии, которая никому в школе не давала покоя, даже Павлу Петровичу, что уж об учениках говорить. В какой-то момент они под весь этот неугомонный треп вышли на лестничную площадку и поднялись на третий этаж. Еще на лестнице в нос Жени ударил резкий неприятный запах, но стоило выйти в холл, как он усилился в несколько раз. – До сих пор не выветрилось, – пробубнил Женин гид. – А что это? – Да, – вздохнул Сачковский, – ставили в прошлом году батареи, а какой-то умник в классе химии, – он указал на ближайшую дверь, – яйцо за одну заложил. Оно тухнуть начало. А мы год не знали в чем, собсна, дело. Весной только поняли откуда ноги растут. Пришлось еще раз снимать и по новой ставить. Женя расхохотался. Таких изобретательных проделок он в жизни не видел. Озорник, вероятно, гордился собой, когда смог вытравить всех с целого этажа школы. – Вот, – продолжал Сачковский, – Вовка Смирнов. Не иначе. Но отрицает же все, падлюка. – Ну, может, и не Вовка Смирнов, – пожал плечами Женя, продолжая посмеиваться. – К тому же, как говорится, не пойман – не вор. – Тут не поспоришь. Но Смирнов у нас с самого начала пакостником был тем еще. За такими глаз да глаз нужен. Женя согласно кивнул и они, продолжая разговор о шалостях местных школьников, прошлись по всему этажу. Благо, глубже по коридору запаха не было, поэтому больших усилий делать не пришлось. Сачковский вспомнил кучу курьезных ситуаций, организованным нерадивым Вовой Смирновым, пожаловался Жене на то, как тот однажды на уроке прибил к табуретке его, Сачковского, шапку, как измазал стул строительным лаком, напрочь испортив его штаны… В общем, были у Сачковского с этим парнем личные счеты. Женю эти истории, правда, отчего-то веселили, хотя он и старался не подавать виду. Вскоре турне по третьему этажу подошло к концу, и Женя со своим экскурсоводом спустился на первый. Пока они прохаживались по этой обители начального звена, Женя узнавал все больше школьных слухов и параллельно старался запомнить расположение самых важных точек: туалетов, столовой, администрации. Когда они остановились у главного входа, откуда Женя и зашёл сюда впервые, Сачковский стал показывать ему лестницу в спортивный зал. Они уже было собирались туда спуститься, но внезапно за дверью послышались возмущенные возгласы Павла Петровича. Очевидно, директор ругал кого-то, а следовательно, был не один. Он толкнул дверь и, войдя в школу вместе с каким-то молодым человеком, продолжил причитать, но, столкнувшись с Женей и Сачковским, остановился и поинтересовался, сбавив в экспрессии: – О, вы уже закончили? Женя хотел сказать, что «да», но Сачковский прервал его на полуслове: – Почти. Спортзал еще остался. – Ну, тогда поднимайтесь ко мне, как закончите, Евгений Андреевич. А вы, Александр Петрович, заканчивайте и можете быть свободны. В ходе этого непродолжительного диалога, Женя зацепился взглядом за юношу, появившегося здесь с Павлом Петровичем. Худой, чуть ниже его самого, Жени, с недовольным лицом и растрепанными русыми волосами, он показался каким-то чересчур напыщенным. Но Женя быстро отогнал эти суждения. Просто у парня брови низко посажены, вот и кажется, что взгляд осуждающий. Кто он такой, чтобы выводы делать, в конце-то концов. Юноша же в этот короткий промежуток времени тоже не менее заинтересованно рассматривал Женю, одаривая того вот этим самым взглядом, который подсознание расценило, как претензию. Переглядывания прекратились, когда Янцевич, охладивший свой пыл разговором с подначальными, подтолкнул своего компаньона ладонью в спину, и они, пройдя по коридору, вскоре скрылись за витражной дверью. Женя наблюдал за их спинами, и пришел в себя, только когда Сачковский потащил его вниз по лестнице, ведущей в расположенный в подвале спортзал, и снова начал шептать: – Забыл ведь совершенно, – нервно обернувшись, начал он. – Янцевич сюда сынка своего устроил пару лет назад. Вот это он-то с ним и был сейчас. Миша, студент еще, заочник… До жути избалованный тип. – И что же он преподает? – заинтересованно спросил Женя. – Белорусский язык. – О, так у нас с ним практически одна стезя. – Он вроде как этот, – Сачковский еще немного сбавил громкости, – националист буржуазный. Ходит со своими белорусскими стишками – голову всем дурит. И хоть бы что ему. Спрятался за папашиной спиной, а тот его и покрывает, – он вздохнул наигранно и заключил: – Будь я на месте Павла Петровича, не потакал бы этим выходкам. Женя совершенно не хотел начинать с Сачковским бесед на такие серьезные темы, поэтому просто пожал плечами. Затем оглянулся вокруг и все-таки заговорил, дабы перевести разговор в другое русло: – Хороший зал. – Его тоже недавно облагородили. Своими руками ходили красили! Нет бы рабочих прислать! – возмутился Сачковский, имитируя плевок. Женя еще раз окинул помещение взглядом. Не то что бы оно его впечатлило. Он, скорее, сделал это от неловкости. Ну, или из уважения к тяжелому физическому труду педагогического коллектива школы. Женя и сам-то не очень понял свой поступок. – Ну, – выдохнул он, – думаю, на этом можно закончить. Сачковский согласно кивнул, и они покинули зал, вернувшись на первый этаж школы. – Бывай, приятель, – сказал Сачковский, пожимая Женину руку, после чего скрылся за плотной деревянной дверью.***
Теперь Женя мог получше рассмотреть кабинет. Никакой роскоши, да и размеры не впечатляли. Самая обычная мебель, среди которой выделялись стеллажи с застекленными дверцами, доверху забитые бесчисленной документацией. Типичное место обитания среднестатистического мелкого начальника. Ничего выдающегося. Но Павлу Петровичу эти декорации не мешали казаться важной шишкой. Он сидел напротив Жени за своим директорским столом и лучезарно улыбался. – Безумно рад наконец-таки познакомиться с вами лично, – сказал он. – Николай Родионович рассказывал о вас много хорошего. – Я тоже рад, – ответил Женя, улыбнувшись в ответ, – и очень благодарен за возможность поработать здесь. Женя ненароком покосился на Мишу, стоящего у открытого книжного шкафа и листающего какую-то толстую книгу. Это не ускользнуло от внимания Павла Петровича, и он тут же встрепенулся. – А это, кстати, Михаил. Наш учитель белорусского языка. У вас, должно быть, найдутся общие темы для разговора. Миша оторвал взгляд от книги – справочник какой-то вроде – и молча посмотрел на Женю. Здесь было куда светлее, чем в коридоре, и в лице юноши поубавилась того напускного презрения, которое, как показалось Жене в первый раз, так и рвалось из Миши там, у выхода. Наоборот, глаза распахнуты, хотя брови все еще были слегка сведены, что Женя счел за предельную сдержанность, осанка все такая же прямая, но уже чуть более расслабленная, и рукава рубашки, прежде спущенные во всю длину, а теперь закатанные по локоть. – Евгений, – осторожно представился Женя и почти что помахал ему рукой от внезапной растерянности. Миша посмотрел ему прямо в глаза, несколько секунд сохраняя напряженный зрительный контакт, и снова вернулся к книге, бросив лаконичный и весьма равнодушный ответ: – Вельмi прыемна. Павел Петрович, очевидно, поняв, что на этом знакомство Жени и Миши подошло к концу, снова вернулся к деловой беседе. – Евгений Андреевич, вы же принесли документы? – Да, конечно, – ответил Женя, доставая из портфеля необходимые бумаги. Директор пробежался по ним глазами. Очевидно, все это было формальностью, поэтому спустя несколько мгновений перед Женей уже лежал контракт на подпись. Женя быстро окинул его с первой до последней строчки и, черканув несколько раз в уголке, подвинул документ к Павлу Петровичу. – Так-с, – протянул тот, – с этим решили. А теперь к вопросам насущным. Я не просто так попросил вас приехать раньше. Хотел кое-что предложить. – Слушаю, – заинтересованно ответил Женя. – Вы у нас временный кадр, поэтому я поначалу думал, что вас не стоит напрягать, но… Кроме вас просто некому. Евгений Александрович, хочу назначить вас классным руководителем выпускного класса. Женя удивленно вздохнул и хотел ответить, но Павел Петрович продолжил говорить после небольшой паузы: – Николай Родионович вряд ли стал бы подкладывать мне свинью. К тому же у вас очень жизнеутверждающий внешний вид, поэтому я уверен, что вы справитесь. – Ну, я не против, честно говоря. – Вот и славно, – ответил директор. – Выпустите их и доработаете себе спокойно, пока Людмила Константиновна из декрета не вернется. Женя кивнул. – В таком случае, давайте обсудим некоторые нюансы. Этот разговор продолжался от силы полчаса, и весь это непродолжительный промежуток времени Женя то и дело ловил боковым зрением практически не передвигающегося, изредка переминающегося с ноги на ногу, Мишу, самозабвенно перелистывающего странички какого-то справочника, вытащенного из отцовской коллекции книг. Казалось бы, в этом нет ничего такого. Имеет же право, в конце концов. Но Женю беспокоил не столько факт его присутствия здесь, сколько то необъяснимое напряжение, которое он источал всем своим существом, просто находясь с Женей в одном помещении. Это слегка выбивало из колеи. Но по неясной причине Жене это чувство показалось знакомым, как будто он подсознательно знал, что происходит в голове этого Миши, но не мог подобрать нужных слов, чтобы объяснить происходящее самому себе. Он размышлял об этом и по дороге домой. Впрочем, тоже неосознанно, прокручивая в голове и прочие события дня. «Вельмi прыемна», – пронеслось у него в голове. Как там Сачковский его назвал? «Буржуазный националист»? Трудно было представить, чтобы подобная характеристика действительно была применена в отношении сына уважаемого партийца. Женя постарался отогнать навязчивые мысли, ставшие результатом обычных служебных сплетен. Он ничего не знал. Да и какое ему дело? Женя приехал сюда, чтобы построить новую жизнь. Без лишних драм. Поэтому глупо было бы копаться в чьем-то нижнем белье.