Город грехов

Моё настроение, кажется, напрямую зависело от наличия Кэйи в таверне. И я точно понимаю, если я скажу ему об этом, его самолюбие вознесётся до самой Селестии, а сам он будет действовать мне назло. Но, к моему счастью, вчера его не было даже в городе, и сегодня он тоже не объявляется. Целых полдня – тянет на рекорд. Как бы не накаркать. И поэтому впервые за долгое время за кассой стою я. Нет и этого барда, но до него мне дела меньше всего. Единственной из компании остаётся совсем одинокая и разбитая сестра милосердия Розария. Однако и пьёт она за троих, мысли её становятся всё обрывестее, язык – развязнее, интеллект всё покидает тоскливые глаза. Зато желания приобретут более чёткую форму. Моё первое моральное право – не капать на мозги посетителям и давить на них психологически, какими бы они не были. Поэтому я и не думал трогать её, намекая, что ей пора уйти и освободить стул, с которого она едва не падала. Вид пьяницы просто неприятен. Но я готов поступиться своим моральным правилом, если чувствовал острую необходимость. Розария никогда раньше не пила одна, всегда сидела между Кэйей и Венти, которые будто укрывали её от откровенных взглядов перебравших иностранцев – мондштадцы принимали её присутствие как нечто обыденное. Я думаю, встречи в таверне назначает именно Кэйя, Венти подхватывает, а Розарии остаётся лишь согласиться. Ещё меня беспокоит то, как она старается коснуться меня. Интимно. Выражение "стрелять глазками" было про неё сейчас. И это было бы мне очень лестно, если бы она была трезва. Действий пьяного человека считай и не было, они принимались не им. Вечереет. Изредка таверна берёт ночной "перекур", когда выгоняются посетители, а работники остаются наедине с собой и своими мыслями. Это было, пожалуй, лучшее решение за всё время существования "Доли Ангелов". Но Розария всё заказывает и заказывает выпивку, и я уже всерьёз опасаюсь, сможет ли она всё оплатить, но больше меня беспокоит её состояние: для очень пьяной женщины она подозрительно тиха. А глаза её похожи на постоянно наполняющиеся дождём лужи, которые скоро выйдут из берегов. Рабочие часы закончились, и я решаю проводить её до церкви. Её комната дальше всех, и к ней ведёт тёмный коридор. Очень в стиле Розарии. Я уже хотел отворить дверь, как женщина прижимает меня к холодной стенке, мёртвым хватом сжимая запястья. О, её руки такие холодные, даже после выпивки. Подсознание хочет прижать Розарию к себе и согреть. В чужом, нехорошем стиле. Не в моём. Но остатки морали растворяются в колючих губах, прижатых к моей скуле. Язык смазанно и лениво скользит от щеки до шеи, и я захожусь гулким стоном. Я хочу обнять её, но ловкие руки намётанной копейщицы пресекают касание. Розария цепляется за сюртук, ниспадает к моим подрагивающим ногам. Тяжело дышит и трезвыми движениями расстёгивает пряжку ремня. Я захлёбываюсь стоном, зарываясь в корни своих волос. Немощно оглядываюсь по сторонам в поисках того, кто спас бы меня от сладкой муки. Ох, её рот настолько жарок и узок, что мне хочется сжаться калачиком и уйти от этих неправильных, всё равно желанных чувств и ощущений. Розария трётся промежностью о мою ногу, вдавливая стопу в скрипучий пол, оглаживая внутреннюю поверхность моих бёдер, вызывая крупную дрожь во всём теле. Я сухо плачу от слишком непривычной нежности, даруемой пьяной женщиной. И внутренне по-настоящему рыдаю от понимания, что трезвой Розария только недоверчиво посмеётся, скажи ей о происходящем. Протяжный, гортанный стон и дрожащие женские ладони на моей плоти вырывают меня из саможаления. Исступлённое удовольствие блестит в сонных глазах. Я, будто не владея своей рукой, медленно и крепко сжимаю корни волос Розарии. Неторопливо и настойчиво заставляю её снова взять плоть в рот. Разморённая удовольствием, она подчиняется, подобно кукле. Бестолково вожу её по всей длине, надеясь на инициативу самой Розарии. Опустошающе злюсь на неё, грубо закончив от руки ей на лицо.

***

Ледяная кровать встречает нас успокаивающими объятьями. Она такая же холодная, как кожа хозяйки комнаты, схожей с катакомбами. Поджарое и хрупкое тело Розарии прижимается ко мне, стискиваемое моими руками. Сквозь усталость я чувствую, как она сворачивается калачиком, тощие лопатки хотят отстраниться от меня, но... я не позволяю. Это низко и подло — по отношению к Розарии, к её чувствам и чести. Она не заслуживает такого мужчины рядом с собой. Она не заслуживает такой любви. А я не заслуживаю её. Мне нет оправдания за надругательство над ней, я мерзок сам себе и достоин смерти, и по ней я окажусь в Аду, встретив там всех своих друзей и соотечественников. А пока я могу только с широко раскрытыми глазами лить слёзы в её пропахшие табаком волосы и бояться просыпаться наутро.