***
Когда Чан в конце перерыва трясет Феликса за плечи, младший ощущает странный прилив энергии. Прошло всего-то около сорока минут с тех пор, как он только-только начал дремать, и после этого Сынмин безжалостно разбудил его. Феликс просто не может чувствовать себя отдохнувшим, но он не собирается спорить со своим организмом. Возможно, он впитал часть энергии Сынмина, пока тот спал. Чонину удалось выбраться из мертвой хватки Сынмина, и он прыгает на носочках, чтобы вернуть отекшим ногам прежнюю чувствительность. Чанбин сидит прямо за ним, пока ему поправляют макияж, и болтает с Джисоном. Хенджин и Минхо потягиваются у входа в зону отдыха, и последний пристально смотрит на запястье Хенджина. Сынмин все еще спит, положив голову на руки и поджав ноги там, где раньше покоилась голова Феликса. Что-то глубоко внутри Ли подсказывает ему дать младшему еще немного поспать, и взгляд, который он бросает через плечо, лишь подтверждает это. Чан прижимает палец к губам, глаза его сверкают, когда он переводит взгляд с Феликса, который медленно приходит в себя, на спящего Сынмина. Дай ему поспать, произносит Чан одними губами. Он всю ночь репетировал. Феликс кивает, складывая последние кусочки пазла в голове. Он поднимается и делает несколько шагов к старшему, при этом тихо начиная: — И ты ему позволил? — Я сам не знал до сегодняшнего дня, — также тихо отвечает Чан. — Его нашел Минхо, когда сам направлялся на утреннюю репетицию. Он сказал, что Мини явно еще не спал и что он лично затащил его обратно в общежитие. Феликс усмехается. Этим утром ему не повезло встретиться с весьма напряженным Минхо, что расхаживал по квартире, но младший списал такое поведение на обычный стресс перед камбэком. Но то, что он просто беспокоился о ком-то другом, является куда более логичным объяснением. — Да, он всех нас разбудил. Настала очередь Чана усмехаться, и Феликс едва успевает напомнить себе, что нужно вовремя отвести взгляд, чтобы не ослепнуть. — Похоже на правду. Феликс хочет спросить, есть ли у Чана время сегодня вечером и не хочет ли он побыть его моральной поддержкой, пока Феликс проходит один из сложных уровней в своей игре, но визажист хлопает Ли по плечу как раз в тот момент, когда он открывает рот. Он одними губами говорит Чану короткое «Увидимся», а затем его уводят, и Феликсу вновь приходится напомнить себе, что взгляд Чана кажется влюбленным, когда он смотрит на всех мемберов, а не только, когда смотрит на Феликса, а если и так, то вокруг них полно камер, поэтому ему стоит просто выкинуть это из своей головы.***
Поскольку Феликс проснулся довольно поздно, то закончил с макияжем одним из последних. Минхо сидит в кресле рядом с ним, бездумно листая ленту то в одной, то в другой социальной сети. Остальные уже собираются у выхода, натягивают куртки и дерутся из-за инейеров, а в последнюю минуту на них рандомным образом цепляют аксессуары. Феликс хочет спросить Минхо, как он узнал, в какой из репетиционных студий был Сынмин, и почему старший так переживал из-за недостатка сна младшего. Он уже находится на полпути к рассуждению над возможными ответами, когда Сынмин начинает шевелиться. Он поворачивается лицом к ним двоим с натянутым до подбородка капюшоном. Один из шнурков прилип к его левой щеке, и он держится из последних сил, прежде чем, наконец, вернуться на свое законное место. Сынмин глубоко дышит, снова утыкается носом в подушку, а затем, блять, скулит. Младший никогда прежде настолько сильно не походил на собачку, как в этот самый момент, и Феликс не может сдержать возглас умиления, что срывается с его губ. Он бормочет «Такой милый…» себе под нос, поворачивается обратно к зеркалу и видит Минхо. Минхо, который сжимает свой телефон так сильно, что костяшки его пальцев белеют. Минхо, который не сводит глаз с отражения Сынмина в зеркале. Его взгляд темный и напряженный, а в глазах пляшут искорки чего-то. Он выдыхает так прерывисто, что Феликс начинает беспокоиться, и именно тогда он замечает, насколько кончики ушей старшего красные. Это что-то новенькое, отмечает Феликс. — Хен, ты в порядке? — тихо спрашивает он. Минхо, в свою очередь, резко дергается и врезается коленом во внутреннюю стенку туалетного столика. Он выругивается себе под нос, свирепо глядя на Феликса, пока потирает колено, зная, что на ушибленном месте обязательно расцветет синяк. — Не лезь не в свое дело, — тон голоса Минхо совсем не злой, но резкий. Феликс часто моргает, а затем его глаза расширяются против его воли. Минхо может часто отвечать подобным образом, в виде шутки, и он не из тех, кого и правда задевают такие безобидные вопросы. Старший, кажется, осознает собственную ошибку, и уши его приобретают еще более темный оттенок красного. Выражение его лица тут же смягчается, а затем он почти незаметно качает головой. — Подожди, нет, прости, Ёнбок-а. Я не хотел на тебя огрызаться. — Все… все в порядке, — отвечает Феликс, все еще задаваясь вопросом, что именно было в его вопросе такого, что смогло вывести старшего из себя. — Это не… — Минхо прерывает визажист, оповещающий о том, что она закончила, и после этого старший практически выпрыгивает из кресла. — Это не твоя вина. Прости. Они больше не могут тянуть, поэтому Минхо берет на себя смелость разрушить сладкий сон Сынмина. Он делает несколько осторожных шагов к нему, останавливаясь на довольно неудобном для этого расстоянии. Феликс с безудержным любопытством наблюдает за старшим, когда с подводкой для глаз заканчивают и он сам поднимается с кресла. Он также осторожно делает шаги в сторону Минхо, потому что с ним явно что-то не так, и Феликс беспокоится, а затем… …оу. На самом деле, Феликс должен был это предвидеть. Неразумно было думать, что Феликс — единственный из них, кто боролся с чувствами, и еще более неразумно было думать, что вообще никто из других ребят не борется с чувствами к другому участнику. Феликс знает, глубоко в своей душе он знает, что то, как он смотрит на Чана, тошнотворно очевидно: с тоской и обожанием. Так, будто старший держит его бьющееся сердце в своих ладонях, будто звезды меркнут на фоне его улыбки, будто мир не имеет смысла без него. Феликс думает, что смотрит на Чана именно так, и видит, что Минхо также смотрит на Сынмина, и внезапно все вокруг начинает приобретать гораздо более глубокий смысл. — Ты любишь его, — младший позволяет этим словам слететь с губ прежде, чем он становится слишком напуганным, чтобы произнести их. Плечи Минхо напрягаются, ладони сжимаются в кулаки, и он смотрит на Феликса с таким страхом в глазах, что младший чувствует, как у него сводит живот. — Не понимаю, о чем ты, — в голосе Минхо — сталь. — Я люблю всех вас. — Хен, — Феликс замолкает, когда видит, что взгляд старшего превращается в умоляющий. — Ты ничего не знаешь, Ёнбок-и, — говорит Минхо нейтральным тоном, который не выдает ничего. И если бы Феликс был простым незнакомцем, это бы сработало. Возможно, он не увидел бы, как Минхо краем глаза наблюдает за другими парнями или как он постукивает пальцами по своему бедру, думая о чем-то, помимо собственного бешеного сердцебиения. Возможно, он бы не заметил, как дрожит нога старшего, когда он разворачивается, чтобы присоединиться к остальным у выхода, или насколько его шаги нервные, когда он проходит мимо Феликса. Но Феликс не незнакомец, и он все это замечает. — Хен, — зовет Феликс еще раз, в последний раз. Ему кажется, что его душу оголяют и нанизывают на что-то острое прямо на глазах у всех, и он знает, что это его последний шанс. — Я правда знаю. Эм, я думаю… Думаю, я точно понимаю. Минхо останавливается. Ему требуется несколько мгновений, чтобы оглянуться через плечо и посмотреть на Феликса так, словно сдирает с него кожу слой за слоем, чтобы добраться до зарытого внутри секрета, который младшему предстоит произнести вслух. А Феликс… Нет, он еще не готов, но он пытается. Он легко кивает головой в направлении остальных ребят, фокусируя многозначительный взгляд на Чане, что от всего сердца смеется над какой-то глупой шуткой про Хенджина, что только что выдал Джисон. Он смотрит и выжигает эту улыбку у себя в подкорке, прямо рядом с остальными пятью миллиардами улыбок Криса Бана, и он чувствует, как взгляд его смягчается, превращаясь в нечто такое, что очень знакомо Минхо. Это рискованно и страшно, а адреналин стучит у него в ушах. Минхо в ответ одаривает его понимающим мычанием, и Феликс встречается с ним взглядом. Они смотрят друг на друга глазами, полными горько-сладкой жалости и душераздирающей смеси тоски и страха, и младший чувствует, как сердце его сжимается. Он не может позволить ни одному из них выйти на сцену таким эмоциональным, таким напряженным. Поэтому он делает единственное, что приходит ему в голову, и разворачивается, чтобы дернуть за шнурки на толстовке Сынмина (Минхо). Он спросит о том, как эта толстовка сменила владельца, позже, когда ни он, ни Минхо, ни Сынмин не будут находится в своей защитной скорлупе. Сейчас он сосредотачивает свою энергию на том, чтобы посмеяться над стоном Сынмина, когда капюшон плотно затягивается вокруг его лица, и он садится, и вслепую хлопает руками перед собой. Через мгновение он сжаливается над младшим, отпуская шнурки и приглаживая его волосы, когда тот поднимается на ноги. Он чувствует взгляд Минхо, чувствует, как его глаза становятся острее, когда Сынмин трет собственные глаза краем рукава. Феликс мягко улыбается Минхо, когда встает рядом с ним у выхода, а стафф и участники бросаются натягивать на них недостающую одежду и украшения. Минхо улыбается в ответ, что Феликс видит нечасто, и его утешает тот факт, что они оба безнадежно облажались. 2. Чанбин Феликс что-то сделал во время первого выступления несколько недель назад. Чанбин не знает, что именно, но младший что-то сделал. Он заметил, что между Минхо и Феликсом был какой-то странный, напряженный разговор, который, может, и не был странным для Феликса, но определенно был странным для Минхо. Сейчас все это было еще более странным, потому что Чанбин не может вспомнить ничего, что настолько бы беспокоило Минхо, раз он пытается увеличить количество веса на тренажере почти вдвое. Само количество весов на его штанге напрягает Чанбина, как и то, действительно ли старший сможет ее поднять. Минхо силен, но не настолько. Он, кажется, и не беспокоится вовсе и даже не думает о том, чтобы передумать, если верить его пустому взгляду. — Хочешь, чтобы я подстраховал? — спрашивает Чанбин. Это, скорее, звучит даже не как вопрос, пока он переводит взгляд на тренажер для жима ногами и фиксирует его на месте. Минхо усмехается в ответ, и у Чанбина сводит внутренности. Это нехорошо, потому что Минхо никогда не был безрассудным. Он решительный и определенно стремится превзойти кого бы то ни было, но он не глупый. Он бы не осмелился жать лежа без подстраховки, каким бы самоуверенным себя ни чувствовал. Чанбин выбирается из-под тренажера еще до того, как Минхо делает попытки поднять штангу, и младший ловит ее прямо перед тем, как она бы приземлилась на грудь Минхо. Старший моргает раз, другой, а затем его глаза сужаются. — Я сказал, мне не нужна помощь. — Конечно. Скажи это своей ключице после того, как она сломается, — Чанбин знает, что тон его голоса резкий, и он знает, что сейчас не самое подходящее время для сарказма, но из-за такого Минхо очень трудно вести себя по-другому. Такое безрассудство совершенно не в его духе, и Чанбин просто умирает от беспокойства. Он тянет старшего за лодыжки со скамьи, крепко удерживая его выше колена. — Что с тобой? Минхо садится, как и ожидал Чанбин, и впивается ногтями в запястье младшего. — Не твое дело. — Не мое д… — Чанбин замолкает, когда Минхо вырывается из его хватки, сразу же бросаясь к свободному тренажеру. — То, чтобы ты себя не убил, в некотором смысле мое дело. — Боже, прости, я не знал, что ты мой телохранитель, — Минхо не поворачивается к нему, пока говорит, и вместо этого тянется за гантелью, которая тоже значительно тяжелее, чем обычно. На этот раз не вдвое, а на добрых десять килограмм, и этой разницы достаточно, чтобы Чанбин заволновался еще сильнее. Он не знает, бушующий ли это адреналин в его крови из-за страха за безопасность Минхо или же это его самоконтроль не позволяют ему начать называть Минхо всеми словами, о которых младший тут же бы пожалел. Но это не имеет значения, не тогда, когда его сердце стучит в висках. Он делает глубокий вздох, затем еще один, все, что угодно, лишь бы его голос звучал ровно. — Серьезно, — тихо начинает младший. — Поговори со мной, сделай хотя бы кардио или что-то типа этого. У тебя голова не на месте, и я не хочу, чтобы ты пострадал. Минхо громко, раздраженно вздыхает. Во время речи Чанбина он поднимает гантель левой рукой, и его предплечье при этом сильно дрожит. — Я говорил с тобой, и, кажется, припоминаю, что сказал, что это не твое дело. И правда. Чанбин в растерянности. Минхо изначально всегда трудно заставить говорить о чем-либо, особенно о его чувствах. Однако обычно Чанбину везет. Чану или Джисону, конечно, всегда везет больше, но и Чанбин не промах. Хенджину вот не очень везет в этом плане. Чонину тоже. С Феликсом вообще все на удивление плохо. Но Чанбин? Он не знает, что делать. У него душа болит, в глазах щиплет, и он чувствует предательский ком в горле. Он ощущает себя таким чертовски беспомощным и не может припомнить, когда в последний раз испытывал такое. Он будто со стороны наблюдает за тем, как отходит от Минхо на несколько шагов, отходит дальше от того места, где мог бы помочь, от того, где хоть раз мог бы быть полезным. Может, он просто потрясен. Ну, это очевидно, но, возможно, это из-за разочарования. Он не может уверенно сказать, разочарован в себе или же в том, что не замечал состояние Минхо, или же в Минхо из-за того, что он вообще ведет себя настолько глупо. Или, может, это разочарование накапливалось в течение нескольких недель тяжелой работы, или это из-за того, что он засыпал на диване в студии Чана и просыпался с болями в шее, или из-за того, что Джисону приходится время от времени напоминать о необходимости сделать перерыв. Через несколько мгновений он оказывается за дверью спортзала, тяжело сглатывает и фиксирует взгляд на особенно интересной трещине в стене. Он все еще может видеть через наполовину заблюренное стекло Минхо, упершегося руками в колени и опустившего голову. Эта картинка пронзает сердце Чанбина, и ему хочется блевануть. Поэтому он делает то единственное, что приходит ему в голову, и тянется к своему телефону. Феликс отвечает после нескольких гудков. — Привет. Как дела в спортзале? — Ликс, — Чанбин чувствует, как все его эмоции просачиваются сквозь голос, вытекают вместе с ним против его воли. — Ты не представляешь, как сильно мне нужно было услышать твой голос. Феликс издает удивленный смешок. — Рад помочь. Все в порядке? В этом и вопрос, верно? Чанбин чувствует себя так, словно его пропустили через мясорубку, но ведь Феликс в этом ни капли не виноват. — Я… не знаю…? — Ты… не знаешь? Старший делает глубокий вдох. Затем выдох. Вытирает вспотевшие ладони о шорты. — Это не из-за меня, Ликс. Что-то с Минхо. На этот раз очередь Феликса глубоко вдохнуть. И он делает это так, что Чанбин понимает, что младший знает — он знает, что все, о чем они с Минхо говорили ранее, имеет какое-то отношение к его состоянию. — А что с ним? А действительно, что с ним? Чанбин понятия не имеет, что творится у старшего в голове. Ни сейчас, ни когда-либо еще, и он сомневается, что даже Феликс осознает масштаб всего этого. Младший никогда не рассказал бы ему о том, что он знает, потому что Феликс слишком Феликс, чтобы сделать это. — Он не… не в порядке. Такой ответ размытый, но Феликс, к счастью, понимает. Он молчит, пока Чанбин пытается сформулировать слова в своей голове. — Думаю, он перегибает палку, — наконец, продолжает Чанбин. — Я никогда не видел, чтобы он так сильно себя выматывал в зале, Ликс. Он даже не выгибает спину и не пытается скорректировать свою позу, что просто… на него не похоже. Феликс понимающе хмыкает. — С ним все в порядке? Он же не уронил на себя ничего, верно? Чанбин раздражается. — Нет. Ему повезло, что я вовремя заметил. Наступает минута молчания, во время которой оба парня с облегчением вздыхают. Чанбин снова заговаривает первым, отчаянно желая задать вопрос, на который он уже знает ответ. — И еще, это как-то связано с вашим с ним разговором несколько недель назад? Ты не обязан мне все рассказывать, не надо думать, что ты должен. Феликс снова резко вдыхает, но быстро отвечает. — Я не удивлюсь, если это из-за этого, хен. Феликс не вдается в подробности, и Чанбина это вполне устраивает, но мгновение спустя младший снова начинает говорить. — И я тоже не представляю, как бы ты отреагировал, если бы я сказал тебе, что влюблен в Чана, так что я не могу его винить. И, что ж, возможно, Чанбин знал ответ на вопрос не так уж хорошо, как ему казалось. — Погоди, что? Голос Феликса нехарактерно затихает. — Эм… Думаю, ты заслуживаешь это знать. Если буду держать в себе это еще хоть сколько-нибудь, кажется, сойду с ума. Чанбин моргает. И снова. Открывает рот и закрывает. Слова его вылетают прежде, чем мозг успевает сказать ему их не произносить. — Тебе потребовалось так много времени, чтобы это заметить? Феликс по другую сторону пронзительно кричит. — Знаешь, некоторые из нас росли католиками! Чанбин знает, что должен сказать что-то, он правда знает. Он уверен, что выражение его лица показывает, как он проходит все пять стадий принятия одновременно, и он правда хотел бы, чтобы его мозг вспомнил, как нужно закрывать рот. Или чтобы он вспомнил, как держать язык за зубами. — Погоди, получается… Получается, Минхо тоже в него влюблен? — Что?! — вопль Феликса скорее недоверчивый, чем испуганный, и странная пустота в животе Чанбина все еще имеет место быть. — Нет! Нет, он… нет. Минхо-хен, не… Ха, поверь мне, он не влюблен в Чана. Просто поверь. Если он не влюблен в Чана, тогда почему…? Глаза Чанбина сужаются. Должно быть что-то в поведении Минхо, и это что-то, чего Феликс намеренно не сказал, что-то, о чем Чанбин не должен знать. — Выходит… Это не Чан, но это кто-то, — старшему не обязательно слышать подтверждение, потому что он уже знает. Минхо борется со своими чувствами к кому-то посредством физического изнурения, и Чанбин знает, что тело Минхо подводит его в этой битве. — Он не… — Феликс разочарованно вздыхает. — Послушай, хен, я тебя люблю. Ты это знаешь. Но я не могу говорить с тобой об этом. Чанбин кивает, затем до него доходит, что Феликс его не видит, и вместо этого хмыкает. — Я не могу рассказать тебе и не могу притворяться, что это мое дело. Что сделал этот мир, чтобы заслужить Ли Феликса? Правда, он — единственное, что заставляет Чанбина задуматься о религии, потому что, несомненно, какая-то высшая сила послала младшего в этот мир специально для Чанбина. — Знаю. И это именно то, что делает тебя таким замечательным. Феликс усмехается, но в этом нет ничего, кроме веселья. — Ох, да ладно тебе. Снова наступает тишина, во время которой Чанбин чувствует, как они оба глупо улыбаются. Они не могут видеть друг друга, но невозможно говорить с Феликсом и не улыбаться, поэтому старший не чувствует себя таким уж глупым. — О! — Чанбин хлопает себя по бедру, вспоминая причину, по которой он вообще позвонил младшему. — Может, ты или Чонин-и приедете и заберете его? Ему не следует сейчас появляться на публике, но меня он явно не послушает. — Ох черт, — Феликс цокает, типа он-не-знает-что-сказать. Чанбин знает, что он лжет еще до того, как младший заговаривает, но Чанбин притворяется, что это не так. — Э-эм, мы с Йени прямо сейчас идем ужинать. В кафе через дорогу. Феликс не очень хороший лжец, и он знает это, поэтому Чанбин просто закрывает на это глаза. Феликс не пытался бы врать, если бы у него не было веской на то причины. — Понимаю. Только вы вдвоем? — М-м-м. — Есть мысли, где может быть еще один ваш любимый сосед? — Чанбин чувствует, как его брови приподнимаются, а уголок губ взмывает вверх. Он не уверен, к чему клонит Феликс, но, несомненно, хотел бы это выяснить. — Почти уверен, что Мини все еще дома, но тебе придется спросить у него, — Феликс замолкает с таким тоном, который означает, что он абсолютно уверен, что Сынмин дома, и что он точно хочет, чтобы Чанбин позвонил Сынмину сам. Интересно. — Понял. Что ж, приятного аппетита, Ликси, — голос Чанбина поддразнивающий, и он уверен, Феликс знает, что старший знает, что он лжет. — Пойду позвоню Сынмину и попрошу его приехать и забрать его угрюмого хена. — Давай, — Феликс вешает трубку со смешком, который, как он, вероятно, думал, Чанбин не услышит, и это заставляет сердце старшего подпрыгнуть до горла. Внезапная тревога, что одолевала его несколькими минутами ранее, полностью исчезла. Конечно, это никак не мог сделать с ним обычный человек, верно? Поэтому, не в силах побороть собственное любопытство, Чанбин отправляет сообщение последнему человеку, живущему в общежитии младших. [Кому: монг] ≫ эй, ты еще не спишь? Чанбин снова заходит в зал, наблюдая за тем, как Минхо поднимает гораздо больше веса. Это все еще много для него, но уже лучше, чем было, так что Чанбин думает, что ему лучше смириться с этим.[От: монг] нет, а что ≪
[Кому: монг] ≫ не мог бы ты поскорее прийти в спортзал ≫ мне нужна служба по поиску хёнов[От: монг] ???? ≪ минхо-хен? ≪
[Кому: монг] ≫ да, лол ≫ он попытался поднять больше МОЕГО рекорда и чуть не задохнулся до смерти[От: монг] втф ≪ и почему это моя проблема ≪
[Кому: монг] ≫ ой-ой-ой, не делай вид, что ты не волнуешься: } ≫ кроме того, ты единственный его сосед, который не спит. Чанбин считает, что ложь во благо не повредит, тем более Феликса, видимо, дома и правда не было. Он, может, и не ужинал с Чонином, но и не было слышно, будто он был в общежитии.[От: монг] ты должен мне ужин ≪
[Кому: монг] ≫ а ты должен мне около пяти ужинов, так что же это нам дает[От: монг] это делает тебя чертовски наивным ≪
[Кому: монг] ≫: ( ≫ пожалуйста, приезжай поскорее, я немного устал, поэтому взял перерыв, чтобы позвонить тебе[От: монг] тааак устал от тяжелого дня, пока превращал свои руки в скалу, а пресс в стиральную доску, о неееет, что же ты будешь делать ≪ и не смей уходить, пока я не приеду ≪ если с ним что-нибудь случится, завтра ты не проснешься ≪
[Кому: монг] ≫ я и не планировал ≫ я не хочу, чтобы он умер, черт, все правда настолько серьезно[От: монг] два ужина ≪
***
Думая обо всем этом позже, Чанбину, возможно, следовало предупредить Минхо, что его вот-вот заберут. Когда ровно через восемь минут после своего последнего сообщения прибывает Сынмин, Минхо роняет гантель прямо себе на ногу. Сопровождающая это действие серия проклятий заставляет Чанбина и Сынмина обеспокоенно вбежать в спортзал. — Ты в порядке? — спрашивает Чанбин. Минхо бросает на него свирепый взгляд, и младший не знает, чего вообще ждал. — Ты что, тупой? — спрашивает Сынмин и уже сам встречается с этим убийственным взглядом Минхо. — Даже свою гантель удержать не можешь, хен? Минхо продолжает закипать, и Чанбин вздыхает. Он не уверен, что Сынмин сможет ему помочь, но, что ж. — Видишь, о чем я говорил, Сынмин-а? Младший коротко кивает, в то время как Минхо снова поворачивает голову к Чанбину. В глазах старшего есть что-то, чего Чанбин не может объяснить: будто грозовые тучи сражаются друг с другом, решая, следует ли рассеяться или разразиться грозой. — Ты говорил с ним?! — вопит Минхо. — Он выглядит дерьмово, — говорит Сынмин, ошеломленный вспышкой гнева старшего. Чанбин снова вздыхает. Да, он позвонил Сынмину, потому что Минхо, блять, не хочет с ним разговаривать. Он, похоже, ни с кем разговаривать не хочет и явно не желает, чтобы с ним нянчились. Ким Сынмин никогда не нянчится, и он, по правде говоря, не умеет утешать, так что, возможно, Феликс был прав: вероятно, Сынмин — единственный, кто может справиться с нынешним состоянием Минхо. По крайней мере, он будет отвечать так же, как и старший, поэтому Минхо не сможет как-то на него надавить. — Он о тебе беспокоится, — Сынмин спасает Чанбина от ответа. — Мы оба беспокоимся. В последнем предложении тон Сынмина становится чуть мягче, и Минхо сдувается, когда замечает это. — Тебе не нужно беспокоиться обо мне. Я в порядке. — Спрашиваю еще раз, ты что, тупой? — прежняя мягкость голоса Сынмина мгновенно исчезает, но случается самое странное: вместо того, чтобы встать в позу и ощетиниться от ответ, Минхо лишь напрягается. — Это не твое дело, Ким Сынмин, — тон Минхо ледяной, но Чанбин знает этот тон. Да, он холоден, но это все специально. Такой тон старший использует, когда заставляет себя не показывать эмоции. Тот, который он использует во время награждений, чтобы не заплакать. Тот, который заставляет сердце Чанбина болеть, выпрыгивать из груди и изо всех сил желать, чтобы Минхо больше никогда его не использовал. Сынмин старается не закатить глаза и вместо этого хватает Минхо за запястье. — Конечно, хен, это не мое дело. Но остатки в холодильнике, которые говорят о том, что ты все еще не ужинал, — мое дело. Минхо моргает, когда его тянут вверх, и Чанбин тут же делает шаг вперед, чтобы убрать гантели подальше от старшего и поставить их обратно на стойку. — Может, я не голоден, — язвительно отвечает Минхо, но в этих словах недостаточно яда. Он может быть раздражен, может быть в стрессе, но он все еще он. Он все еще может чувствовать сожаление, когда не хочет, чтобы кто-то замечал его состояние. Сердце Чанбина снова сжимается. — Если ты не голоден, то я Хван Хенджин, — без колебаний и без капли веселья отвечает Сынмин. Чанбин фыркает, замечая одинаковые взгляды от обоих своих друзей, будто они вообще забыли, что он все еще рядом с ними. Чанбин моргает, в его голове быстро крутятся шестеренки. Собственные слова, слетающие с губ, кажутся вялыми и немного странными. — Да, нам не нужны два Хван Хенджина. Это был бы кошмар для отдела пиара. Наступает неприятная тишина, и Чанбин напрягается. Сынмин чуть выгибает бровь, и Минхо нечитаемым взглядом смотрит на него. Чанбин чувствует, что немного вспотел и находится не в своей тарелке, и он решает, что, возможно, ему нужно вернуться в общежитие. — Эм… В любом случае, — он прочищает горло, запихивая телефон в карман и борясь с желанием выбежать из помещения. — Ты, — он указывает на Сынмина. — Доставь его домой в целости и сохранности. Заставь его поесть или типа того. Сынмин кивает, мягко улыбаясь. — Понял, хен. Чанбин прищуривает глаза. — Не дай ему сбежать и исчезнуть из вида. Ты знаешь, как быстро он может бегать. Улыбка Сынмин становится лишь мягче, а разум Чанбина почти возвращается к нему. — Он не сможет убежать от меня, даже если попытается, — подчеркивает младший, убирая руку с запястья Минхо и вместо этого вцепляясь пальцами в его ладонь. Голова Минхо опускается, когда Сынмин ободряюще сжимает его руку. Взгляд Чанбина задерживается на их сплетенных ладонях, возможно, чуть дольше, чем следовало бы, а затем он одобрительно кивает. Либо на то, что Сынмин крепко держит Минхо за руку, либо же на заверения Сынмина доставить старшего домой. Что ж, это все равно не касается никого из них, кроме Чанбина. Через мгновение он уже направляется по коридору в сторону раздевалок. Знакомый звук льющейся воды проникает в уши, и Чанбин практически влетает за угол. Отсюда он может наблюдать за дверью спортзала, и если бы кто-то обратил на него внимание, его тоже можно было бы легко заметить. Однако в спортзале пусто, и он почти уверен, что человек в душе — один из стажеров, так что он не слишком беспокоится. В груди расцветает радостное чувство, когда он смотрит, как двое его друзей рука об руку покидают тренажерный зал компании. Они спорят ни о чем, стальной насмешливый голос Минхо эхом отражается от стен. Улыбка Сынмина стала еще теплее, и его лицо искажается от смеха над поведением Минхо. Взгляд старшего все еще прикован к их переплетенным пальцам, а на его собственном лице сияет мягкая, глупая улыбка. В голове Чанбина закручивается последняя шестеренка, и он не может сдержать растущую легкую улыбку.***
[Кому: Минхо] ≫ итак ≫ сынмин :)[От: Минхо] ? ≪ я не Сынмин, я другой Мин ≪
[Кому: Минхо] ≫ я знаю, хен лол ≫ я тебе и хотел написать[От: Минхо] ??? ≪
[Кому: Минхо] ≫ я тебя не осуждаю ≫ эта гребаная улыбка заводит всех, бро[От: Минхо] о чем ты, блять, говоришь ≪
[Кому: Минхо] ≫ сынминииии!!!!!!!!! ≫ у него прекрасная улыбка ≫ он горячий И талантливый ≫ я понимаю, хен[От: Минхо] если ты хочешь обсудить свои чувства к Ким Сынмину ≪ пожалуйста, найди в своих диалогах контакт с именем «бан чан» ≪
[Кому: Минхо] ≫ оооооооооооо смелые слова для человека, который сам не может этого сделать ≫ нет, серьезно ≫ пожалуйста, не делай себе больно[От: Минхо] я правда не хочу, чтобы ты совал свой нос туда, где тебе не рады, лол ≪
[Кому: Минхо] ≫ хорошо, что таким образом ты не сможешь от меня избавиться ≫ я не слепой, хен ≫ я видел, что произошло ≫ честно говоря, я думаю, что даже слепой мог бы это увидеть[От: Минхо] пожалуйста, прекрати говорить ≪
[Кому: Минхо] ≫ пожалуйста, прекрати разрывать себя на части из-за того, что у тебя есть чувства к одному из мемберов Спустя пять минут Минхо все еще не отвечает. Но он читает его сообщения. [Кому: Минхо] ≫ послушай, хорошо, тебе не обязательно говорить со мной ≫ и я не знаю, с чего ты вообще должен! всем известно, что я плох во всех этих любовных делах ≫ но поговори с чаном ≫ или джисони ≫ просто буквально хоть с кем-то, хен ≫ я люблю тебя, мы все любим тебя ≫ пожалуйста, не думай, что ты должен справляться с этим в одиночку После того, как сообщения Чанбина оказываются доставлены и прочитаны, проходит три часа, а за окном уже около часа ночи, и тогда телефон Чанбина снова долго гудит.[От: Минхо] я люблю его, Бини ≪ я люблю его так сильно, что это разрывает мою гребаную душу ≪ я не знаю, что делать, ха-ха ≪ спасибо, наверное ≪ да. ≪ я не знаю ≪ он так важен для нас, чувак, я не могу все испортить ≪ если он узнает, группе конец, и это будет моя вина ≪ если он узнает, он никогда больше не заговорит со мной, лол ≪ он нужен мне так сильно ≪ вы все нужны мне, но типа ≪ это, блять, не одно и то же ≪ черт ≪ мне нужно поспать, пошел ты, Со Чанбин ≪ твои смс не дают мне спать ≪ какой позор ≪
Когда на следующее утро у Чанбина звонит будильник, на сердце у него становится чуточку легче. Минхо неидеален, он, вероятно, еще долгое время не сможет прийти в норму, но, черт возьми, Чанбин знает, где он может выиграть. Если Минхо снова будет способен отпускать шутки, особенно глупые, кокетливые, что он всегда и делает, это уже что-то. Это что-то, и Чанбину нравится это что-то. Он может работать с этим чем-то, он может превратить это в вещь, которая, в свою очередь, станет решением. Они выкрутятся, даже если на это уйдут месяцы. С Ли Минхо все будет в порядке, и Чанбин готов сделать все, чтобы так и было. 3. Чонин Чонин уже посмотрел большую часть полуторачасового видео на YouTube, которое рассказывает про очень важные различия между всеми существующими типами американских мусоровозов, когда раздается осторожный стук в дверь его комнаты. — Открыто, — говорит он. Чонин даже не потрудился поставить видео на паузу, потому что, вероятно, Феликс снова забыл свою толстовку где-то в глубине шкафа Чонина. Или Сынмину чрезвычайно необходима удобная подушка, с которой Чонин готов расстаться на одну ночь за пять тысяч вон. И когда Минхо просовывает голову через дверь, Чонин понимает, что застрял в своем самодельном буррито из одеял. Он немедленно ставит видео на паузу, дергая одеяло в попытке выбраться. — Хен, не ожидал тебя так поздно, — Чонин моргает, смотря на старшего, что неловко топчется в дверях. Минхо ничего не говорит, и если бы Чонин лучше видел в темноте, мог бы сказать, что старший смотрит себе под ноги, засунув руки в карманы толстовки. Минхо мычит, а затем прерывисто вздыхает. — Ты все еще молишься перед сном? Чонин замирает, позволяя одеялам упасть ему на колени, когда он присаживается и сводит ноги вместе. — Да. А что? Минхо делает несколько шагов ближе, пока не останавливается у кровати Чонина, и младший, наконец, может посмотреть на его лицо. И слава богу, что сердце Чонина не разбивается в эту же секунду. Лицо Минхо опухшее, глаза воспаленные и влажные, а нос такой красный, будто его очень долго терли. Он шмыгает носом, когда взгляд Чонина цепляется за это, а затем сглатывает, притворяясь, что ничего из этого не является правдой. Чонин не может вспомнить, когда последний раз видел Минхо плачущим, не говоря уже о том, чтобы видеть его таким уязвимым. — Ты… в порядке…? — мягко спрашивает младший, готовясь подвинуться и уступить место на своей кровати для друга. Минхо не смотрит на него и вместо этого опускается на колени, утыкаясь лбом в край кровати. Упирается предплечьями по обе стороны от головы, сцепляя вместе ладошки, и оу. Младший выползает из-под одеял, присаживаясь рядом с головой Минхо. Все в нем отчаянно кричит о чем-то, что Чонин не может определить, так как не понимает людей на таком уровне. Он не думает, что когда-либо за все эти годы, прожитые вместе, видел, как Минхо молится, поэтому он не может не спросить: — Эм, а о чем ты хочешь помолиться? В ответ тишина. У Минхо холодный и угнетающий вид, будто младший только что спросил пастора, почему он должен верить в Бога. Кажется, что старший даже не дышит, и Чонин чувствует, как глубоко в животе поселяется беспокойство. Мгновение спустя левая рука Минхо шарит по кровати, пока не хлопает младшего по бедру, прямо над коленом, и Чонин все понимает. Он опускается на пол рядом с Минхо, отражая его положение. Это неудобно, как физически, так и морально, и Чонин в кои-то веки чувствует, что не может подобрать слов. Должен ли он молиться вслух? Хочет ли Минхо, чтобы он начал первым? Или он просто хочет сидеть и молиться в тишине? На все эти вопросы Чонину необходимо знать ответы, а Минхо, похоже, не способен ему их дать. Не имея другого выбора, Чонин просто склоняет голову, складывает руки вместе и просит Бога помочь Минхо всем, чем может, всем, в чем старший нуждается. Это все, что Чонин может сейчас сделать, и его сердце обливается кровью из-за этого.***
Когда на следующее утро Чонин просыпается, то замечает, что уголок его кровати все еще теплый. Он не удивлен, что Минхо смог заснуть вот так, но он, безусловно, обеспокоен. Что бы ни беспокоило его хена, должно быть, это куда серьезнее, чем изначально предполагал Чонин. Он приходит на репетицию вовремя, прежде бросая добавку в виде еще одного тоста в лицо Феликсу в качестве намека на то, что пора бы уже проснуться. На улице тепло, что не совсем обычно для такого времени года, и Чонин чувствует себя абсолютно отстойно, когда начинает растягиваться. Это уже стало обычным делом: одинокие растяжки, поиск пары для растягивания икроножной мышцы, возможно, еще и для выполнения упражнений на гибкость, если это необходимо. Обычное дело, что Чан проводит свою неформальную «тренировку», лежа на полу и положив ноги на колени Чанбина. И обычное дело, что Минхо пихает Чана ногой, а затем сам начинает вести тренировку. Возможно, это обычное дело, что Чонин теряется в движениях, в том, как по его венам циркулирует серотонин. Но что не является обычным делом, так это то, что Минхо останавливается каждые несколько минут и аккуратно разминает ноги. На нем, как обычно, шорты, и от глаз Чонина не ускользнуло то, как взгляд Джисона переместился на колени Минхо. Кожа его в том месте покрасневшая и немного поцарапанная, что неудивительно, ведь он заснул в изножье кровати Чонина, вероятно, все еще молясь. Совсем неудивительно, что у старшего болит тело и что его суставы работают не так, как обычно. Джисон, кажется, находит это абсолютно захватывающим. — Ты в порядке? — спрашивает Джисон с хищной ухмылкой на лице. — Слишком долго простоял на коленях прошлой ночью, хен? Феликс фыркает, прижимая ноги Сынмина к своей груди и заставляя его растянуться, чего Сынмин, похоже, делать не особо хочет. Чан почти закатывает глаза, хлопает Хана по плечу и, вероятно, собирается отчитать его, но Минхо его опережает. — На самом деле, да, — тон Минхо легкий, нерешительный, и Чонин замечает это. Он видит отражение лица Минхо в зеркале, когда тот борется с собой, не сводя глаз с Феликса и Сынмина, стоящих менее чем в метре от него. Ну, если быть точнее, он, кажется, смотрит на бедро Сынмина и чуть выше, туда, где рубашка немного задирается. Чонин думает, что ему это кажется, когда Джисон почти кричит. — Подожди, что?! С кем? — у Хана отвисает челюсть, и Чанбин тянет руку, чтобы закрыть его рот. Хенджин восхищенно ахает, а глаза Чана бегают от одного участника к другому, совсем как у Чонина. — С Чонин-и. С каких пор тебя касается, чем я занимаюсь в свое свободное время? — Минхо отвечает так, будто не он только что бросил горящую спичку в спокойный мир Чонина, черт возьми. Все шесть голов поворачиваются к младшему, что внезапно начинает ощущать себя загнанным в угол, будучи в самом центре зала. Он знает, что его глаза широко распахнуты, и он знает, что его лицо по цвету должно соперничать с помидором, но он ничего не может с этим поделать. Теперь он вполне уверен, что Минхо отвлекся, потому что он бы никогда не зашел так далеко, верно? Верно же? — Эм, — Чонин давится собственной слюной, неловко прокашливаясь. — Он молился. Молился. — Так это называется в наши дни? — слова Хенджина адресованы Минхо, но смотрит он точно на Чонина с волчьей ухмылкой, и младшему хочется заползти в какую-нибудь нору и умереть. Кажется, эти слова вытаскивают Минхо оттуда, где он был до этого, и его глаза комично расширяются. Взглядом он встречается с Чонином, и его паника становится заметной. С каким-то болезненным чувством удовлетворения Чонин, по крайней мере, замечает, что Минхо так же некомфортно, как и ему, и он никогда в жизни не видел, чтобы лицо Минхо было таким темно-красным. — Ха… — Феликс сверлит отверстия в затылке Минхо, сузив глаза. Если бы Чонин не знал его, он бы подумал, что Феликс смотрит разгневанно, но он знает, и, конечно, хен не стал бы так пялиться на Минхо без веской на то причины. Ян думает, что вот-вот взорвется, если они не сменят тему, и прибегает к крайнему варианту. Он закрывает лицо руками и оборачивается, издавая звук, похожий на что-то среднее между скулежом и воплем. — Можем мы, пожалуйста, просто двигаться дальше и забыть об этом? — Хорошая идея, да, давайте закончим перерыв! — слишком громко говорит Минхо, и дальнейшее громкое пыхтение говорит о том, что он принял вертикальное положение. По комнате разносится тихий ропот, каждый, похоже, высказывает свое мнение о том, что Минхо спит с одним из мемберов, не говоря уже о том, что это их любимый макнэ. Хенджина, кажется, больше беспокоит тот факт, что Минхо стоял перед кем-то на коленях, и Чонин категорически отказывается думать о последствиях всего этого. И еще он отказывается отнимать ладони от лица и остается в таком положении, пока музыка снова не начинает проигрываться. На этот раз она звучит значительно громче, чем было до перерыва, и Чонин наслаждается тем, как басы вытряхивают из его головы все мысли.***
К большому сожалению Чонина, все остальные, кажется, одержимы желанием оставить его и Минхо наедине после окончания тренировки. Феликс и Чанбин практически выбегают, крича Чонину что-то о том, что они очень поздно вернутся с ужина. Джисон утаскивает Хенджина, чтобы что-то перезаписать, на что Хван решительно протестует, но все равно следует за Джисоном. Сынмин загоняет Чана в угол, как только музыка смолкает, и слабым голосом говорит ему что-то, что вызывает на лице старшего обеспокоенное выражение. И поскольку в этот конкретный момент все боги в мире против Чонина, он обнаруживает, что возвращается в их общежитие вместе с Минхо. Воздух такой густой, и Чонин не совсем помнит, как надо дышать. Руки старшего покоятся в карманах, и он отказывается смотреть на Чонина. На самом деле, с того разговора он вообще на него не смотрел. Это нервирует и беспокоит, и Чонина вроде как тошнит. Руки младшего дрожат, когда он открывает входную дверь, и он не знает почему. Ему неловко, что его беспокоит факт нахождения с Минхо наедине, потому что он, черт возьми, взрослый парень. Он может справиться с чьей-то сексуальностью. Он может. И он абсолютно не знает, почему вообще думает о сексуальности Минхо, ведь они не сделали ничего, даже отдаленно похожего на то, о чем думает Джисон. И было немного несправедливо по отношению к психике Чонина вести себя так, как будто… как будто им было чего стыдиться. Входная дверь захлопывается, и Чонин едва успевает подпрыгнуть от неожиданности, когда его спина упирается в стену. Губы Минхо оказываются на его ключице, грубо и неумолимо. Младший чувствует, как все его тело дрожит, когда Минхо движется дальше вверх, несомненно, оставляя след между его шеей и плечом. Чонин не знает, что делать. Он послужил этому причиной? Отреагировал ли он на слова Джисона как-то по-особенному? Эти мысли не были похожи на мысли Чонина, но… Зубы Минхо задевают секундами ранее истерзанное место, и Чонин не в силах сдержать стон, вырывающийся из горла. А затем, впервые за два часа, Минхо смотрит на него. В глазах старшего больше нет пустоты и равнодушия: в них пылает темнота, которая заставляет Чонина тяжело сглатывать. Его предательское сердце пропускает гребаный удар, когда взгляд Минхо опускается вниз, и Чонин не может заставить свой мозг работать, чтобы возразить, когда Минхо прижимается губами к его. Разум Чонина на грани превращения в кашицу, учитывая то, как он отказывается что-либо сделать, когда Минхо целует его. Он не сопротивляется, когда его губы приоткрываются по велению старшего, и не сопротивляется, даже когда Минхо наклоняет его голову. Он даже не может ответить на поцелуй, но хен либо не замечает, либо ему все равно, потому что мгновением спустя он отстраняется. Пальцы Минхо грубо обхватывают запястье Чонина, а затем он буквально тащит его за собой по коридору. Комната Чонина ближе, поэтому он не удивлен, когда Минхо открывает его дверь. И это единственная мысль, что успевает пронестись в голове младшего, прежде чем его спина прижимается к кровати. Он лежит, уставившись в потолок. Детские маленькие звездочки, которые он прикрепил в прошлом году, все еще там, они будто смеются, светясь зеленым в темноте, когда Минхо дает о себе знать, пристраиваясь между ног Чонина. Старший оставляет неприятный поцелуй на внутренней стороне колена, и младшему интересно, чувствует ли оттуда Минхо, как бешено бьется его сердце. Там же есть артерия или что-то типа этого, верно? Только когда Минхо останавливается, Чонин заставляет себя приподняться и взглянуть на него. И, боже, он жалеет, что сделал это. Лицо старшего красное, взгляд покрыт дымкой возбуждения. Его губы припухли от поцелуев, а волосы беспорядочно прилипли ко лбу. Он смотрит на Чонина сквозь ресницы своими большими глазами, и младшему кажется, что он вот-вот взорвется. — Хен, — говорит он чуть громче шепота, его голос на грани срыва. Чонин не может расслышать собственный тон из-за бешено стучащего в ушах сердца, но он чувствует себя сдувшейся пищащей игрушкой и думает, что голос его этому соответствует. Он не знает, что пытается ему сказать, не знает даже, хочет ли он, чтобы Минхо остановился. Минхо удерживает зрительный контакт, когда Чонин зовет его, и проводит носом по кромке шорт младшего вверх по бедру. Он еще одним поцелуем прижимается к коже, и ногу Чонина сводит так сильно, что его мозг вновь ощущается внутри черепа. На самом деле, он правда хочет, чтобы старший остановился, и это ощущается очень важной, срочной вещью, поэтому он тут же говорит об этом Минхо. — Хен, — повторяет Чонин, обхватывая ладонями лицо Минхо. — Мы не можем. Минхо моргает и слегка трясет головой, чтобы хоть что-то разглядеть сквозь эту пелену. — А? — Мы не можем, — вторит Чонин. Голос его мягкий и поддающийся контролю. Боже, как он позволил всему этому зайти так далеко? Кажется чрезмерной жестокостью вот так останавливаться, но что-то в глубине Чонина знает, что для них обоих будет хуже, если он позволит всему продолжиться. Поэтому младший понимает, что ему, возможно, нужно сменить тактику. — Я не могу, хен. — Но ты хочешь? — тон Минхо граничит с мольбой, и у Чонина щемит сердце. Он не может ему лгать. Ему сходила с рук невинная ложь Чанбину или Чану, и еще больше сходила с рук ложь Хенджину, но Минхо — никогда. Чонин и не хочет ему лгать, но он все равно это делает. Они уже зашли так далеко, и хотя Чонин не может сказать, пытался ли когда-либо осознанно думать о таком с Минхо, он не был против. Было бы немного удивительно, если бы Чонин не хотел продолжения, и Минхо это знает. — Чего я хочу, не имеет значения, — наконец, произносит Чонин. — И не имеет значения то, чего хочешь ты. Мы просто… не можем. Минхо снова моргает. Эти карие глаза заглядывают глубоко в душу Чонина, будто он сам может обнажить чувства младшего. И это куда отвратительнее, чем все то, чем они только что занимались, и Чонин снова чувствует, как желчь подкатывает к горлу. — Мы не можем, хен. С тобой… с тобой что-то происходит, — Чонин подбирает менее обвинительные слова. — Я пока не знаю, что именно, и мне вообще не обязательно знать, если ты этого не хочешь. Минхо смягчается, позволяя свой голове опереться о ладони Чонина. Большой палец младшего выводит мягкие линии на его щеках, и он почти ненавидит себя за то, что портит его настроение. — Но ты не… Я думаю, ты сейчас нестабилен, если так можно сказать, — глаза Чонина ищут глаза Минхо, и он пристально наблюдает, как черты лица старшего медленно становятся мягче. — Ты не можешь притворяться, что это не так. Минхо глубоко вздыхает, медленно выпуская воздух через нос. — Это и правда не твое дело, Йена. Чонин мягко улыбается, задаваясь вопросом, откуда у него столько терпения. — Знаю. И это еще одна веская причина, по которой мы не можем этого сделать. Минхо ничего не говорит в ответ и просто прикрывает глаза. Они сидят так какое-то время, лицо старшего покоится в руках Чонина. Младший позволяет ему, дает ему секунду, чтобы вернуть рассудок. Когда Минхо вздыхает и поджимает под себя ноги, Чонин чувствует облегчение, разливающееся по каждой конечности. Он знал, что в конце концов Минхо сдастся, но не был уверен, произойдет это до или после того, как он взорвется. Если он сделает все правильно, ему, возможно, вообще удастся этого избежать. Минхо присаживается на кровать рядом с Чонином и стонет в руки. — Черт, мне так жаль. Младший снова улыбается, глядя прямо перед собой, опираясь на руки позади себя. — Все в порядке. — Нет. Нет, это ведь не так, — разочарованно фыркает Минхо. — Я не должен… Я не могу поверить, что сделал это с тобой. — Все в порядке, правда, — тихо посмеивается Чонин. — Это было неожиданно, но все нормально. — Боже, конечно, это было неожиданно, — соглашается Минхо. — Не могу поверить, что я просто продолжал напирать, о чем, черт возьми, я думал? Чонин уже раскрывает рот, чтобы ответить, но Минхо продолжает: — А если серьезно, мне действительно нужно было отвлечься таким образом? Блять, Минхо, это так жалко. Минхо вздохом прерывает собственные слова, и Чонин не знает, должен ли что-то ответить или нет. Это совсем не в духе Минхо — быть таким откровенным, таким уязвимым, по крайней мере, рядом с Чонином. Он хочет спросить, почему у него вообще есть такая потребность отвлечься, и хочет напомнить старшему, что это было бы совершенно нормально при любых других обстоятельствах, но Чонин просто вообще ничего не говорит. Минхо откидывается назад, одна его рука свисает с края кровати. — Чонин-а. Младший в ответ хмыкает, присоединяясь к Минхо, лежащему на спине. — Глупо ли будет помолиться об этом? Чонин хмурит брови. — Об этом? — Да. Могу ли я… Было бы странно помолиться и попросить Бога, чтобы все наладилось? — голос старшего тихий, но уверенный. Чонину немного трудно смириться с такой резкой сменой настроения, но опять же, Минхо, вероятно, чувствовал себя точно также. — Эм… Нет? В любом случае, я так не думаю, но ты говоришь про ситуацию между нами? — Чонин никогда не утверждал, что в вопросах о Господе он является авторитетом, он, конечно, и не хочет им быть, но он почти уверен, что Он не слишком бы любезно отнесся к тому, что у него просят совета в сексуальных делах. Чонин определенно точно не хочет это выяснять. Минхо тихо посмеивается. — У нас с тобой все будет хорошо. Чан буквально запер бы нас в комнате и заставил бы нас быть в порядке. Чонин ухмыляется, невидимый никому, кроме звездочек на полотке. — Верно, но ему не придется этого делать. К счастью, Минхо, кажется, слышит немой вопрос Чонина. Через мгновение он снова заговаривает. — Это не связано с нами. Ну, по крайней мере, с тобой. Это связано со мной и кое-кем еще, и с тем фактом, что я до боли влюблен в этого человека. Вот так постепенно кусочки пазла собираются в единую картину. — Ты пытался забыть. — Да, — дрожаще выдыхает Минхо. — Я использовал тебя, Йена, и я чувствую себя так ужасно из-за этого. Еще один кусочек. — Но не так ужасно, как из-за твоих чувств. Старший вздыхает. Выдыхает. Снова вздыхает. — Нет. Не думаю, что когда-либо в жизни чувствовал себя хуже. Чонин мягко кивает. Он знает, что Минхо это чувствует — матрас слегка проминается. — Что ж… У тебя есть два варианта, хен. Либо мы можем поговорить об этом, либо ты сам можешь во всем разобраться. Минхо скулит, не расстроенно, возможно, даже с некой нежностью. — Ты не можешь просто заставить меня помолиться? Чонин поворачивает к нему голову, чтобы встретиться взглядом, и снова улыбается. — Я мог бы, но не думаю, что Бог может помочь тому, кто отказывается помочь самому себе. — Бе, — восклицает Минхо. — Ненавижу, когда в твоих словах есть смысл. Чонин хихикает, и тишина вдруг растворяется. Минхо начинает говорить, а Чонин слушает. Он слушает, слушает и слушает, как Минхо описывает этого загадочного человека: остроумный, но всегда осторожный, заботливый, даже если притворяется, что это не так, безумно очаровательный, когда носит очки. Этот человек младше, но ведет себя так, будто он самый взрослый среди его друзей, и большинство людей предполагают, что он куда старше, чем есть на самом деле. Очевидно, что он удивительно хорошо поет и что иногда у Минхо ноги подкашиваются, когда он слышит его голос. Этому парню нравится заниматься домашними делами, и он делает это, даже не прося помощи, потому что знает, что это поможет убрать часть тяжести с плечей его соседей. Он бросил профессиональный спорт, чтобы заниматься тем, чем занимается сейчас, хоть Минхо и не уточняет, чем именно. Этот парень может с удивительной точностью понять, как именно поддержать человека, который расстроен, и он каждый раз оказывается прав, и, кажется, этот факт потрясает Минхо до глубины души. Однажды он сказал, что им с Минхо суждено было встретиться из-за чего-то такого глупого, как цифры, написанные на обложке его дневника, и Ли начинает думать, что он был прав. Совершенно очевидно, что этот человек — все для Минхо. И совершенно очевидно, что это Ким Сынмин. Чонин долгое время не мог перестать ухмыляться, с тех пор, как Минхо начал свой рассказ. Щеки его горят, а шея начинает затекать, и он широко улыбается горящим звездам в глазах Минхо. Так чудесно — любить кого-то, думает он. Чудесно — так много замечать в другом человеке, хранить какие-то факты о нем в своей голове, словно материалы для экзамена. Особенно чудесно — любить Ким Сынмина, и Чонин хочет убедиться, что Минхо знает об этом. Так что, может быть, после того, как Минхо устанет говорить и решит, что останется сегодня в комнате Чонина, после того, как Минхо свернется клубочком под одеялом на его кровати, может быть, Чонин закроет глаза. Может быть, он попросит Бога о чем-то своем, личном, а, может быть, попросит Его подарить Минхо немного душевного спокойствия. Может быть, он даже попросит Его позволить Минхо прожить счастливую жизнь, желательно ту, в которой рядом с ним есть Ким Сынмин (лучше, чтобы он был рядом во всех из них, если быть честным), но даже если его не будет, это нормально. И может быть, только может быть, Чонин заснет с улыбкой, которая навсегда останется на его лице, и, может быть, он точно будет уверен, что скажет первым делом утром, и кому он это скажет.***
Чонину хочется кричать, когда на следующее утро он смотрит на свое отражение в зеркале. У него на шее несколько темных засосов, а самый яркий из них находится на ключице. Учитывая, как закончилась их тренировка, не трудно предугадать, какая реакция будет у остальных, а это последнее, что сейчас нужно Чонину. Сынмин уже проснулся, что неудивительно. К тому времени, как остальные начинают вылезать из своих комнат, старший, обычно уже сваривший, наслаждается кофе, а иногда даже успевает приготовить завтрак. Сегодня же… Пробираясь в ванную, Чонин бросил быстрый взгляд в сторону общей гостиной, в которой находился Сынмин, и он выглядел несчастным. Он сидел за их крошечным кухонным столом, подтянув колени к груди, и держал в ладошках кружку с кофе. Он взглядом буравил спинку дивана, не сфокусированный ни на реальности, ни на собственных мыслях. Чонин, возможно, что-то упустил, потому что пробежал по коридору довольно быстро, но теперь ему еще больше не хотелось выходить из ванной. Ведь он все еще здесь, стоит с этими укусами-метками на всей шее и со знанием того, что Минхо признался в своей безграничной любви к их другу. Фантастический способ начать утро. Однако все это каким-то образом может пойти на пользу. Чонин мог бы придумать что-то про то, что они с Минхо на самом деле абсолютно не подходят друг другу в сексуальном плане (и лицо Чонина вспыхивает при малейшей мысли о том, что ему придется произносить это вслух), и он мог бы перевести стрелки на Сынмина, мол, можешь теперь заполучить Минхо, если захочешь. Или же Чонин может полностью облажаться, подойти к предмету воздыхания Минхо с этими физическими доказательствами его пылкого желания и поставить Сынмина в дико неудобное положение, из-за чего они больше никогда не заговорят. Это тоже возможно, и сердце Чонина вот-вот выпрыгнет из груди. Он может просто покончить с этим, что бы ни случилось в итоге. Чонин открывает дверь и готовится к худшему. И это худшее заключается в том, что Сынмин слегка поворачивает голову в сторону младшего, предоставляя Чонину возможность лицезреть подобные яркие метки на его шее. Чонин не может остановить свою нижнюю челюсть от падения, и едва может сдержаться от желания обвиняюще тыкнуть в старшего пальцем. Должно быть, его лицо говорит само за себя, потому что Сынмин становится раздраженным. — Что? Ты разве не знал, что я тоже могу развлекаться? — тон Сынмина ровный, печальный, и Чонину хочется закинуть его в корзину, словно какой-то аудиофайл. — Конечно же ты можешь, — отвечает на автомате Чонин, а его мозг решительно пропускает мимо чужой обвиняющий тон. — Я, эм… просто удивлен, вот и все. Наступает ужасная, болезненная тишина. Сынмин с холодом смотрит на него, делая глоток из своей кружки. — Вероятно, тебе есть что спросить. — С кем? — выпаливает Чонин, прежде чем успевает себя остановить. Боже, он в последние дни растерял весь самоконтроль, да? — С Хенджином, — отвечает Сынмин, все еще уткнувшийся в кружку. — Ну, тебя об этом спрашивать я не вижу смысла. И, черт, сердце младшего в который раз сжимается. Все идет совсем не так, как он хотел. Он не рассчитывал на то, что Сынмин будет в плохом настроении, и не был готов к таким обстоятельствам. Боже, Чонин хочет встряхнуть головой и снова проснуться, хочет, чтобы это оказалось обычным кошмаром. — Хен, Минхо и я… — Стой, — перебивает его Сынмин. — Но мы… — Пожалуйста, — такой тон его голоса Чонин никогда раньше не слышал и не хочет слышать когда-либо снова. — Мы ничего не делали, — торопливо выпаливает младший. Сынмин может злиться на него сколько угодно, Чонину для начала нужно рассказать правду. — Ничего не было. Сынмин бросает на него взгляд, пропитанный всей имеющейся у него враждебностью, и он мог бы быть комичным, если бы не был направлен на Чонина. — И ты думаешь, что твоя ложь поможет тебе в миг избавиться от этих засосов? Чонин скрещивает руки на груди. Сердце его уже добралось до горла, агрессивно и неумолимо стуча. Он знал, что из этого не выйдет ничего хорошего, но, блять. — Нет. Я не лгу, мы правда не… Сынмин разражается смехом, громким и безэмоциональным. Его взгляд падает на шею Чонина, глаза его горят чем-то безумным и опасным, и младшему кажется, что его тело тоже охватывает огонь. Сынмин с резким стуком ставит кружку на стол, и этот густой звук эхом отражается от стен. — Пошел ты, Чонин. Чонину хочется плакать. Блять, это не работает. Это не то, что он пытается сказать, не так, но Сынмин просто не дает ему ни слова вставить. Сынмин поднимается на ноги и почти доходит до раковины, когда снова начинает говорить: — Серьезно, пошел ты. Я не могу тебе поверить. Чонин просто стоит там, обнимая себя руками и прикусывая нижнюю губу так сильно, что ему кажется, что он чувствует вкус крови. Ему нужно срочно остановить Сынмина, нужно объяснить, что все это просто недоразумение, что он не собирается спать с Минхо, и… — Я ему отказал, — голос Чонина тихий, дрожащий. Он чувствует предательское першение в горле, а его глаза начинают слезиться, будто сделаны из песка. Он не хочет плакать. Черт, у него нет на то причины. Он не уверен, что Сынмин вообще его услышал, пока не замечает краем глаза, как тот застыл у дверей ванной. Чонин тяжело сглатывает и говорит снова. — Я отказал Минхо-хену. — Ты что? — голос Сынмина такой пустой, будто из него только что выбили душу, и Чонин думает, что, вероятно, так и есть. — Я не мог переспать с ним, Мини, — младший чувствует, как комок собирается внутри его горла, и он знает, что ему необходимо сказать все, пока может. — Мы начали, ну, наверное, он начал, но я не… Голос его срывается, и Сынмин, наконец, смотрит на него. В его глазах происходит так много, и Чонин думает, что мог бы заблудиться, пытаясь найти из них выход. Поэтому он сосредотачивает взгляд на полу, на лодыжках Сынмина, и делает глубокий вдох. — Я остановил его, я сказал, что не хочу, — это является ложью, о чем знает лишь он один. Он правда хотел, но рациональная его часть была сильнее. Сердце немного сжимается, но в этом нет ничего необычного. С ним все будет в порядке, как и во все прошлые разы, когда он слишком увлекался одним из парней. — И он… О, Боже, Сынмин, он просто… — Он не остановился? — тон голоса Сынмина почти недоверчивый, будто он не может поверить в то, что говорит Чонин. И, ну, вероятно, это так, учитывая, как выглядит шея Чонина. — Боже, он все равно продолжал, даже после того, как ты сказал «нет»? — Что? Нет! — глаза Чонина в панике распахиваются, голова его поднимается вверх, чтобы посмотреть Сынмину в глаза. — Боже, нет, нет, он остановился. Ему этого не хотелось, но он остановился. Сынмин заметно расслабляется, опуская плечи. Что-то в этом жесте поселяет тепло в груди Чонина. Сынмин бы закинул свои чувства к Минхо на задний план, если бы с Чонином случилось что-то нехорошее. Это успокаивает и отрезвляет одновременно. — Он остановился, а потом мы просто… поговорили, — Чонин старается тщательно подбирать слова, ощущая на себе пристальный взгляд Сынмина (теперь гораздо более спокойный). — Это был долгий разговор о том, что творится у него в голове и что он мог бы с этим сделать. А потом мы помолились, и я знаю, что Бог сделает все возможное, чтобы помочь Минхо пройти через это. Сынмин делает вдох, затем выдыхает. Он смотрит на Чонина уже с чем-то менее колючим, чем ревность, но более холодным, чем принятие. Он несколько раз кивает сам себе, видимо, (наконец) принимая слова Чонина за правду. — Так… Минхо-хен приставал к тебе, ты ему отказал, а потом вы молились, — повторяет Сынмин. Чонин кивает, ощущая, как его собственные плечи немного расслабляются. — И в ту первую ночь вы и правда молились? Младший снова кивает, опуская руки со вздохом облегчения. — Между вами вообще никогда ничего не было? Ну, кроме этого конкретного случая. Чонин кивает еще раз, улыбка на его губах становится шире. Он поднимает голову, когда Сынмин на мгновение замолкает. — Выходит, я переспал с Хенджином просто так, — голос Сынмина ровный. — Что?! — Чонин в замешательстве смотрит на то, как Сынмин бьет себя по лбу ладонью, бормоча «ни хрена себе» себе под нос. — Я убивался просто так, — немного громче продолжает старший, но выглядит это так, будто он разговаривает сам с собой. Он продолжает, ковыляя по коридору в сторону своей комнаты и закрыв лицо руками. — Бог ты мой, я высказал все Чани-хену просто так. Просто так! Он был прав, все, что мне нужно было сделать, это просто спросить, но не-е-е-ет же, вместо этого я создал себе проблемы. Чонин перестает слышать старшего только тогда, когда дверь в комнату Сынмина закрывается, но ему и не нужно. У него уже есть ответы, которые ему необходимы. Конечно, все вышло полным кошмаром и чуть не закончилось полнейшей катастрофой, но этого не произошло! И это самое важное, как считает Чонин — все не закончилось плохо, даже если они и находились в эпицентре бури. Чонин сказал ему то, что было нужно, и он привел мысли Сынмина в движение, как и планировал. Он отверг Минхо, и поэтому старший снова был теоретически свободен, и это было единственным, что необходимо было знать Киму. Улыбка Чонина начинает сводить мышцы лица, но ему все равно. Она в любом случае станет лишь шире, когда эти двое во всем разберутся. 4. Хенджин Новая прическа Хенджина просто потрясающая. Он, конечно, и так это знает, но все же. Он чувствует себя немного тщеславным, поскольку тратит чуть больше времени по утрам, разглядывая себя в зеркале, и все же. Ему нравятся короткие волосы, и ему нравится, что они светлые, и он и правда не может быть более счастливым. Что ж, он мог бы быть чуточку счастливее, если бы Феликс, наконец, оторвал свою задницу от дивана и сделал бы что-нибудь со своими изматывающими чувствами с большой буквы «Ч». Но это не то, что Хенджин в праве контролировать, поэтому ему придется терпеть такого тоскливого Феликса. Феликс чихает, будто подтверждая мысли Хенджина. Старший смотрит на друга, что сидит на тумбе в ванной, слегка покачивая ногами, и залипает в телефон. Чонин сидит рядом с ним, прижавшись щекой к плечу Феликса, и пристально наблюдает за тем, что происходит на чужом экране. — Ау? — зовет Сынмин, и Хенджин резко поворачивает голову на звук его голоса. — Извини, — бормочет старший, слегка поглаживая ушибленную часть головы младшего, с которой чуть не выдрал волосы. Сынмин лишь фыркает, но ничего не говорит, когда Хенджин обматывает еще одним листом фольги только что выбеленную прядку волос Сынмина. Младшего что-то беспокоит, и довольно сильно, но Хенджин полагает, что не его это дело. Не то чтобы секс на прошлой неделе был для них чем-то новым, но с предыдущего раза прошло довольно много времени. Хенджин и не против — он не питает никаких нежных чувств к другу, и он знает, что Сынмин тоже. Просто… Он был уверен, что чувства у младшего есть к кому-то другому. Но, вероятно, что-то произошло? Если да, то из-за кого Сынмина раздирает такая душевная тоска? Это и правда не его дело, Хенджин знает, но, боже, ему так интересно. Он также хочет знать, нужно ли кому-нибудь вломить за то, что он сделал такое с его другом, но в основном это простое любопытство. — Нужно подождать полчаса, — оповещает Хенджин, когда с наигранным отвращением кидает последний листок фольги младшему в лицо. Сынмин, как и обычно, никак не реагирует и вместо этого продолжает листать ленту в телефоне. Хенджин борется с желанием закатить глаза и вместо этого устраивается на полу, прижимаясь спиной к стене. На тумбе места для него нет, а на унитазе вместе с Сынмином он сидеть не хочет, так что у него только один вариант. Он включает на своем телефоне таймер и решает полистать соцсети. Нет ничего особенного в том, что парни так притихли, не в этом общежитии, но старший никогда не думал, что является фанатом тишины. Конечно, ему нравится проводить время в тишине. Он более замкнутый, чем, судя по всему, о нем думают, и большую часть своего свободного времени он проводит в одиночестве. Но есть в этом что-то странное — в том, чтобы быть в окружении людей и при этом в мертвой тишине. Его общежитие постоянно изобилует какими-то звуками: как Чанбин измывается над своими текстами, как Чан что-то мяукает себе под нос, не осознавая этого, как биты просачиваются из комнаты Джисона, потому что он не любит пользоваться наушниками дома. Даже когда он один, Хенджин обычно включает тихую музыку или телевизор для создания фонового шума. И, если честно, если он еще хоть секунду просидит в этой ванной, слыша только тихий звук тик токов из динамиков телефона Феликса, он сорвется. — Кто-нибудь, поговорите о чем-нибудь, — воет Хенджин. — Вы, ребята, никогда не были такими тихими. — О чем, например? — спрашивает Чонин. Боже, благослови его, правда, но, черт, Хенджин ненавидит начинать и заканчивать разговоры. — Не знаю, — старший моргает. — Мне все равно. Просто о чем-нибудь. Что вы ели сегодня на завтрак? — То, что осталось, — на этот раз отвечает Сынмин. — Минхо-хен готовил прошлым вечером. Чонин кивает в знак согласия. — Я тоже. — А я ел блинчики, — отвечает Феликс, не отрывая взгляда от своего телефона. — Я думал, ты меня видел сегодня, Джини. Хенджин снова моргает. Он смутно припоминает, что утром чувствовал запах блинчиков и тогда предположил, что они могут быть творением Феликса, но он не знал, что младший приходил к ним. Он подумал, что кто-то просто разогрел оставшиеся. — Я… не видел? — ответ Хенджина приобретает вопросительную интонацию, но он не уверен, о чем именно спрашивает. Почему я тебя не видел? И вообще, почему ты был у нас так рано? Почему ты что-то готовил у нас вместо того, чтобы принести что-нибудь из дома? Феликс поднимает на него взгляд, слегка приподняв брови. — Ха, а я видел, как ты шагал по коридору. Чани-хен упомянул вчера вечером, что хотел блинчиков, так что я их испек. — А для нас ты ничего не приготовил? — Чонин отворачивается в притворной обиде и смотрит на Сынмина. — Хен, ты бы хотел блинчики? — Да, — Сынмин наиграно надувает губы, опуская голову, чтобы щенячьими глазами посмотреть на Феликса. — Я бы тоже немного хотел, это несправедливо. У Феликса отвисает челюсть, хотя он явно пытается не улыбаться. — Вы, ребята, не говорили об этом! Я мог бы приготовить их еще и здесь, когда вернулся! — Ликс, дело не в этом, — Сынмин смеряет друга серьезным взглядом, и Хенджин борется с желанием фыркнуть. — Дело в том, что ты сделаешь абсолютно все, о чем тебя попросит Чан. — Технически, он не просил! — парирует Феликс, полностью забыв про телефон, что лежит рядом с ним на тумбе. Сынмин просто поднимает брови. — Ладно, а если бы Чан сказал «Вау, очень бы хотел, чтобы мне прямо сейчас отсосали», ты бы тут же на колени упал? Лицо веснушчатого вспыхивает, тут же принижая все его попытки защититься. Несколько секунд он размышляет, забавно покусывая нижнюю губу. Хенджин не может сдержать хихиканье, которое срывает с губ, когда всё, что Феликс в итоге может выговорить, это: — Чан бы так не сказал. — Точно не нам, — успевает сказать Чонин, прежде чем присоединиться к хихиканью Хенджина. Блять, старшему нравится его смех. — И точно не мне! — стонет Феликс. — Вы, ребята, такой отстой, знаете это? — Конечно, но я, по крайней мере, проглатываю, — возражает Сынмин. — И это могут подтвердить. После этих слов наступает неловкое молчание, Хенджин чувствует на себе три пары глаз и подавляет желание тяжело вздохнуть. Черт, неужели Сынмин не может хотя бы притвориться, что ему стыдно? — Это правда, — смягчается Хенджин, а затем в нем загорается непреодолимое желание навести шороха. — Просто нужно назвать его хорошим мальчиком, а затем приласкать его, как соба… — О бог ты мой, не выдумывай, — Сынмин протягивает руку, чтобы шлепнуть Хенджина по первой части тела, до которой может дотянуться. В итоге это оказывается его лодыжкой. — Видите? Вот почему ни один из вас никогда не должен с ним спать, — Сынмин подчеркивает собственные слова, обвинительно указывая пальцем на старшего. Хенджин на может сдержать гордой ухмылки, даже когда Феликс издает звуки отвращения. Чонин, что старший не может не заметить, просто с улыбкой закатывает глаза. — Боже, в любом случае, — Феликс драматично вздрагивает. — Если ты хочешь о чем-то поговорить, я могу рассказать, что со мной вчера в Геншине сделал какой-то гребаный идиот… Что Феликс и делает, начиная очень эмоциональную тираду о том, что ему пришлось заботиться о двух членах команды, а ведь он играл с незнакомцами, и что-то о том, что у них даже не было целителя. Что бы это ни значило. Чонин, милый Чонин, внимательно слушая друга, кивает и симулирует смех тогда, когда он уместен. Сынмин, может, тоже слушает, а, может, и нет, но он понимающе хмыкает из раза в раз, будто и правда слушает. Хенджин даже не пытается, снова прокручивая ленту в телефоне, теперь наслаждаясь фоновым шумом. Таймер начинает разрываться примерно во время разглагольствования Феликса о том, «кто вообще выбирает Эмбер, какого хрена», и Хенджин со стоном поднимается на ноги. Он делает короткую растяжку, затем натягивает новую пару перчаток и снимает первую фольгу. Ему и правда следовало подумать о карьере косметолога. Кому надо быть айдолом, когда вместо этого можно делать людей такими красивыми, зарабатывая этим на жизнь? К его собственному удивлению, прядки выбелились даже лучше, чем он ожидал. С другой же стороны, Сынмин красил волосы почти столько же раз, сколько и Хенджин, и все же. Ярко-светлые прядки спадают на лоб Сынмина, касаясь края его ресниц, когда он моргает. Волосы выглядят немного не так, но, Хенджин думает, что это из-за того, что они все еще влажные, и если после высыхания они будут такими же, он просто покрасит его еще раз. — Кто хочет оказать честь? — старший поворачивается к двум другим, протягивая бутылочку фиолетового шампуня, который он «позаимствовал» у одной из нун-стилистов. Он сказал, что напортачил с осветлителем, пока надевал худи, да и стилистка не виновата, что Хенджин не уточнил, для кого именно этот шампунь. — Я! — Чонин со вздохом спрыгивает с тумбы. Через несколько секунд его до смешного большие пальцы зарываются в волосы Сынмина, и через мгновение он уже наполовину толкает, наполовину тащит друга к ванне. Феликс присоединяется к младшему, забирая бутылку из рук Хенджина и пристраиваясь у края ванны. Их с Чонином смешки заполняют пространство, отражаясь от плитки с такой громкостью, что почти заглушает ворчание Сынмина из-за того, что вода попала ему в глаза. Но это все равно недостаточно громко, поскольку Хенджин все еще слышит его. Он слышит бесспорно нежный тон в ворчании младшего, слышит, как Сынмин смеется, когда Феликс случайно брызгает водой ему в лицо. Хенджин слышит все это и нежная улыбка касается его губ.***
Идея устроить совместный ужин принадлежала Феликсу. Ну, по его словам, это был семейный ужин. Это слово Хенджин почти никогда не произносит, потому что не знает, что делать с этими теплыми чувствами, которые расцветают у него в животе, когда он это делает. Семья. Несмотря ни на что, хах. Оставить на Феликса и Сынмина готовку было идеей Чонина, а Хенджин был всеми руками за. Этих двоих очень раздражают лишние люди на кухне, а ни Хенджин, ни Чонин все равно не могут им как-то помочь. Старший считает, что они с Чонином в любом случае после ужина докупят продукты, ведь младшему, похоже, нравится это делать. — Куда вы засунули… О, нашел, — Феликс часто болтает во время готовки, поэтому такие фразы и предложения можно часто от него услышать. Хенджин сложил ноги на колени Чонина, вытянувшись на диване. Младший увлечен какой-то игрой на телефоне, полностью игнорируя Хенджина, но Хван не думает, что против. Грохот кастрюль на кухне, ворчание Сынмина из-за того, что плита слишком горячая, и тихое мурчание Чонина — неожиданно успокаивающая симфония. Раздается стук в дверь, и Феликс выбегает в гостиную. — Джини! Йени! Я глупо выгляжу? Хенджин высовывает голову из-за спинки дивана, и перед ним предстает безумно очаровательный Феликс, одетый в огромную толстовку с капюшоном и в зеленый фартук с рисунком яблока. Хенджин знает, что Феликс в шортах, но из-за того, что фартук слишком длинный, он прикрывает их спереди. Хах. Он не может дождаться, когда Чан увидит этот наряд. Что он и сделает, уже довольно скоро, поскольку раздается еще один стук. — Ты выглядишь мило! — кричит Чонин, когда Феликс разворачивается. Феликс, должно быть, нервничает или что-то типа того, потому что он с такой силой распахивает входную дверь, что она с грохотом отскакивает от стены, и Хенджин съеживается. — Спасибо за приглашение — гхмкхк, — Хенджин слышит, как Чан начинает задыхаться, и не может сдержать смех. Ему даже не нужно открывать глаза, чтобы видеть, как Феликс застыл около двери, весь покрасневший и неуверенный. — О боже мой, ты, блять, неудачник, — Джисон стучит по спине Чана, когда протискивается мимо, и встречается взглядом с Хенджином. Он присоединяется к нему и Чонину на диване, присаживаясь у подлокотника. Мгновение спустя в комнату проходит Чанбин с ноутбуком в руках. Он подходит к кофейному столику, без особых усилий сдвигая Хенджина на середину дивана. Хван не был готов к такому повороту событий, поэтому оказывается почти что на коленях Чонина — его собственные колени согнулись, а задница упирается в бедро младшего. Чонин удивленно моргает, внимательно рассматривая Хенджина, прежде чем подвинуться. Его правая рука покоится на бедрах старшего, другая — на подлокотнике, все еще сжимающая телефон. Однако у Хенджина нет времени думать над такой резкой сменой положения, потому что Чанбин начинает громко кричать. — А это не та толстовка, что ты искал, Чани? Чана явно поразило смущение из-за собственного нежного взгляда на голые бедра Феликса. Быстро моргая, он смотрит на Чанбина. — А? Я имею в виду, э-эм, да, наверное, ха-ха. Джисон фыркает, и Хенджин почти пропускает мимо внимания то, как Чанбин слегка щипает младшего. Хан громко возмущается, и то, как напрягается Чанбин, вызывает у Хенджина желание броситься на пол. — Разве ты до сих пор не понял, что если твоя одежда куда-то делась, то она у Феликса? — Минхо чуть ли не закатывает глаза, когда наконец заходит в гостиную, выглядя так, будто из него выжали все соки, будто он только что вышел из спортзала. На самом деле, теперь, когда Хенджин обращает на это внимание, все четверо парней выглядят слегка вспотевшими, и он предполагает, что они, должно быть, были посреди тренировки, когда их позвали отужинать. Ну что ж. Они могут потягать штанги в любое другое время, а то, что Феликс и Сынмин готовят — очень редкое явление. Феликс вопит и несется обратно на кухню, отказываясь отрывать глаза от ставшей внезапно самой интересной вещью — рисоварки. Хенджин слышит, как Чан слегка покашливает, прежде чем приземлиться на диван рядом с Чанбином. Джисон почти кричит из-за того, что его неожиданно двигают, в результате чего он оказывается на коленях Чанбина, и старший тут же обвивает вокруг его талии свои руки, чтобы можно было дотянуться до ноутбука. И в лучший из дней на этом диване бы не поместились пять человек, и Хенджин, хоть убей, не может понять, почему никто не хочет присесть на совершенно пустое кресло рядом. Хван вздыхает, желая сказать трем трудоголикам рядом с ним расслабиться и попробовать хотя бы раз в жизни ничего не делать, но он их знает. Они все равно его бы не послушали. — Кстати о сворованной одежде, — снова заговаривает Минхо. — Ким Сынмин, иди сюда. Хенджин даже не пытается замаскировать свой настороженный взгляд, когда Сынмин, громко застонав, появляется со стороны кухни. Его руки скрещены на груди, и он с осторожностью смотрит на Минхо. — Что ты сделал с толстовкой за эти несколько нед… Эм, — Минхо резко замолкает, отрывая взгляд от телефона, и что-то начинает крутится в голове Хенджина. — Твои волосы, — продолжает Минхо несколько секунд спустя. — Это… что-то новенькое. Сынмин фыркает, а на его губах начинает играть улыбка, когда он проводит рукой по своим окрашенным волосам. — Хенджин покрасил меня чуть раньше. Затем Ким бросает взгляд на Хенджина, слегка улыбаясь ему, прежде чем покачать головой, из-за чего розовые прядки падают ему на лоб. — Эм, хах, — выдыхает Минхо, все это время не сводя глаз с Сынмина. Он даже не глядит в сторону Хенджина, предпочитая прожигать взглядом розовое пятнышко от краски на шее Кима. Хенджин о нем знает, потому что оно появились на коже младшего несколько часов назад и до сих пор не сошло, сколько бы раз он ни мыл кожу. Мозг Хенджина начинает работать чуточку быстрее. — О, толстовка, — Сынмин резко разворачивается, внезапно вспоминая, зачем Минхо вообще его позвал. — Я еще ее не стирал, но она и правда мягкая, так что… Извини, наверное. Сынмин снимает фартук, убирая его в сторону и открывая вид на невзрачный черный худи и спортивные штаны, которые являются штанами Сынмина. Он купил себе такие несколько месяцев назад после того, как случайно надел штаны Минхо и обнаружил, что они очень удобные. Минхо хрипит, давясь воздухом и громко кашляя, и последний винтик в голове Хенджина закручивается. Минхо выглядит так, будто хочет сожрать Сынмина живьем. Он выглядит так, будто собирается начать биться головой об стол, а Сынмин же выглядит немного смущенным, и Ли сводит ноги, как какой-то подросток. Хенджин все это видит, и внезапно это начинает приобретать намного больше смысла. Кашель Минхо привлекает внимание остальных парней, и Чан (милый, беспокоящийся Чан) вскакивает и старательно хлопает Ли по спине. Феликс с беспокойством в глазах выглядывает из-за дверного проема, секунду спустя оборачиваясь, чтобы принести немного воды. Чанбин и Чонин выглядывают через плечо Хенджина, и младший еще сильнее прижимается к Хвану, но Хенджин решает не заострять на этом внимание. Он фокусируется на том факте, что Минхо влюблен в Сынмина, и что Сынмин, похоже, этого не понимает, несмотря на очевидные взаимные чувства, и что Минхо вообще не в состоянии скрыть свои собственные, и что Хенджин никогда в своей жизни не был так заинтригован. Он хочет знать все. Он хочет сделать ситуацию еще хуже, рассказав Минхо обо всех способах, которым он научился, чтобы заставить Сынмина задыхаться и дрожать. Он переполнен каким-то нездоровым желанием заставить Минхо ревновать, хоть для этого и нет никаких причин, как и какой-либо причины, по которой Хенджин хотел бы этого. Он никогда не делал вид, что Сынмин принадлежит ему, он этого никогда и не хотел. Возможно, это связано с тем фактом, что он никогда не смотрел на него так, как Минхо смотрит на Сынмина, и с тем, что, возможно, Хенджин хочет, чтобы кто-то также смотрел на него, а еще и с тем, что Хенджин никогда прежде не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас. Он не хочет задумываться над своими собственными чувствами, и он определенно не хочет упустить какое-либо постыдное дерьмо, что Минхо собирается сделать, поэтому Хенджин подскакивает вперед, привставая и садясь на бедра Чонина, и открывает рот, чтобы запихнуть все это в голову Минхо. — Ты в порядке? — голос Хенджина звучит громче, чем он бы хотел, и Чонин подпрыгивает от звука, что раздается прямо около его уха. Минхо свирепо смотрит в ответ. Феликс выскакивает из кухни со стаканом воды в руке, и Минхо практически выхватывает его у него. Он осушает стакан в рекордное время, ставя его на стол с громким хлопком ладони о поверхность и пугая самого себя. — Все отлично, Хван, — голос Минхо лишен каких-либо эмоций, и он не смотрит на Хенджина, пока отвечает ему. Вместо этого он смотрит на Чана, впиваясь взглядом в его плечи, как будто может заставить его уйти одной лишь силой мысли. — Врунишка, — фыркает Сынмин, снова надевая фартук. — Я просто слишком милый, и ты не можешь с этим справиться. Это шутка, и Хенджин знает это, но он чувствует, как Чанбин и Чонин напрягаются. Глаза самого Минхо чуть расширяются, а затем он усмехается, чрезмерно яростно и наиграно. — Продолжай убеждать себя в этом, — отвечает Минхо, обхватив себя рукой и не в силах скрыть легкий румянец, расцветающий на его щеках. — Но сделай это после того, как приготовишь ужин. Я чертовски хочу есть. — Ни хрена себе, — бормочет Чанбин, и Хенджин понимает, что старший тоже знает. На самом деле, Чонин, вероятно, тоже все знает, если неловкое общение этих двоих является показателем. Интересно. Сынмин закатывает глаза, протискиваясь мимо Феликса, и возвращается на кухню. Феликс же остается стоять в дверях, с ухмылкой поднимая бровь и смотря на Минхо. Отвали, одними губами отвечает старший, швыряя пластиковый стаканчик в сторону Феликса. Тот лишь хихикает, с легкостью подхватывая стаканчик, прежде чем вернуться на кухню. Чанбин возвращает взгляд к ноутбуку, качая головой, будто хочет переключить свое внимание обратно. Чан неловко присоединяется к нему (по какой-то причине вжимаясь в спинку дивана), неуверенный в том, что еще может сделать, чтобы помочь Минхо оправиться от кашля, вызванного Сынмином. Чонин тоже качает головой, а затем замирает. О черт. Хенджин и забыл почти, что полностью сидит на коленях Чонина. Он многозначительно смотрит на Минхо, ведь на что-то другое смотреть он не может, пока Чонин меняет положение. Его рука проходит перед лицом Хенджина, а затем обвивается вокруг его талии. Сердце старшего замирает, когда Ян усиливает хватку, одной ладонью прижимаясь к его бедру. Хенджин отказывается думать о том, что чужая рука достаточно большая для того, чтобы идеально прилегать к коже, в то время как другая включает какое-то видео на YouTube. Все это означает, что весь вес Хенджина приходится на Чонина, который крепко обнимает его и опускает свою голову на его плечо, пока смотрит видео про… десять причин, по которым следует купить именно эту лампу-фламинго. Хенджин пытается думать о Минхо и Сынмине, но кровь, стучащая в ушах, мешает ему сосредоточиться. Пальцы Чонина выводят неровные круги на его тазовой косточке, заставляя кровь приливать к тем местам, к которым Хенджин действительно не хочет, чтобы она приливала. Он приходит к выводу, что рациональное мышление вновь вернется к нему после ужина и после того, как он допросит Минхо о его до глупости очевидных чувствах с большой буквы «Ч». А до тех пор Хенджин решает вообще ни о чем не думать. 5. Чан и Джисон Если бы Джисон мог кинуть куда-нибудь этот аудиофайл, он бы это сделал. Он смотрит на значок Logic, будто это сможет ему помочь, будто у него нет соблазна потратить деньги в пустую, деньги, которая их компания потратила на программу, которую он хочет удалить. Дурацкий маленький диск просто покоится на рабочем столе, и Джисон клянется, что над ним насмехаются. Последние десять минут он потратил в пустую, пытаясь сделать именно тот вариант затухания, который так хотел, но все просто… не подходит. Неважно, какие ударные он использует, всё не то. Это не то, чего он хочет. Чан, вероятно, смог бы помочь, но даже Джисон замечает, что парень выглядит измученным. Он смотрит в какую-то точку пространства перед собой, положив голову на стол, пока из колонок тихо играет демо, и игнорируя фоновую мелодию, что он включил на собственной вкладке с Logic. Кажется, он вокал в демо начинает сбиваться с ритма где-то после первого припева, что обычно является сильной стороной Чана. Он хорош в припевах, у него отлично получается цеплять своим уникальным и запоминающимся голосом, как и в принципе всем остальным. Черт. Возможно, Джисон тоже немного подустал. Дверь студии с грохотом распахивается, и за ней появляется Минхо. Чан не двигается, просто что-то пробормотав себе под нос, и Минхо прищуривает глаза. Джисон, по крайней мере, машет ему рукой (пусто и сонно), поэтому старший направляется к нему. — Извините, что прерываю ваш сон-час, но я больше не могу этого выносить, — Минхо драматично плюхается на диван, прямо позади Джисона. Джисон отрывает глаза от экрана, потирая их костяшками пальцев, и поворачивается корпусом в сторону Минхо. Из его горла вырывается звук, похожий на что-то среднее между ворчанием и скулежом, и Ли воспринимает его как приглашение для продолжения. — Чани, — зовет Минхо чуть громче. — Ты меня с ума сводишь. Чан шевелится, несколько раз моргая, будто пытается избавиться от сонливости. — Я? — Да, ты, попугай-неразлучник, — Минхо раздражается. Он вслепую тянется к руке Хана, и тот с легкостью тянется к нему навстречу. Минхо затаскивает Джисона на диван, заставляя сесть рядом с собой. Младший садится так, что голова Минхо оказывается у него прямо под подбородком, а плечо прижимается к его груди. Их ноги переплелись, и Джисон не совсем уверен, что Минхо комфортно, но если бы это было не так, старший бы начал извиваться, поэтому Джисон просто расслабляется. — Ты позорище, — голос Минхо сочится притворным раздражением. Чан кричит в ответ, но Минхо продолжает. — Вчера ты провел пятнадцать минут, просто пялясь на Феликса, пока он с Чонином играли в Марио Карт, и даже не моргнул ни разу. — Не правда! — предсказуемо отвечает Чан. Джисон борется с желанием закатить глаза, потому что, хоть его там и не было, он может с уверенность сказать, что все так и было. — Правда, — Минхо прижимается к младшему плотнее, перекидывая руку через его талию. — Мы с Сынмином делали ставки на то, как долго все это будет продолжаться. Сынмин тебя недооценил, он сказал, что максимум пять… — Ты сделал это только ради того, чтобы самому не сорваться! — Чан откидывается назад, уши его покраснели, и он даже не может это скрыть. Он раздражен, больше из-за того, что его поймали, чем из-за того, что Минхо дразнит его. Джисон знает это, но Чан все равно повышает голос не из-за чего. Хм. Минхо приподнимается, перенося свой вес на живот Джисона. Тот ворчит, но Минхо, кажется, не обращает на это внимание. — Как будто это не ты трахал Феликса одним лишь взглядом в нашей гостиной! — Не делал я этого! — голос Чана превращается почти что в писк, и Джисон понимает, что ему, вероятно, придется вызывать подкрепление. Что ж. Если бы он только мог нормально дышать. Джисон прижимает Минхо обратно к своей груди, не в силах доверять собственным потухшим силам. — Хэй. Я дышать не могу. Минхо стонет, но не сопротивляется. Джисон заставляет его и себя сесть и перегибается через Минхо, чтобы похлопать по пустующему месту рядом с ними. Чан фыркает, закатывая глаза из-за собственного упрямства, а затем прижимается к Минхо с другой стороны. — Теперь вы двое будете вести себя прилично? — тон голоса Джисона нежнее, чем ему бы хотелось. Минхо уклончиво хмыкает, когда Чан снова фыркает, наваливаясь на Минхо всем весом своего тела. На мгновение все замолкают, просто прижимаясь друг к другу. Им уютно и тепло. Когда настроение меняется, Джисон пользуется моментом, чтобы все-таки вызвать «подкрепление». [Кому: феликс 🥰] ≫ сос ≫ чан почти выгорел ≫ принеси печенье как можно скорее[От: феликс 🥰]
боже ≪
уже в пути 🏃≪
— Все плохо, Мин, — тихо начинает Чан, но достаточно громко, чтобы парни услышали. Минхо хмыкает, притягивая Джисона ближе, и одновременно с этим обнимает их двоих. — Он просто такой… — голос Чана звучит приглушенно, и Джисон предполагает, что он уткнулся в плечо Минхо. — …милый. Джисон не может сдержать фырканье и уже готовиться к неизбежному шлепку, прежде чем Чан тянется, чтобы его ударить. — Ты хоть раз позволишь мне побыть глупым и уязвимым, Джисони? — Чан надувает губы, и Джисон слышит это сквозь его голос. После минутного молчания он продолжает. — Как понять, что ты кого-то любишь? Минхо неожиданно напрягается, и Джисон знает, что Чан тоже это чувствует. Ли пытается расслабиться, что, конечно же, с треском проваливается. Джисон знает его слишком хорошо, поэтому он подстраивается, кладя ладонь на затылок Минхо. Легкий массаж всегда помогает ему расслабиться, даже если сам Минхо все еще этого не понял. — Ты просто знаешь, — также тихо отвечает Минхо. — В один прекрасный день ты просто… понимаешь. Чан медленно кивает — шорох ткани является для Джисона единственным подтверждением. — Вы… Ребята, вы думаете, что я люблю Феликса? Джисон изо всех сил сопротивляется желанию закатить глаза. Чан сейчас необычайно откровенен в своих чувствах, и кто такой Джисон, чтобы говорить что-либо против. Прежде чем он успевает высказать свое мнение, Минхо его опережает. — Думаю, ты, вероятно, узнаешь об этом последним. — Ха, — Хан буквально слышит, как в голове Чана начинают крутиться шестеренки. Они молчат еще какое-то время, и Джисон чувствует, как его веки тяжелеют. Он прислоняется своей головой к голове Минхо, когда последний задает похожий вопрос. — Вы думаете, что я люблю Сынмина? — тон его голоса сильно отличается от тона Чана: в нем гораздо больше страха и неуверенности, а не любопытной нотки, что была у лидера. Джисон замирает. На самом деле он не знает. Ему немного неловко из-за того, что в последнее время он почти не обращал внимание на Минхо или Сынмина. — Я не знаю, — беспомощно отвечает Чан. — Если это так, то тебе, вероятно, нужно что-то с этим сделать. Минхо снова хмыкает, но безучастно. Джисон знает разницу, и это, без сомнений, тот же звук, который Минхо использует, когда не согласен с кем-то, в основном с репортером или радиоведущим, но он слишком профессионал, чтобы признать это. И именно сейчас Джисон понимает — Минхо влюблен в Сынмина. Знает старший об этом или нет, он только что косвенно подтвердил это, проигнорировав ответ Чана, что означает, что у него и правда есть чувства к Киму. Тепло заполняет живот Джисона, и он круговыми движениями массирует шею Минхо. Если кто и заслуживает любви Минхо, так это Ким Сынмин. Все трое снова замолкают, и Джисон, наконец, чувствует, что Минхо расслабляется. Его плечи опускаются насколько, что Хан резко ударяется головой о спинку дивана. Вероятно, Чана постигла та же участь, потому что с другой стороны раздается тихое шипение. Минхо просто посмеивается, притягивая друзей еще ближе к себе. Джисон не уверен, как долго они так сидели, но прежде чем он это понимает, дверь студии снова распахивается. — Чани, ты… О-о, — Феликс понижает голос, когда заходит, и Джисон приоткрывает глаз, чтобы увидеть отвратительно нежное выражение на лице Феликса. Бе. Диван немного приподнимается, когда Чан чуть ли не спрыгивает с него. Минхо и Джисон откатываются в сторону, и Хан снова ударяется головой. Минхо начинает ворчать, но Феликс его перебивает. — Не-е-ет, почему ты встал? — даже со своего места Джисон может видеть, как Чан прожигает взглядом маленькую сумку, что принес с собой Феликс. После вопроса младшего, Чан переводит взгляд на его лицо. — Вы, ребята, так мило сидели, Чани. Неудивительно, что уши Чана сразу вспыхивают. Джисон практически телом ощущает, как Минхо пытается не сказать: «он сделал комплимент всем нам, глупый болван». — Я слышал, что вы хотели печенье, — Феликс внезапно вспоминает о том, что принес. Он, не теряя времени, раздает выпечку, и Джисон делает вид, что не замечает, что Чану достается целых четыре печеньки, в то время как они с Минхо получают лишь по одной. — Всегда рад поесть твое печенье, — бормочет Минхо с набитым ртом. — Я съем буквально все, что ты приготовишь. Феликс ухмыляется, внезапно заливаясь светом. — Знаю, но они все еще… — Бро, — перебивает его Чан, кладя руку на плечо Феликса. Он тяжело сглатывает, прежде чем продолжить. — Почему все, что ты готовишь, так чертовски вкусно? Феликс задорно хихикает, а Джисон со страхом в глазах смотрит на Минхо. Лицо старшего искрится болезненным любопытством, как будто он хочет отвести взгляд от неизбежного крушения поезда, но не знает как. — Я просто не понимаю, — продолжает говорить Чан, а Феликс ухмыляется. — Типа, ты реально так сильно похож на ангела? Или это я просто так сильно в тебя влюблен? У Джисона отвисает челюсть, но Чан вообще ничего не замечает. — Я просто думаю, знаешь, может, я просто предвзят. Ну, я имею в виду, что это так и есть, но это ведь факт. Ты правда хорош в выпечке, и буквально никто не сможет этого отрицать. — Чани, — глаза Феликса практически излучают тепло, настолько до отвратительного яркие, что Джисону кажется, что его сейчас стошнит, но Чан все еще ничего не замечает. — Ты каждый год готовишь одно и то же печенье на мой день рождения, — Чан снова сглатывает, наконец-то начиная говорить не с набитым ртом. — И буквально каждый раз я думаю, какого хрена оно становится все лучше. Я не знаю как, но ты… — Крис, — Феликс хватает обеими ладонями лицо Чана, и тот затыкается. Они стоят вот так мгновение, в гробовой тишине, и смотрят друг другу в глаза. Джисону кажется, что он должен быть абсолютно в другом месте прямо сейчас. — Да? — голос Чана мягкий, его слышат лишь они двое. — Я тоже тебя люблю, — Феликс слегка наклоняет голову, взгляд его скользит по губам Чана, и Джисону хочется кричать. Минхо прочищает горло, и все трое вздрагивают. Феликс быстро моргает, как будто он совершенно забыл, что Минхо и Джисон все еще в студии. Лицо Чана приобретает красный оттенок, которого Джисон, вероятно, никогда прежде не видел. Хан самолично хочет вырыть нору и забраться внутрь. — Эм, — младший Ли прочищает горло. Он тянется к руке Чана, тут же переплетая его пальцы со своими. — Нам, эм… Нам нужно поговорить. Чан кивает. Он все еще не вернулся в реальный мир. Джисон кивает очень агрессивно — чем быстрее они с этим разберутся, тем лучше, потому что Хану больше не придется видеть, как они трахают друг друга глазами прямо в студии. О боже. У Джисона все тело дрожит. А что, если они и правда будут здесь трахаться? Если Джисон однажды откроет дверь и увидит голый зад Феликса, он заблокирует их обоих вообще везде. И номера их телефонов тоже. — Вам бы следовало, — соглашается Минхо, скрестив руки на груди. Однако он не выглядит расстроенным, тон его голоса нежный. Джисон бросает на него взгляд: Минхо и правда невероятно счастлив. Старший думает, что хорошо это скрывает, но Хан все прекрасно видит. Чем яростнее он выглядит снаружи, тем счастливее и довольнее чувствует себя на самом деле. Он вне себя от радости за двоих своих близких друзей, и все же Джисон по-прежнему может видеть его насквозь. Он наблюдает за Минхо, пока тот прослеживает взглядом за уходящими Чаном и Феликсом: замечает их легкие улыбки, мимолетные прикосновения, осторожные взгляды и все такое. Только когда дверь студии со щелчком закрывается, Минхо бессознательно теряет это выражение лица, и Джисон чувствует, как трещит его сердце. — Хен, — тихо зовет младший. — Давай, приляг со мной. Джисон ложится на спину, раскинув руки в стороны. Минхо на мгновение замирает, уставившись на дверь, но сила воли, кажется, покидает его тело, когда он вновь заползает на Джисона. Руки младшего тут же обвиваются вокруг широких плеч друга, и Минхо выдыхает ему в грудь, а затем они просто… остаются в таком положении. Джисон не уверен, сколько Минхо требуется времени, чтобы полностью расслабиться, но он ощущает это. Вес на его груди становится все тяжелее, ноги Минхо спутываются с его собственными, а его дыхание медленно выравнивается. Джисон ждет этого всем сердцем, ему нужно рискнуть. — Мне нужно, чтобы ты вел себя по-взрослому, — Джисон чувствует, как сердце Минхо начинает биться быстрее, и продолжает, прежде чем Минхо успевает заговорить. — Знаешь же, что мы с этим справимся. Минхо молчит, несмотря на то, что снова напрягается. Джисон редко бывает с ним серьезен, поэтому старший должен почувствовать всю его искренность. По крайней мере, Джисон надеется на это. Может быть, Минхо просто копит силы, чтобы потом очень сильно зарядить ему по лицу. — Я имею в виду, как группа. Мы сможем справиться с этими отношениями. Минхо раздражается. — Ты этого не знаешь. Джисон тихо улыбается самому себе. — Я верю в это. Я слишком хорошо тебя знаю, так же, как и всех нас. Я не слепой. Я видел, как ты смотрел на этих двоих. Минхо бормочет что-то невнятное, зарываясь щекой в грудь Джисона. Частота его сердечных сокращений все еще выше нормы. — Хен, — практически шепчет Джисон. — Тебе не обязательно оставаться несчастным, потому что ты понял, что, может быть, хочешь хоть раз побыть счастливым. Минхо ничего не говорит, замирая. Но Джисону уже все равно. — Поэтому… Мне действительно, правда нужно, чтобы ты повзрослел и что-то с этим сделал, — Джисон притягивает Минхо еще ближе к себе, бездумно проводя пальцами по его волосам. — Потому что мне нужно, чтобы вы все были счастливы. Для меня, типа, это очень важно. Вы все очень для меня важны. Минхо усмехается, но все еще молчит. Он лежит на Джисоне, а тот в свою очередь обнимает его, играет с его волосами и думает о том, как сильно Минхо ему нужен, ведь тогда он по-настоящему счастлив. За все годы их дружбы Джисон почти не может вспомнить, когда видел настолько опечаленного старшего, и каждое из этих воспоминаний словно ножом по сердцу. Он сделает все, что в его силах, чтобы не допустить подобного, несмотря на собственные эгоистичные мотивы, о которых знает лишь он один. — Хан Джисон, — шепотом зовёт его Минхо. — Я тебя ненавижу, ты это знаешь? Джисон фыркает, но в груди поселяется тепло. — Ты самый ужасный человек на свете, — добавляет старший, игриво хлопая друга по плечу. — Самый ужасный. — Ага. Я тебя тоже люблю. Минхо с раздражением перекатываться на бок. Его левая рука скользит по груди Джисона, а правая оказывается зажатой между их телами. Джисон подвигается так, чтобы Минхо мог положить голову ему на плечо и чтобы он смог обнять Минхо. Старший делает несколько глубоких вздохов, прежде чем заговорить. — Я… я скажу ему. Может, на следующей неделе, — ресницы Минхо трепещут, а затем он утыкается в шею Джисона. — Но для начала мы посмотрим, что выйдет с Ёнбоком и Чаном. Пусть все это немного поутихнет. Хан кивает, случайно вдыхая прядь волос Минхо и пытаясь не чихнуть. — В этом есть смысл. — Ну, а до тех пор, — усмехается Минхо, включая дразнящий голос. — Всю эту неделю я буду тренироваться. Удивлю вас всех своими идеальными танцевальными навыками. Вы будете так поражены, что Бини признается мне в любви. Джисон начинает смеяться, тепло и нежно. Он решает не говорить ему о том, что они поражены его танцами даже тогда, когда он болеет всю неделю. — Я прощу его за то, что он влюбился в другого, если это ты. Ты заслуживаешь всей любви, детка. Минхо игриво шлепает его. — Я ему скажу, что ты называешь другого парня деткой. — Он мой лучший друг, хен. Ты правда думаешь, что он не знает? — Лучший друг, — издевается Минхо. — Я на сто процентов уверен, что ты хотел сказать парень, Сони. Джисон пронзительно кричит. — Я на сто процентов уверен, что ты ошибаешься. Ты правда думаешь, что я смог бы такое в секрете держать? Минхо на мгновение замолкает, раздумывая. — Нет. Ты же еще хуже, чем Чан. Джисон борется с желанием превратить объятия в удушающий захват. — Я тебя так сильно ненавижу. Минхо хихикает, зарываясь носом в шею Хана. — Да, да, я тебя тоже. Джисон улыбается, несмотря ни на что, и обнимает Минхо так, словно от этого зависят их жизни.***
Позже, той ночью, Джисон не может уснуть. Само по себе это и неудивительно, но то, где он находится, является неожиданностью даже для него самого: он свернулся калачиком рядом с Чанбином в их общежитии. Они работали на ноутбуке Джисона, MIDI-клавиатура небрежно покоилась на его коленях, пока Чанбин напевал какую-то строчку для Джисона. Ни у кого из них не был записан нормальный, полноценный трек-путеводитель, так что того дерьмового трека поп-продюсера должно было хватить. Сейчас же клавиатура находилась на кофейном столике рядом с ноутбуком и заполненным каракулями Чанбина блокнотом. Старший начал засыпать где-то около получаса назад, позволяя ноутбуку опасно крениться, пока Джисон не додумался поставить его на столик. Как только он это сделал, Чанбин схватил его за запястье и потянул вниз, из-за чего Хан оказался прижатым к старшему спиной, пока рука Чанбина обхватила его талию. И все же, несмотря на это, Джисон все еще не уверен, как они до этого дошли. Чанбин ненавидит обниматься во сне, потому что ему всегда слишком жарко. Может, он почувствовал, что Джисону сегодня не помешала бы поддержка. Хан, вероятно, никогда не узнает. Именно здесь, лежа на диване, Джисон осознает, насколько хорошо все они знают друг друга. Чан по дыханию может определить, когда кто-то расстроен. Минхо повсюду специально таскает с собой еду. Чанбин раздает обнимашки, как будто это валюта. Хенджин может рассмешить человека за секунду. И сам Джисон считает, что его слова являются особенно ценными во многих отношениях. Феликс — это, ну, Феликс. Сынмин начинает прибирать в доме в ту же секунду, как замечает пылинку. Даже Чонин приносит чувство умиротворения, просто находясь в комнате. Он думает о том, как плохое настроение одного из них влияет на всех остальных, и о том, что наибольшее влияние оказывает настроение Минхо. Несмотря на свои заскоки, Минхо является их безмолвным связующим звеном. Чан, может, и лидер, а Феликс тот, без кого они не смогут жить, но Минхо — их стабильность. Последние несколько недель старший и правда был не в духе. Джисон и не замечал, но теперь, когда он знает, какое место в его жизни занимает Сынмин, все начинает приобретать другой смысл. Все, кроме Чана и Феликса (которые всегда жили в каком-то особенном для них двоих мире), были осторожны, особенно с Минхо. Возможно, если Джисон подумает об этом еще немного, он скажет то же самое о Сынмине. Если младший в плохом настроении, у остальных оно тоже не на высоте. Когда он болеет, его отсутствие режет глаза, и теперь Джисону приходит в голову, что младший влияет так на всех. Они не могут заполнить пустоту, которую оставляет Сынмин, но они могут попытаться. Джисон уверен, что в другом общежитии это ощущается сильнее, но когда он болеет, с Сынмином нужно чуть ли не нянчиться. Джисон думает о том, что Сынмин работает куда усерднее, чем кто-либо другой, и что фанаты знают лишь половину того, чем он занимается за камерой. Около четырех лет назад Хан подарил младшему на день его рождения маленькие купоны «Сегодня вечером я мою посуду», которыми Сынмин никогда не пользовался и которые он, если быть откровенными, наверное, потерял. Несмотря на все это, он редко жалуется и вместо этого лишь сильнее радуется, когда заканчивает домашние дела (которые они поделили между собой, но Сынмин все равно делал их все). Как только Минхо и Сынмин перестанут ходить вокруг друг друга на цыпочках, Джисон, возможно, наконец, расслабится. Его склонность угождать людям не позволит ему спокойно спать по ночам, пока все, кого он любит, не будут счастливы. Он это знает. Его склонность любить Минхо не даст ему покоя, пока старший не перестанет причинять боль себе, Сынмину и бог знает кому еще. Он это неспециально (по большей части), и Хан это знает, но можете подать на него в суд за то, что он хочет, чтобы его друзья никогда не чувствовали обиду, грусть или несчастье. Рука Чанбина похлопывает его по животу, и Джисон почти пищит. — Хэй, — тихо говорит Чанбин хриплым ото сна голосом. — Я слышу, как ты думаешь. Джисон вздыхает. — Я думаю о Минхо. Чанбин громко выдыхает через нос и притягивает младшего ближе, щекоча своим дыханием заднюю часть его шеи. — Думаешь об одном парне, лежа в кровати с другим. Какой скандал. Вопреки самому себе, Джисон краснеет. Он поворачивается лицом к Чанбину, чтобы ударить его, но почти сразу же жалеет об этом. Глаза старшего распахнуты — взгляд его сонный, но, тем не менее, он смотрит на Джисона с расстояния всего в несколько сантиметров. Их носы соприкасаются. Чанбин начинает выводить круги на бедре Хана. Последний не знает, дышит он все еще или же нет. — С ним все будет в порядке, Джисон-и. Он сильнее всех нас, вместе взятых. Младший вздыхает и закрывает глаза, вместо того, чтобы рисковать и случайно бросить взгляд на полные, мягкие губы Чанбина. — Я знаю. — Я знаю, что ты знаешь, — голос Чанбина больше никогда не должен быть так близко к Джисону. Он думает, что вот-вот взорвется. — Ты хороший друг. Минхо повезло, что ты у него есть. Младший не знает, что на это ответить. Он все также неподвижно лежит, пока Чанбин чуть двигается, просовывая свою ногу между ног Джисона, а другую закидывая сверху. Рука старшего скользит от бедра Джисона к его пояснице, и какой-то сумасшедший голос в голове последнего умоляет эту руку опуститься ниже. — Нам повезло, что ты у нас есть, — шепчет Чанбин, а затем губами прижимается ко лбу Джисона. Глаза его распахиваются шире, но глаза старшего все еще закрыты. — Засыпай, Сони. И, что ж, Джисон не может противиться. Его руки скованы их телами, и его пальцы медленно начинают терять чувствительность. Слегка потягиваясь, Джисон кладет руку Чанбину на грудь, и он представляет, как тянется к губам Чанбина. Не то чтобы Джисон смотрел на его губы. Ведь это не так. Он закрывает глаза и думает о том, насколько счастлив будет Минхо, когда, наконец, признается, и о том, как всем им будет комфортно, потому что их динамика не изменится. Он засыпает с улыбкой на лице. +1 Сынмин От этих двоих тошно. Сынмин пытается убедить самого себя в обратном, но это факт. Он ничего не может поделать с подкатывающей к горлу тошнотой, когда видит Чана и Феликса вместе, делающих что-то такое отвратительно милое и домашнее. Он просыпается, а Феликс, спотыкаясь, возвращается домой с сердечками в глазах, что-то берет с кухни, а затем убегает обратно, говоря о том, что Чани захотел брауни. Когда уроки вокала Сынмина заканчиваются и он сталкивается в коридоре с Чаном, то старший его даже не замечает, потому что умиляется сообщениям в своем телефоне, которые, наверняка, ему отправил Феликс. Когда он приходит в их общежитие, чтобы записать кое-что с Чанбином, он встречается с обнаженным Феликсом на их диване, что прижимается к Чану, где они вдвоем заснули за просмотром фильма. Сынмину хочется кричать. Прошло всего два дня с тех пор, как Чан, судя по всему, неловко признался (как выразился Джисон), и они просто ужасны. У Сынмина внутри все переворачивается каждый раз, когда он видит хоть одного из них. Он больше не в силах этого выносить. — Сынмин, — тихо зовет его Чонин через открытую дверь спальни. Старший только вернулся с другого общежития, принципиально отказавшись записываться, так как понял, что может пересчитать веснушки на спине Феликса, потому что Чан оставил так много меток на его коже. Дверь спальни Минхо закрыта, но Сынмин почти уверен, что его все равно нет дома. В последнее время он нечасто тут бывает, предпочитая вместо этого работать, не покладая рук, и проводить большую часть времени в репетиционных студиях. Сынмин смотрит на Чонина сквозь полумрак — струйные светильники синего цвета отбрасывают свой меланхоличный свет на затемненный коридор. Чонин, похоже, воспринимает это, как ответ, поэтому продолжает. — Иди сюда. Что Сынмин и делает. Он плюхается на кровать младшего, слишком несчастный и незамерзший, чтобы утруждать себя залезанием под одеяло. Чонин вручает ему подушку, и Сынмин медленно сворачивается на ней калачиком. Он лежит спиной к нему, но младший все равно начинает говорить. — Ты хочешь поговорить? — спрашивает Чонин так, будто для них это совершенно нормально. Но это не так. Они редко разговаривают, потому что Сынмин эмоционально зрелый человек, чтобы справиться со всем самостоятельно, и еще потому, что Чонин вообще не из тех, кто говорит о собственных чувствах. Молитвы, кажется, являются для него рабочим методом, и Сынмин всегда будет для него плечом, на которое можно опереться в случае чего. У них всегда это так работало, и именно таким образом Сынмин выяснил, насколько сильно влюблен. — Нет, — лжет Сынмин. Ему необходимо выговориться, необходимо выплюнуть слова прежде, чем они прожгут дыры на его языке, будучи каким-то смертоносным секретом. Ему нужен кто-то, помимо Чана, чтобы понять, что он чувствует, понять, насколько недостижима его мечта, кто-то, кто может сказать ему, что он сошел с ума. Несмотря на это, Чонин, вероятно, самый лучший его вариант, потому что, ну… Чонин на собственном опыте убедился, насколько ревнивым может быть Сынмин. Это не самая его лучшая черта и не самое лучшее воспоминание, и он понимает, что до сих пор так и не извинился. Но он не хочет извиняться. Он хочет просто плакать. — Прости, — шепчет Сынмин. Он рад, что лег к Чонину спиной. — За что? — спрашивает Чонин также тихо. Сынмин отвечает не сразу. Он не может. Слова не выходят. — За то, что произошло несколько недель назад, когда ты… Чонин тихо смеется. — Когда Минхо набросился на меня в коридоре? Сынмин моргает. — В коридоре…? Кровать противно скрипит, когда Чонин переворачивается. — Ну, технически, это прихожая. Сынмин несколько раз моргает. Что ж. Очень травматично для того образа нежного Минхо, что он создал в своей голове. — Эм. Да. Тогда. Рука младшего мягко прикасается к его лопаткам. — Не беспокойся об этом. Ты ревновал, и я правда не могу тебя винить. Сынмин садится и поворачивает голову, чтобы взглянуть на Чонина. — Ревновал? Младший смотрит на него своими до глупого большими карими глазами. — Да? Это было довольно очевидно. — Очевидно? — Сынмин знает, что у него челюсть отвисла, но, похоже, он не в силах поднять ее обратно. — На самом деле? Теперь очередь Чонина в замешательстве свести брови. — Эм… Да…? Сынмин ничего не отвечает. Он и правда был насколько очевиден? Блять. Чонин даже и близко не является одним из самых проницательных из их друзей. Если он может так сказать, то наверняка и остальные тоже. Включая… — Сынмин-и, мы все давно знали, что тебе нравится Минхо-хен. Ты, кстати, был менее очевиден, чем он, но, э-эм, это не показатель, — Чонин наклоняет голову набок, как будто не знал, что Сынмин думал, что он достаточно хорошо скрывает свои чувства. Может, именно поэтому Чонин не казался таким удивленным. О черт. — Ха, — это все, что Сынмин может сказать. Его мозг лихорадочно ищет способы осмыслить эту новую информацию. Они всё это время знали. Он месяцами вел себя, как дурак, и Минхо, вероятно, тоже всё знает. Минхо, вероятно, знает о его чувствах, и все же он ничего ему не сказал. Что означает, что он не… Погодите. Брови Сынмина хмурятся. — Менее очевиден? Чем Минхо? Насчет чего? Глаза Чонина расширяются, и Сынмину в очередной раз хочется кричать. Видимо, у Чонина есть секрет. — Н-насчет тебя. Ты правда не замечал? Сынмин не может дышать. Его сердце стучит так быстро, что ему становится страшно. — Что не замечал? Глаза Чонина становятся до смешного огромными. — Сынмин. Он по уши в тебя влюблен. И тут Сынмин ломается. Он чувствует слезы на своих щеках, а затем понимает, что плачет. Зрение его размывается, а сердцебиение лишь учащается. — Не ври мне. — Что? — младший недоверчиво фыркает. — Я не вру. Буквально каждому из нас до боли очевидно, как сильно вы, ребята, влюблены друг в друга. А ему даже не нужно было ничего говорить, чтобы мы поняли. Сынмин поднимает на него глаза. Он сам не знает, когда успел опустить голову. Он встречается взглядом с встревоженными глазами Чонина. — Боже, Сынмин, прости… — Ты уверен? — Сынмин не может узнать собственный голос. Он такой легкий и пронзительный, и старший даже не может поежиться. — Ян Чонин. Ты уверен? Чонин мягко улыбается, вытирая слезы Сынмина своими пальцами. — Ты и понятия не имеешь, насколько я уверен. Сердце Сынмина пропускает несколько ударов, и он больше не понимает, почему плачет. Он больше не хочет. Черт, это так смущает. Чонин, по крайней мере, никогда не будет дразнить его по этому поводу. Может, это и хорошо, что между ними произошел этот унизительный разговор. Сынмин вообще больше не хочет разговаривать. Он спрыгивает с кровати Чонина, забыв о подушке, что валяется на полу. — Я, эм, мне нужно идти, — он шмыгает носом. Младший улыбается, тепло и искренне, и все также успокаивающе. Теперь Сынмина тошнит по другой причине. — Я почти на сто процентов уверен, что он на тренировке. — Я знаю, где он, — выплевывает Сынмин прежде, чем успевает подумать. Он правда знает: Минхо наверняка в той же репетиционной, где он учил Сынмина и хихикал над ним, когда им было по семнадцать и когда младший зашел в тупик. Он знал, чего хотел, но все еще не доверял своим способностям. С другой стороны, Минхо даже в двадцать лет был легендой. У него уже была карьера, хорошая карьера, и все же он рискнул всем ради этого глупого кудрявого паренька из Австралии, который слушал сердце и никому не позволял видеть, как сильно он переживает. И он остался ради паренька из Сеула, который думал, что будет играть в бейсбол всю оставшуюся жизнь. И правда, как Сынмин мог думать, что не влюбится в него? Он и не думает, что помнит о том, чтобы закрыть входную дверь. Он действует на чистом адреналине, и его желудок, кажется, вот-вот запротестует. Частота его сердечных сокращений настолько опасно высока на протяжении длительного времени, что его вотчи постоянно оповещают его о прогрессе его тренировки. Если любить Ли Минхо — соревнование, то Сынмин, блять, побеждает. Его так сильно трясет, что он предпринимает несколько попыток приложить свою корпоративную карту доступа, и в итоге так долго не может это сделать, что Джуён открывает дверь изнутри. Ему неловко из-за того, что он увидит его, и он думает, что тихо поблагодарит его потом, но, честно говоря, не может сказать точно. Сынмин сейчас вообще мало что может сказать. Несколько поворотов, и он там. Третья дверь справа, единственная танцевальная студия, которой пользуется Сынмин. Любимая студия Минхо. Та, где они повстречались много лет назад и где наблюдали за тем, как растут. Свет проникает сквозь замыленное стекло, и Сынмин толкает дверь прежде, чем успевает поразмыслить над этим. Он здесь. Минхо ставит музыку на паузу и удивленно смотрит на Сынмина, вытирая пот со лба. Он здесь. — Хен, — голос Сынмина тверже, чем он ожидал, стабильнее и громче, что является полной противоположностью тому, что у него внутри. — Я больше так не могу. Минхо выглядит смущенным, когда Сынмин заходит внутрь, и младший на мгновение подумывает о том, чтобы запереть дверь, когда закрывает за собой. Не будет ли это слишком самонадеянно? Разумно ли это? Да Сынмин не может думать. — Феликс. Он и Чан. Они такие… — Сынмин не знает, почему начал с этого. Фантастика. — Отвратительные, — заканчивает за него Минхо, мягко улыбаясь. — Они ужасны, я тебя понимаю. — Понимаешь? Правда понимаешь? — отчаяние в собственном голосе заставляет Сынмина съежиться. Боже милостивый, он ненавидит откровенничать. И говорить о чувствах. Особенно о чувствах к Минхо. — Они убивают меня. Минхо начинает все больше беспокоиться. — Все в порядке? — Нет, — практически выкрикивает Сынмин. Его определенно точно сейчас стошнит. — Нет, не в порядке. Не в порядке, потому что я не могу так. Я не могу обнимать тебя, как это делают они, я не могу заниматься этими глупыми домашними делами, такими как стирка вещей одним порошком, я не могу прикасаться к тебе так открыто. Я не могу любить тебя так, как они могут. Глаза Минхо широко распахиваются. Он ничего не говорит. Сынмин не может сказать, хочет ли, чтобы старший что-либо сказал, или же нет. — Хен. Я люблю тебя, и это меня убивает. Я почти что уверен, что ты чувствуешь то же самое, но… Честно? Мне даже все равно, — врет он, и делает это плохо. Слезы снова наворачиваются на глаза. — Я просто… Тебе просто нужно это знать. Я больше не в силах скрывать свои чувства. Минхо все еще никак не двигается. Его рука застыла с проводом аукс в ладони, и он все еще, блять, пялится. Сынмин теряет терпение. — Я не сожалею о том, что никогда не говорил тебе. Я отказываюсь это делать. Я отказываюсь быть каким-то неудачником, который даже не может вести себя достаточно по-взрослому, чтобы сказать парню, в которого влюблен, о своих чувствах. Он все. Вся эта энергия, что была в нем все это время, заканчивается, и он тяжело сглатывает. Слезы все равно начинают литься из глаз, а его горло больно сдавливает ком. Ни один из них ничего не говорит в течение долгого, долгого мгновения, и Сынмин с трудом сглатывает, шмыгая носом. Он так нервничает, что может умереть. — Ким Сынмин, — говорит Минхо с другого конца студии дрожащим голосом. — Что именно тебя останавливает? Сынмин моргает. — Ч-что? Минхо прочищает горло, и именно тогда Сынмин замечает, как глаза старшего блестят. Он плачет. — От всего этого. Э-эм, открыто любить меня и все такое. Что мешает тебе делать именно это? Сердце Сынмина падает куда-то в его член, несмотря на все другие чувства и эмоции. — Ты… Что? Минхо делает глубокий вздох, хлопая себя обеими руками, а затем смеряет Сынмина тяжелым взглядом, таким, что Сынмин думает, что ему это снится. — Иди сюда, идиот. Что ж. Сынмин и правда не может сказать ему «нет». Он в несколько шагов пересекает студию, а затем губы Минхо оказываются на его собственных. Наконец-то. Наконец-то. Минхо запускает пальцы в волосы Сынмина, грубо и резко, и младший притворяется, что не начинает рыдать из-за этого сильнее. Его собственные руки блуждают по всему телу Минхо, давят на поясницу, хватают его за талию, поднимают за бедра, чтобы вжать Минхо в зеркало. Стон зарождается в горле старшего, но Сынмин проглатывает его прежде, чем он вырывается изо рта. Другой рукой Минхо обнимает Сынмина за плечи, изо всех сил стараясь держаться, хоть младший и не нуждается в помощи. Выдерживать вес тела Минхо оказалось легче, чем он ожидал, но стена с зеркалом, вероятно, имеют к этому какое-то отношение. Или, может, это бедра Минхо, обернутые вокруг его талии, его лодыжки впиваются в кожу чуть выше колен Сынмина. Минхо легонько хлопает его по плечу, и Сынмин, борясь с желанием во всем его теле, отстраняется. Старший делает несколько глубоких вдохов, все время удерживая зрительный контакт с Сынмином. Последнему не нужно дышать, не тогда, когда рядом с ним Минхо. Не тогда, когда язык старшего должен быть у него в горле. — Какого черта это заняло так много времени, — задыхается Минхо. Сынмин буквально набросился на него, сперев дыхание. В кои-то веки Сынмин позволяет чувству собственничества течь по венам. Теперь ему можно это делать. — Я не знаю, — отвечает Сынмин, ухмыляясь. Он сейчас и это делать может. Он может быть настолько глупым и сентиментальным, насколько захочет, потому что Минхо тоже этого хочет, и это все, что Сынмину нужно знать. — Но я рад, что это происходит. — Я заметил, — ухмыляется Минхо, и Сынмин понимает свою ошибку, как только Минхо придвигается ближе, прижимаясь всем своим телом к телу Сынмина. На них обоих влияет что-то такое простое, и младший чувствует, как что-то дикое просачивается сквозь его кожу. Он опускает их обоих на пол прежде, чем успевает себя остановить, а затем язык Минхо действительно оказывается у него в горле. Рука Сынмина обхватывает затылок старшего, чтобы он не ударился головой о зеркало, когда младший садится на его колени. По крайней мере, таков был его план. Минхо, однако, набрасывается на него, как только защита Сынмина ослабевает, а затем рука старшего оказывается у него за головой, когда Минхо опрокидывает его на спину. Сынмин ничего не может сделать, кроме как бороться за контроль, сжимая руками задницу Минхо, и, о боже, это отличная идея. Ни для кого не секрет, насколько задница Минхо отличная, особенно для Сынмина, но, блять. Он сильно недооценивал, насколько прекрасно было бы ощущать ее теперь, когда она, наконец, в его руках, и он физически не в состоянии остановить себя от того, чтобы сжать, потянуть и насадить этот космический зад прямо на свой быстро твердеющий член. Минхо стонет, прикусывая нижнюю губу Сынмина в отместку, но он не может скрыть того, как выгибается дугой, когда он трется своей эрекцией о Сынмина. Старший задает темп, похоже, намереваясь кончить как можно скорее, и Сынмин чувствует то же желание. Он тянет за ткань штанов Минхо, отчаянно пытаясь стянуть их, при этом не отрывая своих губ от чужих, и старший абсолютно никак не помогает. Он будто вообще не контролирует свое собственное тело, словно он девственник, что стремится к получению собственного удовольствия. Сынмин посасывает язык Минхо, чтобы избавиться от этой мысли. Старший отстраняется, чтобы сделать вздох, а затем припадает губами к челюсти Сынмина. Последний отбрасывает идею снять чужие штаны, и вместо этого засовывает в них руку. Внутри уже влажно, и пальцы Сынмина в момент становятся липкими, еще до того, как он вытаскивает член Минхо наружу. Старший хнычет, блять, хнычет, и Сынмин чувствует, как его собственный член дергается, упираясь в задницу Минхо. Тот не упускает это и снова двигает бедрами, проезжаясь по возбужденному органу младшего и толкаясь в его кулак. Сынмину кажется, что вот таким счастливым он готов умереть, а Минхо, похоже, намерен его убить. Сынмин бы позволил ему, без сопротивления и без вопросов. Губы Минхо двигаются вверх от челюсти младшего, пытаясь вернуться к его губам, и Сынмин видит, как он открывается. Младший упирается ногами в гладкий деревянный пол и резко толкается, все еще одетый, и Минхо стонет. Этот великолепный звук, как уверен Сынмин, он еще очень долго будет воспроизводить в своей голове, а затем Минхо без предупреждения кончает ему в руку. Кажется, это является сюрпризом и для Минхо, чье лицо вспыхивает от смущения. Матерь божья. Он кончил буквально спустя несколько минут — так его заводит Сынмин. Не прошло и десяти с тех пор, как он сюда ворвался. Бля-я-ять. Сынмин решает не думать об этом и вместо этого присасывается губами к ключице Минхо. У последнего, несмотря на то, что он сейчас чувствительный, кажется, все еще полно неправильных мыслей для того, чтобы помолиться несколько раз подряд, его брови хмурятся от боли и удовольствия каждый раз, когда он касается своим размякшим членом штанов Сынмина. — Люблю тебя, — выдыхает в рот Сынмина, и тому почти стыдно признаться в том, что именно эти слова с ним делают. Минхо только что заставил его кончить в штаны, как гребаного подростка, и никто из них не может этого отрицать. — Я тоже тебя люблю, — отвечает Сынмин, задыхаясь, и думает, что он мог бы к этому привыкнуть. Он тянет Минхо обратно вниз, нежно целуя его, и старший заправляет член обратно в свои влажные штаны. Сынмин почти уверен, что они намокли, хотя бы на ощупь. На самом деле он не видел, так как его лицо было в нескольких сантиметрах от лица Минхо последние несколько минут. Сынмин не может сказать, как долго они вот так лежат, но этого достаточно, чтобы у него начала болеть спина. Гладкое деревянное покрытие пола отлично подходит для танцев, но не для того, чтобы на нем лежать, и уж точно не для того, чтобы… О боже. Они и правда только что трахнулись в репетиционной студии их компании. Сынмин ощущает жар на лице, когда стонет, и слышит краем уха шум снаружи, когда Минхо начинает хихикать. — Вы никогда не захотите использовать эту… — голос Лили накрывает их обоих, как волна ледяной воды, и ни один не успевает пошевелиться, прежде чем она открывает дверь. Она смотрит на них: Минхо, сидящий на животе Сынмина, мертвая хватка последнего на его бедрах, заметное пятно на серых спортивных штанах Минхо, они оба красные и потные, и у обоих волосы выглядят очень красноречиво. Сынмин пустым взглядом смотрит в ответ, отказываясь замечать полдюжины молодых трейни, которым Лили, очевидно, проводит экскурсию. Он молится, чтобы никто из них их не узнал, но он понимает, что такую возможность лучше даже не рассматривать. — …потому что эта студия очень нравится Лино из Stray Kids, с которым не стоит связываться ни при каких обстоятельствах, — заканчивает Лили, захлопывая дверь с такой яростью, что, кажется, трясется стена. В коридоре раздается неловкое хихиканье, и Лили стучит в дверь еще раз для пущей убедительности. Сынмин хочет умереть. Он смотрит на Минхо, который смотрит на него в ответ, и они оба начинают смеяться. Может, в следующий раз Сынмин все-таки запрет дверь. И следующий раз будет, потому что теперь ничто не помешает Сынмину целовать Минхо, когда он этого хочет. Он может смотреть на него столько, сколько захочет (а он всегда хочет), и он может засовывать руки в его карманы, когда ему холодно, и он, наконец, может обнимать его по ночам вместо той дурацкой подушки. Ким Сынмин любит Ли Минхо, а Ли Минхо любит Ким Сынмина, и это все, что когда-либо будет иметь значение. (++1 Минхо) Минхо просыпается с восходом солнца. Для него это не редкость, но прошло очень много времени с последнего раза. Как и с тех пор, как он нормально высыпался, но он уже знает почему. Он смотрит налево, и солнечный свет, проникая сквозь шторы, оставляет блики на лице Сынмина. Минхо чувствует, как губы растягиваются в самой ужасной, смущающей улыбке, и на этот раз он не хочет ее сдерживать. Он очень, очень любит Ким Сынмина, но сейчас с этим все в порядке. Ему не нужно притворяться, что это не так, ему не нужно тонуть в чувстве вины, что рождается у него в животе из-за этого. Он не уверен, что когда-либо будет думать, что заслуживает этого, будто ему просто повезло проснуться рядом с Сынмином, но ему все равно. Возможно, молитвы Чонина и правда сработали. Возможно. Минхо никогда об этом не узнает. Даже не осознавая этого, Минхо делает снимок спящего рядом с ним парня. Ресницы его сверкают на солнце, губы все еще слегка припухшие от старания Минхо. Вдоль подбородка и линии челюсти расцветают множество пятнышек, два или три из которых идеально видны в утреннем свете, они выделяются на фоне молочной кожи младшего, и Минхо чувствует, как в животе скручивается от этой картины. [Кому: феликс] ≫ [прикрепленное изображение] ≫ ты никогда не поверишь, насколько сильно я влюблен[От: феликс]
[прикрепленное изображение кудрявого чана с неприкрытым лицом, прижавшегося к Феликсу, солнечный свет подчеркивает небольшую россыпь веснушек на его лице] ≪
на самом деле я мог бы в это поверить ≪
Минхо и не думал начинать все это. На самом деле. Он не хотел замечать, насколько прекрасен Ким Сынмин, и не хотел позволять своим мыслям сосредоточиться на том, как тонко Сынмин заботится обо всех остальных. Минхо, конечно, не хотел позволять себе влюбляться в этого парня, сделанного из острых шипов и одновременно с этим из мягких хлопковых подушек, и он не хотел быть настолько поглощенным своей любовью, что перестал функционировать. Поэтому, если говорить честно, Ли Минхо не собирался влюбляться в Ким Сынмина, но он бы сделал это снова.