Без стен, без крови

      Кабинет, в котором Слепой ее отлавливает, не в первый раз служит переговорной. Он хочет лишний раз убедиться, что она держит все под контролем. Крыса не желает его убеждать.       В противостоянии у них равные шансы. Крысы не коснуться, не ощутить, но можно услышать ее грубые шорохи и как звенят зеркала на шее. Слепого не услышать, и нельзя отвлечься на лицо в зеркалах, чтобы не упустить руки. Крыса привыкла всегда следить за руками, в них сосредоточилась вся опасность.       Дистанция, на которой они существуют, неизмеримо больше, чем кажется. И то, как просыпается желание ее сократить, пугает. Кисти, как шустрые пауки, перебегают во время разговора, заставляя Крысу нервничать. Их не поймать в отражении зеркал, но можно отвлечься и смотреть на безэмоциональное лицо.       — Я тебя не трогаю, — замечает Слепой, когда она шарахается от его руки.       И Крыса задумывается, почему он решил об этом сообщить. Не находя причин, обороняется, скалясь:       — Потому что знаешь, что будет.       Крыса ловит в зеркальные бирки отражение стылых глаз: быть может, в них нестрашно смотреть напрямую.       — Не поэтому.       С их диалога минуют недели, а Крыса время от времени вспоминает незаданный вопрос: «Тогда почему?» Звучит глупо, отвечать нечего. Но от этого вопрос не растворяется. Пойманное отражение Слепого дробится осколками и больно режется. Чужие взгляды липнут к Крысе, и она с усилием стряхивает их, оттирает и задумывается, как ощущается его взгляд.       Улетая в Наружность, скупая сигареты, кофе и диски с музыкой, Крыса еще удерживается Домом, сутулой фигурой Слепого. Она всегда возвращается в родные стены и к мысли, что Слепой ее не видит. Отлавливает в том же кабинете на слух. Крыса не дурочка, так что знает, к чему все идет.       Они ведут сугубо деловую беседу, а его рука снова в миллиметре, и в этот раз Крыса не двигается. Внутри все опускается и кричит об опасности. «Дотронется — нападу». Слепой не касается. Рука скользит вокруг нее, будто танцуя и не пересекает черту. И Крысе не нужно спрашивать, чтобы узнать, чего он хочет.       На ее изнаночной стороне бахрома из темных ниток, но на изнанке Слепого — такое буйство, что не ей на него охотиться. Ему интересна та сторона, интересно, что внутри, и он готов докопаться. По коже ползут мурашки, татуировка на плече готова оскалиться. Хочется выстроить стены еще более плотные и спрятаться.       Каким-то образом Слепой чувствует дистанцию, не натыкается на нее, наклоняясь и обжигая шепотом шею:       — Тебе ведь понравилось.       И в его шепоте даже нет вопросительной интонации.       — Твоя кровь? — скалится Крыса. — Такая же, как у всех.       Вранье. Саара, житель болот на Изнанке, негодует внутри Крысы, он бы выпил Слепого досуха.       — Петь для меня.       «Об этом не говорят вслух».       «То, что было на Изнанке, остаётся на Изнанке».       — Не лезь, — шипит Крыса, косо глядя на Слепого из-под челки, и тем самым сдается, потому что уже не звучит искренне. От него пахнет лесом и сырой землей, пещерой, где ее темная сторона пела ему свои странные песни. Крыса бы пропиталась этим запахом и не может себе этого простить.       Прикосновения — это ужасно, это вторжение, за которым следует атака, но что делать, если в этот самый момент прикоснуться хочется? Крыса бы успела сбежать, успела бы захлопнуть все двери, если бы это был кто угодно. Кто угодно, кроме Слепого.       — Я готов платить, — безэмоционально сообщает он и все же касается ее руки, переплетая пальцы и безошибочно угадывая, под каким ногтем прячется лезвие.       Крыса вздрагивает и каменеет, но странной силой ее толкает вперед. Объятия со Слепым — это как пригреть змею рядом с сердцем. Но это единственные объятия за всю жизнь, на которые Крыса пошла добровольно. Рука Слепого ложится ей на спину легко и ненавязчиво, он сдерживает себя так очевидно, что внутри кипит раздражение. Или да, или нет. Ничего между этим.       Наверное, она думает слишком громко, потому что Слепой направляет ее руку, ту, что с бритвой под ногтем, себе на грудь, секунду ждет, как перед прыжком с моста, и целует.       Ладонь рефлекторно дергается, лезвие распарывает Слепому кофту и оставляет полосу от ключицы до солнечного сплетения. Крыса кусается и кажется, поцелуй становится соленым. Слепой не издает ни звука, только поглаживания по спине становятся более рваными, пальцы пробираются под майку неспеша, давая ей время сбежать.       Крыса чувствует, что бежать некуда. Ее корабль уже утонул, остается только захлебнуться. И если Слепой готов быть порезан на ленточки только потому, что Крыса не может позволить себе не нападать, так тому и быть.       Она впивается в его губы, царапает кожу и хватается за запястья так сильно, что на бледной коже останутся синяки. Отпустит — упадет.       Ладони у Слепого, обычно холодные, как смерть, сейчас грели, будто под кожей у него зашиты угольки. Он очерчивает ребра, накрывает грудь, но так, будто это только способ ее увидеть. Неожиданно для себя Крыса шепчет:       — Сильнее.       Он подстраивается легко, будто учился делать ей приятно всю жизнь. Но Крыса-то отлично знает, что у него был только раз, и даже знает, с кем. Весь Дом об этом сплетничал. И Слепой опять угадывает момент, чтобы, пробежавжись пальцами по позвонкам, обронить:       — Ты красивая.       Внутри у Крысы зеркальный шторм, будто взорвалась осколочная граната, и теперь ее накрыл болевой шок. Так хочется поверить, что искренне, что правда. Но также правда в том, что Крыса уверена: на ощупь женщина некрасивой быть не может.       Она представляет, как те же слова той же ровной интонацией уже были сказаны однажды в спальне Четвертой.       И ногти сильнее впиваются в чужую спину, губы ловят рваный выдох, — и это вся его реакция на боль.       «Я тебе не Габи», — громко, очень громко думает Крыса. Быть может, она шепчет это вслух, потому что Слепой замирает, и на его лице даже отражается тень непонимания.       — Это… — неуверенность в голосе Слепого штука редкая, бери и заноси в Красную книгу, — другое.       Царапины глубже, злость на поверхности, а желание отчаяннее.       «Другое, другое. Какое другое?»       Она сама не может поверить, насколько сильно хочет забрать больше, чем ей предлагают. Запах леса окутывает ее полностью, пока Слепой расстегивает молнию на ее джинсах. Ей нужно остановиться, чтобы скинуть ботинки, штаны и переступить через них. Она стягивает заодно и майку, и нижнее белье, нет смысла заботиться об этом. Но в этой тягучей паузе Крысу накрывает неуверенность. Она же еще может уйти. Слепой сидит на столе неподвижно, как скульптура. На груди этой статуи — порезы, оставленные рукой Крысы.       Она повернется и уйдет.       Она забудет о том, чтобы переспать со Слепым и, не дай боже, влюбиться в него.       Саара никогда не станет охотиться на оборотня.       На Крысе остается только ожерелье из зеркальных бирок. И верная Вшивая на плече с ней до конца.       Она начнет одеваться, Слепой услышит и ничего не спросит. Он так и просидит в пустом классе, пока она уходит.       Крыса чувствует себя удивительно свободно, зная, что он не видит, только слышит, как она медленно дышит, пытаясь успокоиться. Босые ноги скользят по полу, мурашки отвлекают. Крыса ставит руки по бокам от Слепого и вглядывается в бледное лицо через зеркала. На нем же вообще ничего не найти.       Его рука касается ее запястья, пальцы перебирают до плеча, очерчивают ключицы и нашаривают кусочки зеркал.       — Ты сейчас смотришь через них?       — Да.       — Снимешь?       Она замечает, что пальцы Слепого подрагивают. Крыса поднимает взгляд и смотрит в упор, без зеркальной преграды. Кивает, и, видимо по ее движению, Слепой это понимает, тянется, сам снимает шнурок с бирками, и тот исчезает в каком-то из карманов. Руки гладят ее по лицу, стекают по шее на грудь.       На секунду Крысу накрывает паника. Стоять обнаженной не так смущает, как смотреть прямо без возможности сбежать в мир отражений. Она закрывает глаза, становится легче.       «Он не посмеет их не вернуть», — мысленно говорит Крыса себе. Чувствует легкое движение: Слепой соскочил со стола и зашел ей за спину. Его зрячие руки не останавливаются, гладя бедра и выступающие спереди косточки.       У Крысы с формами вообще все плохо. Их скорее нет, чем есть, но каким-то непостижимым образом под чужими руками она действительно чувствует себя красивой. Она оборачивается, опирается руками на стол и садится.       Смотреть на Слепого в упор странно и непривычно, дает ощущение власти, пусть и иллюзорной. Пользуясь этим, Крыса наклоняется за поцелуем, зализывает кровоточащие ранки и снова кусает. Ноги скрещиваются за спиной Слепого, толкая его навстречу, еще теснее. Под ее губами на бледной шее расцветают кровоподтеки.       Пальцы скользят под коленом и движутся вверх, поглаживая. Хочется его поторопить. Быстрее. Не тяни. Потому что Крыса вообще не верит, что это происходит. Как можно было так вляпаться? В крови кипит возбуждение в перемешку со злостью и жаждой. Поэтому, когда Слепой давит подушечкой большого пальца на чувствительную точку, Крыса слышит свой голос со стороны. Он просит больше и жестче, он на ноту выше, чем обычно.       По телу пробегает дрожь, и Крыса всерьез опасается, что заберет слишком много крови, так сильно она впивается ногтями в чужую спину. Его пальцы проникают внутрь, там она, кажется, плавится, кожа горит, руки беспорядочно касаются Слепого, будто она тоже старается оставить осязаемый слепок в памяти. На ощупь он весь острый, угловатый. Бедром Крыса чувствует его готовность продолжать, от мысли об этом ее ведет. Челка липнет на лоб, Слепой толкается пальцами внутри нее, и тянет ерзать, чтобы ощутить еще глубже.       «Возьми уже, просто возьми».       «Забирай».       «Ты же пришел брать».       Перед глазами у Крысы туман. Быть может, он наполз откуда-то из Леса, которым пахнет Слепой. Мысли спутались, превратившись в одну монотонную мольбу. Она уже готова просто прирезать его, если будет тянуть дольше. Но в итоге Крыса пропускает момент, когда рука между ее ног пропала. Вжикнула молния джинс. На лице Слепого как всегда ничего не читается. Даже сейчас. Но под своими ладонями Крыса ощущает его волнение: легкую дрожь и напряжение мышц.       Слепой замирает, будто раздумывая или собираясь спросить у нее, что делать. Крыса почти срывается, когда Слепой входит в нее. Боль резкая, непонятная. Крыса смыкает зубы на его плече. Слепой рвано выдыхает и толкается.       Боль смешивается со странным удовлетворением. Воздуха не хватает. Ритм Слепого как невозможный марш, сводит с ума, Крыса теряет из поля зрения его руки, но ощущает теплую хватку где-то на пояснице.       Ощущение похоже на купание в кипящем океане. Кожу печет, внутри все жжет, и больно, и сладко, и горчит, вкус крови от прокушенных губ Слепого. Внутри тянет так, будто самая высокая волна уже поднялась от горизонта, чтобы вот-вот обрушится.       И когда Крысу накрывает, перед глазами словно взрываются тысячи искорок, а в голове лопаются маленькие пузырьки. Ей хочется спросить, видит ли Слепой то же самое, но сил нет. Их тяжелое дыхание замедляется, Слепой еще пару раз толкается. Крыса замечает, как напрягаются его плечи, руки дрожат сильнее, а затем он просто отпускает, почти падая на нее. Внутри это ощущается почти как тогда, в пещере, на Изнанке. Они тоже были вместе, тоже были одним. И тогда Крыса смотрела прямо, без зеркал.       В голове мелькает, что Слепой сейчас развернется, застегнет штаны и спокойно уйдет. Но он не спешит. Ладонь с ее поясницы перемещается к плечу с татуировкой. Слепой гладит ее, будто может видеть, а затем гладит Крысу по щеке. Невесомо, аккуратно. Исцарапанный весь выше пояса, он выглядит неважно, но на бледном лице вдруг расцветает улыбка. И не обыкновенная, саркастичная, а настолько теплая, насколько это возможно для Слепого.       Крыса только собирается что-то сказать, как он наклоняется и целует ее. Растерянность настолько поглощает, что Крыса даже не замечает, как он возвращает на ее шею зеркальное ожерелье.       И это так странно. Ведь они оба не умеют отдавать, берут с лихвой, всегда и от всех. Крыса знает только двух людей, ради которых Слепой был готов отдавать и притом все. Один из них мертв, второй… Второй его однажды бросит. И лучше уж быть мертвой или брошенной, чем предательницей. Значит ли это, что сегодняшняя плата была скрепляющей? Крыса не знает.       Она одевается и думает, что будет долго стоять под душем. Отрешенно выходит за Слепым, который, невероятно, ждет ее. Она уже знает, что подумает Сфинкс, когда увидит их вдвоем.       Слепой, располосованный до жути, и Крыса, под ногтями которой кровь. Оба бледные, черноволосые, худые. Сфинксу не понравится. Так думает Крыса, шагая рядом со Слепым по коридору. В отражении зеркальных бирок она ловит шокированных домовцев и почему-то ухмыляется. Ей не стыдно и не жалко, ей… Нет, даже не хорошо. Ее до слабости в ногах, до головокружения, до тошноты дробит на кусочки.       И когда Слепой вдруг находит ее руку и переплетает их пальцы, мягко избегая лезвия под ногтем, Крыса уже не помнит, какой она была, когда заходила в тот кабинет. Там, за дверью, она рассыпалась и собралась уже во что-то новое, сумасшедшее и свободное.