Поэт

Минхо нашел свою зависимость на просторах малопопулярной среди его друзей соцсети. В паблике со стихами. Произведения, что попадали на страницы, въедаются в механический белый фон черными, как его прогнившая душа, символами. Прогнившая?.. Ох, нет, пожалуй, правильно будет сказать умершая, изувеченная правдой. Правдой того, что каждый его день такой же бессмысленный, как предыдущий, но чуть менее бессмысленный, чем следующий. Стоит, наверное, думать наперед и заглянуть чуть дальше, в будущее. Ждущее его безрадостное завтра, которое позволит вкусить разочарование большее, чем было вчера. Ли Минхо привык жить в круговороте пустых дней. Единственное, чем он мог наполнить свою пустую оболочку — это красотой поэзии и иллюзиями. Он заходил в этот паблик каждый день, перечитывал стихи, отобранные явно знающим человеком, они были потрясающими, Минхо ими дышал. И несмотря на его безумную любовь к этому виду искусства, о существовании многих стихов и отрывков поэм он и не подозревал. А может, знал, но забыл. Так уж устроены люди. Они всё забывают, прекрасное и ужасное — всё. Люди — синоним слова “бесполезность”. Минхо думал об этом, сидя в старом, прокуренном кресле, делал затяг и глазами лениво водил по пожелтевшему потолку. Такому же прокуренному и безжизненному, как и всё здесь. Это не квартира Минхо. К сожалению или к счастью. Он зашел к знакомому, что не отличался чистоплотностью или же здоровым образом жизни. Поведение, свойственное студенту. Не Минхо его судить. Он почувствовал в своем кармане вибрацию. Он отключил уведомления на все приложения, кроме одного — того, в котором был подписан лишь на один паблик. Он медленно выудил телефон из кармана кофты. Одна мелочь, которую мало кто замечал из подписанных на этот потрясающий источник святого просвещения. Дата перед каждым стихотворением. Два числа через точку, которые могли бы значить всё что угодно. День, когда создатель этого канала наткнулся на стих или же когда добавил его в свои черновики, возможно, просто памятная дата для автора, которая по странному стечению обстоятельств ассоциируется с произведением, или же отсылка к какому-то празднику. А может, это день, когда этот стих в принципе был написан. Это было бы уместно. Но никто из подписанных на паблик, наверное, никогда не задумывался о том, что каждый раз дата была числом, ещё не наступившим. Невнятное будущее. Знак. А рядом — ещё кучка чисел, означавших номер. Минхо поднялся с кресла и направился к выходу из квартиры, по пути туша сигарету о первую попавшуюся поверхность. — Уже уходишь? — спросил выходящий из душа товарищ, которого не удостоили ответом. Минхо уже скрылся на лестничной площадке. Парень лишь пожал плечами, закрывая за ним дверь. — Чего приходил… что хотел?.. - бубнил он себе под нос, возвращаясь к утренней рутине.

***

Уж сколько их упало в эту бездну, Разверcтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось. И зелень глаз моих, и нежный голос, И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом, С забывчивостью дня. И будет все — как будто бы под небом И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине, И так недолго злой, Любившей час, когда дрова в камине Становятся золой.

Виолончель, и кавалькады в чаще, И колокол в селе… — Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле!

К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры, Чужие и свои?! — Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно: За правду да и нет, За то, что мне так часто — слишком грустно И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность — Прощение обид, За всю мою безудержную нежность И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий, За правду, за игру… — Послушайте! — Еще меня любите За то, что я умру.

***

Минхо направлялся в библиотеку. Недолго думая он попросил у библиотекарши сборник стихов Цветаевой. Та, ненадолго удалившись, вернулась с нужной книгой и быстро заполнила бумажку по уже протянутому Минхо читательскому билету. Забрав то, что так хотел, Минхо ушел с книгой в ближайший парк. Нашел скамейку в малолюдном месте. Стих был трехстопный, а это значит, что каждая тридцатая страница… Минхо открыл тридцатую, желая проверить свою догадку. Он приник к листам носом и вдохнул. В организм проник запах старой книги, смешанный с волшебством. В голову ударили краски. Он медленно осел на скамейку, растекаясь. Поэт… Таким было прозвище наркодилера их города, которого никогда не поймают. Минхо был в том уверен. Это имя знали единицы, но его стиль… Он был неповторим. Поэт захватывал не только тело, нуждающееся в ещё хотя бы капле этого сладостного и мерзкого после чувства, — он захватывал голову и душу. Изначально Минхо подсел не на порошок. Он подсел на литературный вкус и чувства, которые в нем вызывал этот загадочный человек, что так умело прибрал его к своим рукам. Минхо знал, что у такого умелого наркодилера в карманах наверняка крутятся миллионы. И он искренне не понимал, зачем ему его душа. У Минхо не было денег. Он — студент на грани отчисления. Он — никому не нужный человек, не понимающий и не желающий понимать, куда катится его жизнь. Так почему этот человек продолжал играть, оставляя на стихах, таких прекрасных, иногда лично им и написанных, номера. Потому что знал, что Минхо — единственный, кто догадается о их значении? Или же ему было все равно, кто найдет нужную книгу? Это просто ритуал для галочки? Во всяком случае, на страницах было слишком мало вещества, чтобы это могло привести к последствиям. Словно книга осталась от заказчика и перешла в эту ветхую библиотеку, в которой не хватало книг, за ненужностью. Минхо довольствовался остатками, принадлежавшими кому-то другому, что и без его помощи спустя какое-то время бы смешались с пылью и истратили бы свои свойства. Он довольствовался не волшебством, что подбирал за другими. Намного больше он млел от мысли, что до него эта книга принадлежала ему. Между ними пара прикосновений. Небольшое расстояние в одну лишнюю душу. Прикрывая глаза и плывя по реке иллюзий и краткосрочного счастья, Минхо мечтал о том, что когда-нибудь сможет посмотреть ему в лицо и сказать о том, как он млел от каждой написанной им строчки.

***

В то же время где-то на другом конце города парень лет семнадцати, сидя в своей запертой на ключ комнате в полном бардаке или, как он сам бы выразился, необходимом его творческой натуре беспорядке, уродовал страницы тетради своими красноречивыми высказываниями. «Хван Хенджин был моей личной утопией, он был моим пеплом, застревающим в лёгких, он был мягким прикосновением, затерявшимся в сухих, поломанных волосах, он был теми самыми бабочками и любыми другими насекомыми, разрывающими мой желудок, он был холодным отрезвляющим ветром, звуком дождя и запахом стирального порошка. Хван Хенджин был моей личной утопией, иллюзией смысла, что понравилась мне настолько, что я даже поверил в то, что всё по-настоящему и так будет всегда». Парня звали Ян Чонин, и он умирал от проросшей в его душу зелени. Его отравляли чувства, которых в нем было слишком много. Ему хотелось вырвать всё, что было в груди. Вот так вот и бывает. Что одному человеку безумно хочется почувствовать хоть что-то, а другой отдал бы всё, дабы не чувствовать вовсе. А ещё он не хотел помнить. Он хотел бы сильно удариться головой, чтобы не помнить его. — Йена, тебе грустно? — спрашивал блондин, сидя на столе, прямо на разложенных стопками учебниках, открытых на нужных страницах, отмеченных маленькими липкими закладками разных едко-ярких цветов. — Нет, у меня просто лицо такое, — отвечал Чонин ровным тоном, тратя все силы на то, чтобы сосредоточиться на символах, системе знаков, представленной в учебнике. — Грустное? — продолжал допытываться беззаботный парень. — Спокойное, — поправил Чонин, хотя ему особо не было дела до его интерпретаций: все равно этот парень как всегда всё перевернет, прокрутит через призму своего восприятия и представит мысли Чонина как что-то светлое и доброе. В какой-то момент отчаянно нуждающийся во внимании Хван просто взял его за щеки и повернул к себе. — Я сделаю всё, чтобы твое обычное выражение лица было радостным! — улыбнулся он и отпустил чужое лицо. Вот что такое дружить с Хван Хенджином, парнем, созданным из лунного света, освещающим непроглядную тьму каждодневной рутины, показывающим то, что нельзя увидеть просто посмотрев. Хенджин был маленькой вспышкой, огоньком на краю спички — почти не греющим, но необходимым. И сейчас Ян Чонин исписывал тетради строками истории о выдуманном мальчике, что был настоящим лишь для него и его больного воспоминаниями сердца.

«Знаешь, думаю, ты всегда знал, что лишь одного твоего слова, даже более, одного твоего взгляда достаточно, чтобы всё смять. Смять мои принципы, личные границы, моральные устои, самоуважение, чувство собственного достоинства и хоть какой-то ценности. Я почти уверен в том, что ты был прекрасно осведомлен о том, что я буквально лежал в твоём кармашке, в вечно измятой рубашке, которую ты никогда не гладил, где-то под сердцем, и меня мотало при каждом твоём неосторожном движении. Ты мог достать меня в любой момент и играться, заставляя аккуратно переступать по коже рук, едва державшись за длинные пальцы. Они никогда не сжимались, но это было не обязательно, чтобы образовать клетку. Даже если ты не держал меня, я не мог уйти. Ведь одного твоего взгляда было достаточно, чтобы всё смять».

— Йени, давай прогуляем школу? — так легко предложил Хенджин, ловя его по пути на уроки. — С чего бы вдруг? — слегка удивлённо хмыкнул Ян. Рядом с этим взбалмошным парнем лёгкая удивленность не покидала его интонаций. — Пойдем гулять по городу. Или по лесу. Или на мост? — перечислял Хван, не способный, казалось, определиться сам. — Как думаешь, сколько раз нам позвонит Чан спросить, куда мы усвистали посреди учебного дня? — фыркнул Чонин, не понимая его мотивации. — Мы им потом всё объясним, а сейчас выключим телефоны. Проведи этот день только со мной, Чонин-а, прошу! — ныл Хенджин, что, конечно, имело свой эффект. — Ладно, пойдем, — пожал плечами Чонин, даже не задумываясь лишний раз о том, что это, пожалуй, неправильно.

***

Она сидела на полу И груду писем разбирала, И, как остывшую золу, Брала их в руки и бросала.

Брала знакомые листы И чудно так на них глядела, Как души смотрят с высоты На ими брошенное тело…

О, сколько жизни было тут, Невозвратимо пережитой! О, сколько горестных минут, Любви и радости убитой!..

Стоял я молча в стороне И пасть готов был на колени, — И страшно грустно стало мне, Как от присущей милой тени.

Тютчев

***

— Чонин, я похож на пингвина? — интересовался Хенджин, сделав себе клюв из кучки зеленых листьев. Он забавно сложил руки по швам и изобразил действительно пингвинью походку. На этом месте было бы неплохо посмеяться и согласиться, но куда же Чонин без своих подкрепленных сарказмом шуточек? Да и быть мягким явно не его работа в их дуэте. — Ты похож на идиота, — вздохнул Ян, идя дальше. — Эй! Я вообще-то тебе нравлюсь! — припомнил ему Хван, выбрасывая из рук зелень, и побежал за ним следом. — Вовсе нет, с чего ты взял? — притворно удивился Чонин. Ему казалось, что он хорошо держал лицо, разве нет? — Никто не смотрит на меня так, как смотришь ты, — подсказал Хван. — Да? И как же я смотрю? — хмыкнул Ян, шагая по тропинке и пряча руки в карманы брюк. Было так спокойно и радостно на душе. — Так… Словно… Словно тебе в глаза насыпали много-много блёсток и они бесконечно долго там тонут, — активно жестикулируя своими длинными и тонкими руками, повествовал Хенджин. — Ого, да вы, мистер, у нас пикап-мастер. Ещё скажи, что в моих глазах весь мир, — улыбнулся своей фирменной снисходительной улыбкой Чонин, получая в ответ надутые щеки и поджатые губы. — Не скажу, ты достал, — фыркнул Хенджин, проходя мимо него вперед. Обиделся? Какая прелесть. — Правда? — удивился Чонин, относясь к старшему как к ребенку и чувствуя веселье от его ребяческих реакций. — Замолчи, я тебя не слушаю, — дал знать Хенджин, проходя дальше. — Да ладно тебе, — протянул Чонин, чувствуя, что ему всё же стоит загладить перед ним свою вину. Они шли по тропинке в лесу, деревья окутывали аркой, свет проникал гранитными лучами и словно действительно имел форму. Хенджин, как самый настоящий ребенок, прижал руки к ушам и прислонился спиной к первому попавшемуся дереву, дабы слиться с ним и больше никуда не идти с грубияном. — Ля-ля-ля, я не слушаю Ян Чонина, ля-ля-ля, в ушах сладкая вата застряла, — повторял он, прикрыв, или точнее сказать, изо всех сил зажмурив глаза. Он повторял своё “Ля-ля-ля” ровно до тех пор, пока Чонин, облокотившись рукой о дерево, не поцеловал его. Это было нежно, Хенджин резко распахнул глаза и сначала испугался, но после растворился в чувствах так легко и приятно. Он целовал его в ответ как мог, немного неловко, наверное. Он вообще-то не впервые целовался с кем-то, но впервые сердце билось так быстро и сильно. Он обвил его шею руками, и время вокруг них словно остановилось. От Чана в тот день, разумеется, влетело, он был и остается старшим братом Чонина, который не очень любит, когда Ян пропускает занятия. Однако он не мог перестать глупо улыбаться, пока старший его отчитывал. Не мог забыть мягких губ и ярко-красного лица Хенджина после. Тот на него больше не обижался, от смущения зарылся лицом куда-то в плечо, в белую рубашку. Очаровательный, начиная от слегка подрагивающих ресниц, заканчивая кончиками светлых волос.

«Хван Хенджин был моей личной утопией, он был моим пеплом, застревающим в лёгких, он был мягким прикосновением, затерявшимся в сухих, поломанных волосах, он был теми самыми бабочками и любыми другими насекомыми, разрывающими мой желудок, он был холодным отрезвляющим ветром, звуком дождя и запахом стирального порошка. Хван Хенджин был моей личной утопией, иллюзией смысла, что понравилась мне настолько, что я даже поверил в то, что всё по-настоящему и так будет всегда».

А Чонин был готов честно и искренне любить его вечно, до самого последнего вздоха, пока он может мыслить. Чонин любил преданно, как подросток, у которого всё это впервые, ведь всё так и было. Он был подростком, он и есть подросток. Который знает ненависть вдоль и поперек и, познав любовь лишь на пару мгновений, утонул в ней вновь. Он хочет кричать о том, что больно и хочется развалиться пеплом, перестать понимать хоть что-то. Он хочет, чтобы всё это прекратилось. Очень сильно хочет.

***

К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны, В которую душа низринута моя… Вокруг меня — тоски свинцовые края, Безжизненна земля и небеса беззвездны.

Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет, А шесть — кромешный мрак и ночи окаянство.. Как нож, обнажены полярные пространства: — Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!

Нет ничего страшней жестокости светила, Что излучает лед. А эта ночь — могила, Где Хаос погребен! Забыться бы теперь

Тупым, тяжелым сном — как спит в берлоге зверь… Забыться и забыть и сбросить это бремя, Покуда свой клубок разматывает время…

Шарль Бодлер

***

Многие пару раз ударившиеся о жизнь лицом люди, погрязшие в своем одиночестве и пучине ужасных мыслей, сильно удивятся, что в этом ужасном, прогнившем, наполненном болью мире можно быть счастливым. Что счастливым может быть даже тот, кто не родился с золотой ложкой во рту, что счастливым может быть человек, у которого также есть проблемы, трудности, какие-то переживания. Потому что быть счастливым — это не то, что нужно выиграть у жизни в лотерею. Это выбор. Это выбор, который Хан Джисон для себя сделал. Насвистывая себе под нос мотивчик любимой песни, он поливал цветы. У него дома для цветов было целых два стеллажа, и это было лишь одно из его странных увлечений. Вторым по странности была химия. А третьим — литература, в частности поэзия. Убийственный набор, не правда ли? Не стоит вить тут узлы и пытаться запутать кого-то ловкими метафорами. Создателем волшебного паблика являлся он. Он любил читать стихи, многие из них он знал наизусть. А ещё он любил их писать, это успокаивало и вдохновляло. Он вообще любил создавать вещи, которые могли бы кого-то вдохновить. И изначально, прежде чем стать поэтом, он сушил цветы для чая. Что тоже по-своему вдохновляло. Но потом… Он решил кое-что попробовать. Один раз ощутив власть над чужой жизнью, разумом и чувствами, вырабатывается желание повторить. Это стало, пожалуй, одним из самых странных и опасных его хобби, от которого захватывало дух. Пусть он и просто веселился, играя в преступника, его товар пользовался диким спросом. А всё из-за особенного почерка. И дело тут, увы, не в стихах вовсе. А в цветах, в особых рецептах. Такой дури, как у Хан Джисона, вы не достанете нигде. Это не марихуана и даже не гашиш. Это что-то… более любопытное. То, за что его никогда не осудят, потому что ни один страж правопорядка не имеет такой уровень умственного развития и смекалки, чтобы сообразить, насколько сокрушительный эффект может дать парочка листов комнатных растений, смешанных, засушенных и раздавленных в ступке. Да… Пожалуй… Это и вправду любопытное хобби.

***

Изнемогая от мыслей, Чонин пожелал выйти из дома. Ему нужна прогулка, нужно освежиться, проветриться. Просто сделать хоть что-нибудь, что отвлекло бы его от собственной никчемности. Надев спортивный костюм и взяв с собой только наушники с телефоном, Чонин вышел из дома. Перед этим крикнув брату о том, что он ненадолго. И очутившись в тишине вечернего города, он… побежал. Бежал, пока дыхание не сбилось и ноги не отказали. Бежал до тех пор, пока не перестал чувствовать свои лёгкие. Бежал туда, куда указывали глаза. Бежал без цели. Просто бежал. Благодаря спортивному телосложению и ужасному моральному состоянию он смог убежать достаточно далеко. Пробегая мимо парка, он заприметил на скамейке у забора одну знакомую макушку. Это Минхо. И он спал на скамейке в парке с книгой в руках. — Хо? — громко спросил он, после слегка пугливо оборачиваясь по сторонам. Ночь же на дворе, чего он разорался? Конечно, спящий не откликнулся. Не желая обходить весь парк, чтобы войти, Ян в пару движений перелез через забор. Грохнулся в кусты и после, выкарабкавшись, подбежал к скамейке, будя своего друга. — Минхо, ты что здесь делаешь? — тряся за плечи спящего, спрашивал Чонин. Старший, конечно, иногда вел себя странно, но на скамейках при нем ещё никогда не ночевал. — Малой? — еле как продирая глаза, отозвался Ли, слабо соображая и не понимая, чем должен ответить на его вопрос. — Если честно, и сам не знаю. Устал, присел, уснул. Чонин издал слабый смешок, садясь с ним рядом и направляя взгляд вперед. Спокойная выдалась ночь. — В универе завал? — слабо интересовался младший. Нет. — Типа того, — ответил Хо. Опять ложь. — А ты почему гуляешь так поздно? Что-то случилось? — повернулся к нему Ли. Чонин пожал плечами, не торопясь с ответом. — Да нет… Просто захотелось подышать, — наконец протянул он как-то скомканно. Это неправда. — Ясно, — кивнул старший, обратно отворачиваясь. Минхо ему не поверил. Ни один нормальный человек, будучи в отличном моральном состоянии, не пошел бы гулять ночью в компании одной лишь музыки в наушниках. — На самом деле… Мне… Плохо, — неуверенно всё-таки пытался сказать Чонин. — Кажется… Я потерял что-то очень важное для себя. — Ты потерял или это “важное” от тебя отказалось? — спросил Хо, угадывая состояние младшего на всю сотню процентов. Он ударил в цель, но можно было и помягче. Младший промолчал. Ответом Минхо послужил слабый шмыг носом. И нет, младший не плакал, наверняка это просто потому, что на улице уже было довольно прохладно. Однако даже без слез он умудрялся напоминать собой побитого, выброшенного на улицу преданного щенка. Вздохнув, Минхо притянул парня к себе ближе, обнимая. Их с Чонином связывала нить душевной боли. Они находили друг друга в те времена, когда больше всего нуждались в том, кто поймет, в том, кто не осудит, не даст пинка под зад в надежде вдохновить что-то сделать. Тогда, когда нуждались в том, кто просто обнимет и позволит лить слезы в свою кофту, пока вся жидкость вместе с болью не выйдет из организма. Судьба просто сама их сталкивала в такие моменты. В остальное время они едва ли виделись. — Я не хочу жить без него, Хо… — прошептал Чонин. Вот теперь, пожалуй, он действительно плакал. Господи, хуже и быть не могло. — Ты слишком молод, чтобы бросаться такими громкими словами, — поглаживая его по спине, тянул Ли. Ему было ужасно жаль, что Чонин в свои школьные годы познал предательство на своей шкуре. Он был последним человеком, кому Минхо желал боли. — Однако я понимаю, обещаю быть рядом, пока боль не утихнет. — Спасибо, — снова шмыгнул Чонин, потихоньку успокаиваясь и затихая. Ночь выдалась спокойная.

***

Вообще, в универе Джисон был довольно невзрачным. Увы, он приходил туда, чтобы учиться, а не заводить друзей и прожигать молодость. Он любил чувствовать шелест денег в руках, а знакомых и друзей ему с лихвой хватало и вне этого прелестного учебного заведения. Однако были люди, с кем Хан хотел бы подружиться… Точнее, всего один человек. Его звали Ли Минхо, и он был очарователен. Джисон узнал о нем случайно. У него иногда были совместные пары с группой Минхо, и на перерывах вокруг него вечно собирались толпы людей, чтобы просто поболтать. Обычно такие, как он, должны быть спортсменами, или богачами, или бабниками, ну и далее по списку. Но этот Минхо… с ним было что-то не так. Он был… потрясающим. Джисон иногда подслушивал, о чем они говорят. Ему не нужно было прилагать для этого усилий, они говорили достаточно громко. Этот Минхо… Он был мягким и добрым, пусть и прятал это за саркастичными шуточками или смелым, как казалось, характером, он всегда поддерживал тех, кто в этом нуждался, всегда вовлеченно слушал каждого, кто с ним болтал. Он был действительно интересным собеседником, многое знал, о многом размышлял, на многие темы был не прочь порассуждать, поискать вместе с кем-то самый правильный ответ, пусть ему так редко это удавалось. На большинство вопросов правильных ответов просто не было, но это никогда его не расстраивало. Он был открыт новому и неизведанному, и его это не пугало — лишь наоборот притягивало. Он был невероятным. И впервые… Впервые Джисон так боялся не просто заговорить, а даже встретиться с кем-то глазами. Он не тихоня, как могло показаться. Просто, как правило, он не заинтересован в лишнем общении. А тут заинтересовался… И даже слишком. Однако слишком долго собирался с духом. В один из дней Минхо просто не пришел в универ. И на следующий день. И потом тоже. Джисон с тяжестью иногда думал о том, что заскучал по этой яркой улыбке, глупым шуткам, неумелому и несерьёзному флирту, который он всегда сводил к простым комплиментам, ярким глазам, что никогда не смотрели на него… Джисон заскучал по нему. Пусть и не был для него кем-то, чье имя хотя бы стоит запомнить.

***

— Чонин, да что с тобой? — тянул из парня информацию Сону, разлегшись на его парте и мешая вернуться к выполнению заданий, которые до этого парня никогда не интересовали. Ким тянул сок через трубочку и пытался выяснить причину таких резких изменений. Раньше с Чонином и его оригинальными колкостями было намного веселее. Сейчас же он всё время либо в учебе, либо в наушниках, на переменах часто спит на парте или что-то пишет, исписывая все свои тетради с обратных сторон. Он стал настолько немногословным, что его начали хвалить учителя, мол, наконец набрался скромности и уважения к старшим. Это даже начинало пугать. — А разве не очевидно? — спросил Сынмин, сидящий рядом. — Кто-то разбил нашему хикке сердце. — Ничего подобного, — фыркнул Ян, комкая свои проводные наушники и кидая их рядом с Сону на парту. — Сделаем вид, что поверили тебе, — пожал плечами Ким, решая, что, пожалуй, это не их дело. Если Ян не хочет говорить, то давить на него не стоит. — Нет, не сделаем. Как её имя? Может, мы сможем помочь? — подобрался Сону, который просто не мог игнорировать эту кислую мину. — Она навсегда уехала из города и удалила все соцсети. Вы ничем не сможете помочь, — пожал плечами Чонин, витиевато, но всё же выкладывая им всё как есть. — Оу… Чувак… — протянул Сону так, словно ему от сказанного стало физически больно. — Мне жаль… — Сынмин похлопал его по плечу с выражением вселенской скорби. — Ты, конечно, имеешь право страдать как хочешь и сколько захочешь, но извини, мы, как друзья, не можем позволить тебе раскисать долго, — дал знать Сону. — Что мы можем для тебя сделать? — проявил заботу Сынмин. — Будет славно, если вы никому об этом не растреплете, — вздохнул Чонин, не желая вовлекать их в свои проблемы ещё больше. Хотя проблемы это громко сказано. Любая проблема имеет своё решение: иногда оно тебе нравится, иногда нет. А тут… Когда Ян не знает ничего, даже примерную сторону, куда умчалась его златовласка. Тут остается только поджать губы и смириться с ноющей в душе болью. Пусть он и был готов бороться до последнего. — Само собой, чувак, — кивали ему друзья, обещая, что это будет только между ними.

***

«Твои руки на моем теле. Поверх рубашки, под ней. Длинные пальцы, по которым ты, видимо, никогда в своей жизни не получал. Сладкое чувство, словно по губам разлит мёд, словно места, где ты касался, горят, отдают электрическим импульсом по телу. Словно я могу проследить весь путь этого чувства от подушечек твоих пальцев, медленно и легко поднимавшимся к моим ребрам, импульс, бегущий по венам, мышцам, костям, прямиком до самого верха, пока не ударит в голову красочным ослепительным фейерверком. Пока я совсем не забуду, где я и кто, хотя если бы ты захотел — я бы расстался с этим знанием навсегда. Оно ведь было ни к чему, правда?»

— Хенджин… Я помню, как шептал в твои губы, помню, как тепло разливалось по телу, помню, как прикрывал глаза, когда ты оставлял поцелуи на шее. — Скажи мне перестать, — попросил он, оставляя нежное, теплое прикосновение на ключице. И я бы никогда не сказал. Никогда бы не сказал. Потому и жалеть о прошедшем было бы бессмысленно. — Прошу, скажи, — просил он, ведя носом по изгибу плеча. — Я ведь не остановлюсь. — Пусть так. Ответил тогда я своим привычно спокойным голосом. Он не выдавал мою дрожь, он не выдавал то, что происходило внутри, не выдавал то, что ты делал со мной.

«Ох, да, я, наверное, сок мультифрукт, который ты тянешь через трубочку, лениво улыбаясь. Тебе нравилось выпивать меня медленно, наполняя оставленную тобой пустоту дрожью. Я до сих пор помню, как тряслись руки при том невинном прикосновении немного влажных от сладкого напитка губ. Мне нравилось и не нравилось, мне было хорошо и плохо, я был готов умереть на месте и жить вечно. Я был готов отказаться от себя полностью, если бы это значило получить хотя бы на грамм больше тебя. А тебя было много. В каждой моей мысли, движении, фразе — ты был везде, если не напрямую, то косвенно, намеком. Твой почерк скрывался во всём, что бы я ни делал, и это… словно возводило внутри меня новые города. Города, в которых царила бедность и были проблемы с законностью, но наполненные жизнью и шумом настолько, что не слышно шум проезжающих мимо электричек».

Когда Чонину хотелось заглушить злополучные мысли, он нагружал себя работой так сильно, что не чувствовал рук. Например, учебой. Сначала его оценки за пару недель волшебным образом поднялись до беспрекословно идеальных, потом он стал писать чужие эссе и рефераты за деньги, затем взялся за доклады, сообщения, сочинения. Сочинения брал особенно часто: у него было что-то вроде таланта, и он сильно старался писать так, чтобы при проверке учителя не узнали его почерк. Почерк, пропитанный болью, обидой, но сквозящий врождённой предвзятостью и легким высокомерием, что лишь усиливалось в свете душевной боли. Сейчас время было около трёх часов ночи, он дописывал одно из сочинений и почему-то, когда он наконец оторвал руки от клавиатуры, дабы размять пальцы, рыдать ему захотелось ещё больше, чем раньше. Хотелось кричать, умолять, чтоб отпустили, чтобы все отстали, чтобы просто отвалили. Но его никто не держал, серьезно, казалось, что над ним нет абсолютно никаких обязательств, никаких запретов, кроме веревок в собственной башке, что стягивали его тело лишь сильнее и крепче с каждой секундой. Он думал, что, если задушит себя работой, избавится от боли? Думал, что так станет легче? Сначала шло резкое желание разбить клавиатуру об стол, желание, чтобы все звуки смолки, чтобы ничего больше не раздражало мозг. Следом за ним — желание сделать что-то с собой, просто тихо умереть, стереть самого себя с лица земли. Ну а потом — пустота. И эта пустота была страшнее всего. Словно эхо внутри, что не имело своего происхождения и цели. С тех пор… Чонин больше ничего не хотел.

***

— Чувак, а ты порно тоже в стихах читаешь или… — задал странный вопрос парень, сидя на диване в их небольшой халупе. В руках у него был джойстик от новой приставки, и, пожалуй, эта вещь сама по себе была дороже, чем вся квартира. Со Чанбин, самый бестактный из всех людей этого мира, занимался поставками дури Джисона в другие города. — К чему вопрос? — поинтересовался Хан, не отрывая глаз от экрана. Кнопки он нажимал не глядя, просто чувствуя сердцем. Он вообще-то сейчас безбожно набивал Со морду в Мортал Комбат, тому стоило бы обратить на это внимание. — Просто подумал, что есть люди, которые порно смотрят, есть — которые его читают, в комиксах, например, есть те, кому вообще картинки не нужны, сами всё придумают. А вот есть те, кому, чтоб встал, обязательно нужна рифма? — рассуждал Бин, нажимая пару кнопок на своем джойстике и одной лишь накопленной ультой сравнивая их с Ханом уровень жизни. Отвернувшись от экрана, Бин потянулся к сидящему на кресле с чипсами Феликсу, а тот, словно нарочно, поставил пачку от него подальше, то ли выигрывая Хану время для победы, пока этот мастер боёв ворон считает, то ли просто хотел, чтобы Бин к нему подошёл. Так или иначе, всё определенно шло по его плану, ибо Со спокойно поднялся с дивана и, настигнув блондина, забрал у него чипсы. — И ты решил, что я точно из них? — поинтересовался Хан, решив всё-таки продолжить их разговор. Ему немного осталось, и Со Чанбин будет жрать песок, проиграв в собственную приставку. — Ну а что. Почему бы и нет, весьма интересный кинк, — пожал плечами Бин, вновь плюхаясь на диван и вытирая руки после чипсов о ткань собственных джинсов. Не дай бог взяться за джойстик жирными руками! Боже упаси. — Захлопнись, Бин, — закатил глаза Хан, говоря это совсем без злобы. Такой уж их Чанбин, мысль редко сопровождает льющийся изо рта поток. Наконец, достаточно вытерев руки, он взял приставку и снова ультанул на грани смерти, разбивая Джисона в щепки. Какого черта?! Джисон бросил джойстик на стол и сложил руки на груди. — Дебильные у вас игры, — протянул он, дуясь, пока парни смеялись в унисон над его милым видом. Надо же, Джисони дуется, ведь ему не дали выиграть? Как очаровательно. — Ну а как там твой популярный мальчик? На занятия так и не ходит? — поинтересовался Бин, выбирая на приставке следующую игру. — Зачем ему стихи, когда можно дрочить на святой образ однокурсника, верно? — поддакнул Ли с кресла своим глубоким мужицким голосом. Хан почти подпрыгнул: сто лет их дружбе, а он каждый раз забывает о том, что Ли сожрал деда, или как ещё объяснить этот голос восьмидесятилетнего? Хотя девчонкам и Со Чанбину вроде как такое нравится. — Вот вы твари, а я рот на замке держу, ни разу не пошутил, что вы в туалете пиццерии переспали тупо потому, что пепперони была так себе, — снова беря джойстик со стола, припомнил Хан, на все сто уверенный, что в Нид фор Спид он точно не всрет. Спид тут только у Феликса будет после таких экспериментов, а Джисон просто гоняет быстро, ничего личного. — Да она реально была на вкус как кусок резины, должно же было хоть какое-то приятное воспоминание остаться! — возмущался Чанбин. Он к еде относился очень серьезно. — И вы решили, что какой-нибудь золотистый стафилококк будет поприятнее резиновой пиццы, — вздохнул Джисон, пытаясь вспомнить хоть одну причину, почему он продолжает с ними дружить. — Нихуя себе ебнул, я услышал, чуть ухо не сломалось, а ты это языком провернул, — намекая на золотистое что-то там, упомянутое Ханом, удивился Бин. Он умудрялся смотреть на него с таким лицом, будто Хан ему параллелепипед двести раз подряд без запинки проговорил, и при том ехать в игре ни разу не сбавляя и не врезаясь в каждое попадающееся на пути дерево. Хотя он даже, блять, не смотрел в экран. — Люди, которые учились целоваться на помидорах, и не такое умеют, Бин, — хмыкнул Феликс, намекая на огромный потенциал и возможности языка Хана. Джисон вот вообще не понял: та Белоснежка в кресле пришла сюда, чтоб подъебывать тут легенду всех видеоигр или у него на сегодня ещё какие-то планы есть? — С чего вы взяли, что на помидорах? — уточнил Джисон, ожидая получить какой-нибудь пышущий гениальностью ответ, и, собственно, долго ждать ему не пришлось: — Ну, огурцы — это уже другая сфера умений, но для тебя, чувак, конечно, не менее ценная. — Заебете… — вздохнул Джисон, откидываясь на спинку дивана. И в машинки он этому монстру проебал, да что ж за день-то такой. — Да откуда нам знать, что ты там в своих виноградниках выращиваешь. Лимоны же у тебя растут? Почему бы помидорам не расти? — пожал плечами Феликс, наконец отрывая жопу от своего кресла и подходя к их дивану, сел посередине. — Их легче в магазине купить, чем вырастить на подоконнике, — просветил Хан. Чанбин с Феликсом повернулись на него с двумя абсолютно каменными лицами, как бы беззвучно говоря: «Всё, что угодно, блять, проще купить в магазине, чем вырастить на подоконнике». Однако в слух выдали совершенно другое: — Во всяком случае, я искренне не понимаю, как всё это у тебя растет… — протянул Феликс, самостоятельно выбирая игру. Тоже какая-то наполненная болью, кровью, необоснованным насилием и так называемым “весельем” игра, название которой Джисон не знал. — Согласен, у меня кактус на второй день завял, — кивнул Чанбин, подтягивая к Ли пачку чипсов, которую чуть ранее вроде как сам и спиздил. — В следующий раз попробуй не поливать его энергетиком, — предложил Феликс неплохую мысль. — Ну а как тогда ему получить энергию? — бросил Со так, будто тут из них именно Феликс больший идиот. — Через солнце, чувак, и воду, — серьезно сказал Ли, вызывая со стороны Чанбина смешок. — Скучный он какой-то, — пожал плечами Бин, не особо обращая внимания на то, что Джисон уже, кажется, нашел способ убить себя подушкой от дивана. — Во всяком случае Фел прав, у тебя какие-то золотые руки. И дурь твоя первоклассная, нигде такой нет. У нас даже за границей покупают. — Да-да, вот что бывает, когда руки не из жопы, удивительно, правда? — улыбнулся им Джисон, наконец возвращая глаза к экрану. Теперь Чанбин глаз от телека не отрывал, играл со всей серьезностью. И со всей серьезностью проебывал вполне расслабленному Феликсу. Ну наконец-то справедливость восторжествовала. Аж на сердце потеплело.

***

После того вечера Минхо всё же решился стать настоящим клиентом Поэта. Он сообщил об этом строчкой из последнего выложенного им стиха. Тем самым подтвердил то, что он не обманывает, дабы вывести барыгу на чистую воду. С тех пор Минхо жил от книги к книге, которые Поэт оставлял в разных местах, скидывая ему координаты. Однако… Минхо не притрагивался к веществам внутри книг. Иногда это были пакетики с белым содержимым, иногда просто страница, смоченная в растворе ЛСД. Минхо… Лишь читал книги. И соглашался с тем, что места, в которых Поэт оставлял закладку, во всех смыслах этого слова действительно лучшие из всего произведения. Даже здесь его вкус был исключительным. Минхо прибегал к веществу лишь в моменты особо паршивого настроения. Он пробовал совсем немного. Удушающе мало. Хотелось больше, но это чувство нужды вызывало намного больше чувств. Он презирал мысль о том, что может стать зависимым от чего-то настолько тривиального, как белый порошок. Однако когда он все же прибегал к этой низкой форме саморазрушения. Он… занимался рукоблудством. Да, грешил, трогал себя, а в голове — пустота и строчки стихов. Люди и не догадываются, каким может быть оргазм, когда тело разморено волшебной субстанцией. Это… врезается в память. Он стал болен мыслью встретиться с ним. Многие удивились бы, если бы узнали о том, на что Минхо подсел… Вопреки его внутреннему состоянию, снаружи неудачником он не был. Несмотря на то, что висел на волоске от отчисления. Во-первых, Минхо был красив, пусть его лицо и украшало вечно уставшее безжизненное выражение, гены сыграли свою роль. Такому ничтожеству, как он, досталась весьма недурная наружность, за которую в младшей школе он выдержал немало издевательств. Однако эти воспоминания не доставляли ему боли, нет, они даже веселили. Веселили тем, что в этом мире есть кто-то, кто может ему завидовать. А то есть кто-то в сто крат более жалкий, чем он. Поступая в университет, Минхо был преисполнен надеждой, что всё изменится, что жизнь, в которой он никому не нужен, останется позади. И он долго играл эту роль. Роль красивого, активного, эрудированного студента с хорошей успеваемостью, большими амбициями и планами, с вагоном друзей и даже более или менее популярного. Однако в какой-то момент всё-таки сломался. На осознании, что на самом деле никому не нужен. Не нужен в первую очередь себе, а потом — всем остальным. У него нет ни одного человека, за которого Минхо бы принял пулю. И тем более в этом мире не найдется того, кто принял бы её за него. Минхо никогда никого не любил. Ни себя, ни кого-нибудь ещё. Он не испытывал влечения, пусть и испытывал возбуждение от собственных мыслей — в них никогда не фигурировал кто-то конкретный. Иногда не фигурировал никто. Голова была пустой, желание просто приходило, и он избавлялся от него тривиальным способом. Дрочкой то есть. Минхо не мог никак объяснить то, как внезапно он сошел со своих рельс. То, как скатился в глубь своего израненного внутреннего мира. Просто однажды ему так сильно захотелось быть кому-то нужным. Чтобы кто-то сказал, что нуждается в нем, чтобы заметил его уход, его ужасное состояние, чтобы попросил остаться, дал знать, что ему не все равно. Но нет. Никто. Ни одна живая душа не обеспокоилась его исчезновением. Люди рождаются и умирают в одиночестве. Между тем живя жизнью, полной бессмысленных дней, наполненных чем-то тупым и нужным лишь в моменте. Так решил Минхо, отныне проводя свои дни в веретене собственных путанных мыслей. Но недавно в этих рутинных и похожих друг на друга буднях появился лучик света. Он стал поглощен идеей вычислить человека, что вертелся на кончиках всех его нервных окончаний. Проведя простую аналогию, Хо понял, что Поэт оставляет книгу в месте, как-то связанном с полюбившимся ему стихом из сборника или любимым моментом в книге. Не было никакой гарантии в том, что, даже потратив огромное количество времени на вычисления и догадки, Минхо встретит на точке именно его. Однако он рискнул. Поставил всё на одну хлипкую идею. Он пришел на мост. Он не знал, почему именно мост. Просто последний стих, написанный Поэтом (то есть выставленный без указания автора) был посвящен водной глади. Почему мост? Отсюда хорошо видно воду. А ночью тут спокойно. И тихо. Идеально. Да, это всё. Точкой, где Поэт оставит книгу, мог быть любой берег, любой выход к воде. А мог вообще им не быть. Кому как не Поэту знать о существовании двойного дна и метафор? Однако что-то внутри Минхо шептало о том, что он не ошибся. И доверившись этой хрупкой надежде, он прислонился к ограде моста, облокотившись на неё локтями, и поджег сигарету, собираясь простоять тут хоть всю ночь, если человек, коим он грезил, так и не появится.

***

Минхо был удивительно тверд в своем решении. Он простоял на мосту шесть часов. Хотя… если честно, они пролетели незаметно. Он встал так, чтобы, повернув голову в разные стороны, он видел весь мост. То есть посередине. И спустя долгое время он наконец заметил человека, что мог бы быть тем, кого он ждёт. Какой-то парень шел по краю моста и смотрел на воду, словно выбирая место, где вид живописнее. Чем ближе он приближался, тем больше Минхо чувствовал, что, кажется, знает его. Когда расстояние между ними осталось около пяти метров, Минхо узнал в нем… своего однокурсника. Чего? Они не были в одной группе, однако посещали вместе такие предметы, как биология, химия, психология. Первая была дополнительным, Минхо просто проявил интерес к предмету. Он даже не понимал, как запомнил его. Он всегда был… обычным. Незаметным для него. Нет, он не был странным или изгоем. Он просто… был самым обычным студентом. Минхо не знал, что он ожидал увидеть, однако мысленно он поставил на парне крест, решив, что это точно не он. Ровно до тех пор, пока он не достал из сумки книгу. У Минхо разом весь воздух выбило из груди. То самое дешёвое издание с бумажной обложкой, однако неизменно в идеальном состоянии. Издание одного стиля — вот что объединяло закладки Поэта. Минхо наблюдал за ним с широко раскрытыми глазами. Как он кладет книгу на землю у ограды, дабы она не упала в воду при сильном ветре. После достаёт телефон, пару минут что-то в нем делает, а потом убирает обратно в карман, разворачиваясь, чтобы уйти. Спустя пару мгновений в кармане Минхо вибрирует телефон. И сомнений больше не остаётся. Он срывается с места, нагоняя уходящего парня и хватая его за плечо, дабы не ушел дальше. — Так Поэт это… ты? — едва веря собственному надорванному голосу, спросил Минхо. — Что, простите? — повернулся на него парень, явно сбитый с толку. Минхо на секунду даже поверил, что ошибся. — Стихи… Там Фредерико Гарсия Лорко? — указывая на оставленную на земле книгу и пытаясь отдышаться то ли от такой короткой пробежки, то ли от нервов, спрашивал Хо. Вокруг них метались машины, в глазах напротив отражались бегущие огни и полное недоумение, пожалуй, отлично сыгранное. Так Поэт ещё и актер, да? — Я не понимаю, о чем ты, и вообще, что ты забыл на мосту в такое время? — Джисон был сбит с толку, напряжен и взволнован настолько, что не мог говорить мягче, оставляя только рабочий тон и мертвую сосредоточенность. Словно во время перестрелки, где от любого, даже мелкого движения зависит жизнь. — Нет? Тогда, может… — прокашлялся Минхо, всё ещё мертвой хваткой держась за ткань клетчатой мягкой рубашки на его плече. Слегка смущенный, однако уверенным голосом Минхо проговаривал выученные строки последних стихов, опубликованных Ханом: — Как зеркало своей заповедной тоски, Свободный Человек, любить ты будешь Море, Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе, Чьи бездны, как твой дух безудержный, — горьки; — Всё, перестань, что за детский сад… — пытался отвязаться от него Хан. — Свой темный лик ловить под отсветом зыбей… — продолжал Минхо, держа его плечо всё крепче и крепче. — Я не понимаю, чего ты добиваешься, — спокойно вздохнул Хан. — Хорошо, тогда я сейчас подниму книгу, которую ты оставил, и приму поражение, если там не Шарль Бодлер, или Уолт Уитмен, или, блять, не знаю, Эмили Дикенсон? — наконец оторвавшись от него, проговорил Минхо, направляясь к книге. — Эй, стой! — попытался остановить его Хан. Этого ему ещё не хватало! — Она в любом случае принадлежит мне, — пожал плечами Минхо, уже почти поднимая книгу с земли. — Да с чего ты взял?! — крикнул почти выведенный из себя Джисон. Этот Минхо — поехавший! Минхо через плечо показал ему экран телефона с открытой страницей паблика, куда Джисон пару мгновений назад отправил новый стих. Осознание пробило голову. Он и вправду знал. — А ну стой, — уже более строго сказал Хан, и суровый тон не позволил Минхо коснуться заветной книги. То, что Минхо был одним из подписчиков его паблика, любил стихи, так ещё и так трепетно относился к каждому из них, рвало его душу на части. Однако Джисон не позволял себе падать в эту бездну приятных мечт и иллюзий. Минхо ждал его на мосту не просто так. Чтобы сдать ментам? Или просто лично познакомиться с поставщиком? Так вот почему он пропадал так долго… Подсел, значит. — Почему? — поинтересовался Минхо, всё ещё оставаясь в миллиметрах от заветной книжки. — Что ты хочешь? — поинтересовался Хан, понимая, что этот парень вполне может подпортить ему дела, имея такие доказательства. — Я? Ничего, — пожал плечами Хо, выпрямляясь. — Врёшь, тогда к чему это всё? — фыркнул Джисон, обводя их руками. — Лишь хотел увидеть человека с таким потрясающим вкусом на поэзию, — всё так же просто отвечал ему Минхо. — Ты… читал? — всё ещё не верил ему Джисон. Пусть он и выучил один из последних стишков, но чтобы он правда прочел все те сборники? — Ну разумеется. Прости, но твоя дурь не лучше твоих стихов, — хмыкнул Ли, теперь ведя себя так, будто это он тут говорит с глупым ребенком. Это… пожалуй, самое приятное, что Хану когда-либо говорили. Он не ожидал, что его внутренности так откликнутся на фразу, брошенную так просто. — Почему… ты перестал посещать университет? — спросил Хан всё же слишком интересующий его вопрос. У него, конечно, уже были догадки на этот счет, лишь хотелось подтверждения. — Думаю, тебя это не касается, — хмыкнул Ли, вдруг переставая быть таким вовлеченным. — Ровно так же, как и тебя не касаются мои увлечения, не так ли? — хмыкнул Джисон в ответ, давая понять, что они оба здесь суют нос не в свои дела. — Они незаконные, — напомнил Ли. — Но тебе нравится, — Джисон тоже не упустил момент напомнить Минхо о том, что он так-то торч. — Да, мне нравится. Но я все равно не отвечу. Во всяком случае, уж точно не на мосту, — покачал головой Минхо. Атмосферка не располагала. — На свидание тебя позвать? — фыркнул Хан. — Делай что хочешь, я своего добился, — с этими словами Минхо развернулся и направился в сторону своего дома. Шесть часов на мосту это тебе не шутки. — Ты… разочарован? Ну… тем, что Поэтом оказался я? — слабо окликнул его Хан. И несмотря на шум от дороги, Минхо его прекрасно услышал. Он вновь развернулся. Теперь между ними было около двух метров и чистый зрительный контакт, почти до интимного долгий. — Ну что ты. Это не то слово, что могло бы описать моё состояние, — хмыкнул Минхо, и Хан вполне здраво рассудил, что оказался прав, это слегка задевало. Он отвел глаза вниз. — Пожалуй, точнее будет… я этим взбудоражен. Хан вновь поднял на него широко раскрытые в удивлении глаза. Шутит? — Но только это. Не более. Потому предпочту оставить тебя. — И Хо вновь сделал шаг в сторону, когда его окликнули. Вау, парень, который так желал отвязаться от него, теперь не хочет расставаться? А он забавный. — Минхо, — Джисон словно игрался с его терпением. Однако Минхо был спокоен, словно водная гладь в раннее утро. — М? — дал понять Хо, что слушает и вообще весь во внимание. — Следующая книга будет ждать тебя на… Он назвал пару чисел. Не сложно было догадаться, что то были координаты. — А просто скинуть метку на гугл картах нельзя? — со смешком поинтересовался Ли. — Тогда это будет не так интересно, — улыбнулся ему Джисон. На том и разошлись. Каждый со своим будоражащим чувством внутри. Книгу Ли, к слову, всё же отбил.

***

Минхо думал, что его желание встречи иссякнет, когда он увидит его. Он думал, что всё прекратится, когда он узнает, кто это был. Он ждал что-то, что вернёт его с небес на землю, и по сути это он и получил. Не так ли? Но почему тогда он вычислил, куда позвал его Хан, по координатам, нашел это место и, обнаружив там бар, не развернулся? Что ж, выглядел он сегодня неплохо. Сама мысль о том, что они снова встретятся, не позволила ему одеться как попало. Так что некомфортно от этого он себя чувствовать не будет. Хотя и без того вряд ли бы чувствовал… Ему это сложно дается в последнее время. Выдохнув, он вошёл в сомнительное на вид заведение. Там девушка, стоящая на ресепшене, словно узнав его, сразу поклонилась и попросила проследовать за ней. Так через весь зал она провела его, по лестнице, на второй этаж, где были отделенные перегородками зоны с небольшими диванчиками и стеклянными столами. Идя через этот паб, Минхо пытался не смотреть по сторонам. Почему-то чувство, что каждый из присутствующих мог бы его убить как нехуй делать, не покидало ни на секунду. Однако, когда он увидел Джисона, почему-то волнение иссякло, перетекло в сладкое предвкушение, и одному лишь богу известно, почему реакция на однокурсника была именно такой. Неоднозначной. ВИП-зона. Удивительно, что в таком месте вообще есть ВИП-зона. Кажется, Хан на всем втором этаже восседал один. И выглядел при этом так, будто иначе и быть не могло. Словно всё это место ему принадлежит. Словно весь этот ебанный мир ему принадлежит. Это точно тот тихоня в зеленом вязаном бомбере с последних парт и вечно сонным видом? Минхо не ошибся? Во всяком случае, одно было ясно: перед ним сейчас не Хан Джисон. Перед ним был Поэт. Пусть Поэт и был лишь одной из личностей того самого Хан Джисона, которого Минхо, казалось, совсем не знал. — Интересное ты выбрал место для свидания, — хмыкнул Минхо, присаживаясь на красный округлый диван прямо напротив него. Их разделял стол, начиненный шотами с выпивкой, однако это казалось мелочью. Словно напротив него сидело что-то дикое и необузданное в шкуре самого спокойного человека на свете. Словно ни этот стол, ни любые другие перегородки не помешают ему вгрызться Минхо в шею, если тот достаточно хорошо его выбесит. Что ж, наверное, стоит постараться? — Ох, я думал, ты не придёшь, — улыбнулся ему Джисон. До его прихода Хан чуть ли не лежал на спинке дивана, скучающе болтая ногой. Однако, когда Минхо сел напротив, выбрал позу чуть презентабельнее, закинув одну ногу на другую и мерно в такт махая носком ботинка. — Ставки слишком высоки, — улыбнулся уголками губ Минхо, проявляя хоть какую-то эмоциональность в ответ и, разумеется, не забывая уточнить: — Книгу отдашь? — Я её с собой не взял, — пожал плечам Хан, поднимаясь со своего места. Вкус в одежде у него, конечно, был потрясающий: чего только стоил один этот красный костюм с полупрозрачной кофтой под низом. Минхо в принципе готов ему дать, не обязательно перед этим разговаривать. — Чего? — всё-таки спросил он, делая вид, что его всё ещё это волновало. — Упс. Я такой забывчивый, — хихикнул Джисон. Однако несмотря на то, что Минхо был более чем впечатлен его образом, ему было непонятно, что этот парень собирался с ним сделать? Накачать чем-нибудь из своего ассортимента, а потом распродать его органы? Легко убрать свидетеля, так ещё и бабла поднять с его очаровательных внутренностей? Или же он из тех, кто просто любит повеселиться, играя на нервах других людей? Пожалуй, в этом Минхо бы понял его больше, хотя и первый вариант был бы вполне понятен. Так или иначе, войдя сюда, он подписался на всё, что придет Хану в голову. Это немного холодило кожу и в то же время будоражило. — Не понимаю, чего ты добиваешься, — легонько покачал головой Минхо, не прекращая смотреть в его темные как ночь глаза. Это завораживало. Страх смерти, который внезапно проснулся внутри него, завораживал. — Хочу узнать тебя получше. А более того — выяснить, чего добиваешься ты, — пожал плечами Хан, беря с подставки первый шот и выпивая его самостоятельно. Значит, не отравлено. — Ты не выглядишь как наркоман. Разве что сильно уставшим, — дополнил Хан после. Минхо лишь подметил то, что он не скривился от выпитого, что бы там ни было налито, продолжая чертовски внимательно слушать, что было для него в последнее время несвойственно. — А ещё твоя жизнь со стороны кажется слишком хорошей, чтобы так её портить. После последней его фразы Минхо немного поджал губы, даже не зная, как дать понять, что то, что на первый взгляд кажется “хорошим”, как правило, имеет двойное, а то и тройное дно. — Судя по всему только кажется, да? — кивнул Хан, и без того с самого начала понимая, что от хорошей жизни не приходят в бар на встречу с дилером, понимая, что тут шанс пострадать или помереть где-то 90 к 10. — Что ж, однако, я все равно не понимаю, почему для решения своих проблем ты выбрал именно этот способ? Хотел забыться? — пожал плечами Хан, отставляя стакан обратно на подставку. — Можно и так сказать, — пожал плечами Ли. — Минхо, я хочу знать, — строго подметил Джисон. — А я не хочу говорить, — так же строго дал знать Хо. И это было его право. — Однако ты все равно пришел, понимая, что просто так я тебя не отпущу, — подчеркнул Хан, наконец садясь обратно. — Не отпустишь? — Минхо постарался сделать удивленное лицо. — Ты знаешь мой секрет, я должен удостовериться в том, что ты никому его не расскажешь, — пожал плечами Джисон, и если честно, действительно звучал так, словно ничего страшного с Минхо сегодня не произойдет. — Мне некому рассказывать, — безразлично оповестил он. — Уж мне-то не пизди, я вижу, сколько вокруг тебя в универе людей крутится, — протянул Хан немного ревностно. — И как? Хоть один из них похож на друга? — хмыкнув, поинтересовался Минхо. Он не замечал, как сам с интересом пододвигается ближе, тянется через стол. — Они просто слетаются к тем, кого считают классными, даже не задумываясь о том, какое значение придают этому слову. Пока я им нравлюсь, они тут, как только перестану — пропадут. — Кажется, я наконец понял. Малыш Минхо чувствует себя ненужным? — улыбнулся ему Джисон. Минхо поймал себя на том, что стоит, опираясь о стол руками, лишь тогда, когда Хан без особых трудностей, подняв руку, почесал его под подбородком кончиками пальцев. Словно кота или любое другое ручное животное. — Как ты меня назвал? — уточнил Хо, падая обратно на диван. — Не кипятись, я не со зла, — помахал рукой Джисон. — Однако этого мало для того, чтобы я поверил в то, что ты никому не растреплешь. — И что ты сделаешь? Убьёшь меня? Знаешь, было бы славно, — безразлично оповестил Минхо. Звучал так, будто ему действительно все равно. — Нет, что ты. Я всего лишь покажу тебе, что такое настоящая зависимость, — пожал плечами Джисон, легко вставая на стол, а после спрыгивая рядом с ним, оказываясь ближе. — Боже, нет, не подсаживай меня на эту гадость… — вздохнул Ли, искренне не желая этого. — Хочешь сказать, что тебя всё это время действительно привлекала лишь литература? — слегка удивленно спросил Хан. — Именно, — кивнул Минхо. — Конечно, иногда я действительно прибегал к порошку, которого у меня уже накопилось столько, что можно было бы обеспечить какой-нибудь итальянский наркокартель, но… не на постоянной основе, да и после этого чувствую себя таким уебищем, что вскрыться хочется. — Давно у тебя суицидальные наклонности? — замечая, что Минхо уже не в первый раз говорит о смерти так легко, словно о еде или сне, как психолог, интересовался Джи. — Суицидальные? Нет, я не хочу умирать. Просто… и жить не для чего, — безразлично просветил парень. — Ясно. Что ж, обещаю, что не привью тебе дурных привычек. Просто кое-что покажу. Тебе понравится, — заверил Хан. Звучал при этом так, словно держал весь мир в своих аккуратных руках. — Я тебе не верю, — усмехнулся Хо, растекаясь на диване. — Однако сидишь смирно, — подметил Джисон, для себя отмечая, что с каждой секундой находит Ли Минхо всё более и более интересным для себя. — Терять нечего. Можешь делать со мной всё, что хочешь, — пожал плечами Минхо, так просто даря Хану всеобъемлющую власть. — Прям всё? Вот так просто? — хмыкнул Хан, думая о том, что Ли не понимает, на что подписывается, разбрасываясь словами, как фантиками из под жвачки. — Да. Почему бы и нет? — спросил Хо. И вправду не понимает. — Хорошо. Потом не говори, что не разрешал мне, — легко согласился Хан. Чуть позже Джисон попросил Минхо положить что-то под язык. Ему эту маленькую пульку на отдельном подносе принесли, аж смешно стало. Это был, кажется… кусочек страницы книги? Нет, что-то другое. Минхо не мог определить, однако это точно не ЛСД. Так или иначе Минхо положил странную, сухую на ощупь, очень маленькую штучку под язык. И первую минуту ничего не происходило. Джисон наблюдал за ним внимательно, словно учёный, ставивший эксперимент, или доктор, что проводил свою тысячную операцию, но не мог позволить себе отвлечься. В какой-то момент Минхо захотел сообщить ему, что, что бы Хан ни планировал, у него это, кажись, не вышло. Он попытался поднять голову, и вот здесь его накрыло. — Черт… — протянул Минхо, видя перед глазами краски. — Ты обещал, что это не будут наркотики… — Это не наркотик, это засушенный листик одного цветка, и он не запрещен. Ты не станешь зависимым от этого после, я тебе обещаю. Но на утро тебе будет так плохо, словно ты бухал всю ночь. Это тебе за то, что посмел играть с собственной жизнью, придурок. — Тебе-то какое дело? — еле вымолвил Минхо, ему становилось жарко, он попытался расстегнуть свою рубашку, но руки тряслись. Джисон едва-едва давил на его шею, но Минхо казалось, словно он её сейчас сломает. Никогда ещё он не был таким чувствительным. Всё тело словно кололо. Но это было приятно… он словно чувствовал каждый атом в своем организме. Он очень быстро вспотел, а ещё… кажется, начинал заводиться. — Уж прости, но есть какое. Подсаживать на что-то тебя — последнее, чего я хотел, — Хан проговорил это с долей серьезности и какой-то странной мягкостью. — И что теперь? — спросил Минхо, пытаясь держать себя хоть под каким-то контролем, но с каждой секундой это было всё труднее и труднее. Внизу играла музыка, во всей ВИП-зоне они одни, а значит, никто сюда не придет. Хан Джисон с самого начала планировал это. Почему-то Минхо эта мысль доставила удовольствие. Да, ему понравилось, несмотря на то, что сейчас Хан вел себя не лучше маньяка. Ли обязательно скажет ему об этом завтра. Когда сможет нормально соображать. Если, конечно, доживет до этого завтра. Вдруг реально маньяк? Джисон убрал руку с его шеи, и Минхо вдруг почувствовал острую необходимость в том, чтобы вернуть её обратно. Он уже потянулся следом за ней, но тут по его шее прошелся мокрый шершавый язык. Это чувство словно сломало все стены в его голове. Разбило стекла. Он чувствовал язык Джисона, каждый его миллиметр в местах, где горячая мышца соприкасалась с его кожей. Словно каждая мокрая частица имеет свою волю и желает довести его до ручки. Оглушило. Невозможно описать это чувство, когда настройки словно выкручены не просто на максимум — они выходят за рамки возможного. Минхо всхлипнул, до боли закусив губу. Он чувствовал, как в штанах пульсирует, ну вот и всё, теперь он даже не в состоянии сделать вид, что ему не понравилось. — Не пытайся себя контролировать, просто… расслабься, хорошо? — то ли просил, то ли советовал Хан. Легко ему говорить, блять. — Мне стоило с самого начала догадаться, что ты просто извращенец, — выдохнул Минхо, с каждой секундой всё меньше осознавая, что его окружает и есть ли в этом мире вообще что-то, кроме Хан Джисона. — Хочешь, чтобы я перестал? — уточнил Хан, смотря так, будто вполне может это сделать. Как уместно спрашивать об этом, когда он уже накачал Минхо хуй пойми чем, завел и заставил в нем нуждаться. — Только, блять, попробуй, — прорычал он. — Ну так бы сразу, — хмыкнул Джисон. Минхо чувствовал, что ещё немного — и он врежет этому парню по лицу. Однако следующее прикосновение языка с его кожей выбило из его головы все мысли. Джисон, расстегнув рубашку, провел языком по его груди. А та, к слову, и без веществ была ужасно чувствительной, но теперь… Минхо рефлекторно попытался свести колени и вскрикнул. Джисон любопытно посмотрел на него снизу вверх, решив, сука, продолжить. В глазах Минхо все плыло, коктейль ярких красок, в центре которых Хан Джисон. Такой наглый, ненавистный и желанный в эту секунду. Он покрепче зафиксировал его колени меж своих ног, так, чтобы Минхо не мог их сводить, а после приник губами к соску, играясь с бусинкой языком и наблюдая из-под полуприкрытых век за тем, как Ли откидывает голову на спинку дивана и стонет, словно пытаясь быть тише. Его рука очень быстро нашла себе место в волосах Хана, сжимая их в кулак на затылке, и честно, это вообще не входило в его план. Джисон хотел лишь наказать. Показать разницу в их возможностях. Но кто же знал, что играться с ним ему так понравится? Руки Джисона, покоившиеся на его торсе, кончиками пальцев сами рисовали узоры, довольствуясь мурашками, быстро выступившими на его безумно чувствительной под веществами коже. Хан продолжал водить языком по его груди, наблюдая за тем, как медленно Минхо сходит с ума. Джисону хватило и этого, чтобы тоже завестись, а он, в отличие от Минхо, кристально трезв. Если, конечно, не считать одного шота, но это действительно детский лепет. Это… немного стыдно. Совсем чуть-чуть. Он совсем немного прикусил сосок, который до этого лишь целовал, слегка посасывал и обводил языком, и Ли вновь вскрикнул, рефлекторно подкинув бедрами. Джисон и без того чувствовал своей задницей его стояк, но такой выпад его немного смутил. Из-за того, что у Ли были весьма внушительные сильные бедра, Хану пришлось приложить немало усилий для того, чтобы прижать их к дивану. Несмотря на то, что Минхо был ослаблен действием препарата, он все равно был пиздецки сильным. Не удержавшись, Хан пару раз подвигал бедрами — так, чтобы сквозь ткань джинсов потереться о его стояк своим собственным. Эффект вышел губительным стоном для них обоих. Однако Хан не мог позволить себе потерять преимущество так быстро: он вернул свой язык к чужой груди, переходя на другой сосок, а предыдущий, проведя дорожку от тазовой косточки по рельефному прессу и до раскрасневшейся от его махинаций груди, зажал между указательным и средним пальцем, то мягко по нему водя, играясь, то зажимая, то оттягивая. Минхо с ума под ним сходил, однако колени больше не пытался сомкнуть, хоть в чем-то упрощая Джисону задачу. В какой-то момент Минхо действительно полностью расслабился, несмотря на то, какие фейерверки сейчас взрывались в его голове. Он чувствовал всё настолько ярко, что казалось, его сердце может остановиться в любой момент. В штанах становилось мокро, где-то на периферии сознания ему было за это стыдно, но это всё затмевало желание. Дикое и необузданное. — Прости, малыш, я увлекся, будет не очень хорошо, если ты кончишь до того, как я прикоснусь к тебе, верно? Сказав это, Хан стал спускаться поцелуями от груди по прессу и прямо к кромке его рваных темно-синих джинсов. — Блять, не говори так со мной… — хрипло вымолвил Минхо, а после выдохнул со стоном: — Пожалуйста. Джисон был удивлен, глядя на его состояние, что Минхо может связно говорить. Его «пожалуйста» скрутило внутренности Джисона до невозможного. Податливость этого грубияна стала для Хана ахиллесовой пятой. Он с ужасом осознал, что хочет его ужасно сильно. После этого понял то, что это совсем не вяжется с его моральными принципами. Но когда Минхо, так сильно нуждающийся хоть в какой-то разрядке сейчас, снова простонал, Хан понял, что его желание в стократном размере превышает какие бы то ни было моральные принципы. — Как-как с тобой не говорить? — издевался Джисон, расстегивая его джинсы и стягивая их вместе с бельем. — Малышом не… — Громкий стон, вырвавшийся из его рта, не дал закончить фразу. Джисон провел языком по его члену. Блять, боже, нет. Он не собирался это делать вообще. Он до этого вообще никогда с парнями не спал. Просто мысль о том, как это отдастся внутри гиперчувствительного Минхо, заставила его сделать это раньше, чем мысли пронзили голову. Желание свести его с ума от удовольствия вышло у Джисона на первый план. Ему слишком нравилось наблюдать за тем, как он мучается, за тем, как чертовски ему хорошо от этого. Ему нравилось быть причиной этого сумасшествия. Это чувство не поддается описанию. Джисон оставил лёгкий чмок на кончике головки, а после взял её в рот, немного посасывая. Словно пробовал. Он оторвался для того, чтобы продолжить их занятный диалог. — Прости, я не понял, как тебя не называть? — откровенно издевался Хан. — Малышом. Я не малыш, — всё продолжал стоять на своем Минхо, пусть и был не в том положении, чтобы ему указывать, всё равно барахтался на маленькой досточке самообладания. — А как тебе хочется, чтобы я тебя называл? — поинтересовался Хан, словно позволяя Ли выдвигать собственные правила. Как ребенку предоставляют выбор из двух вариантов, пусть и тот и другой играет на руку взрослому. — Никак, это смущает, — отрезал Хо, чувствуя, как его досточка постепенно становится всё меньше и меньше. Ему не нравилось, что во время их разговора Джисон перестал его касаться. — А то, что сейчас в целом происходит, тебя не смущает? — усмехнулся Джисон, вновь проводя языком по его члену и заставляя Минхо подавиться всхлипом. — Милый, посмотри вниз. Минхо послушался. Скорее всего даже сам этого не понял, но выполнил приказ безоговорочно. Он широко открытыми глазами смотрел, как Хан Джисон медленно вбирает его член в рот. Тот, в свою очередь, бесстыдно держал этот зрительный контакт. Минхо, дабы хоть как-то сдержать бесстыдные звуки, рвущиеся из него, прижал руку к губам. Однако это совсем ему не помогало. Глаза слезились от удовольствия и сумасшествия, что концентрировалось там, внизу. Он умрет прямо здесь и сейчас, и это последнее, что он увидит в своей жизни. — Милый. “Милый” мне нравится, — заявил Хо сквозь собственные стоны. — Ещё какие-нибудь предпочтения будут, котенок? — уточнил Джисон, на секунду отрываясь от своего занимательного занятия и давая Ли вдохнуть немного воздуха в лёгкие. — “Котенок” тоже, — кивнул Минхо. — Почему же “малыш” нет? — усмехнулся Хан, у Минхо был свой собственный особенный спектр вкусов, с которым он предпочел бы считаться. Ещё одна вещь, которая нравилась Джисону в нем, пожалуй, больше, чем нужно, это капризы и собственные предпочтения, о которых он периодически давал знать. Минхо был явно не из тех, кто станет врать о том, что ему понравился какой-то фильм, дабы совпасть с кем-то вкусами, если то, что он увидел, это днище кинематографа и это не стоило пускать в прокат даже под угрозой смерти. Он оставался Ли Минхо даже в состоянии полной или почти полной невменяемости, и это ужасно сильно Джисону нравилось. — Это слишком… сладко, — фыркнул Хо. — Слишком? — Это право нужно заслужить, — усмехнулся ему Ли. Играется с ним? Всё ещё? — Кто-то до меня на него претендовал? — а Хан Джисон, видимо, слишком уж любит поговорить тогда, когда этого не требуется. — Нет. Ты первый настолько изобретательный, — просветил Минхо, раз Хану было так необходимо время от времени подчеркивать свою исключительность. — Рад быть особенным, котенок. А что насчёт… — Может, ты уже займешь свой рот чем-нибудь другим? — взмолил Минхо. Даже в таком состоянии умудрялся грубить ему. Хотя Джисон и вправду заболтался. Хан соврет, если скажет, что это не распаляло его больше. Он легонько прикусил чувствительную кожу. Минхо простонал. — Я понял, понял, больше не указываю. Джисон продолжил, всё это время смотря вверх. Он не жалел собственное горло, видимо, желая наполнить себя Минхо полностью. Без остатка. Что вскоре и последовало: вскрикнув его имя, он излился ему в рот, чудесным образом превращаясь в лужу. Настолько яркий оргазм, что казалось, время остановилось. Он наблюдал за тем, как Джисон спокойно сглатывает, легко вытирая уголки губ большим пальцем. Минхо понравилось осознание того, что Джисон сделал это даже не задумавшись. Словно так и должно быть. — Украл же ты покой поэта… — протянул Джисон слегка хриплым голосом. Минхо клонило в сон после такого потрясения, однако он ясно осознавал, что это не конец. — Милый, мы не закончили. — Знаю… — протянул он. — Однако не здесь. Поехали домой, — Хан вернул его штаны в их первоначальное состояние и поднял слегка ослабевшего парня на руки. Во всяком случае, его слабость продлится не долго, повезет, если вторая волна не посетит минут через пять. — Мне… — Некуда. Хотел сказать Минхо. Однако Джисон не заставлял его откровенничать. — Ко мне. Это всяко лучше, чем оставаться тут, верно?

***

Минхо запомнил то, что у Джисона был дом, потому, что внутри они могли не возиться с тем, как подняться в квартиру, а начать на абсолютно любой поверхности, едва переступив порог. Однако Хан Джисон был настоящим джентльменом, а потому повел его, умирающего от вновь настигнувшего его ещё в машине возбуждения, сто тысяч километров по дому и лестнице до спальни. Нельзя было как-то поближе кровать поставить? Впритык к входной двери было бы славно. Дальше Минхо помнит только собственные стоны, помнит, что поз было немало и он наконец нашел, где применить свою растяжку, оставшуюся от танцев, которыми раньше он с таким удовольствием занимался. И честно, Минхо бы назвал Хана тихоней, серой мышью, довольно симпатичной, но серой мышью, словно по канонам романов для девочек, которая имеет за собой пару козырей. Однако эта серая мышка втрахивала его в постель, пока он не отключился. — Хани… — вскрикнул он вновь. Странное прозвище само приклеилось на язык, словно они женаты несколько лет и он прекрасно знает, что может сделать Джисона слабым. Он. Вот, кто может сделать Джисона слабым. И, пожалуй, любое прозвище из его уст заставляло Джисона прогибаться. Минхо помнит, как лично разрешил ему оставлять засосы и любого вида следы на своем теле, и Хан Джисон заклеймил, кажется, каждый свободный миллиметр его кожи, прикусывая, а после мягко целуя там, где сделал больно. Больно Минхо не было, ну это так, к слову. Он вообще не в состоянии был отличить боль от кайфа, который получал от любого его действия. — Джисон… — просил Минхо неясно о чем. Кажется, сейчас он был бы в восторге, даже если бы Хан Джисон сломал бы ему парочку костей, наверняка это непонятное растение, которое он сожрал, заставило бы его чувствовать от этого лишь наслаждение. Он снова вскрикнул, подкидывая бедрами навстречу. Для Минхо вроде это тоже первый раз с парнем, во всяком случае, он уверен, что никогда в жизни ему ещё не было так хорошо и безбожно приятно от чужих прикосновений. Так что, даже если когда-то его пьяного уже пускали по кругу (мало ли, он просто не заметил?), он официально объявляет эту ночь своим первым разом с мужчиной. Ибо секс таким и должен быть. Чтобы в процессе он с трудом мог вспомнить своё имя, и даже если это получится, когда попытается озвучить, из уст все равно вырывалось: — Да, Хани, пожалуйста… — он слышал собственный голос лишь эхом в собственном сознании, но все равно собственное звучание подпаляло. Никогда он ещё не ощущал свой голос таким хрупким и громким одновременно, срывающимся и выдающим его с потрохами. Выглядел он потрясающе: растрепанные волосы, искусанные губы, всё тело в засосах и ярко-красных пятнах, что позже, наверное, посинеют и будут выглядеть так, будто бедного мальчика избили. Джисон готов был поклясться на могиле своей матери, что до Минхо у него не было никаких терок с парнями, пусть он и знал, что испытывает к Минхо сильный интерес, будучи для него просто однокурсником, если тот вообще его запомнил. Однако он так быстро вошёл во вкус, закинув его ноги себе на плечи и выкладываясь даже больше, чем в спортзале с Чанбином. Сам Джисон довел до четырех раз себя; сколько раз кончил Минхо, наверное, уже не имело значения, поскольку он буквально не выдержал и вырубился. Хотя Джисон был уверен, что не переборщил с ним. Он ведь человек, а не машина для секса, верно? Пусть у самого ноги и пресс болели безбожно. Он позаботился о Минхо как мог и завалился спать рядом с ним. Только тогда, за пару секунд до того, как он сам провалился в сон, он начал осознавать, что, возможно, и вправду перегнул палку. Слишком перегнул палку. На месте Минхо он бы себя возненавидел. Однако он не на месте Минхо. На том и выключился.

***

Минхо проснулся один в мягкой-мягкой постели, накрытый пуховым одеялом. Его лицо, впечатанное в подушку, словно придавленное сверху чем-то тяжёлым, полностью скопировало рисунок складок. Расфокусированный взгляд, плохая ориентация в пространстве, Ли проснулся с диким сушняком и абсолютно голый, разумеется. В чем мать родила. Ну а как ещё он мог проснуться в незнакомом доме? Только так. Голова нещадно болела, он попытался подняться — казалось, каждое его движение сопровождается скрипом костей. Боль, прошедшая по его телу, парализовала. Он рухнул обратно, жалко простонав. Ну всё, он прикован к постели на ближайшие несколько часов. Из этого положения он решил рассмотреть комнату, в которой проснулся. Потолок был высоким, но угловатым, словно это умело оборудованный чердак частного дома. Всё вокруг было отделано светлым деревом. В комнате стояла пара стеллажей с зелёными лозами цветов. Запах от них шел просто потрясающий, рядом со стеллажом стоял ящик увлажнителя воздуха. Свет в комнате, если не считать плотно задернутые шторы на окне, шел от ламп, видимо, встроенных в тот самый стеллаж. Свет был словно от ночника, да и в принципе вся атмосфера комнаты была очень мягкой и уютной. Около кровати, с другой стороны, стояло плетеное из дерева кресло с мягкой подушкой, а на ней плед крупной вязки. Сюда бы ещё кота… И Минхо вполне поверит в то, что его вчера выебала милая пенсионерка. Один он проснулся потому, что сегодня на окраине города можно купить крупу на два рубля дешевле, чем в ближайшем магазине. Помимо этих вещей, в очень просторной комнате ничего не было. Даже телека или книжной полки. Его ленивые размышления были прерваны звуком шагов, словно кто-то поднимался по лестнице, а потом в проходе показался он. Хан Джисон со стаканом воды в руках в домашней свободной черной футболке, серых спортивных штанах и белых, натянутых на них носках. Его волосы были в лёгком творческом беспорядке, а на кончике носа покоились очки в черной оправе со слегка округлыми стеклами, что делали его образ ещё более домашним и… И… горячим? Хан Джисон, казалось, только проснувшийся, нравился Минхо сильнее, чем должен был. Мысль о том, что сейчас он трезв, но всё ещё очень сильно его хочет, ударила плетью по раздраженному мозгу. Этого ему ещё не хватало. — О, ты уже проснулся. Я думал, до обеда спать будешь, — мило улыбнулся ему Джисон, проходя вглубь комнаты. Ирод. — Как ты вообще смеешь возникать после того, что со мной сделал, — прохрипел Минхо, всё ещё оставаясь словно прессом придавленным к простыням. — Вчера тебе нравилось, — усмехнулся Джисон, видимо, не считая его браваду чем-то серьезным для себя. — Вчера так хуево, как сейчас, не было, — оповестил Хо. — Это продлится недолго, — учено сказал Хан. — Воспринимай это как непродолжительное похмелье. Вероятнее всего тебе сейчас трудно даются даже крохотные движения, но постарайся двигаться чуть больше, хорошо? Чем скорее ты разомнешься, тем быстрее эффект будет сходить на нет. — Понял, — легонько кивнул Хо. — А теперь постарайся медленно сесть, я знаю, какой у тебя сейчас сушняк, так что это стакан для первого захода, а этот — для таблетки. Джисон указал рукой на прикроватную тумбочку, на которой, как оказалось, уже стоял стакан с таблеткой и рядом валялась одна книжка. Прямо перед лицом, и Минхо умудрился не заметить. — Не хочу таблетку, — Минхо не упрашивал, он ставил перед фактом. Не удивительно, что он больше не хочет брать в рот что-то от Поэта. Уже проверил, чем это может кончиться. — Нравится чувствовать боль? — усмехнулся Хан. — Вполне. — Ты странный, — Джисон со стаканом воды в руках присел на кровать, куда-то к его ногам. — Ты тоже, — оповестил Минхо. Собрались тут двое. — И все же сесть тебе придется. Вздохнув, Минхо сначала медленно, как черепаха, перевернулся с живота на спину, а после, мысленно досчитав до двух, резко сел, обратив себя в вертикальное положение. — Воу, это было сильно. Я впечатлен, — хмыкнул Джисон. Кажись, ему нравилось издеваться над ним. Минхо, проигнорировав его высказывание, слабой рукой, однако всё же забрал у него стакан, избежав неловкого момента, где Хану пришлось бы поить его с рук. Судя по взгляду Хана, он действительно остался под впечатлением от этого упорства. — Когда я по незнанию оказался под эффектом этой штуки, я даже одеяло с себя поднять не мог, оно казалось весом с тонну, — поделился Джисон печальным опытом, дабы преподносить себя не только с мудаческой стороны. — Думаю, моя доза была меньше, чем твоя тогда, не так ли? — смекнул Минхо, допивая воду из стакана и тянясь к тумбочке за вторым. — Так, — спокойно согласился Хан, всё ещё как-то неверяще глядя на то, как Минхо пьёт самостоятельно. Его словно вообще не пробрало. — Где у тебя ванная? — уточнил Ли. Его намерения были очевидны: после вчерашнего стоило бы душ принять. — Их две, ближайшая на первом этаже. Вниз по лестнице, из зала направо, там в проходе темная дверь. Минхо, отставив второй стакан на тумбочку, очередным рывком встал с кровати. Пару секунд потратив на то, чтобы сфокусировать взгляд и не упасть обратно, он повернулся на сидящего на кровати Джисона. — Душевно, а одежда? — намекая на своё ничем не прикрытое тело, которое Джисон и так, к слову, наблюдал, спросил Хо. Хану требовалось много сил для того, чтобы не пялиться на него. — Принесу, — кивнул он, интересуясь: — Сам-то справишься? — А что, со мной хочется? — хмыкнул Минхо, ставя Джисона в странное положение. Правду ему сказать или сделать вид, что приличный? — Ну… — протянул он, размышляя над тем, что ему важнее: хоть какие-то остатки достоинства или призрачная возможность. — Нет, не пущу, — избавив его от надобности выбирать, сказал Минхо, весело щурясь. — Ладно, тогда пока приготовлю что-нибудь? Ты хочешь есть? — тоже поднялся Джисон. Он искренне не понимал, почему Минхо в его доме чувствует себя увереннее, чем он сам. Разве он не должен бить его подушкой со словами “Насильник” и “Я на тебя в суд подам”? — А ты хочешь, чтобы я остался на завтрак? — поинтересовался Минхо, уже направляясь в сторону выхода из комнаты. Джисон уже на полном серьезе думал соврать ему про то, что он потерял его одежду, чтобы тот продолжал ходить голым по его дому. — Да, — четко сказал Джисон, даже не собираясь делать вид, что он в нем не заинтересован. — Тогда я хочу есть, — кивнул Минхо, выходя из комнаты и удивительно спокойно для человека с таким диким аффектом спускаясь с лестницы. Джисон ещё пару секунд зачарованно смотрел на место, где он только что стоял.

***

Крутости Минхо, правда, хватило лишь на то, чтобы дойти до ванной. И тут же свернуть к унитазу, чтобы выблевать, казалось, всё содержимое своего организма, включая печень. Его не рвало, его просто, блять, выворачивало. Словно кто-то решил поучиться вязать морские узлы на его прямой кишке. Незабываемое чувство. Так дерьмово он себя не чувствовал, пожалуй, никогда. Однако если бы ему дали возможность вернуться в прошлое и всё исправить, он бы вернулся. Вернулся, чтобы переспать с Хан Джисоном снова.

***

Люблю вино, ловлю веселья миг. Ни верующий я, ни еретик. «Невеста — жизнь, какой угодно выкуп?» — «Из сердца бьющий радости родник».

Омар Хайям

***

— Вкус еды может немного исказиться, — предупредил Хан, когда Минхо сидел за столом его огромной кухни в современном минималистичном стиле. — Как умело ты скинул вину за паршивый вкус с себя на похмелье, — хмыкнул Хо, чувствуя себя намного лучше, проблевавшись. Есть не хотелось от слова совсем, однако он периодически клал в рот, то что Джисон там ему намудрил. Из вежливости. Честное слово, он даже вкуса не чувствовал. — Иди ты, — Хан несильно пихнул его в плечо. — Почему ты перестал посещать занятия? Неожиданный вопрос. Минхо уже успел потерять с ним бдительность. Джисон стоял, облокотившись на стол бедром, скрестив руки на груди. Минхо обратил внимание, что у него довольно красивые рельефные руки, да и в принципе силуэт не хворает. — Плохо себя чувствовал, — пожал плечами Хо. — Ты правда подсел? — осторожно интересовался Джисон, вполне понимая, как тот может отреагировать. — На твои стихи? Да, очень сильно, — Минхо прикрыл глаза, медленно кивая. Он всё ещё был сонной улиткой по состоянию. — Минхо, ты ведь понимаешь, о чем я, — просил Джисон. — Нет, я был честен в том, что не использовал твою дурь. Впервые за последний месяц он говорил правду так легко. — Вообще никогда? — Только разве что когда играл с собой, так, чисто для вкуса, — Минхо игриво показал ему жестами, мол, совсем чуть-чуть. — Придурок, — со смешком выдохнул Хан, в принципе не ожидая от него ничего другого. Почему-то Минхо резко захотелось за это извиниться, пусть он ему ничего и не должен. — Я правда не зависим, клянусь, — он не смог сдержать этого порыва. — Просто… В какой-то момент стало так невероятно паршиво, что словами не описать. Чувства словно пропали, маска сломалась, а склеить не получилось. Джисон посмотрел на него серьезно. — И что теперь, жизнь себе рушить? — Странно слышать это от дилера, — хмыкнул Ли. — Если ты мне не веришь — я принесу все книги и их содержимое тебе. Минхо пожал плечами, мол, ему это ничего не стоит. Джисон в очередной раз одарил его удивлённым взглядом. — Ты их сохранил? — неверяще спросил Джисон. — Разумеется, — кивнул Хо. Сколько ещё раз ему нужно сообщить Хану о том, что у него потрясающий вкус, дабы тот наконец поверил в это? — Неси. Отныне будешь получать пустые книги, — кивнул Джисон, задумываясь о чем-то. — Как мило с твоей стороны. За те же деньги? — уточнил Хо. Может, после секса ему скидочка перепадёт? Хотя он не настаивал. — Бесплатно. Минхо подавился его стряпней. — Тогда мне придется принести сюда ещё зубную щётку и остальные свои пожитки, — хмыкнул Хо, намекая, что за такие подгоны вполне мог бы быть его содержанкой, но осекся. — А стоп, где мы кстати? — У меня дома, где ещё мы можем быть? — пожал плечами Хан. — Ты думаешь, я поверю в то, что простой студент смог отбахать себе такие хоромы? — Минхо обвел пальцем вокруг, намекая, что ему столько за всю жизнь не заработать. — Простой студент — нет. Поэт — да. Объяснение было вполне доходчивым. — Ясно… Джисон продолжал задавать вопросы, при том умело пряча то, что, вообще-то, его волнует ответ на каждый из них. — Если у тебя хватало денег покупать мою дурь — значит, с деньгами у тебя всё хорошо. Где ты жил всё это время? Тебя не было в общаге. — Минхо уже не удивлялся его наблюдательности. Наверное, занимаясь таким опасным делом, он привык обращать внимание на всё? Однако Минхо не дано знать, что опция “Забота дилера” была включена лишь для него. — У друзей. Где придется, — пожал плечами Минхо, не особо придавая значения этому факту. Как, собственно, и остальным фактам о себе. — Тогда тебе действительно стоит перенести свои пожитки ко мне, если возвращаться в общагу ты не собираешься, — подвёл итог Хан. — Впервые кто-то предлагает мне съехаться после первого секса, — прыснул Минхо, пытаясь подавить хохот. О да, они будут жить вместе, как лучшие подружки, или дети, построившие на улице шалаш из говна и палок. — Разве это хуже, чем “где придется”? — невозмутимо спросил Джисон. — Я едва тебя знаю, — напомнил Минхо, непрозрачно намекая на то, что Хан всё ещё может, помимо наркодилера и насильника, оказаться маньяком-убийцей. Было бы весело, пожалуй, собрать три в ряд из самого проблематичного в мире комбо. — То есть теперь тебе есть, что терять? — усмехнулся Хан. Минхо внезапно осознал, что этот человек не просто так добился многого. Он видит, слышит и запоминает всё. И каждое твоё слово может быть использовано против тебя. Пусть и в глупом споре. Однако мысль об этом будоражила. — Просто не понимаю твою мотивацию, — мило пожал плечами Минхо, облизывая вилку. Оу, он правда съел всё, что там было, просто потому, что увлекся разговором? — Так я смогу проследить за тем, что ты не сторчишься, — пожал плечами Хан, считая такую мотивацию более чем достойной. — Чувствуешь ответственность за мою жизнь? — фыркнул Хо. — Типа того, — Хан был непоколебим и спокоен, несмотря на смешки и фырки со стороны старшего. Он забрал у того пустую тарелку и на время, покинув привычное место, отошёл, дабы оставить ту в раковине. Потом загрузит посудомойку. — То есть твоё условие — чтобы я не употреблял? — уточнил Минхо. Словно Джисон не говорил об этом с самого начала. — Да, — подтвердил Хан, возвращаясь к нему. — Хорошо. У меня тоже есть условие, — по-деловому продолжил Минхо. Джисон был удивлен тому, что тот буквально согласился с ним съехаться вот так просто. Он, конечно, не маньяк-убийца, но на месте Минхо подумал бы подольше. Опять же, он не на месте Минхо. — Какое? — поинтересовался Джисон, ожидая услышать там что-то невыполнимое или противоестественное. Однако если вопрос будет в деньгах или личных границах, то Джисон решит это без вопросов. Пойдет навстречу. — Я хочу тебя трезвым. Джисон смотрел на него слегка удивлённо. Его бровь поднялась почти до небес в выражении “Я не ослышался?”. Это выглядело комично. — Не сейчас, конечно, я немного не в состоянии, — помахал рукой Ли, заметив, что конечности пусть и очень медленно, но перестают быть настолько тяжёлыми. Джисон продолжал смотреть на него, как на Восьмое чудо света. То есть его накачали и трахнули, а он хочет ещё? Ебнутый? — Теперь, видимо, моя очередь не понимать твоей мотивации, — проговорил Хан, силой воли возвращая бровь туда, где ей стоит быть. — Мне понравилось, разве этого мало? — пожал плечами Минхо. Джисон надеялся, что не покраснеет от его нарочитой наглости и такого свободного, независимого поведения. — Ладно. Просто дай знать когда, — кивнул Хан, соглашаясь. Ещё бы он на такое условие не согласился… — Супер, вещи принесу завтра. Там немного, — кивнул Минхо, в очередной раз удивляя Джисона тем, что это было единственным его условием. Он мог попросить буквально всё что угодно, и Джисон, как бы прискорбно это ни звучало, сделал бы всё, чтобы это достать. Но Ли Минхо предпочел его тело. Джисон чувствовал себя… Как никогда раньше, это уж точно. В голове как-то не клеилось, что кто-то может из тысяч возможностей выбрать ту, которая включает в себя лишь временную близость с ним. Приятно? Не то слово. Шокирует? Ещё бы. Нихуя не понятно? Больше всего подходящая формулировка. — Ах да, ещё ты вернёшься на учебу, — оповестил Джисон внешне, конечно, всё ещё спокойно. Он чуть позже обязательно выяснит, в какие игры с ним Минхо играет. Но сейчас у них серьёзный разговор. — Чего? — опешил Минхо. Вот на такое он точно не подписывался. — А как мне за тобой следить, если большую часть дня я на учебе, а ты нет? — хмыкнул Хан. — Мне теперь за тобой собачкой бегать? — удивился Ли как-то неверяще. То, что Джисон печется о его дурных привычках, ещё можно обосновать тем, что он является одной из причин их появления. Но учеба? — Нет, просто делай то, что обычно, наверстай упущенное. Доучись нормально, — вещал Джисон, уверенный, что в этом нет ничего сложного. Словно родитель вынося своему ребенку мозг, в миллиардный раз проводит воспитательную беседу и дарит краткий гайд на жизнь “Как сделать всё, чтобы я был доволен”, в который входит: учиться полжизни хуй пойми зачем, хуй пойми на кого, затем жениться хуй пойми на ком, а после умереть хуй пойми где. — Ты мне в мамки записался? — уточнил Минхо, в этот раз усмехнувшись как-то едко, неверяще. Он аж поднялся со своего места. Казалось, все кости хрустнули разом, не готовые к маневру, однако заглянуть Хану в лицо и держать зрительный контакт на одном уровне сейчас было важнее. — Да, записался, — ни капли не смущаясь его резкой смены положения, в лицо ему ответил Джисон. Звучал так, словно ему плевать, сколько Минхо будет спорить с ним. — Хочешь трахаться, будь добр, закрой сессию, — мило улыбнулся Джисон, даже не скрывая своей манипуляции. Нет, то была не манипуляция, а лишь прямой призыв к действию, приказ, что оспорить было нельзя. Минхо медленно осел обратно на стул. Всё-таки этот ваш Хан Джисон тире Поэт очень горяч. Даже слишком. — Какой ужас… Я уже чувствую, как ухожу в минус с этой нашей договоренностью, — пролепетал Минхо. — Так ты согласен? — для галочки спросил Хан. — Я согласен.

***

Кумир мой, вылепил тебя таким гончар, Что пред тобой луна стыдится своих чар. Другие к празднику себя пусть украшают, Ты — праздник украшать собой имеешь дар.

Омар Хайям

***

Минхо… Верил ли в него кто-то? Когда он, из неспособности понимать предметы с математическим уклоном, тратил всё своё время на их изучение — и все равно неизменно приносил домой неудовлетворительные баллы. Верил ли кто-то в Минхо, устраивая семейные консилиумы, на которых несколько часов подряд вбивали в него, что он тупой, что он позор семьи, что он никуда не поступит, ничего не добьется? Что он просто тянет деньги, сидя на их шее? Пусть и был ребенком, что ещё даже школу не окончил. Ему пророчили работу уборщика ещё с детства. Но нет, Минхо сам себя воспитал, сам подготовился, сам сдал, сам уехал — и больше никогда с ними не связывался. Они не знают, где он, с кем он, как он. Наверное, оно и к лучшему, что этот позор больше не часть их мерзкого культурного семейства, где у каждой ветки семьи два наследника, а подаривший им жизнь родитель делает выбор в пользу того, кто подаёт большие надежды, напрочь забывая про существование второго. Минхо их ненавидит. Всех. Он был бы рад не быть частью этого цирка уродов, но гены так просто из своего кода не выцарапать. Честно, его тошнит. Последний год жизни в том доме он почти перестал с ними разговаривать. А когда отец попытался его похвалить, чуть не стошнило. Лучше бы стошнило. Стошнило, блять, воспоминаниями о них всех. О лицемерах, которым ты нужен только тогда, когда у тебя есть успехи. И когда эти успехи превышают успехи брата или сестры. Он ненавидит эту выстроенную систему неравенства, соперничества, цинизма. Он ненавидит этих ублюдков, он уже говорил об этом. И нет, он не скучает, будучи так далеко от них. Он чувствует, что наконец может свободно дышать. Однако он оказался никому нахуй не нужен и здесь. Увы. Наверное, отец был прав, говоря о нем, что “Он живёт как собака и умрет как собака”. От передозировки? Ох, нет, Минхо не настолько глуп, чтобы умереть раньше них. Он ещё спляшет на костях этих отвратительных людей. Трахаясь с Джисоном, повторяя его имя, словно в бреду, и получая своё чистое, ни с чем не мешанное удовольствие, он часто думал о том, как отреагировала бы семья, узнав, что он уехал в большой город, бросил их, чтобы скакать на члене наркодилера. Какой была бы реакция? Ох, он думает, что красочная. Просто невероятный вид. Минхо бы посмотрел с удовольствием на то, как в глазах семьи он становится полным разочарованием. И отец, чья роль в жизни Минхо по сути заключалась лишь в том, что он не перепутал дырку и кончил куда надо, выгнал бы его из семьи, которую Ли и без того уже своей давно не считал. Здесь каждый враг, каждый дышит в спину. Здесь никому нельзя доверять. Никому. А вот Джисону, пожалуй, можно. По крайней мере, хочется намного больше. Его глазам, глубокому голосу, способному взять, наверное, любую ноту, его мягким губам, его нежному обращению. Его заботе. Пусть Джисон и слишком часто суёт свой нос куда не надо. Заставить Минхо вернуться в универ? Туда, где ему дышать трудно? Туда, где он вдруг стал чувствовать то же самое, что чувствует дома? Абсолютную ненужность, смешанную с диким лицемерием? О да, большое спасибо. И пусть Джисон его не принуждал, он поставил перед фактом. И Минхо побежит в универ как миленький. Перепишет все конспекты и наверстает упущенное. Всё, что Хан прикажет. Потому что он, блять, как собачка. Учуяв искреннее мягкое обращение, сам надел себе на шею ошейник. Сам разрешил себя гладить, блять, кормить. Разрешил делать со своим телом и душой всё что угодно. Потому что, как оказалось, так дико нуждался в заботе, что умереть можно. В простом понимании. В любви. Бесит.

***

Не было ничего мягче рук Джисона в его волосах. Это чувство было за гранью этой реальности. Когда Минхо клал свою голову ему на колени, а Джисон читал стихи из какого-то сборника, автора которого Минхо, кажется, никогда не слышал. Даже если стихи были так себе, даже если совсем не рифмовались, даже если казалось, что они и стихами-то не были. В исполнении Джисона они трогали за душу. Они убивали Минхо и снова возвращали его к жизни. Они делали с ним что-то невероятное — такое же невероятное, что делал и сам Хан, просто смотря на него, улыбаясь. Минхо искренне не понимал, что это такое мягкое и светлое внутри. Почему так колет, почему хочется ещё. Почему он готов сделать всё что угодно, лишь бы иметь возможность возвращаться сюда каждый вечер. В этот дом, пропитанный теплом многогранной души Хан Джисона. В дом, где пахнет цветами и выпечкой. В дом, где главенствует любовь и забота. В дом, где есть Джисон. Это чувствует человек, о котором заботятся? Почему Минхо так сильно хочется плакать, когда Хани гладит его по голове? Почему Минхо так хорошо здесь и так плохо одновременно? Что это скребёт внутри каждый раз, принимая его доброту мешками и будучи не в состоянии вернуть? Джисон не любит Минхо, это было бы глупо. Он просто сам по себе такой. Человек, который является оболочкой комфорта. Для него вести себя так — в порядке вещей, и Минхо тут не особенный. Он проявляет внимание и поддержку потому, что так воспитан. Он всё понимает потому, что он такой человек. Он иногда флиртует с ним в шутку, потому что привык так общаться. Здесь нет любви, пусть так и может казаться. Джисон просто старается сделать атмосферу комфортной для них обоих, и у него это прекрасно получается. А вот Минхо влюбился. Так глупо и практически моментально. Оказывается, как мало нужно для любви, верно? Немного внимания — и вот, Ли Минхо уже в ваших ногах, готовый рассыпаться пеплом, но сделать всё, что вы попросите. Удобно, не так ли? Однако Джисон не пользуется. Минхо свои чувства скрывать и не думал. Минхо — это поцелуи в шею по утрам, это постоянные прикосновения, это огромное количество времени вместе. Пусть с виду об этом и не скажешь. Пусть он и создаёт впечатление ледышки или грубого парня. Он мягко трется носом о его кожу. Он иногда немного прикусывает за щеку, оттягивая, ведь у Джисона они такие мягкие, и их хочется целовать. Он переплетает их пальцы, когда они смотрят фильмы, а после и ноги, предпочитая вместо подушки его грудь. Одинаково мягко, однако в подушку никак не встроить звук его мерного сердцебиения. Минхо погряз в этом странном вязком и теплом чувстве, он тонет в нем как в болоте, с каждой секундой его всё глубже засасывает. А он если и пытается барахтаться, то только лишь для того, чтобы тина поглотила его быстрее, чтобы убила уже, наконец заполнив собой всё пространство в его лёгких.

***

Я ревную тебя к дождю, Что над домом твоим прольется, И сквозь стекла тебе улыбнется, Но наученный ждать, я жду. Я ревную тебя к весне, К листопадам осенних шпилей, К твоим небылям и к твоим былям, И со мной не поспорить и мне. Я ревную тебя к глазам, Что глядят на тебя без опаски, Я надеюсь, немножечко ласки Упадет и к моим ногам. Я ревную как черт, как бог, К небесам, к преисподней ада, И в аду, если будет надо, Дотянусь до твоих высот. Я ревную тебя к любви, И любовью своей рисуя, Точно знаю, что я рискую, Стать основой твоей крови. Я ревную тебя к себе, Бесшабашному, злому, любому, И твоим незнакомо-знакомым, Я приду к тебе в этом дожде.

***

Зависимости у Минхо и вправду не было. Это было очевидно. Ли Минхо провел в доме Джисона огромное количество времени, постоянно находясь на виду, и за это время ни разу не попытался отыскать в его доме что-то запрещённое, или купить ещё, или попросить; Джисон не ловил его за тем, чтобы он попытался раздавить таблетку парацетамола, чтобы хотя бы иллюзию принятия дозы воссоздать. Не наблюдал за ним агрессии свыше нормы, странного поведения, попыток убить его за то, что запретил. Нет, ничего. Минхо, как и обещал, принес небольшую, но всё же гору пакетиков, а также несколько книг, которые сами по себе являлись наркотиком. Их страницы были нетронуты. Чанбин даже успел перепродать эти дозы, пока их срок не вышел. Хо был не против. Всё, что нужно было Минхо, это немного внимания. И иногда хорошая литература. Это и вправду было всё. Джисон впервые встречал человека, которому было нужно настолько мало, и при том чтобы ему было так сложно это получить. Хану не было сложно дать ему внимание. Исходя из того, как сильно Минхо нравилось, когда Джисон читал ему вслух, Хан решил ввести небольшую традицию в их совместную жизнь в лице сказок на ночь. Не обязательно после них ложиться спать, разумеется. Просто вечерами Джисон брал какой-нибудь сборник рассказов, сказок или просто детскую или около-детскую книгу и читал её Минхо. Немного, совсем чуть-чуть. Ну поначалу. Потом больше. Минхо не вел себя как ребенок. Конечно, ведь он им и не был. Пока Джисон читал, он и не думал спать. Слушал так внимательно, с гулким трепетом, искренним интересом, словно слышит эту сказку впервые. Может, так и было. Джисону до странного нравилась эта его увлеченность. Кажется, не один Минхо тут стал зависим от внимания. Точнее, не кажется. Он определенно был не один. Джисон действительно плохо понимал что к чему. Когда он предлагал Ли съехаться, он уж точно не имел в виду начало отношений. Это было бы как-то эгоистично с его стороны рассчитывать на что-то подобное. Однако Минхо провернул всё сам, обосновавшись в его голове и сердце настолько крепко, что уже не выдворить. Джисон и раньше неровно к нему дышал, но сейчас стал просто… Помешанным? Зависимым? Как ещё это можно назвать? Иногда Минхо так искренне расстраивался концу сказки на ночь, что у Джисона сердце сжималось. Он был готов прочитать ему все книги мира, даже если на это придется положить всю свою жизнь. — Сказки больше не будет? — аккуратно спрашивал Минхо, надеясь, что Джисон скажет, что нет, будет, и он может лечь обратно. — Да, книжка кончилась, — улыбнулся ему Джисон, запуская руку в его волосы, дабы убрать те со лба, и целуя в макушку как самое ценное. — Жаль… — вздохнул Хо, перебираясь к нему под одеяло. — Значит, спим? — Можем и спать, — пожал плечами Джисон. Рядом с Минхо он становился немного… бесхребетным. Гибким, согласным на всё что угодно. — А что ещё можем? — интересовался Минхо, тыкаясь в его шею носом. Такой нежный, невозможно. — Всё, что захочешь, — заглядывая ему в глаза прошептал Хан. — Не знаю, я устал, но не хочу, чтобы день так быстро заканчивался… — протянул Минхо. — Хочешь отсос перед сном? — предложил Джисон прекрасный вариант, как этот день продлить. — Ты помнишь, что только что сказку мне читал? — усмехнулся Хо его находчивости. — Помню, это входит в наши вечерние процедуры, разве нет? Ты устал, значит, расслабься, — пожал плечами Джисон. И ведь верно, Минхо не может вспомнить ни одного раза, когда они отказывали друг другу в помощи расслабиться. Это стало чем-то базовым, причем в кратчайшие сроки. — Окей, сон как рукой сняло, — дал знать Минхо. Он млел от его хаотичности — это странно? Джисон поднял его футболку, чтобы оставить поцелуй на животе, и Минхо выдохнул, как-то слишком быстро передавая в его руки контроль над собой.

***

Чанбин, в отличие от Феликса, о своём приходе почти никогда не предупреждал, мог завалиться домой к Хану в любое время дня и ночи по рандомной, иногда выдуманной причине. Иногда Джисон предпочитал просто не открывать ему дверь, однако этот ублюдок скорее будет долбиться в неё несколько часов подряд, чем уйдет. Даже если причиной его визита было: “Слушай, бро, такую шутку ахуенную придумал, обоссышься”. Да, смсок для Со Чанбина тоже не существовало. В общем, это волшебное утро было в списке испорченных приходом Чанбина. Хан неспешно читал, сидя в кресле гостиной на первом этаже, пил водичку и игнорировал присутствие этого амбала в своём доме. Лишь попросил быть тише. Чанбина это условие вполне удовлетворило, он не уточнял, почему шуметь было нельзя, просто беззвучно опустошал его холодильник. Потом, зачем-то оповестив, что пойдет поссыт, удалился. Чанбин около получаса шастал по его дому, а потом вернулся с таким лицом, словно последнего их клиента он ебнул за поворотом и утопил в болоте, а его товар занюхнул сам. — Что на этот раз? — откладывая книгу, поинтересовался Хан. — А ты, оказывается, времени зря не теряешь, да? — Со ехидно посмеялся, продолжая: — Не Ли Минхо там случайно в твоей постели дрыхнет? Я ещё захожу такой, ничего не подозреваю, а там это чудо, весь в пятнах, будто далматинец, его что, в подворотне отпиздили? Ты мне скажи, я же сгоняю ручки им всем там переломаю. Для твоего счастья, братан, всё что угодно! Хан смотрел на него, как на идиота. — Каким образом ты, идя поссать, оказался в моей спальне? — уточнил Джисон немаловажную деталь. — Думал, пока приспичило, не упускать возможности обоссать твою подушку. Но по такому поводу пришлось отложить, — поделился Чанбин, передразнивая его манеру речи. — Ты еблан? — продолжал задавать уточняющие вопросы Джисон. — Да шучу я, блять, на цветочки зашел поглядеть, — Чанбин махнул на него рукой, а после вновь заулыбался как осел. — Так что вы там, это самое? Того? — Да, оно самое, — вздохнул Джисон, отвечая в понятной Чанбину манере. — И как так получилось? — вынюхивал Чанбин. Джисон пусть и знал, что от него не отвертеться, не хотел, чтобы о Минхо узнали так скоро. Не потому, что был несчастлив с ним, как раз таки наоборот. Минхо был его маленьким, крохотным, нежным солнцем с извечными пошлыми шутками и наглой улыбкой. Он хотел подольше сохранить его как только своё, тихое и родное. Но раз уж пути назад нет, чего уж там… — Долго объяснять, я думал, что он подсел на вещества, а выяснилось, что просто поэзию любит, — пересказал их историю в самом кратком её содержании Джисон. Чанбин прыснул. В его голове эта ситуация развернулась в сто раз красочнее, чем была на самом деле. Джисон уже видел, как в его глазах рождаются подробности, дабы “пересказать” их Феликсу за вечерним пивом. — Ещё один интеллектуал. Совет вам да любовь. Надеюсь, в игры он гоняет получше тебя, — двигаясь в сторону выхода из дома, говорил Чанбин. — Надеюсь, мы никогда это не проверим, — фыркнул Джисон. — Ещё чего? Жди, блять, нас с Фелом на выходных, будем пить за любовь, — подмигнул Со, скрываясь в коридоре. На том Чанбин и ушел тогда, видимо, решив, что эта новость не может долго ждать, её надо распиздеть всем. Джисон лишь вздохнул и пошел убирать еду, которую он повытаскивал, обратно в холодильник.

***

Да, Минхо вернулся в универ, ему ничего это не стоило. Он появился в дверях после долгого отсутствия, наврал про ужасные семейные обстоятельства, больницы и похороны, каждый второй его жалел и выражал соболезнования, а преподаватели, увидев, что Минхо всё так же старателен и все конспекты при нем, не стали сильно злиться или менять к нему отношение. Он сел на то же самое место, на парах записывал каждое слово, после них бежал по длинному коридору и лестницам до стенда с расписанием. Он поздно осознал то, что забыл спросить у Хана, в какой группе тот учится. Почему-то Ли не пришло в голову написать ему смску. Он решил, что намного эффективнее будет проверить каждую аудиторию на наличие в ней Хан Джисона. И где-то спустя двенадцать попыток он нашел ту самую. Едва ли мимо не прошел, сначала даже не заметив его, спящего, в своем неизменно зелёном бомбере. Они сегодня добирались до универа по отдельности, потому что Хану нужно было ко второй паре, и как бы сильно он ни был влюблен в Минхо, жертвовать своим сном он не собирался. Хо назвал его предателем, но все равно расцеловал всё лицо перед выходом. Кажись, он относился к Хану как к коту или к любому другому милому созданию, на которого было невозможно злиться. Он действительно ни к чему его не принуждал. Сейчас Джисон досыпал то, что, видимо, не смог из-за него вчера. Несмотря на окно, всё равно не выспался. Минхо прошел в аудиторию. Много кто его узнал, приветствуя и махая руками, но большинству было класть на причину визита. Потому вытащить Хана не составило особого труда. У них сейчас по плану долгие-долгие поцелуи у подоконника в северном крыле, где никто не ходит. Минхо срочно нужен заряд любовью, и только Джисон в состоянии ему помочь. Минхо просто устал отдавать эмоции и моральные ресурсы тем, кто этого не заслуживает. Пусть раньше подобное общение и казалось ему в порядке вещей, то сейчас каждую крупицу себя хочется отдать Джисону. И это не получается подавить как бы он ни пытался. Минхо утопающий, а Джисон не знал, чем это все обернется, протягивая ему руку. Наверняка он даже не догадывался, что Минхо вцепится в него когтями и будет лезть при каждом удобном случае. Что в его доме появится надоеда, который любит целоваться по утрам, любит прикосновения, любит всё, что Джисон может ему дать. Это странно и приятно.

***

Исписывая страницы попадавшихся ему под руки блокнотов, старых тетрадей или просто вырванных откуда-то листов бумаги мелким почерком, Чонин не замечал, как мимо него бежит время. Вот за окном уже светлеет, а он только закончил выводить строчки каких-то странных нерифмующихся стихов, поверх которых шла одна-единственная мысль: «Я не чувствую себя никчемным без тебя. Удивительно, но это не просто звучит как правда, эти смелые слова ею являются. Ничего больше не рвет меня изнутри, под кожей не скребут маленькие божьи коровки, в голове тишина, и никто больше не скандирует твое имя, предоставляя длиннющие слайд-шоу. Больше нет тебя в моих привычках, манере общения, походке и голосе. Тебя больше нет вокруг меня, тебя больше нет в мире, что я воссоздал из обрывков того, что когда-то считал важным. Тебя больше нет в каждой вещи, на которую бы упал мой взгляд, тебя нет в фотографиях, тебя нет в музыке, тебя нет… Тебя нет». «И эта мысль впервые дарует мне спокойствие». Он хорошо умеет врать себе, пожалуй, или действительно уже вылечился от своей подростковой влюбленности. Во всяком случае, он готов начать жить дальше, хотя бы потихоньку. В медленном темпе.

***

— Ты… — вздохнул Джисон, стоя посреди кухни в насквозь мокрой футболке. И всему виной Ли Минхо, который не давал ему мыть посуду. Каждый раз, когда Хан пытался двинуться в сторону мойки, Минхо мочил руку в струе холодной воды и брызгал в него. Иногда он набирал в ладошки целые горсти жидкости и обливал его, заливисто смеясь. Джисон смекалисто добрался до стола, на котором стоял стакан и графин с водой, и облил Минхо тоже. Бойня началась дикая. Они смеялись. Иногда удавалось увернуться от воды, иногда она плашмя прилетала прямо в лицо. Это было ещё смешнее. Вода была везде: в глазах, в носу, в ушах. Она стекала по волосам, впиталась в одежду, заставляя ту прилипать к телу. Джисон напрочь забыл о том, что его первоначальной задачей было просто вымыть за ними пару тарелок. Сейчас единственное, чего он хотел — это обыграть Минхо в его же игре. Он сделал вид, что хочет плеснуть в него водой из стакана в правую сторону, и когда Минхо дернулся влево, поднырнул ему под руку, почти добираясь до раковины, но его тут же чуть не сбили с ног, прижимая к кухонной столешнице. — Ну-ну, куда собрался, — хмыкнул Хо, прижимая его руку, которая все никак не унималась и пыталась дотянуться до крана, к подвесному деревянному шкафу. — Если посуду не помою я, то кто? — драматично спросил Хан. — Этому дому нужен свой герой, Минхо. — Мне герой нужен больше, чем дому, поверь, — осведомил Минхо, шепча ему в самые губы. — Ну, я к твоим услугам сразу после того, как помою посуду, — хмыкнул Хан. — Я хочу сейчас, — просил Минхо, всё ожидая разрешение его поцеловать. То есть теперь оно ему потребовалось? — Ну что за детский сад, — выдохнул в его губы Джисон, тоже, вообще-то, желая сократить расстояние, но не собираясь делать это первым. Минхо его вполне понял, закончив эту игру и тут же начав новую. — Самый настоящий, обязательно прочитай мне сказку, как сможешь встать, — улыбнулся Минхо, слегка меняя их положение. — Конечно… Стоп, чего? — это он уже вымолвил будучи прижатым к столешнице лицом. Надо же, котенок нагнул его на кухне… А ещё сюрпризы сегодня будут?

***

Несмотря на то, что Джисон нянчился с ним, как с маленьким, у него всё ещё оставались свои дела. И когда Хан работал, Минхо предпочитал не лезть и не отвлекать его. Он лишь с интересом наблюдал за тем, как Хан иногда довольно грубо разговаривал с кем-то по телефону. А ещё к ним периодически заходили Чанбин или Феликс. Как понял Минхо, Джисон в основном вёл свои дела только через них. Лично он встречался только со своими проверенными постоянными клиентами и оставлял книги. По сути, такие подарочки угрозы не представляли. Если не знать, какая страница является волшебной, то в жизни от обычной книжки не отличишь, пусть постепенно Хан и стал уходить от этого метода. Его право. Минхо даже нравилось то, что все книги сразу будут переходить ему в руки, а не идти на обертку дури для тех, кто книг в жизни не читал. Хотя не ему судить. Быть может, он далеко не первый в мире наркоман-эстет. В общем, пока Джисон был в делах, Минхо тоже находил себе дела и всякого рода способы себя занять. Например, тусовки у младшего. Это была реально тема: Чонин включал всякие фильмы, Чан заказывал пиццу и всегда к ним присоединялся. Они ели много вредной еды, смотрели всё, что захочет малой, а значит, избранные шедевры кинематографа, после которых хочется, чтоб солнце взорвалось и человечество вымерло нахуй. Они ходили по ночам в круглосуточный магазин, набирая там всё что под руку попадется и убегая от кассы, чтобы Чан снова за них заплатил. А потом от магазина бежали с пакетами, дабы Чан не свернул им шеи. Короче, было весело. Даже очень. А потом Джисон освобождался и звонил, желая узнать, почему его так долго нет. — Ты не вернёшься сегодня? — интересовался Джисон, не принимая факта, что сегодня будет спать без него. Однако, разумеется, не собираясь нарушать личное пространство Минхо. Тем не менее это же не мешало ему узнать, где он, так ведь? — А ты скучаешь? — мурлыкал Минхо в трубку, уйдя в туалет. Он сказал парням продолжать смотреть без него, потому что разговор с Джисоном он захочет растянуть надолго, пусть они и виделись утром. — Безумно, — ответил Джисон, полностью понимая, что его провоцируют, и с головой отдаваясь этой провокации. Потому что почему бы и нет? Если Минхо хочет, чтобы Джисон сказал, что скучает по нему, он скажет хоть сотню раз, это не сложно. Не сложно сказать, что чувствуешь. — Правда? — улыбнулся Минхо, словно не веря. — Да, — ответил Хан. — Так ты порадуешь меня своим возвращением? — Боюсь, что сегодня нет, — проговорил Минхо, спиной прижимаясь к закрытой на щеколду двери туалета и скатываясь по ней к полу. Внутри трепетало. — Может, хотя бы скажешь, где ты? — попросил Джисон. — М-м, зачем? — Минхо игрался, желая услышать от Джисона ещё немного приятного, и Хан это понимал, позволяя собой играть. — Потому, что я хочу знать, где ты, — пожал плечами Джисон, всё же входя во вкус и переставая делать всё так, как он хочет. Почему не поиграть вместе? — А почему ты хочешь знать, где я? — продолжал Минхо, очень глупо улыбаясь и прикусывая ноготь на большом пальце той руки, что была свободна от телефона. — Потому что люблю тебя, Минхо, — сказал Джисон вот так просто, выбивая из лёгких Ли весь воздух. Мальчик хотел услышать всего лишь, что о нём волнуются и ждут. А услышал то, что чуть не остановило работу сердца и других жизнеобеспечивающих органов. — Повтори? — попросил он, даже как-то не веря, что Джисон, мать вашу, сказал это по телефону. — Неужели до этого я ни разу не говорил? — удивился Джисон. Минхо, убрав руку от лица, сильно закусил губу. Не до крови, но ощутимо. — Я у друга, — выдал Минхо чистую правду. И Джисону вдруг стало не смешно. Ревность кольнула в бок. Пожалуй, это немного проблематичная его сторона. Он действительно слегка ревнив. Пусть и достаточно зрелый, чтобы держать себя в руках и не устраивать глупых бессмысленных сцен. Однако да, факт ревности есть, он зафиксирован. — У какого? — поинтересовался Джисон почти не изменившимся тоном. Почти. Он знал многих в кругу общения Минхо. Однако не знал, кого из этих людей Ли действительно считает своим другом и мог бы остаться на ночь. Он не особо рассказывал, считая это не таким важным. А быть может, по другой причине. — А что? — спросил Минхо, выводя его из себя. Всё-таки переиграл. Джисон выдохнул, понимая, что сейчас идёт у него на поводу. Но как же это жестоко, черт возьми. — Хо, я не знаю, чем заслужил такую игру, но если ты хотел, чтобы я тебя ревновал, то уже достаточно, пора остановиться, — серьезно проговорил он, чувствуя, как внутри что-то натягивается. — А ты ревнуешь? — задал глупый вопрос Минхо. Самое время включить дурачка. — Именно, — спокойно сообщил Джисон. Он не боялся признавать такие вещи так же, как не боялся многих других простых штук. — Какой милый. Я у Чонина, — всё-таки поделился Ли. — Не знаю ни одного человека в твоей группе с таким именем, — протянул Джисон. Да, он заранее узнал имена всех, особенно тех, кто чаще вертится вокруг Хо, — никаких Чонинов там нет. — Чонин не из разряда друзей по универу. Потому как-то и не доводилось рассказать, — пожал плечами Минхо, как никогда радуясь, что не рассказывал о младшем. Как пригодилось-то… — Интересно, — поджал губы Джисон где-то там, на конце провода. — Теперь ревнуешь чуть сильнее? — Минхо знал, но спрашивал все равно. — Да, теперь чуть сильнее, — согласился Джисон. Ведь Минхо так любил, когда ему озвучивают очевидные вещи. — М-м, — протянул Хо, мол, не знал, что ему с этой информацией делать. — Ты ведь знаешь, что, если я захочу узнать, где живёт твой Чонин, я узнаю, верно? — уточнил Хан. Так, для справочки. — О, даже так? — хмыкнул Минхо. — Ну, в этом нет нужды. Я сейчас приеду домой на такси. Минхо вдруг перестал разыгрывать концерт, чувствуя, как сильно тело и разум хотят услышать его голос рядом. — Готовься повторить о том, что любишь меня, в лицо. Очень-очень-очень много раз, Хан Джисон. — Давно готов. На том разговор и закончился, он поднялся с пола, извинился перед друзьями, что-то им наплел, вызвал такси и сбежал. Пытаясь не думать о том, что где-то там его ждёт Джисон, пытаясь не думать о том, что тот с ним сделает по приезде. А Минхо и правда хорошо поработал. Чуть позже он обязательно расскажет Джисону и о том, как познакомился с мелким и его братом, и о том, в чем заключается их дружба, и о том, что волноваться ему не о чем. Но сегодня он ещё немного поделает вид, будто есть о чем. Потому что ревнующий его Джисон — это что-то, от чего он дышать спокойно не может. Потому что любящий его Хан Джисон — это что-то на грани его самых смелых желаний. Минхо оплатил поездку через приложение, а потому, как подъехали к дому, выскочил, словно за ним гонятся. Зашёл, закрыл за собой дверь, даже не стал включать свет, скинул обувь, кинул куртку на пол, думал, и в темноте спокойно доберется до места, где обитал Джисон, но только отошёл от двери — сразу врезался в его грудь. И искать не нужно, как славно. — Ты в курсе, что так вообще незаконно делать?! — возмутился Минхо, прижимаясь к нему всем телом и на ощупь целуя куда-то в шею. — Как? — усмехнулся Джисон, запрокидывая голову, стоя в темном коридоре и позволяя Минхо наиграться. Глаза Джисона уже привыкли к темноте, а вот Минхо действовал, ориентируясь на ощупь, слабый запах парфюма, звук его голоса. Как слепой котенок. Очаровательный. — Позвонил мне, когда я в гостях, наговорил такого. Нельзя было ночку подождать? — Прости, не удержался, — Джисон подхватил его под задницу, дальше до спальни неся на руках. Минхо совсем не сопротивлялся. — Повтори, что любишь меня, — настаивал он, пока Хан поднимался по лестнице с ним на руках. — Сначала расскажи про своего друга, — пальнул он в ответ, проходя в комнату и опускаясь с ним на кровать. — Нет, сначала скажи, что любишь меня! — капризно просил Минхо, болтая ногами. — Мы будем спорить об этом? — усмехнулся Джисон, расстегивая его рубашку. Воздух вокруг был словно наэлектризован. Минхо был возбужден ещё с их разговора по телефону, он подпалял себя мыслями. А Джисон, пусть и доверял Ли на двести тысяч процентов, всё равно был готов рвать и метать от его витиеватых ответов. — Да, будем, я сорвался с другого конца города не для того, чтобы ты мне комедию ломал! — искренне возмущался Минхо, притягивая его к себе за грудки домашней черной футболки. — Скажи, что любишь меня, я так хочу услышать! Такой Минхо тоже очень сильно Джисону нравился, такой Минхо делал Джисона очень слабым. — Я люблю тебя, — признался Хан. Минхо простонал, сжав зубы. Слышать это от Джисона было чем-то нереальным. — Ещё, ещё, — просил он. — Я люблю тебя, — повторил Хан, завороженно наблюдая за ним. — Черт, так хорошо… — протянул Хо. Этого действительно было достаточно, чтобы сгорать от желания. Для Минхо это было что-то за гранью. — Я тебя люблю. — Любишь? — уточнил Хо, желая получить ещё. — Люблю тебя. Минхо ровно выдохнул. Удивительно, как на него действовало простое сочетание слов. Он был готов с ума сойти. — Я тебя тоже люблю, — прошептал он, стягивая с зачарованного Джисона его футболку. Ей тут нет места. Джисон, приходя в себя, вдруг вспомнил кое о чем и вновь стал серьёзным: — Отлично, ну а теперь расскажи мне, что за друг, блять, у которого ты так внезапно решил остаться на ночь, — стягивая с Минхо джинсы, спрашивал Хан. Всё-таки не мог успокоиться. — Я уже оставался у него, когда тебя подолгу не было, странно, что тебя начало это беспокоить только сейчас, — протянул Минхо. — А, так это не первая ваша ночь вместе? — Джисон закипал лишь больше. Он потянулся рукой к тумбочке — наверное, не трудно догадаться зачем. — Не первая, — согласился Минхо, глупо наблюдая за тем, как Джисон открывает новую пачку презервативов. — И чем же вы обычно занимаетесь на таких ночевках? — уточнил он, мягко поглаживая колено Минхо одной рукой. А другой поднес упаковку к зубам, чтоб открыть. — Пицца и фильмы, — пожал плечами Минхо, всё продолжая играться. — О, как интересно, фильмы смотрите? — хмыкнул Джисон, натягивая презерватив на пальцы, дабы растянуть своего мальчика. Мальчика, что сейчас играл с огнем. Конечно, Джисон в жизни ему ничего плохого не сделает. А вот другим вполне может. — Да, фильмы, — кивнул Минхо, чувствуя внутри себя пальцы. Приятное ощущение, однако оно совсем не мешало ему вести диалог. — Можно я в следующий раз с вами посмотрю? — мило поинтересовался Джисон, пытаясь сделать вид, что не так уж сильно раздражён. Однако его рука внутри Минхо двигалась всё реще и основательней, уже с двумя пальцами. — А ты найдешь время? — хмыкнул Минхо, двигая бедрами в такт толчкам и насаживаясь на чужие пальцы. Было очень хорошо. — Обязательно выкрою. Не так уж я и занят, — Джисон закончил растяжку так же внезапно, как и начал её, заставляя Хо тереться задницей о простынь в ожидании продолжения. — Нет, тогда лучше потрать его только на меня, — ноюще протянул Минхо. Он хотел всё его внимание. Джисон усмехнулся, наконец избавляясь от собственных брюк. — Чонину не грустно быть запасным вариантом? — поинтересовался Хан. — Он не запасной. Просто с настоящими друзьями не обязательно видеться часто, чтобы оставаться настоящими, — очень символично произнес Ли. О да, самое время слезливых цитат из пабликов 2014 года. — М-м, как мило, сейчас заплачу. — Поплачь, отпустит. Джисон наконец вошёл в него одним резким толчком, выбивая громкий стон. Минхо нравилась эта грубость. Пусть Хани и делал это не специально. — Прекращай шутить со мной, — прорычал Хан. — Я не шучу, Чонин школу заканчивает, а его брат работает, мы давно вместе тусуемся, — серьезно говорил Минхо, двигаясь навстречу размашистым толчкам и лишь иногда прерываясь на вздохи и стоны. Стоит отдать ему должное, он почти не терял свою мысль. — Он когда-то в меня на велике врезался и чуть не расплакался, ему тогда четырнадцать было, а я в выпускном классе. Я его мороженым угостил, с тех пор дружили. Минхо выдал всё как на духу. — Ясно, — ответил Хан, замечая, что и вправду ничего странного. Минхо просто в очередной раз водил его за нос, что в принципе не удивительно. Однако это не значит, что их разговор так скоро закончится. — Доволен, малыш? — Минхо подчёркнуто назвал его символичным прозвищем, отметил свою личную победу. — Всё ещё хочешь с нами фильмов посмотреть? — Всё ещё хочу, — кивнул Джисон, думая о том, что действительно стоило просто раньше сказать, что любит его. Ведь это чистейшая правда. — Как скажешь, — согласился Минхо, давая понять, что устроит им знакомство. Джисон приник к его губам, затягивая в долгий мягкий поцелуй, что совсем не вязался с дикими, животными толчками в чужое тело. Он сплел их пальцы, зафиксировав руки Минхо на простынях. Неужели он правда ни разу не проговорился о том, что любит его? Неужели всё это время он ни разу случайно не шепнул ему это в постели, или с утра, или в любой другой рандомный момент времени? Блять, да не может такого быть, чтобы Минхо так желал услышать, но не получал от него слов о любви. Может, просто не услышал? Не запомнил? Не придал значения? Во всяком случае, отныне Джисон будет говорить чаще. Намного чаще.

***

Как правило, стресс или жизненные потрясения толкают авторов на создание шедевров. Необходимость вылить куда-то свои чувства и эмоции рождает после себя шедевры. Чонин написал столько стихов, пока болел Хенджином и умирал от него, что даже смешно. Однако время страданий кончилось ровно так же, как и его вдохновение. Писать не хотелось. В кои-то веки хотелось жить. Он не перечитывал свои тетрадки, когда сжигал их в камине дома их с Чаном бабушки. Он с удовольствием наблюдал за тем, как огонь поглощает их общие воспоминания. За тем, как горит его душа, что уже не реагирует на боль. Последнее воспоминание, которое он допустил о Хван Хенджине, позволил нити пройти через собственную душу и выйти с обратной стороны, навсегда с ним попрощавшись, было особенно тягостным. Когда парни оставались друг у друга на ночёвки, они любили пересматривать один фильм. Тот не имел в себе сверхдинамичного сюжета, похожего на американские горки, или же эпичных сцен. Но атмосфера, которой был пропитан каждый кадр, заставляла их обоих возвращаться к фильму снова и снова. Фильм назывался “Общество мертвых поэтов”, и его центром играло стихотворение Уолта Уитмена, которое они выучили. Оба, не сговариваясь, запомнили тот стих. Впервые они проявили такой интерес к этому виду искусства. Впервые были так впечатлены простыми словами, даже не рифмующимися. Эти стихи… Ох, они пробуждали что-то внутри.

О капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершен, Все бури выдержал корабль, увенчан славой он. Уж близок порт, я слышу звон, народ глядит, ликуя, Как неуклонно наш корабль взрезает килем струи. Но сердце! Сердце! Сердце! Как кровь течет ручьем На палубе, где капитан Уснул последним сном!

О капитан! Мой капитан! Встань и прими парад, Тебе салютом вьется флаг и трубачи гремят; Тебе букеты и венки, к тебе народ теснится, К тебе везде обращены восторженные лица. Очнись, отец! Моя рука Лежит на лбу твоем, А ты на палубе уснул Как будто мертвым сном.

Не отвечает капитан и, побледнев, застыл,

Не чувствует моей руки, угаснул в сердце пыл.

Уже бросают якоря, и рейс наш завершен,

В надежной гавани корабль, приплыл с победой он.

Ликуй, народ, на берегу!

Останусь я вдвоем

На палубе, где капитан

Уснул последним сном.

Это стало их тайным кодом. Каждый раз, когда Хенджин звонил ему в домофон с улицы, на вопрос “Кто?” он всегда отвечал “Я, капитан мой! Капитан!”, Чонин бурчал про то, что он идиот, и открывал дверь. Хенджин использовал это везде, и Чонин тоже стал, оставляя в его классе записки с подписью “О капитан! Мой капитан!” вместо имени. Это было их маленьким волшебством. Сейчас это волшебство убивало лучше любого яда или огнестрельного оружия.

***

У Чонина давно всё зажило, сто раз, он заклеил рану пластырем, зашил, всё вновь срослось. И вот он видит его на вечеринке. Так глупо и банально. Ведь он совсем забыл, что у них есть общие друзья. Друзья это, конечно, громко сказано — пожалуй, люди, что успешно играют их роль, не так ли? — Чаще смотри вверх, Йени! Там звёзды! Рана, кажется, начала расползаться. Он зажал её трясущимися пальцами и сделал вид, что всё в порядке. Делал вид весь вечер. Это вообще очень человеческая тема “делать вид”. И всё шло хорошо, ровно до тех пор, пока Хван не сел на диван, на котором сидел Чонин. Словно не заметил. Так и сидели молча на разных концах дивана до тех пор, пока Хенджин не спросил, повернув голову: — Много времени потребовалось, чтобы забыть меня? Такой наглый, тупой и бестактный. Совсем не изменился там, куда бежал. — Больше, чем я был готов на это потратить, — хмыкнул Чонин, не поворачиваясь к нему. Тошнило. — Пара недель? — уточнил Хван, тоже отворачиваясь. — Ты переоцениваешь свою значимость в моей жизни, — мило улыбнулся Чонин, чтобы скрыть то, как сильно он сжал зубы. Ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ложь, ложь. Всё это ложь. — Не пустишь обратно? — спустя пару мгновений молчания спросил он странным тоном. Тоном, который позабывшему сердцу было тяжко разобрать. — Скорее сдохну, — фыркнул Чонин. Больно пиздец. — Любишь ведь всё ещё, — тем же тоном протянул Хенджин. И Чонин наконец понял. Сожалеет. Надо же. Вздохнув, Чонин поднялся с дивана, не желая продолжать разговор. Этот человек… Не то, что ему нужно. Тем более что от его Джинни там мало что осталось. — Неужели я не нужен тебе другим? — нагнав его почти у выхода, Хван схватил за руку. Не грубо, лишь зажал ткань рукава меж своих пальцев. Всё также не способен нанести кому-то реальный вред. Безобидный, казалось бы. Орудует только внутри души. — Хватит выставлять всё так, будто это я от тебя отказался, Хенджин, — повернувшись к нему, пожал плечами Чонин. — Мы закроем эту тему. Навсегда. Яну не дано было знать, что в тот вечер не только ему было больно. Что всё это время не только ему было больно. Однако казалось, что уже слишком поздно, чтобы даже поговорить. Поговорить как раньше.

***

Наверное, самое время разобраться в том, что произошло? Хенджин с Чонином учились в одной школе, мало кто знал, что они дружили. Они и не стремились тыкать этим во всеуслышание, просто наслаждались обществом друг друга, пока это общество постепенно становилось всё более и более близким. Хенджин, который был мягким и добрым с ним, постепенно осмелел и перенял многие его привычки, они друг с другом были слаще сахара и тверже стали, однако плавились в одном костре. Это было странное всепоглощающее чувство — до тех пор, пока Хенджин просто не пропал. Чонину по кусочкам приходилось узнавать информацию о нем через друзей и знакомых, однако каждый говорил разные вещи. Одно оставалось кристально ясным: дом Хвана продан, самого его нет, в этом городе он не появится больше, все соцсети удалены, номер больше ему не принадлежит. Но Чонин не переставал надеяться, он искал его как мог, он извечно бродил по их дорогам, пришлось передружиться со всеми его знакомыми, он смог найти в сети его двоюродную сестру и общался с ней какое-то время, чтобы расспросить о Хване. Но ничего. Совсем ничего. Очевидно, что Хенджин просто не хотел быть найденным. И что тогда было делать подростку с истекавшим кровью сердцем? Задохнуться и заткнуться. Вот что ему оставалось.

***

Чонин сидел на лавке, город поливало дождем и на всей улице был только он, сидящий под навесом какого-то кафе и сопровождаемый пустотой собственной головы и сердца. Ох, довольно поэтичное описание серой массы, в которую он превратился. Так быстро и скоро — оглянуться не успел. Однако так даже как-то спокойнее. С той вечеринки прошли сутки. Всё это время дождь лил не прекращая. Чонин не знал, сколько он тут торчит, время лилось мимо, словно капли, и ему было плевать, сколько утекает. Смотря куда-то под ноги, он почувствовал, как кто-то сел рядом. — Пришлось потрудиться, чтобы найти тебя, — голос, который можно узнать и не поднимая головы. Он высечен на всех его ментальных пластинках. — Ты ведь знаешь, я всегда здесь, когда нужно подумать, — как-то пусто выдохнул Ян, уже не пытаясь убежать. В конце концов, бегать — не его фишка. — Знаю, — кивнул Хенджин. Вновь повисло молчание. Парень безумно боялся начать диалог, он думал, что от того, что он скажет, зависит всё, но одновременно с тем не верил, что в состоянии поменять мнение Чонина о нем. Он безумно боялся, что его прогонят вновь. Ведь тогда ему придется уйти. Ведь тогда он не найдёт сил, чтобы навязаться снова. — Чего-то хотел? — помог ему Чонин, поворачивая к нему голову. Хенджин выглядел тёплым. Как раньше. В этом холодном дожде он словно излучал свет. Ян повернулся обратно к холодному асфальту, умоляя душу не начинать этот цирк вновь. — Да, поговорить с тобой, — кивнул Хван, чувствуя, как страх внутри достигает пиковой точки. Ему нужно взять себя в руки и сказать. — Ну так говори. Но как можно так быстро собраться, когда на кону самое дорогое, а ты недостаточно умён, даже чтобы удержать это в руках, не то чтобы вернуть. — Я так с ходу не смогу, — прошептал его солнечный человек, скрепляя руки в замок и пытаясь перестать бояться. — Ну тогда посидим, — кивнул Чонин, не торопя его. Во всяком случае им уже никуда отсюда не деться. И дело не в воде, капающей с неба. И наступила тишина. Разрушаемая лишь звуками дождя. — Я не хотел… Чтобы всё было так. Знаю, это звучит банально, словно я ищу лёгкую отмазку ошибке, которую совершил, но Чонин… Наконец выпалил Хенджин, чувствуя, как ком подступает к горлу, однако уверенно его игнорируя. Он сюда пришел, чтобы устранить недопонимание. Ну хотя бы попытаться объяснить. Хотя бы попытаться. — М? — без особого интереса поинтересовался Ян. — Можешь мне верить, можешь нет, наверное, это даже никак не повлияет на твоё решение жить дальше в мире, где меня нет. — Хенджин рвано выдохнул, откладывая всё, что волновало его до этого, на второй план. Сейчас или никогда. Нет ничего важнее. — Просто я умру, если не скажу тебе, что каждую секунду времени, что я был без тебя, я существовал в сером, ничем не примечательном мире — там, где нет радости, там, где нет света. Меня выключили. Хенджин поймал себя на том, что даже сейчас, в такой важный момент он может говорить лишь о себе, лишь о том, что чувствовал он сам. Однако ему ничего не остаётся больше. Потому что он такой. Он эгоист. И тут он сидит по той же причине: потому что не смог смириться с тем, что больше никогда его не увидит, не мог дать жить по-нормальному без него, переболеть, забыть. Потому что эгоистично хочет быть с ним. Очень эгоистично влюблен. — Мне всё ещё кажется, что я существовал лишь тогда, когда был с тобой, ведь даже сейчас, сидя рядом, я чувствую больше, чем мог чувствовать за все эти два года. Это почти оглушает. Да… два года прошло. Аж не верится. Чонин глухо хмыкнул, глядя в пустоту асфальта. Для него это время тоже смешалось в одну долгую, безрадостную, однотонную неделю. Неделю непрекращаемой боли, пустоты и стихов, которые никто никогда не услышит, но сердце не забудет. Потому что выцарапал их камнем на костях. — Я снова говорю так, словно для меня важны только собственные чувства и их количество, прости, это не так, — Хенджин осекся. — Я просто… Я любил тебя, и я люблю тебя сильнее всех, сильнее себя, сильнее кого бы то ни было, и я сделал больно нам обоим, и я виноват, и я ненавижу себя так сильно, что, кажется, никогда уже не прощу. Хенджин остановился, дабы набрать воздуха в грудь, ибо, кажется, готов был отключиться в любой момент. — Никогда не прощу за то, что потерял тебя, — выдохнул он едва слышно. Чонин, разумеется, услышал. И повернулся к нему снова. Не выдерживая его глаз, как и раньше, он отвёл свои и начал лепетать так быстро, как только мог: — Я не надеюсь вернуть обратно. Просто хочу напомнить, что буду любить тебя и дальше, тихо и в себе, но мои звёзды не погаснут, пока я могу видеть и слышать. И даже после, когда буду на два метра под землёй, — только тебя, — он всё ещё не смотрел на него, говоря очень быстро и почти задыхаясь от чувств. — Я выбрал раньше, чем понял это, — он улыбнулся, чувствуя, что не справляется с управлением, глаза мокнут. — Видимо, быть идиотом — это моё жизненное предназначение, и я в нём явно преуспел, ведь уже не просто “похож”, а стал идеальным экземпляром, верно? — Хенджин засмеялся, первая слеза потекла по щеке, он поднялся, всё ещё стараясь не смотреть на него, понимая, что не вынесет это. — Ладно, я снова сказал больше, чем нужно, прости, что отнял много времени. Я люблю тебя. Всё, больше не мешаю, — Хенджин всё-таки посмотрел на него. На его Чонина, что смотрел на него полностью поглощённый, как раньше, когда они шли домой вместе и Хван рассказывал ему много всякой ерунды. Вторая слеза потекла сама, он уже был не в силах это остановить. Он вышел из-под навеса, продолжая глядеть своими огромными глазами. — Люблю тебя, — у него честно вырвалось, он был не в состоянии закрыть рот, лишь извиняться за то, что так много себе позволяет. — Прости. — Я люблю тебя, — шагая назад, сквозь толщу капель, он всё никак не мог перестать. — Я честно закрою рот, когда отойду чуть дальше. Хенджин чувствовал, как внутри него рубит все канаты и механизмы. Мозг пытался осознать, что это конец, он хотел задохнуться этими словами любви, если они для них последние. — Боже прости, я так люблю тебя. Хенджин уходил под дождь, но продолжал смотреть на него и повторять, а Чонин, ну, он тоже идиот, наверное, потому что шел за ним, как на ниточку привязанный, не давая отдалиться и перестать. — Да стой ты, хочешь, чтобы мы насквозь промокли? — спросил Чонин, продолжая идти за ним и смотреть в зареванные глаза собственными, пустыми. Он был не в состоянии реветь, уже давно всё исчерпал, однако внутри всё равно откликалось. — Возможно, хочу, — сказал Хенджин, шмыгая носом и продолжая идти куда-то. — Возможно, я тоже хочу, — кивнул Чонин, соглашаясь с тем, что это довольно неплохая перспектива. Хенджин наконец остановился, и Ян врезался в него, тут же обнимая. — Прости меня, — прошептал Хенджин, пальцами зарываясь в насквозь мокрую футболку. — Да никогда я тебя не прощу, уебок, блять, — прижимая к себе крепче, ворчал Чонин. — Да… — кивнул Хван, понимая, что, вообще-то, заслужил. — Не уходи никогда больше, не оставляй меня, не бросай меня, — повторял Чонин, носом утыкаясь в его шею и впервые за всё время чувствуя себя не просто пустым. Спокойно. Там было спокойно. — Никогда, — обещал Хенджин. — Никогда, — повторил за ним Чонин. — Это было худшим, что со мной случалось. Я не знал ничего больнее, чем жизнь без тебя, — и вправду никак не мог заткнуться Хван. — Ты всё ещё не прощен, — подчеркнул Чонин. Так и остался врединой. — Я исправлюсь, — пытался угодить Хенджин. Оба ничуть не изменились. — Просто будь рядом, придурок, — вздохнул он, всё ещё обнимая своего солнечного, невероятного человека под дождём. Исписанные тетрадки не помогли вывести любовь. — Хорошо. И славно. — Что, говоришь? Чонин переспросил не потому, что не слушал, а потому, что хотел услышать не это. Хенджин конечно же знал что и поспешил исправиться: — Да, капитан, мой капитан. Их общий стих. Пароль для возвращения домой.