Шёлковый мёд

      Фредди Похоже на мёд. Тяжелый темно-золотой поток струится по твоим плечам. Каждый шаг колышет твои локоны и, мне кажется, будто мёд стекает по твоим плечам, спине. Моё воображение рисует тебя обнаженным и мёд твоих волос стекает прямо вдоль белой спины, по руслу гибкого позвоночника, вниз — к пояснице по копчику, промеж нежных ямочек и дальше… Я представляю, как струя мёда протекает в ложбинке между твоих ягодиц прямо по бледно-розовой дырке… Чёртовы локоны притягивают меня, как огонь светлячка, и мне жаль на секунду. Сам я острижен. Такая новая непривычная легкость, странный холодок на шее и чувство наконец-то наступившей взрослости, словно с волосами я оставил на полу какую-то часть себя-мальчика. Из зеркала на меня взглянул кто-то новый, кто-то, чьи хищные черты обострились и высокие скулы стали ещё заметней. Мне было жаль частичку ребенка на полу, но рано или поздно нужно взрослеть. Ты — нет. Ты всё ещё носишь свою рыже-каштановую юность на плечах, и я покорно иду за тобой, минуя роуди, потянутые ко мне словно в мольбе руки Прентера, игнорирую окрик менеджера, просто иду, словно король сквозь толпу своих слуг, и никто не знает, что сейчас в душе я самый презренный из рабов. Голоса вокруг все тише, шаги всё дальше, тьма закулисья сгущается, и только твоя золотистая макушка служит мне маяком. Я приближаюсь. Дверь в мою гримерку рядом. Пора. Ты, почувствовав меня (наверняка я после концерта пахну козлом), оборачиваешься и светишь мне обаятельной мальчишеской улыбкой. Я показываю зубы в ответ. Ты идешь дальше, а я, протянув руку запускаю её в волну твоих волос и сжимаю. Ты издаешь странный полувскрик-полусмех, но тут же стонешь болезненно, когда я зажимаю тебе рот и тащу в свою гримерку.       Джон Ты следуешь за мной неслышной тенью — я ощущаю твоё тепло, бегущую впереди тебя волну жара. Запах пота и горячего тела, тяжёлое дыхание выдаёт тебя окончательно. Ты спешишь за мной, как будто стараясь догнать, оставаясь на расстоянии вытянутой руки. Мне жарко и мокро, больше всего сейчас хочется в душ, и смыть с себя взгляды и пот. Я думаю о своём, не замечая твоих легких шагов. Если бы не густой воздух, толкаемый твоим телом как торпедой, я бы и не обратил внимания на шорохи за спиной. От твоего взгляда бегут мурашки, поднимая дыбом крошечные волоски. Ты делаешь мне больно и я неосознанно хмурюсь, слегка ускоряя шаг. Ты не отступаешь, я чувствую, как ты делаешь последний разделяющий нас шаг и оборачиваюсь, невольно улыбаясь — ты так сосредоточен, что, кажется, не замечаешь меня, встречая мой взгляд. Твои пальцы не дают мне возможности ускользнуть в спасительную темноту собственной гримёрки, сжавшись в моих волосах. Мы оказываемся в комнате, пахнущей твоими любимыми духами. Запахи наших тел кощунственными щупальцами влезают в терпкую тягучую ауру, которая, кажется, сморщивает аристократически тонкий нос, отодвигаясь от нас. Непростительное действие. Я пытаюсь высвободиться из крепкой хватки, но ты перехватываешь мою свободную руку, вынуждая напрячься всем телом. Чего ты хочешь?..       Фредди Хочу тебя. У тебя большие ладони, но такие тонкие запястья. Мои пальцы легко смыкаются на них, словно наручники. Я прижимаю тебя спиной к стене гримерки и тяну твои руки вверх, заставляя твоё тело вытянуться в струнку. Ты напуган, но удивительно послушен — как ягненок. Поднимаешь подбородок, доверчиво открывая мне молочную шею. Я касаюсь её губами и языком. Чувствую твоё тепло, запах, слышу, как бьется испуганый зверек твоего пульса. Тебе страшно, но ты доверяешь, ведь старший братик не сделает больно. Наверное. Возможно, я постараюсь, — думаю я, задевая твою шею зубами и жалея, что не имею второй пары рук, чтобы смять тебя всего, вцепиться в член, в бедра, в руки, намотать на кулак медовые и длинные волосы одновременно. Придется быть последовательным. Сжав в горсти волну рыже-русого шелка, я притягиваю к себе твое лицо, касаясь твоих губ своими. Ты раскрываешься навстречу, впускаешь внутрь мое жало, позволяя вылизывать ровные (мне таких не видать) зубы и розовую плоть твоего рта, делясь со мной легким привкусом клубничной жвачки. Ребенок. От меня наверняка несет водкой... Прости, малыш. Ты пытаешься отвечать мне неумелыми медленными губами, не успеваешь за мной. Я целуюсь яростно, почти агрессивно, мне хочется прикусить, причинить боль, но я, сдерживаясь, словно животное вылизываю твое лицо, сильно всасывая язык и губы. Твои глаза плотно прикрыты. Мне не нравится. — Посмотри на меня, Дики, — я обхватываю твое лицо ладонью, притягивая ближе. — Давай, маленький, давай. — шепчу я, целуя сомкнутые веки. Густая щетка каштановых ресниц, и влажные солоноватые веки под моими губами и языком становятся для меня каким-то странным чувственным откровением. — Посмотри, — ты открываешь глаза и смотришь куда-то вперёд сквозь меня. — Джон. — зову я. Ты фокусируешься на мне. Видишь перед собой кожаную фуражку. Маленький вызывающий аксессуар. Её козырек вероятно прячет мои глаза и в полумраке тебе видны лишь мой тяжелый подбородок с уже проступившей щетиной, жадный красный рот, вооруженый частоколом кривых зубов и острый нос. Тебе нравится? Выдохнув, закидываешь ногу на моё облитое винилом бедро, прижимаясь ко мне пахом. Отлично. Я целую тебя в лоб. Целомудренное проявление любви к младшему братишке, в то же время моя рука торопливо, почти дергая пуговицы, расстегивает ширинку твоих джинсов, ввинчиваясь под резинку трусов, туда — где среди рыжеватого пуха налился соком весьма крупный, совершенно не детский член. Я обхватываю его пальцами, провожу вдоль ствола, постанывая в твои губы от восхищения. Отпускаю твои руки и ты, как-то жалко всхлипнув, почти повисаешь на моих плечах. — Дики, ты чего, все силы в корень ушли? — шепчу я дрожащим от возбуждения голосом, улыбаясь в твою шею. Моя свободная теперь рука поспешно расстегивает уютную клетчатую рубашку на твоей груди. Я честно стараюсь быть аккуратным, но одна пуговица падает на пол. Ты нарочито внимательно смотришь, как она катится, щурясь в неярком свете. Спасаешься, отвлекаясь на мелочи? Не пойдет. Ты жалобно стонешь, когда моя ладонь, отпустив твоего удава, сжимается на яйцах.       Джон Страшно. Страшно и больно. Боль, замешанная на запретном удовольствии. Горячее тело, прижимающее к стене, не может принадлежать тебе. Тонкая сильная рука, сжимающая мои запястья и юркая вторая, изучающая моё чужое тело. Ты пахнешь Фредди, ты говоришь как Фредди, но ты не он. Ты фурия, подстерегшая меня в узком коридоре гримерок. Влажное прикосновение к коже и легкое касание зубов, после которого вокруг соска остаётся только чувство едва уловимой боли. Кожа, кажется, стала слишком хрупкой и тонкой, каждое касание причиняет боль и неудобство, но я не сопротивляюсь тебе, поддаваясь требовательным движениям и послушно вышагивая из ставших слишком тесными брюк, с трудом сползающих по мокрым ногам, которые мгновенно покрываются мурашками от касания воздуха. Я вижу только мерцающую чёрной кожей макушку, и слышу громкое дыхание, когда горячие ладони словно пытаются согреть озябшее тело. Стараюсь не смотреть на то, как качается тяжелый член. Мой собственный. Так странно наблюдать за этим. Как тонкие пальцы обхватывают ствол, слышать как скрипит латекс, когда ты удобнее встаёшь на колени. Неожиданная дрожь в подкосившихся ногах, и я едва не падаю, с трудом успевая вжаться в стену спиной, когда член погружается в горячий, слишком горячий, рот. — Фредди… — невнятный выдох, который вызывает твоё довольное урчание. Ты же мой братик… что же ты делаешь… И почему-то я не сопротивляюсь, поддаваясь уверенным движениям, только вжимаясь сильнее затылком в ледяную стену.       Фредди — Не бойся, мой хороший, не бойся... — мурлычу я, выпуская изо рта головку и зарываясь в короткие мягкие волоски на твоем лобке. Медный шелк щекочет ноздри и подбородок, его немного, ты не так уж давно стал уточняться в мужчину, но кажется я тону в нем с головой, открываю рот, но не чтобы вдохнуть воздух, а чтобы заглотить немного этого меда. Я хочу утонуть, однако продолжаю плыть до тех пор, пока мой нос не упирается в маяк. И сам же хихикаю от своей шутки, надрачивая рукой могучую башню и мне кажется, что стоит разжать пальцы, я тут же пойду ко дну. Ха-ха. Не то чтобы я был против. Уперевшись в основание члена, я чуть слегка прикусываю зубами покрытый венами бочок. Ты вздрагиваешь и я машинально поглаживал твою голую крепкую задницу. Ты виляешь бедрами словно пытаешься избежать прикосновения, но я не верю. — Иди сюда. — бормочу я, вцепившись поосновательней в гладкую булку, так, что мизинец и безымянный пальцы почти случайно вдавливаются в горячую ложбинку между ягодиц, так, что я чувствую подушечками легкий пух и сжавшееся колечко ануса. Ничего, ты расслабишься, детка. Стараясь дышать через нос я, словно удав, начинаю натягиваться горлом на твой член. Чувствую, как глотка растягивается, и кажется это вредно для связок, но я упорно двигаюсь вперед, желая снова нырнуть носом в короткую медовую шерсть на твоем лобке. Не выходит. Плевать. Я начинаю ритмично насаживаться ртом на ствол настолько, насколько хватает сил. Ты вкусный настолько, что у меня буквально текут слюнки. Я чувствую, как тонкая струйка стекает по моему подбородку. Ты стонешь где то там наверху. Робко и тихо, я не понимаю, стон это или всхлип обиженного ребенка. Грубо всасываюсь в головку члена, сильно втягивая плоть в рот и упираюсь в неё зубами. Ты издаешь какой-то странный хныкающий звук. Нет, не пойдет. Я решаю немного отдохнуть, совершая простые поступательные движения головой и прислушиваясь к тебе — ты молчишь, и я слышу лишь собственные хлюпающие звуки. Вдохнув поглубже, я вбираю член максимально глубоко в горло и медленно выпускаю изо рта, ощупывая языком выступающие венки. Сжав его покрепче, я оттягиваю на себя нежную кожицу так, она почти прикрывает головку. Розовая, пересеченная черточкой надвое, словно большая розовая слива, она лишь слегка выглядывает из крайней плоти, словно зверек из норки. Я не беру в рот, а просто принимаюсь размашисто вылизывать её словно животное. Ты дрожишь, а я наслаждаюсь новой игрой. Внезапно вскрикнув, ты заливаешь мне рот и нос струей теплой солоноватой жидкости. Я не успел насладиться ни твоим стоном, ни новой забавой. Я вытираю нос и рот подолом майки, оттянув его к лицу. Ты медленно оседаешь на пол.       Джон Тяжёлая пустота заволакивает собой сознание. Я мог бы спросить у тебя, зная, что ты не ответишь, и вместо этого тянусь рукой к тебе. К скрипящему и горячему нечто, что вроде бы только что стало наконец тобой. Кажется знакомым Фредди. Резкий звук и ты оказываешься слишком близко, смеясь на рефлекторно сдвинутые брови. — Фредди… — вместо голоса получается какой-то невнятный хриплый шёпот и приходится прокашляться, чтобы сбросить со связок налипшую вязкую слюну. Ты шуршишь рядом, усаживаясь и пытаясь поймать мой взгляд руками, твои тонкие пальцы скользят по моим щекам, а я не понимаю, что мне делать. Ты шепчешь что-то, кажется что-то о том, что мне стоит перестать быть таким пугливым и я фокусирую взгляд на двух блестящих драгоценных камнях совсем рядом. Твоё лицо теряется из-за практически отсутствующего света, тело кажется парящим в воздухе, только быстрые блики обозначают ноги и я вдруг фыркаю, забывая и о собственной нелепой позе и о том, что неплохо бы найти штаны и уйти — тебе наверное нужно время, как и мне. Разве что для разных целей. Моё беспокойно мечущееся, как будто ставшее само по себе, тело натыкается на твоё горячее и я замираю. — Зачем? — я только что вспомнил, что так и не задал вопрос, повисший сейчас в воздухе наполненном густым смешением нас. — Тебе не понравилось, Дики? Твоё тело как будто сдувается, ты, только что наполненный уверенностью и топкой негой, вдруг как будто становишься меньше. Я вижу, как ты нервно облизываешь губы, быстрый язык проскакивает между ними, дразнясь, всего на секунду, и ты как будто теряешься, а я совсем не хочу слышать готовых сорваться слов. — Научи меня…       Фредди — Иди сюда, маленький, иди ко мне. — шепчу я, с трудом выдавливая человеческие слова. Моя рука хватает задравшуюся рубашонку и я тащу тебя за неё вниз в свою бездну. Ты оседаешь на пол, плюхаясь голым белоснежным задом. Спущенные джинсы не дают тебе раздвинуть ноги и ты нелепо разводишь одни лишь ступни в стороны. Похож на новорожденного оленя. Я хватаю тебя за расстегнутый ремень и почти вытряхиваю из джинсов, стараясь не торопиться, не нервничать, когда твои пестрые кеды собирают штанины гармошкой, и не смеяться, когда ты пыхтишь и сучишь молочными ногами. Наконец синяя тряпка отброшена в сторону. Ты сидишь на полу, раскинув ноги, в одной распахнутой рубашке, в одном, не пойми как, уцелевшем на ноге кеде. Лохматый, белоснежный, смешной. Я любуюсь тобой, придурковатой сейчас, но невозможно-обаятельной улыбкой, светящейся алебастровой кожей, большим розовым членом. И твои волосы. Лохматые, стекающие словно медом по груди и плечам, разлившиеся по полу. Ты прекрасен. Я выебу тебя… Глупые коленки и острые локти упираются в меня, одежда, её остатки мешают, я избавляюсь, что-то летит в сторону, что-то трещит. Ты то вскрикиваешь жалобно, то хохочешь, когда я присасываюсь к белой коже то на запястье, то на бедре. Твои беспокойные, неуклюжие конечности сейчас словно лес, через который я пытаюсь пробиться то ли к твоему сердцу, то ли к заднице. Чувствую в волосах твои пальцы — пытаешь зачем-то оттянуть мою голову от своего напряженного хохочущего живота. — Я коротко стрижен, детка, — говорю я, уткнувшись куда-то в самую твою мякоть возле пупка и легко отбросив твои руки. Вздыхаешь. Мне нужно больше, ближе. Управившись с твоими конечностями, я переворачиваю тебя на живот. Твоя полудетская задница настолько светлая, что я могу поклясться — она осветила мое лицо. Я усмехаюсь, но сердце дрогнуло, пропустив один хищный удар. Слишком чистый, испорчу, раню, отлично! Оттянув немного в сторону белую ягодицу, я смачно плюю на розовое колечко мышц и приставляю к нему головку члена. Темный толстый ствол, почти красная головка. Будет красиво. Я вдавливаюсь в тебя на треть — возможно, я немного надорвал уздечку, и мне больно. Больно и мало! Толкаюсь ещё сильнее, слюны мало, ты напряжен. Это будет наверное невозможно — мелькает мысль, пока протискиваюсь в тебя всё дальше. Ничего не получится, думаю я, вслушиваясь, как ты жалко стонешь, почти плачешь. Я вхожу в тебя полностью до упора, так что мои жесткие черные волосы касаются растянутых розовых мышц твоей попки. Мне мало, нужно ещё, не хватает — бьется мысль, как мне кажется, где-то в паху. Что же? Да. Твои волосы. Я зарываюсь лицом в шёлк, ныряю словно желая утопиться, хватаю их ртом — пропитанные потом, трусь щеками, хочу пить твой запах и я делаю это. У меня есть всё, что нужно! Теперь хорошо. Я лежу вытянувшись на тебе и поглаживаю горячие тонкие бока. Ты дрожишь. — Джон? — ты молчишь. — Дики? — я выпускаю из пасти твою шкурку и отплевавшись целую тебя в затылок. Ты судорожно дышишь. — Мне продолжать, Дики? — Я люблю тебя, — шепчешь ты тихо. И я трактую это как согласие.       Джон Ты не хочешь видеть, каких усилий стоит мне сдержать жалобный вскрик, когда ты врываешься, не замечая ничего. Ты жестокий. Я хочу сказать тебе об этом, но ты не даёшь мне такой возможности, резко проталкиваясь на максимально возможную глубину, мешая дышать, и я могу только задушенно скулить. Ты ничего не замечаешь, зарываешься в волосы. Ты делаешь мне больно, Фредди. На несколько страшных мгновений мне кажется, что воздух всё же не сможет протиснуться в сжатое судорогой горло, а ты не сможешь двинуться дальше, стиснутый тисками резко стиснутых мышц. Но тебе каким-то образом удаётся, я слышу твой победный то ли вскрик, то ли стон и всем телом ощущаю пружинящую пульсацию твоей крови в моей заднице. Где-то на краю сбежавшего рационального бьётся лихорадочная мысль «Надеюсь, по бедру стекает капля пота… пусть это будет капля пота». Перед внутренним взглядом оказывается крошечное существо, которое падает на колени и … оно что, молится? До чего может довести строгое воспитание. Я хочу улыбнуться, но даже это даётся ценой слишком сильной боли, как будто для этого простого в общем-то действия требуются совместные усилия всего перенапряженного тела. Ты не видишь стекающих по щекам слёз, ты жесток, Фредди. Твои пальцы путаются в моих волосах, заставляя принять ещё более неудобную позу, лишь бы постараться хоть немного облегчить жгущую пульсирующую боль в заднице, и я пытаюсь сделать вдох. Ты о чем-то спрашиваешь. Где-то далеко. Слишком далеко, в другой вселенной. Это что? Это мой голос? Не может быть, парень, тебе что, мало? Я слышу тревогу в твоих интонациях. Наверное, стоит ответить. — Я люблю тебя, Фредди… Мир взрывается новой вспышкой, выгибающей тело и рвущей горло судорожным всхлипом пополам со стоном. «Я люблю тебя…»       Фредди Что ты бормочешь, глупый? Глупый мой, бедный — почти ничего слышу, почти не вижу, но чувствую, чувствую, что хочу ещё, не знаю как и хватаю тебя, пытаюсь укусить, съесть, выпить… Я не знаю. Твои волосы — мои пальцы в них, они путаются в шелке. Я пытаюсь отдышаться и вытягиваюсь на тебе в струну, целую розовые щеки, чувствуя их влагу. Что с тобой? Ты вспотел? Ты плачешь? — Что случилось, детка? — я не удержавшись скользнул языком по щеке и залез носом в локоны, пробравшись к самому твоему ушку. — Маленький мой, хороший, братик, хороший… — я глажу твои волосы шепчу тебе в ухо всякие глупости о том, какой ты еще маленький, я правда так считаю, о том, какой нежный, какой непонятный для меня, о том как бесконечно ты мне дорог. Твоя молочная кожа, твои стройные ноги, смешной комбинезон, локоны как у маленькой девочки, твоя подводная душа… Я бормочу в ухо, прислушиваясь к тому, как выравнивается твое дыхание, чувствуя как расслабляется тело. Глубокий судорожный вздох — и ты успокаиваешься. Я отрываюсь от тонкого уха и, оперевшись на локоть, любуюсь тобой. Ты похож на русалку, выброшенную на берег. — Маленький мой. Братик. — шепчу я, проводя кончиком пальца по твоему длинному ровному носу. Ты смотришь на меня внимательными немного жалкими глазами, словно ждешь чего-то. — Братик, — я целую тебя в нос. Ты смотришь на меня все так же странно. – М? — я мычу вопросительно и целую распухшие губы, — а ты лежишь всё так же неподвижно. — Маленький? — целую твои глупые глаза. Хватит так смотреть на меня. Ты мягко высвобождаешься из моих рук и садишься на пол, подтягивая ближе комбинезон. Я растягиваюсь звездой на полу и закрываю глаза. Что-то не так? Что? Я не понимаю? Я не знаю, что сделал не так, и я хочу спать. Тут не время и не место, но я закрываю глаза. Ты шуршишь одеждой, и я буквально чувствую на себе твой взгляд. Я не знаю чего ты ждешь от меня, малыш. Знал бы — дал, если бы это было у меня. Из блаженного оцепенения меня выводит странный звук. Словно кто-то режет ткань. — Малыш, ты решил сделать из своего комбинезона шорты? Одобряю. — я открываю глаза и сажусь на пол. — Твои ноги, Джон, прятать противо… Какого черта? Что ты делаешь? Дики? Ты стоишь у гримёрного столика с ножницами в руке. Часть твоих волос у левого виска безобразно острижена.       Джон Я не знаю, наверное это нормально, что я не хочу ничего отвечать тебе. Твой голос. Он как будто присутствует отдельно от тебя. Непонятное ощущение аквариума вокруг. Кажется, ещё немного и совсем рядом проплывет огромная рыбина. Зеркало отражает странно белую кожу, как будто отвергающую загар как таковой. Волосы щекочут плечи и грудь. Они кажутся неправильными. Теперь. Сейчас. Когда изменилось… А что, собственно, изменилось? Сознание? Или может быть что-то большее? Я пока не знаю. Знаю лишь, что решение кажется таким единственно правильным, что даже немного страшно. Ножницы так приятно ложатся в руку, я даже позволяю себе пару секунд полюбоваться тем, как стекают блики по полированной поверхности. Ты что-то говоришь, я даже наверное воспринимаю слова, не понимая смысла. Хруст разрезаемых волос возвращает реальности глубину и я улыбаюсь, заканчивая, не опуская руку, даже когда отрезанные волосы безвольно повисают в руке. Ты оказываешься за моей спиной. Кажется, ты обеспокоен, а мне почему-то так легко и я улыбаюсь шире, глядя на твоё ошарашенное отражение. — Мне кажется, так будет лучше. Чувствую себя маньяком, впервые понявшим, что убивать это наслаждение. Руки двигаются сами выделяя локон за локоном, отделяя их от массы волос. Первые «жертвы» летят на пол и я сразу же берусь за следующие, отрезая выше и смелее, не давая тебе опомниться и запретить мне. Странное, какое-то садистское удовольствие чувствовать как волосы щекочут кожу, рассыпаются, падая на пол и ложатся вокруг нас. Ты молча стоишь рядом и я физически ощущаю боль, которая плещется в твоих глазах. Слегка ежусь под прямым взглядом. Не осуждающим, нет. Ты словно… Принимаешь. Да, принимаешь нового меня, мои странные действия и ждёшь только момента, когда я закончу. Для чего? Совсем скоро узнаю. Ровно отрезать волосы самому тяжело, но я даже не думаю попросить тебя о помощи, только наблюдаю за тем, как моё отражение вертит моей головой в стороны, пытаясь добраться до самых неудобных мест. Закончив, я критически оглядываю себя. Выглядит странно, скорее всего это дело привычки, не спорю. Только вот. Я как будто стал другим под этим немигающим взглядом из-за спины. Ты словно отмираешь, перестав слышать металлическое щёлканье и переводишь взгляд, встречаясь с моим. — Ну что? Тебе нравится? — выходит какая-то истерика, кажется я вот-вот сорвусь и просто разрыдаюсь, хотя пытаюсь держать голову высоко, и словно бросая тебе вызов, с неожиданной дрожью жду вердикта. — Кажется, тебе холодно. Дики. — ты не пытаешься отстраниться, хотя и выглядишь всё ещё ошарашенным, и плечи сами собой опускаются, я пытаюсь спрятаться за волосами которых больше нет, чувствуя горячее прикосновение твоей руки на плече. — Стой смирно, маленький братик. Иначе я поправлю не только твою новую прическу, но и прихвачу немного в довесок. От твоего чуть дрожащего голоса становится спокойнее и я застываю, позволяя тонким пальцам летать над головой, зачарованно слушая как ты бормочешь что-то под нос, приводя мои волосы в пристойный вид. — Ну вот, — закончив, ты довольно улыбаешься и взъерошиваешь короткий ёжик, оставшийся у меня на голове: — теперь не стыдно и людям показать, а то больше был похож на пугало. Ты улыбаешься, и невозможно не ответить, так что я киваю, мысленно благодаря тебя. Солнечный лучик исчезает из гримерки вместе с твоим уходом, оставляя меня наедине с мыслями. Надо ещё придумать оправдание для нового образа. Но это уже как-нибудь потом.