Автограф

      — Что на этот раз?       — Для разнообразия, ничего особенного, — уведомила Селестия. — Просто небольшой разговор по душам. Если вспомнить твоё рассуждение о прикладной честности, то ты тогда указывал вот на эти шкафы в моём кабинете. Дескать, кто́ может поручиться, что в них не было, нет или не будет никаких скелетов…       — Помню.       — Ты ухитрился ткнуть в одно моё больное место. Нет, совершенно не так, как можно подумать, и я даже не сомневаюсь, что это получилось абсолютно непреднамеренно… просто я почти полгода собиралась в них прибраться, и всё откладывала, и тут ещё ты с этими словами…       — Вот даже и в мыслях не было, даже близко!       — Говорю же, я всё понимаю. Наоборот, спасибо тебе, что лишний раз меня подтолкнул.       — То есть, — усмехнулся Виндчейзер, — ты в этих своих шкафах всё-таки прибралась?       — Да, — кивнула принцесса. — Скелетов не нашла, но в процессе приборки наткнулась на одну вещь… гм… скажем так, что обладание ей не доставляет мне ни малейшего удовольствия, тем более что свою задачу она давно выполнила. Зато тебе, как мне кажется, было бы приятно обладать ей. Вот, решила подарить.       Виндчейзер приподнял бровь. На стол между ними лёг небольшой тёмно-синий конверт из очень плотной бумаги.       — На конверт наложены чары сохранения содержимого, — пояснила Селестия. — В силу известных тебе соображений… я на всякий случай не стала накладывать их сама, а попросила одного из придворных магов.       — И что же они призваны сохранять?       — Взгляни сам.       Клапан конверта отогнулся, из него телекинезом был извлечён пожелтевший от времени листок и лёг рядом на стол.       — Прочти.       Виндчейзер медленно прошёлся по бумажке взглядом — там были написаны четыре длинные строчки. Два двустишия-бейта.       — Это же…       — Автограф Гааргла Дерзкого. Ему двести сорок три года, подлинность гарантирую лично, как получательница оного, которой стихи и были посвящены. Мне подумалось, что для тебя это должно быть немалой ценностью. Дарю тебе его.       — Правильно подумалось… — пробормотал Виндчейзер. — Я не смогу отказаться от такого подарка. Но неожиданно…       — У меня в этой связи будет к тебе просьба. Совершенно сиюминутная, и если ты откажешься, то это ни на что не повлияет. Вполне возможно, ты вообще не сможешь выполнить её… прямо сейчас.       — Какая просьба?       — Скажи, написанные здесь стихи тебе знакомы?       — Да, я видел их раньше.       — Ты переводил их на эквестрийский?       — Да. Я перевёл всё, что знаю.       — Вот моя просьба: прочти мне свой перевод.       Брови Виндчейзера вновь приподнялись:       — Зачем? Ты же говоришь по-грифоньи ничуть не хуже меня. Разве тебе что-то непонятно в этих строках?       Селестия грустно улыбнулась и покачала головой:       — Может быть, тебе трудно будет понять, но… Знать язык и чувствовать его — это две большие разницы. Для тебя грифоний язык живой, наверняка ты даже можешь думать на нём. А для меня это с самого начала был язык документов, не более, и как бы хорошо я ни понимала его конструкции… в общем, не более. Ну, а передать поэзию языка на другом языке… тут и говорить нечего. Для этого нужен особый талант. У тебя он есть, а я… Я забросила поэтические упражнения… лучше сказать, потуги, ещё до того, как разменяла свой первый век. Увы.       — Поскольку содержание этих стихов тебе прекрасно известно, — задумчиво проговорил Виндчейзер, — делать какие-то предупреждения, очевидно, излишне?       — Конечно.       Он вздохнул и прочитал по-эквестрийски:             Однажды встретиться предстоит отточенному мечу             С владычицей той, чью гордость и спесь давно уязвить хочу.             В дни, когда голодно́ вороньё и яростна жажда клинка,             Тому ли царить, кто лишь мяса кусок, что ждёт топора мясника?       — Да… — Селестия медленно кивнула. — Ты действительно мастер. — Она вернула листок в конверт и подвинула по столу: — Возьми. Кому ещё это отдать, как не тебе.       — Зачем тебе понадобился этот перевод сейчас?       Принцесса задумчиво посмотрела в потолок, потом снова опустила взгляд на собеседника:       — Если ты читал труды сталлионградских деятелей, то должен быть знако́м с метафорой скальпеля.       — Политик, исправляющий недостатки общества, подобен хирургу, проводящему операцию без наркоза. Как хирург при этом не должен бояться причинить боль, так и политик не должен испытывать недостатка в решительности. Но как хирург должен беспокоиться о самочувствии пациента, не причиняя ему боли сверх минимально возможной, так и политик не должен пренебрегать чаяниями общества. Грань, разделяющая эти противоречия, подобна лезвию скальпеля.       — Да. По-моему, хорошо сказано.       — Согласен.       — А знаешь, что самое гнусное? Это когда ты чувствуешь себя хирургом, у которого вместо скальпеля… я не знаю… железная колонна. Потому что с другой стороны тебя ничто не ограничивает. Тебе буквально смотрят в рот, кивают как заведённые и рявкают «рады стараться!». Нет, если скажешь совсем откровенную глупость, то её саботируют — подумают, что чего-то не так поняли или недослышали. А про всё остальное… нет никакой уверенности, чем это кончится. Ни-ка-кой! А если там чего-то недодумано? А если там какая-то неочевидная глупость?! Да вон, чего далеко ходить за примером — твоё выступление на прошедших Играх. Это же у тебя хватило ума и дерзости выложить мне все сомнения в лицо, и мы объяснились, и дальше игры́ в лёгкую нервотрёпку дело не зашло. А если бы не хватило? Если бы с твоей хитростью и злопамятностью… извини, но я уж как есть… если бы ты затаил какие-то обиды… неважно, истинные или мнимые?! Даже думать не хочу, чем это могло бы кончиться!       — Достаточно! — остановил Виндчейзер. — Гааргл?..       — Да. Твой кумир Гааргл Дерзкий в своё время был единственным, кто не стеснялся тыкать мне в ро́жу своё мнение обо мне. Обычно у него это получалось вот примерно так… — Селестия кивнула на конверт, — но знаешь, лучше уж хоть так, чем вообще никак! И он прожил долгую жизнь, хотя у меня была масса возможностей сие недоразумение исправить, и… не буду скрывать, желания такие меня тоже посещали, и не раз…       — А после него?       — Болото. Я пыталась воспитать учеников, которые не стеснялись бы со мной спорить… оба раза всё пошло́ не так. Ладно ещё первая, она при возникших разногласиях просто избавила меня от своего присутствия… а вот что делать со второй в свете проблемы чейнджлингов, я пока вообще не представляю.       — Ты сказала «оба раза». А Твайлайт?       — Твайлайт… Она стала моей ученицей нестандартным способом, ты же в курсе. Но да — с ней получилось лучше, чем с другими. Однако даже она может спорить со мной не дальше какого-то предела… этот предел у неё постепенно отодвигается, но очень постепенно. История с понивилльским наноэкспериментом тебе тоже хорошо известна.       — Понимаю. Я ценю твою откровенность, но… кажется, это было немножко чересчур откровенно.       — Хотелось выговориться, — буркнула Селестия. — Перед кем-то, способным к действительно критическому мышлению. Подумала, что уж ты-то после такого подарка мне не откажешь. Впрочем, сначала я решила подарить, и только потом уже подумала. Честное слово.       — Верю.       — Догадываешься, к чему были эти откровения?       — Кажется, да.       — Теперь это место заняли вы. Ты, Старлайт Глиммер, твоя ученица и её подруги. Даже Трикси. И Твайлайт в несколько меньшей степени.       — Комплимент?       — Не совсем. Вы часто перегибаете палку. Но, как я и говорила, лучше уж так, чем вообще никак.       — Не было мыслей исправить сие недоразумение?       — Честно? Пару раз приходило в голову.       — Всего лишь пару раз? — удивился Виндчейзер.       — Да, в са́мом начале. Потом я оценила.       — В случае чего, исправить сие можно всего лишь тремя словами в мой адрес. «Вон из Эквестрии», и я выполню. И даже гадить в ответ не буду.       — Не притворяйся дураком после всего, что я тут наговорила.       — Время покажет, кто́ тут был самым большим дураком. Собственно, ты одна из тех, кто это увидит.       — Не прибедняйся, ты наверняка тоже.       — Возможно. Мы отвлеклись от твоего подарка, договаривай.       — Мой подарок… — Селестия задумчиво посмотрела на конверт. — Собственно, осталось озвучить два момента. Во-первых, возле тебя тоже должен быть кто-то, способный при необходимости ткнуть тебя носом в твои ляпы и сказать всё как есть. Помни об этом. Не перебивай, я знаю, что ты хочешь ответить. Те, кого я сама перечислила пару минут назад? Да, но почти все они будут с тобой не всегда. И ты в твои двести пятнадцать лет знаешь, как это бывает. Извини, что напоминаю, но я тоже знаю.       — Нет нужды извиняться, это с нами навсегда. Что второе?       — Второе совсем простое. Я ни о чём не прошу, но в свете того, о чём тут наговорила… хм… Нет нужды перегибать палку, правда нет. Я попыталась объяснить, почему… не знаю уж, насколько мне удалось до тебя это довести…       — В общем и целом довела.       — И что скажешь?       — Боюсь, я тебя сейчас очень сильно разочарую.       — То есть?! — Селестия ощутимо напряглась.       — У тебя на лбу, извини за прямоту, сейчас крупными буквами написано опасение, что я вздумаю оставить за собой последнее слово и поставить в этом разговоре точку. Каким-нибудь… хм… особо хитровывернутым способом. Мне было у кого научиться: дядя Найтфлайер, дядя Найтшэйд… Ну, ты в курсе.       — И?..       — А я не буду. — Виндчейзер придвинул к себе конверт. — Спасибо тебе за твой подарок.