Истинные желания

Оз не любит утро. Не за то, что хочется спать, — он всегда просыпается рано, а за то, что происходит в это время с ним самим, с его телом. Почти шестнадцать лет. Это возраст, когда особенно сильно бушуют гормоны, когда хочется уже понятно чего (не зря же в библиотеке Рейнсвортов столько любовных романов), но еще не понятно, с кем и как. Или, если уж совсем честно, — понятно и то, и другое, но желания кажутся настолько противоестественными, такими неправильными, извращенными… Оз каждый раз дает себе зарок не поддаваться им — и каждый раз поддается, и снова зарекается, и... Каждое утро он выныривает из сна в легкую полудрему уже возбужденным, ощущая горячую тяжесть в паху и тягучую истому предвкушения. Рука сама скользит вниз, к краю ночной рубашки, пробираясь под тонкой тканью к напряженному органу, а в мыслях носятся обрывки тех самых снов-мечтаний, которые и приводят его в такое состояние. Оз видит Гилберта. Каждое утро он видит его по-разному, но всякий раз таким, каким тот никогда не бывает в реальности… Сегодня Гилберт сидит на стуле, закинув ноги на стол и заведя руки за изогнутую спинку. Из одежды на нем только брюки, перетянутые на тонкой талии кожаным ремнем с тяжелой металлической пряжкой. Бледная кожа ярко выделяется в полутьме комнаты, и Озу отлично виден темный шрам, пересекающий его мускулистую грудь наискось, от плеча до подреберья. Он сглатывает, рассматривая подтянутый живот, поднимает взгляд выше, некоторое время глядит на зеркальную печать контрактора, свисающую с тонкой цепочки, а потом смотрит в лицо своему слуге и… …и понимает, что пропал. Как всегда. Как обычно. Гилберт смотрит на него в упор, из-под растрепанной темной челки: насмешливо, пристально, словно точно знает, что нужно Озу на самом деле. Тонкие губы растянуты в ухмылке, больше подошедшей бы его невменяемому братцу или Брейку. Оз никогда не видел, чтобы Гил — его Гил — улыбался так; но сейчас эта ухмылка кажется на редкость органичной. Правильной. Такой, как нужно… Между тем Гилберт вынимает изо рта сигарету, тушит ее о резной бок хрустального графина с водой, стоящего на столе — вне сна Гил никогда не позволил бы себе такого, — встает и медленно подходит к лежащему на кровати Озу. Текучая грация его движений завораживает. В нем столько силы, властности… и Оз с ужасом и стыдом понимает, что готов сделать все, что потребует этот Гилберт. Он всегда выполняет все его желания. Это невыносимо унизительно… и доставляет такое же невыносимое наслаждение. Гилберт наклоняется над ним, резко сдергивает одеяло и, бесстыдно рассматривая Оза, начинает расстегивать брюки. Щелкает пряжка, с сухим тонким звуком скользит по телу плотная ткань… Все — молча, без единого слова, не спрашивая и не беспокоясь ни о чем. Он уверен, что Оз хочет этого; и он совершенно прав. Теперь Гилберт полностью обнажен. Оз чувствует, как начинают пылать скулы, когда видит его возбужденный член: чуть загнутый вверх, с блестящей от смазки головкой. Гилберт же лишь улыбается на его смущение. — Дотронься до него, — приказывает он, недвусмысленно подаваясь бедрами вперед. — Возьми его в руку… Рука Оза уже давно сжимает собственный, до предела напряженный член. Он быстро, со всхлипами дышит, двигая ладонью вверх-вниз, обхватив твердый от прилившей крови ствол. Другая рука сжимает в горсти поджавшиеся яички: так еще слаще, еще больше чувствуется это безусловное обладание… Гилберт влезает на кровать, бесцеремонно стягивает с Оза ночную рубашку и грубо вклинивает колено между его ног. — Ну же, — шепчет он, и его желтые глаза окидывают обнаженное тело, распростертое перед ним, жадным, похотливым взглядом, — я же знаю, ты хочешь меня. Давай, Оз… Теплые ладони оглаживают всего Оза: нетерпеливо, откровенно, скользят под ягодицы, сжимают их, раздвигают. Кончики пальцев поглаживают кожу ложбинки между ними… Оз выдыхает: — Ги-ил… Его средний палец касается теперь нежной кожи возле ануса, и по всему телу проходит дрожь. Он исступленно ласкает себя, а перед глазами мелькают почти бессвязные кадры, в которых их тела переплетаются в безумной любовной схватке, рот Гилберта терзает его губы, шею, плечи: покусывая, зализывая, оставляя алые пятна страсти… — А-а-а!.. Он едва успевает зажать рот ладонью, выгибаясь, вбиваясь в кулак последними судорожными движениями, чувствуя, как теплая сперма растекается по пальцам и животу, а перед глазами у Оза в этот момент — сладострастный оскал нависшего над ним Гилберта… Некоторое время он просто лежит и тяжело дышит, глядя в потолок и приходя в себя. Больше всего утром он не любит именно это: момент осознания, то время, когда фантазии отправляются обратно в мир грез, окончательно сменяясь реальностью. И особенно ярок контраст при этом, когда… …раздается стук, и из-за двери доносится встревоженный голос Гилберта: — Оз? Мне показалось, ты стонал… Все хорошо? Оз поспешно натягивает одеяло и украдкой вытирает липкие пальцы о ночную рубашку. — Да, Гил, все хорошо, — отзывается он незамедлительно, но дверная ручка все равно поворачивается, и слуга входит в комнату, глядя и настороженно, и неуверенно одновременно. Гилберт подходит ближе, и его тонкие ноздри вздрагивают, втягивая откровенный мускусный запах, хорошо знакомый каждому мужчине. Он переводит взгляд на своего господина, и на мгновение Озу видится в нем та самая похоть, откровенная жажда обладания, от которой он сгорает в своих фантазиях, но… Гилберт тут же опускает ресницы, слегка краснеет и поспешно выговаривает: — Ну… тогда я подожду тебя в коридоре. Если… если тебе понадобится помощь, то… — Я позову тебя, если что, — Оз кивает и смотрит, как Гилберт идет к двери. Потом переводит взгляд на свою все еще влажную ладонь и задумчиво пробует на вкус не стертый белесый потек. Это вроде бы извращенное действие почему-то именно сейчас кажется очень правильным. Таким, как нужно.